Помоги проекту - поделись книгой:
Мишель Бюсси
Не отпускай мою руку
Опасно вытаскивать на поверхность прошлое
СЕН-ЖИЛЬ-ЛЕ-БЕН, ОСТРОВ РЕЮНЬОН
ПЯТНИЦА, 29 МАРТА 2013 Г
1
Несколько мокрых следов
— Я на минутку поднимусь в номер.
Лиана не ждет ответа от дочки и мужа, она всего лишь весело сообщает им об этом, уже удаляясь от бассейна.
Габен незаметно, как и положено профессионалу, смотрит ей вслед из-за стойки бара. На этой неделе Лиана — первая красавица отеля «Аламанда». Остальным до нее далеко… Хотя она и не принадлежит к тому типу туристок, на кого он обыкновенно засматривается. Маленького роста, худенькая, с плоской грудью, но что-то в ней есть. Может быть, все дело в том, что кожа у нее белая, незагоревшая, с россыпью мелких веснушек по всей спине, до самого низа, до края ее изумрудно-золотистого купальника, до попки, которая плавно покачивается, удаляясь, — словно незрелый плод под ветром. Она идет босиком через лужайку так легко, что кажется — ни одной травинки не смяла. Габен все еще провожает ее взглядом, когда она, миновав белые шезлонги, пересекает внутренний дворик, глаз с нее не сводит до тех пор, пока ее наполовину не скрывает тощая пальма. Последняя картинка, которая ему запомнилась, — так он и скажет потом капитану Пюрви, — она незаметно стягивает верхнюю часть купальника, мимолетно и соблазнительно мелькают голая спина, белая грудь, половина соска, всего на мгновение, пока она не подхватила свое большое купальное полотенце цвета закатного неба и не завернулась в него.
Наиво из-за своей стойки красного дерева у входа в отель улыбается в ответ на влажную улыбку Лианы:
— Добрый день, мадемуазель…
Она идет через тесно заставленный холл, протискивается между подставкой с открытками и рядами парео и цветастых рубашек. Со светлых волос на прикрытую махровым полотенцем грудь капает вода. Наиво нравятся ее белые плечи без бретелек и без отметин от них. Она осторожно ступает босыми ногами, стараясь не поскользнуться. Вообще-то здесь запрещено ходить босиком, но Наиво не считает себя обязанным отравлять жизнь туристам. Вода струится у девушки по ногам. Еще мгновение — и она скрывается в лифте, от нее остаются лишь несколько лужиц. «Как от Амели Пулен,[1] когда та расплакалась», — почему-то подумал тогда Наиво. Ему и потом, когда он часами и ночами напролет будет терзать собственную память, все время будет это вспоминаться. Девушка в буквальном смысле слова испарилась, улетучилась. Но он не посмеет сказать об этом полицейским. Он не уверен, что полицейские способны такое понять.
Лифт поглощает Лиану. Третий этаж. Лифт поднимается в рай, двери открываются, и через сплошь застекленную стену коридора, выходящую на юг, виден весь бассейн, а за ним раскинулся пляж. Золотистый полумесяц, укрытый казуаринами, кажется бесконечным, волны лагуны робко покусывают песчаную кромку. Это вдали, ударяясь о коралловый риф, они грохочут, а сюда добегают притихшие.
— Осторожно, пол мокрый! — кричит Ева Мария, еще не зная, кто выйдет из лифта.
А увидев, недовольно морщится. Блондинка из тридцать восьмого! И, разумеется, босиком. Кутается в полотенце, изображает робость и смущение, лицемерная ровно настолько, насколько требуется при общении с обслуживающим персоналом. Пробирается бочком, на цыпочках, не меньше чем в метре от ведра и тряпки, не переставая извиняться.
— Ничего страшного, — ворчливо отзывается Ева Мария, не выпуская из рук швабры. — Проходите, проходите, я за вами еще раз протру.
— Мне правда так неудобно…
«Ага, как же», — комментирует про себя Ева Мария.
Блондинка крутит задом и, боясь поскользнуться на мокром полу, идет словно на пуантах. «Скорее фигурное катание, чем кордебалет», — отмечает Ева Мария. Выполнить тройной аксель в тропиках в тридцатиградусную жару — вот был бы номер! Под взглядом уборщицы красотка скользит к своей двери, останавливается, вставляет ключ в замочную скважину, входит и скрывается из виду.
От нее остаются только мокрые следы на безупречно чистой плитке, да и те уже пропадают, словно холодное покрытие ее втянуло, оставив ступни напоследок. «Как зыбучие пески», — мелькает в голове у Евы Марии странная мысль. Стоя в одиночестве посреди просторного застекленного коридора, она вздыхает. Теперь надо вытереть пыль с картин на стенах — акварели с видами Реюньона: деревушки, реликтовые леса, самые красивые уголки острова, куда туристы никогда не добираются. Стекла, пол — она в этом коридоре до вечера провозится. Обычно во второй половине дня ей никто не мешает, никто на этаж не поднимается, все плещутся в бассейне или в лагуне. Если не считать этой красотки…
Ева Мария не спешит пройтись тряпкой там, где она наследила. Все равно через пару секунд появится в другом купальнике, потому что в этом загар получается недостаточно ровным.
2
Набежавшая волна
Что Роден по-настоящему умеет — это приручать волны.
Одним только взглядом.
Портовые пьянчуги из Сен-Жиля ошибаются — дело это далеко не легкое. Оно требует времени. Терпения. И хитрости. И способности ни на что не отвлекаться, вот как сейчас — на то, что за спиной захлопнулась автомобильная дверца. Никогда не смотреть на землю, всегда — на горизонт.
Океан — от него с ума сойти можно. Один раз, еще в молодости, Роден побывал в музее. Ну то есть это было что-то вроде музея. На севере Франции, недалеко от Парижа, дом старика, который целыми днями смотрел на отблески солнца в пруду, там даже волн не было, только кувшинки. В стране, где ко всему еще постоянно холодно, а как только распрямишься — упираешься в небо. Один-единственный раз он покинул остров! И этого одного раза ему хватило, ни малейшего желания проделать это вновь у него не возникло. В музее рядом с тем домом были картины — пейзажи, закаты, серое небо, иногда море. Самые впечатляющие — размером не меньше чем два на три метра. Там была толпа людей, по преимуществу женщин и старушки, похоже, способные часами торчать перед картиной.
Странно.
Опять у него за спиной дверца хлопнула. Он на слух определяет направление и расстояние: это на стоянке в порту, в тридцати метрах от конца мола, где он сидит на камне. Должно быть, какой-нибудь турист, который думает, будто волны можно ловить фотоаппаратом, — все равно что рыболов, который надеется вытащить рыбу, на секунду окунув удочку. Придурки…
Он вспоминает того ненормального бородача. В общем-то эти художники мало чем отличаются от него самого, они стараются поймать свет, волны, движение. Но зачем возиться с холстами и кистями? Достаточно сесть у моря и смотреть. Он прекрасно знает, что островитяне держат его за психа, потому что он целыми днями способен торчать здесь, глаз не сводя с горизонта. Но псих он не больше, чем застывшие перед картиной старушки. И даже меньше. У него зрелище бесплатное. Подаренное гениальным и щедрым художником там, наверху.
Прямо у него за спиной тишину прорезает сдавленный крик. Вернее, стон. Туристу стало плохо…
Роден не оборачивается. Для того чтобы понять море, уловить его ритм, надо сидеть неподвижно. Затаить дыхание. Волны — словно пугливые белки, стоит тебе пошевелиться — и они убегают… Девушка, которая занимается выплатой пособий, спросила у него, какую работу он ищет, к чему у него есть способности и склонность, какие у него планы по трудоустройству, — в общем, пыталась определить, к чему он пригоден. Он объяснил, что умеет разговаривать с волнами, узнавать их и, можно сказать, приручать, а потом серьезно поинтересовался, в какой профессии это может пригодиться. Может быть, в исследовательской работе? Или в области культуры? Людей интересуют странные вещи. Она уставилась на него круглыми глазами — похоже, решила, что он над ней насмехается. Она, пожалуй, была хорошенькая, он бы охотно привел ее на мол, чтобы познакомить с волнами. Он часто делает это со своими внучатыми племянниками. Они-то понимают. Немножко.
Все меньше и меньше.
За спиной раздается громкий крик, на этот раз уже не стон, кто-то явственно зовет на помощь.
Роден невольно оборачивается. Все равно чары разрушены и потребуется не один час, чтобы восстановить связь.
И бледнеет.
Он едва успевает заметить машину, черный внедорожник. И тень — приземистую, поперек себя шире, в курте,[2] с лицом, скрытым странной защитного цвета кепкой. Малабар,[3] ни малейшего сомнения.
У Родена заплетается язык. Если он слишком много времени проводит в общении с волнами, слова потом не сразу выговариваются, ему надо заново учиться говорить.
— Извинит… Я хоте…
Он не может отвести взгляда от ножа в руке малабара, от красного лезвия. Он даже не пытается защищаться. Вообще-то единственное, на что он мог надеяться, — это успеть повернуться к морю и проститься с волнами, со светом, с горизонтом. Все остальное ему безразлично. Но малабар и этого ему не дал сделать.
Роден видит открытый багажник. Свисающую оттуда простыню. Торчащую ладонь. И еще…
Все опрокидывается.
Одна рука хватает его за плечо, другая вонзает нож ему в сердце.
3
Пустая комната
Солнце висит над бассейном исполинской галогенной лампой, закрепленной там навечно. Упорядоченные заросли пальм и маллесетов, огороженные тремя высокими стенами из тикового дерева, защищают внутренний дворик от малейшего дуновения ветра. За кружащими в небе фаэтонами[4] угадывается океан, свежесть пассатов вдали. Но в саду отеля «Аламанда», на квадратной лужайке, стоит жара, и немногочисленные туристы прячутся от нее в хлорированной воде, а потом в тенистых уголках, где рядами выстроились шезлонги.
— Пойду посмотрю, куда подевалась Лиана.
Марсьяль подкрепляет слово делом. Подтянувшись на руках, он выбирается на бортик бассейна и направляется к Габену. Ничего не скажешь, муж Лианы тоже неплохо выглядит — мускулистые ноги, накачанный брюшной пресс, широкие плечи. Из породы тренеров, пожарных, охранников — словом, людей, которым по роду деятельности полагается целые дни проводить в тренажерном зале. И безупречный загар, контрастирующий с молочно-белой кожей его жены. Они еще недели здесь не пробыли, а у него кожа уже как у кафра…[5] Должно быть, у красавца Марсьяля есть капелька черной крови, всего-навсего одна крохотная хромосома, доставшаяся от предка-раба, дремлющий пигмент, которому достаточно солнечного луча, чтобы пробудиться и просочиться наружу, — словно голубая капелька Кюрасао, способная окрасить весь коктейль.
Пока он идет к стойке бара, Габен наблюдает, как по гладкому торсу туриста стекает вода. Красивая пара — Марсьяль и Лиана Бельон — предается сладостному ничегонеделанию в тропиках. Привлекательные и богатые. Тем лучше для них, думает Габен. И для нас. Счастье белых влюбленных и состоятельных пар — неосязаемый капитал так называемых райских уголков.
Их бизнес…
Марсьяль останавливается перед ним.
— Габен, моя жена не спускалась?
— Нет, к сожалению, я ее не видел…
Габен оборачивается и смотрит на стенные часы. Лиана уже час как поднялась наверх. Если бы ее попка еще раз мелькнула в поле его зрения, он бы точно об этом не забыл. Марсьяль возвращается к бассейну.
— Марго, можешь присмотреть за Софой? Пойду взгляну, что делает Лиана.
Габен запоминает этот эпизод во всех подробностях с отчетливостью, которой сейчас не осознает. Время на стенных часах — с точностью до минуты. Положение тел купальщиков в воде и тех, кто сидит или лежит в шезлонгах. Полицейские раз десять заставят его все это повторить, делая почеркушки на бумаге. Он ни разу не собьется.
Марго едва поворачивает голову к Марсьялю, она челноком снует в воде взад и вперед. Марго — жена из другой пары туристов. Жак, ее муж, сейчас читает в шезлонге. Или спит.
«Знаете, капитан Пюрви, — будет потом оправдываться Габен, — за этими темными очками…»
Марго и Жак Журден — не такая красивая пара, как Лиана и Марсьяль, лет на десять старше, и оба зануды. Он целыми днями торчит за компьютером в холле, проверяет почту. Она плавает в бассейне. Километры, поделенные на отрезки в двенадцать метров от бортика до бортика, спятить можно, если подсчитать, сколько раз она сплавала туда-сюда. Чаще, чем местный ежик, которого мальчишки заперли в клетку. Эта парочка даже в тропиках подыхает от скуки, а уж как они живут в Париже — этого Габен и представить себе не мог…
Софа — это дочка Лианы и Марсьяля. Собственно, Софа — ее прозвище, настоящее имя — Жозафа. Она кривляется в бассейне, притворяется, будто сейчас утонет, — вот уж что ей не грозит с ее надувными нарукавниками. Габен в первый же день распознал характер этой мелкой тиранки, можно подумать, светловолосая шестилетняя девчушка сама себе дала единственное задание на каникулы — испортить отпуск родителям. Сверходаренный по этой части ребенок. Всего-то седьмой год пошел, и уже всем пресытилась. Много ли парижаночек ее возраста успели искупаться в тридцатиградусную жару в тени казуарин, среди ярких кораллов, с рыбками-клоунами, проскальзывающими между пальцев ног?
Пока Габен рассуждает о чересчур избалованной дочке, Марсьяль входит в отель.
Наиво только и сможет вспомнить, что спину Марсьяля Бельона, ждущего лифт. Наверное, отвернулся, когда Бельон шел через холл, или смотрел в свои бумажки. Но это, несомненно, был он. Его плавки, его спина, его волосы. Нелегко будет объяснить это полицейским, но человека и правда можно с уверенностью узнать со спины.
— Да идите, не бойтесь! — кричит Ева Мария Марсьялю, который топчется на месте, не решаясь ступить на свежевымытый пол. — Все уже высохло!
Марсьяль через безупречно чистое окно третьего этажа смотрит в гостиничный сад. Софа сидит в одиночестве на бортике бассейна. Марго довольствуется тем, что время от времени поглядывает на нее из воды. Марсьяль вздыхает и идет к темной деревянной двери тридцать восьмого номера.
Тихонько стучится. Ждет. Снова стучится. Несколько секунд спустя оборачивается и объясняет Еве Марии, которая ни о чем его не спрашивала:
— Ключи у жены… Похоже, она меня не слышит. Спущусь, попрошу, чтобы открыли…
Ева Мария пожимает плечами. Ей все равно. Пол высох.
Еще несколько секунд спустя Марсьяль снова поднимается на этаж — на этот раз вместе с Наиво, у которого в руке звенит огромная связка ключей, ни дать ни взять святой Петр. Ева Мария обреченно возводит глаза к потолку. Что за карнавал они устроили сегодня в ее коридоре! Наиво — сторож методичный, и первый же ключ, который он выбирает из связки, открывает дверь номера 38.
Марсьяль входит. Наиво остается на пороге, в метре позади него.
Марсьяль в растерянности делает еще один шаг.
— Ничего не понимаю… Лиана должна быть здесь…
Наиво придерживает дверь, по руке у него бегут мурашки. Здесь что-то не так, он сразу это ощутил. Пока Марсьяль шарит взглядом по закоулкам — хотя в комнате и закоулков-то никаких нет, — он изучает все детально. Скомканное ярко-розовое покрывало на двуспальной кровати. Разбросанную одежду. Подушки и пульт от телевизора на ковре. Опрокинутую белую стеклянную вазу. Все указывает на бурную семейную сцену.
Или ураганную постельную сцену — Наиво заставляет себя предположить лучшее.
Марсьяль кидается к двери ванной, распахивает ее.
Никого нет ни в этой комнате, ни где-нибудь еще. Здесь нет балкона, под кроватью недостаточно места, чтобы спрятаться, нет стенных шкафов с дверцами — только деревянные полки.
Марсьяль садится на кровать. Он растерян, ничего не соображает. Но, как ни странно, Наиво не верит ему. Он не сумеет внятно объяснить это полицейским, но что-то в реакции Бельона кажется ему неестественным. Он ограничится тем, что опишет эту сцену капитану Пюрви, — сорокалетний отец семейства, обаятельный, уверенный в себе, увидев пустую комнату, растерялся как маленький. Неподвижно сидящий на постели плейбой в одних плавках. Может, именно это и показалось ему тогда сюрреалистическим. Этот контраст…
Контраст… и красные пятна.
Виски у Наиво взмокли от пота.
Наиво присматривается. И замечает еще с десяток красных пятен — на бежевом ковре около кровати, у окна, на занавесках. Он молчит. Он видит только это: комнату, забрызганную кровью.
Он в нерешительности.
Это продолжается всего несколько секунд, но кажется, что время тянется бесконечно. Марсьяль молча встает, бродит по комнате, роется в сваленных на кровати шмотках, словно ищет объяснение, записку, какой-нибудь знак. Наиво чувствует, что Ева Мария заглядывает ему через плечо. Она подходит поближе, для приличия прихватив тряпку, — кусок ткани того же бирюзового оттенка, что и косынка, прикрывающая ее волосы.
Марсьяль встает и наконец глухо произносит, ставя вазу на прежнее место:
— Не понимаю. Лиана должна быть здесь.
Наиво переводит взгляд на одежду, брошенную кучей на полу у кровати. Майки, шорты, рубашки.
В голове у Наиво мгновенно распахивается дверь, сквозняк выметает его нездоровые предположения.
Красотка сбежала…
Он может утверждать это со знанием дела. Лиана Бельон чуть не каждый час меняла платья (можно подумать, вместе с ней в порту выгрузили контейнер с тряпками). Однако в разоренном номере не найти и следа кружевных трусиков, юбки с оборками, парео, маечки в обтяжку или кофточки с глубоким вырезом…
Поделиться книгой: