Спасителей не выбирают

Служители Незримого, которых в народе побаивались и сторонились, редко покидали свои храмы, поэтому на доставку одного из них пришлось потратить больше времени, чем тюремщики рассчитывали. Да и в городе было неспокойно, что также доставило много тревожных минут. Если здесь, в королевском дворце с его подземельями, контролируемом бунтовщиками, царила чуть настороженная тишина, то за стенами вот уже второй день слышался грохот, взрывы, а небесным зарницам отвечали вспышки пламени на земле.

Окинув жреца взглядом, Хаггар едва удержался от удовлетворённой улыбки: Незримый уже ответил на его призыв. Одетый в светло-серую, как и полагалось его храму, плотную рубаху под горло с вышитой белым окружностью на груди и удобные тёмные штаны, служитель грозного бога был высок ростом, широк в плечах и крепок телом. На вид около пятидесяти пяти лет, основательный и серьёзный, с собранными в низкий хвост тёмными волосами с проседью. В руке мужчина держал меховую накидку.

Молодой маг поднялся с койки и подошёл вплотную к решётке. Даже лишённый магии он ощущал исходящий от неё холод, сопровождающий гремучее железо: тюремщики действительно не поскупились.

— Здравствуй, жрец, — тихо проговорил он, в упор глядя на того. Служитель молча склонил голову в ответ и так же молча шагнул ближе.

— Жрец… — настороженно окликнул Гасар, поймав того за локоть. — Не стоит…

— Не мешай мне выполнять мой долг, маг, — равнодушно отмахнулся тот и стряхнул чужую руку. Гасар по-прежнему не понимал, что именно его так тревожит, но поминал недобрым словом короля, помешанного на старых традициях и решившего проявить благородство. Теневик, противореча собственным недавним мыслям и надеждам, жалел, что Вераса не прикончили спящим.

Последователь Незримого ещё приблизился к той же решётке — так, что между ним и приговорённым оставалась пара ладоней пространства, разделённого хладным железом, — и тихо сказал, глядя тому в глаза:

— Ты звал, теневой маг, и я пришёл.

Хаггар медленно кивнул в ответ.

В глазах служителей Светозарного светилась доброта и кротость, взгляды последователей Воздающего поражали мудростью, Плетущего — проницательностью и пониманием. Серые глаза этого жреца полнились безразличием и покорностью судьбе.

А дальнейшие события уложились в пару мгновений. Короткое стремительное движение, скрежет металла о металл — и приговорённый, одной рукой обхватив посетителя за шею и затылок, дёрнул на себя, вжимая в прутья, а пальцы второй руки вцепились жрецу в горло. Тот не сопротивлялся: в нём не было страха и желания жить, всё та же равнодушная покорность судьбе.

Рассерженной змеёй зашипело и будто закашлялось от соприкосновения с кожей мага гремучее железо решётки, получившее своё название именно за этот звук. Пахнуло чем-то тошнотворно-кислым, смешанным с запахом палёной плоти, но Хаггар, кажется, вовсе не замечал боли. Ещё мгновение, и по его руке на грудь жреца хлынула алая кровь — приговорённый голой рукой вырвал жрецу горло. И отступил на шаг внутрь клетки, с удовлетворённым видом размазывая по браслетам тёплую кровь.

Гасар Ассай очнулся только тогда, когда мёртвое уже тело рухнуло на пол, дёргаясь в агонии. Бессознательно он шагнул ближе, в ужасе глядя на своего ученика, так же невозмутимо присевшего на край кровати и возящегося с браслетами на ногах. Опустился перед жрецом на колени, удостоверился, что тот уже отправился на встречу с богами, и вскинул взгляд на Вераса, который в этот момент уже спокойно вытянулся на койке, будто собирался уснуть.

— Ты безумец, — наконец, потрясённо проговорил теневик.

— Нет, наставник. Я гений.

Старший маг вздрогнул всем телом и опустил взгляд — голос звучал совсем рядом, не из-за решётки — и не поверил самому себе, встретив полный шальной весёлой злости взгляд карих глаз. Перед ним на полу, в луже крови, одетый в наряд мёртвого жреца, лежал приговорённый.

— Как… — едва слышно выдохнул Гасар, но закончить вопрос и тем более услышать на него ответ не успел: короткий сильный удар отправил сознание мага в темноту.

А Хаггар проворно поднялся, передёрнул плечами и слегка подпрыгнул на месте, оценивая удобство новой одежды. Ботинки оказались чуть великоваты, но это лучше, чем малы. Опустившись перед бывшим наставником на корточки, быстро проверил, не перестарался ли, вкладывая силу в удар, но старший теневик действительно не умер, только отключился. Наскоро обшарив его одежду и прихватив несколько полезных вещиц, Верас аккуратно промокнул ссадину на виске Ассая, полученную при падении, его же платком, сложил белую тряпицу и убрал в карман — такими полезными вещами, как кровь потенциального врага, не разбрасываются. После чего подхватил накидку жреца и двинулся к выходу.

Он чувствовал, как тело стремительным потоком, прорвавшим плотину, вновь наполняет сила, и это чувство пьянило. Хотелось беспричинно смеяться, хотелось разнести до основания эту тюрьму, но Хаггар не стал поддаваться эмоциям, он целенаправленно двигался к выходу. Пусть прежний, привычный и понятный мир рухнул, но сам маг жив, а значит — ничего ещё не закончилось. Владетель Верас не собирался просто так сдаваться забывшему своё место королю, возжелавшему вдруг реальной власти, и горстке черни с невесть зачем примкнувшими к ним магами.

Благодаря своим экспериментам теневик выяснил среди прочего способ временно прекратить действие хладного железа: кровь. Тёплая ещё жертвенная кровь. Можно было бы воспользоваться своей собственной, но зачем, если ему так удачно предложили прекрасный объект? Да ещё посвящённый жрец, напитанный силой своего бога!

При телепортации тоже проще поменяться местами с каким-нибудь материальным предметом на расстоянии прямой видимости, чем перенестись на большое расстояние. Кроме того, Хаггар разумно опасался, что дворец окажется защищён от таких перемещений. Да и от браслетов стоило избавиться, пока кровь не свернулась… Конечно, этот фокус со сменой одежды существенно осложнял применённые чары, но оно того стоило.

А что за спасение придётся расплачиваться с Незримым… не впервой. Вряд ли могучий кредитор потребует чего-то такого, с чем Хаггар не сможет расстаться. Жизнь с сегодняшнего дня и так всецело принадлежит суровому богу, сила смертного ему без надобности, а больше у теневого мага ничего не осталось. Сегодня же отблагодарит его парой свежих ритуальных трупов.

Увы, бунтовщики не могли знать, что Вераса связывает с Незримым давнее знакомство, иначе им и в голову не пришло бы приглашать сюда жреца — прямого проводника божественной воли. Жестокое божество давно уже заинтересовалось столь необычным и перспективным смертным, и когда наставники пытались привить ученику доброту и сострадание, сделало горячему юнцу гораздо более интересное предложение: знания в обмен на жертвы. И тот согласился не раздумывая. Знания Хаггар всегда ценил превыше всего, и именно в этом состояла главная проблема окружающих. Он не желал отвлекаться от изучения сугубо полезных и практичных вещей на мелочи вроде морали и человеческих законов, а учителям просто не пришло в голову, что работать надо именно в этом направлении. И большинство людей, погибших от рук теневика, сделали это на алтаре бога смерти.

Эмоции… их почти не осталось. Отупение и холод где-то внутри — навязчивый, липкий, разъедающий душу. Лишь иногда, в такт вспышкам сознания и выплывающим из глубины воспоминаниям, они слабыми разноцветными отсветами, тревожными и болезненными, озаряли пустоту. Такими, каких лучше бы не было вовсе.

Чаще всего Его посещала серая как окружающее безмолвие тоска, именно она задавала тон. Всеобъемлющая, глубокая, неизбывная тоска о чём-то, чего никогда не было. О чём-то упущенном, об ошибках, которые нельзя исправить, о днях и людях, которые ушли навсегда.

Но тоска не мешала двигаться вперёд, терпеть её было просто. Иногда же вместо неё приходило зеленовато-коричневое отвращение, густо замешанное на льдисто-голубой ненависти. Отвращение ко всему и сразу, начиная с окружающего Ничто и заканчивая Его собственной сущностью. Оно запускало когти в сердце, и в такие моменты почти нестерпимо хотелось остановиться и прекратить всё, включая собственное существование. Подобному желанию противостояло только упрямство и что-то ещё, чего Он не понимал.

Может, душа, не желающая потеряться в Междумирье и обречь себя на вечные скитания?

Или то, что наблюдало извне, осторожно и незаметно подталкивало в спину, не позволяя… не то чтобы отчаяться; скорее, не позволяя сбежать, растворившись в этой ненависти, но заставляя прочувствовать её до конца. Осознать собственное перед ней бессилие и беспомощность.

Порой вспыхивали и другие чувства, но они гасли стремительно и зачастую даже не позволяли себя осознать. Грязно-розовое презрение, тускло-зелёная зависть, холодный фиолетовый стыд.

И лишь совсем редко в этой палитре попадались чистые, яркие тона: солнечно-жёлтое веселье, насыщенное индиго удовлетворения, тёплая травянистая зелень понимания и осознания. Но… лучше бы их тоже не было, потому что когда они гасли, окружающая пустота казалась ещё глубже, а каждый новый шаг давался ещё тяжелее.

1400 год от Великого Раскола, первый месяц весны.

Рубер.

Хаггар ел. Едва не давясь, не чувствуя вкуса и почти не жуя, заглатывал однородную тепловатую густую зеленовато-серую неаппетитную массу с порой попадающимися совсем уж малоприятными беловатыми волокнами — то, что носило название «каша с мясом». Если бы кто-то предложил магу это питательное, но далеко не самое изысканное блюдо пару лет назад, тарелка бы оказалась на голове шутника, вероятно, приправленная какими-то чарами.

А сейчас Хаггар ел, и плевать он хотел на вкус, цвет и консистенцию еды. Возможность хоть ненадолго почувствовать себя сытым стоила любых компромиссов.

Голод преследовал мужчину неотвязно уже настолько давно, что стал привычным. Теневик очень смутно помнил, каково это — хотя бы несколько часов кряду не испытывать это ощущение. Чтобы от него избавиться, следовало хоть немного отойти от грани магического истощения, но такой возможности маг не имел: война высасывала силы как целая стая жирных энергетических пиявок.

Война. Полтора года назад никто и не думал произносить это слово. Для кого-то — бунт, для кого-то — восстановление исторической справедливости. Понимал ли тогда хоть кто-то, во что всё это выльется? Кто-то понимал, но Хаггар не относился к их числу. Мужчина полагал, что со всеми проблемами удастся справиться быстро, за пару недель, и реальное положение вещей оказалось неприятным сюрпризом.

То, что начиналось противостоянием монархистов и аристократов, превратилось в штормовое безумие, быстро захлестнувшее всю страну, и движущих сил у этого урагана оказалось существенно больше двух. Как это часто происходит в смутные времена, бурный грязный поток вынес на поверхность всё то, что до поры скрывала гладкая вода. Высунулись из тёмных нор запрещённые культы, поползли из всех щелей фанатики, вытаскивая за собой забытые обычаи. Вдруг откуда-то возникли толпы обиженных, решивших предъявить свои счета и радеющих за совсем уж непонятные цели. Чаще всего это на поверку оказывались обычные бандиты, но даже среди них порой встречались сильные маги. Совсем недавно казавшийся благополучным, Рубер вспыхнул от края до края, и удивительно, как до сих пор не начало жечь пятки богам.

А соседи… неожиданно вместо того, чтобы под шумок урвать по куску спорных, а то и исконно руберских территорий, они вдруг оказались втянуты в творящееся безумие. Подобно чуме или эпидемии бешенства ропот и недовольство расползались в стороны, не признавая государственных границ, и всё больше и больше земель орошала кровью братоубийственная война.

Но Хаггар давно уже перестал интересоваться общей ситуацией в стране и за её пределами. Поначалу ещё пытался принимать участие в обсуждении стратегии, но быстро признал, что совершенно бездарен в этой области. Маг, исследователь, естествоиспытатель — да, но не полководец. Впрочем, сейчас от него осталось только первое. На науку, на то, что было для него важнее всего и без чего он не мог себя представить, не оставалось ни времени, ни сил. Диверсионные и силовые атаки — непрерывный бой, переходящий в подготовку к следующему.

Верас не смог бы вспомнить ни одного названия городков, деревень и невысоких местных вершинок, где ему доводилось применять силу: они слились в единую однообразную серую массу. Умом мужчина ещё помнил, за что начинал сражаться и чего хотел, но внутри поселилось равнодушное отупение. Он ощущал себя машиной, очень умным и опасным артефактом, послушным воле хозяина, а нынешние его хозяева… кажется, они сами его боялись и полагали, что Хаггар рехнулся. Во время войны ли, во время побега из тюрьмы или, может, ещё раньше, но мало кто не считал его опасным безумцем. Опасным, но до поры полезным.

Самого теневика подобное положение вещей устраивало. Он не желал никому ничего доказывать, и главное, что никто не пытался залезть в его душу и полечить её. Бывший владетель Верас — потому что сейчас владеть было особенно нечем — точно знал, что находится в своём уме, а безразличием и отупляющей усталостью он пытался заглушить те чувства, что болезненным нарывом зрели внутри.

Да, он не любил людей, презирал основную массу своих сородичей и не ценил отдельно взятую жизнь, если только она не принадлежала ему самому или кому-то из малого числа уважаемых им субъектов. Но… вот такого он не желал никогда в своей жизни. В самом начале он ещё искренне желал смерти горстке предводителей бунтовщиков с королём во главе и старался добиться этого, теперь же просто перестал понимать — а против кого он, собственно, воюет? Да что там он, знают ли ответ на этот вопрос те, кто принимает решения? Жив ли вообще король?

Там, в глубине себя, за стеной отчуждения, маг точно знал, кто именно умело раздувает пламя, почему и какими силами. И вот это осознание казалось куда хуже и страшнее безумия, пусть даже оно в самом деле сожрёт его разум и душу. Стесняться и стыдиться Хаггар попросту не умел, не тот склад характера. Но с другой стороны, назвать стыдом то чувство, которое поднималось в душе мужчины при размышлениях на эту тему, значило приравнять таз воды к океану или детские куличики в песочнице — к Ничейным горам.

Ужас. Обречённый, всепоглощающий ужас. Не животный, нет: животные не способны испытывать такой страх. Не неконтролируемая звериная паника, вызывающая стремление бежать не разбирая дороги, а холодное обречённое осознание, что именно он, именно его заигрывание с запретным поставило мир на грань катастрофы. Был ли он один такой, или дураков нашлось несколько, маг не знал, да и не хотел об этом думать.

Обо всём об этом. Хаггар очень не любил бояться и старательно отгораживался от страха спасительным равнодушием.

Безвластие, ожесточённые злые лица, война каждого с каждым, кровь, обильно смазывающая колёса хаоса, и смерти, много смертей — богатая жатва, которую брал своевременно заронивший в землю семена раздора Незримый. А силы для этого, благоприятный климат всходам дал именно жаждущий знаний и силы теневик.

Любого бога питают молитвы паствы, ритуалы и жертвы. Кто-то в качестве них берёт воздержание от удовольствий, кто-то — цветы и свежее молоко, кто-то просит жизни жертвенных животных. Последними вот уже несколько веков приходилось ограничиваться Незримому, но бог смерти помнил, какова на вкус человеческая кровь и жаждал, как и король Рубера, возвращения прежних времён. Хаггар же и ему подобные в своей спеси и честолюбии помогли божеству получить желаемое.

Конечно, не стоило решительно всё валить на Незримого. Не грозный бог отдавал приказы, не он плёл смертоносные чары, не он развязал братоубийственную войну. И первое время теневой маг ещё мог убеждать себя этими словами и спасаться за ними от осознания своей вины, но с каждым днём, с каждым боем, с каждым применённым разрушительным заклинанием всё менее надёжным становилось это убежище. И тогда появилась стена отчуждения и безразличия, отгородившая его от страха, чувства вины и остального мира.

Покончив с едой, мужчина отнёс посуду к полевой кухне, возле которой сейчас никого не было, и вышел из тёмного чрева шатра наружу. Мороз мелкими и пока совсем не грозными иголочками пощекотал нос, лизнул щёки шершавым языком. Он пока преданно вилял хвостом и заглядывал в глаза, но к вечеру окрепнет, и вот тогда уже покажет зубы.

Трое суток бушевала метель, но к утру наконец угомонилась. Сейчас небо стало тонким-тонким, почти белым, и через эту кисею норовило проглянуть солнце, предупреждая о надвигающихся холодах.

Уже начало весны, но весной пока даже не пахло. Природа, кажется, злилась на людей за их нестихающую склоку, или вовсе подцепила от них бешенство, но с начала войны погода как обезумела. Вправду гневались низшие боги, отвечающие за подобные вещи, или неуёмная человеческая волшба сказывалась на окружающем мире, или вовсе всё совпало случайно, но земля и небо будто сговорились извести людей. То засухи, то разрушительные ливни, то морозы в конце весны, то среди зимы оттепель, после которой мир сковал всё тот же безжалостный холод, заставляющий трещать от боли кору деревьев. Впрочем, смутно верилось, что боги таким образом пытаются призвать смертных к порядку: неурожай с последовавшим за ним голодом и эпидемиями никак не способствовали наведению порядка. Скорее, верилось, что на людей ополчились разом все небожители и решили как следует проредить поголовье.

Прикрыв глаза, Хаггар шумно втянул носом морозный воздух, поплотнее запахнул тяжёлое пальто из грубой, колючей, но очень тёплой шерсти. На холоде в голове несколько прояснилось, а под тяжестью проглоченной каши на полчаса, или даже чуть больше, присмирел голод. Мужчина понял, что чувствует себя достаточно неплохо для того, чтобы сделать ещё одно важное дело, в последнюю неделю превратившееся в обязанность.

В полевом лагере царила деловитая суета. Идущего теневика замечали издалека и старательно огибали, суеверно творя охранные знамения, а он сам уже давно не обращал внимания на чужой страх. Здесь и сейчас высокородные аристократы почти не отличались от простых воинов, смешивались с ними в единый организм: война повыбила спеси и показала, насколько мала разница между людьми разных сословий. Может, осознав это, командиры согласились бы пойти на мировую, только… мириться, кажется, было уже не с кем.

Лазарет располагался на краю лагеря — и пациентам тише, и здоровым меньше напоминаний о бренности бытия. В большую низкую палатку Хаггар нырнул как в ледяную воду — затаив дыхание и подобравшись в ожидании хлёсткого удара.

Внутри было тепло, почти жарко, и душно, так что маг распахнул верхнюю одежду. Пахло тёплой кровью, травами, болезнью, смертью и магией — сложный букет, отдающий безнадёжностью. Света вполне хватало, чтобы оглядеться и найти взглядом заправлявшего здесь целителя. Тот почувствовал пристальное внимание, отвлёкся от своего занятия — маг сортировал зелья и ингредиенты — заметил неподвижно замершего на входе теневика. Поймал вопросительный взгляд, едва заметно качнул головой и опустил глаза.

Хаггар на мгновение стиснул зубы и кулаки, глубоко вздохнул в попытке взять себя в руки. Сосредоточенно закопался в памяти, пытаясь выудить из её недр что-то безусловно светлое вроде детских воспоминаний и сада возле родового поместья. Постарался натянуть на лицо выражение, отличное от равнодушия.

Стоило выйти из привычного отстранённого состояния, потерять концентрацию на нём, и на языке почудилась горечь, а все тщательно скрываемые от самого себя мысли радостно зашевелились — как стервятники, почуявшие падаль.

Ободряющей улыбки не получилось. Даже надежды не получилось. Но по крайней мере равнодушие временно кануло в недра души, и Хаггар стал похож на нормального человека. Висевшее сбоку при входе небольшое зеркало отразило перемену, мужчина поморщился ему в ответ и двинулся в глубь душного помещения, в самый дальний угол, стараясь ступать тихо и не тревожить людей, лежащих на койках.

— Привет, — тихо проговорил он, нырнув за занавеску, отделявшую искомого пациента от всех остальных. Он знал, что её повесили для защиты этого человека от губительного слишком яркого света, но всё равно этот закуток устойчиво ассоциировался у него с одиночной камерой. Карцером.

Лежащий на койке мужчина не походил на живого. Скелет, обтянутый посеревшей, покрытой язвами и струпьями кожей. Короткие совершенно седые волосы почти терялись на фоне белой подушки, и только голубые глаза — яркие, живые — пугали контрастом. Вряд ли кто-то в этой живой мумии сумел бы опознать молодого круглолицего хранителя Варона Присса…

— Как ты? — так же тихо уточнил Хаггар, сел на табурет у изголовья койки.

— Хорошо, — едва слышно прошелестел пациент, медленно прикрыл глаза, потом так же медленно, с трудом открыл. — Недолго осталось. Сегодня, самое позднее — завтра.

Теневик не стал говорить лживых слов утешения, не стал ободрять заверениями, что всё обойдётся: оба знали, что это не так. Не обойдётся. В отсутствие Хаггара на этом самом стуле сидел сам Незримый и молча разглядывал умирающего, ожидая, когда тот уже не сумеет открыть глаза.

Магия целителей может многое, но против проклятий она бессильна. Владетель Верас прекрасно разбирался в проклятьях… и в этот момент ненавидел свои знания. Есть чары, которые нельзя отменить. Просто — нельзя, такое не под силу даже богам, поэтому он не мог дать другу даже призрачную надежду на лекарство, которое ищет и сумеет найти. Нет такого лекарства, Хаггар точно это знал: он сам лет десять назад составил чары, случайно зацепившие несколько дней назад «штабную крысу» Варона. Да, не единственное и далеко не самое страшное необратимое проклятье из существующих, но почему-то теневику в этой ситуации чудилась рука Воздающего.

Приложил ли справедливый бог её в самом деле? Вряд ли. Если бы остальные старшие боги интересовались происходящим сейчас на земле, они непременно постарались бы остановить то безумие, в которое неотвратимо погружались смертные.

Но тем не менее хранитель Присс умирал.

— Хорошо, что ты успел зайти, — почти беззвучно шевельнулись истончившиеся бескровные губы. — Спасибо. Посидишь?

Хаггар только кивнул и очень осторожно сжал тонкую костистую ладонь, кажущуюся пугающе хрупкой. Сухие пальцы едва заметно дрогнули, обозначая ответное пожатие, но сил на него не хватило. Варон вновь прикрыл глаза: не то задремал, не то пытался собраться с мыслями, не то просто боролся с сухостью.

— Целитель молодец, обезболивает хорошо. Остаётся только слабость и скука.

— Один из лучших во всём мире, — тихо подтвердил Хар. Проклятому причинял боль не только яркий свет, но и резкие звуки, и даже запахи, поэтому в его закутке царила сумрачная тишина, едва уловимо пахнущая хвоей — этот запах успокаивал.

— Как наши успехи? — друг вновь открыл глаза и внимательно уставился на мага.

— Хорошо, — не моргнув глазом солгал тот. — Господа военачальники осторожничают, но рожи у них довольные.

— Хорошо, — эхом повторил Варон и слабо улыбнулся уголками губ. В самом деле верил? Или так ему было проще умирать? Не исключено, что действительно верил другу на слово: прежде тот никогда его не обманывал. Вот даже не стал обнадёживать, что сумеет помочь и снять чары… — А ты как?

— Да что со мной будет, — поморщился теневик. — Устал только, но это всё ерунда. Хочешь, расскажу что-нибудь?

— А ты не спешишь?

— Нет, мне сегодня дали отдохнуть, — вновь соврал маг. Он только вернулся, и было у него всего шесть часов на сон, но… выспаться он сумеет на том свете.

— Тогда давай что-нибудь жизнеутверждающее, про счастливое посмертие, — усмехнулся Варон, и Хаггар, собравшись с мыслями, принялся травить байки. Он не был хорошим рассказчиком и не тянул на менестреля харизмой, но зато обладал отменной памятью, в которой, помимо магических формул, жили проглоченные между экспериментами легенды, сказания, да и просто выдуманные истории. А больного сейчас, пожалуй, меньше всего интересовала плавность, чистота и выразительность речи: гораздо важнее, что рядом чувствовалось живое тепло, а неподвижную тишину разбавлял мерный хрипловатый голос. У Варона остался всего один страх: смерть в одиночестве, когда последний выдох примут пустые равнодушные занавесы, отделяющие обречённого от тех, кто ещё сохранял шанс выжить.

Маг говорил и говорил, а по языку растекался привкус горечи. Пустота внутри ширилась, больно давила на рёбра и тихо удовлетворённо приговаривала, не скрывая издёвки: «Ну вот и всё, владетель Хаггар Верас. Вот ты и остался совсем один, маг. Больше никто не потревожит, никто не сунется под руку во время опасного эксперимента. Так где твоя радость, о, гениальнейший из живущих, сильнейший из тёмных и темнейший из одарённых?»

И мужчине оставалось только, скрипя зубами, признать правоту этого голоса. Сейчас на его глазах умирало последнее, что осталось от прежней жизни. Никто не отнимал у него способности, никто не отнимал знания и чары, никто не претендовал на могущество… а пустота всё ширилась и давила всё больнее. И осознание собственной силы совсем не радовало и даже ни на секунду не утешало.

Умирал его друг. Единственный друг. А он со всеми своими невообразимыми талантами и мощью мог только сидеть рядом, рассказывать сказки и держать в пальцах хрупкую сухую ладонь, уже неспособную согреться, боясь сломать её неосторожным движением.

Он до сих пор не мог поверить, что осторожный и предусмотрительный Варон Присс так неудачно подставился, попал под глупое шальное заклинание, за несколько дней истаял до скелета и вот-вот отпустит душу на суд к Воздающему. Пару лет назад он умудрился сунуть нос в гнездо заговорщиков. Именно он предупредил в своё время владетелей и именно он помог подготовиться к подавлению восстания. Да, сам Хар не принимал предупреждений всерьёз, но к счастью нашлись те, кто принял. Варон всегда предусматривал всё на несколько ходов вперёд — но случайность предвидеть не смог.

Хаггар говорил долго, до тех пор, покуда не почувствовал, что единственный слушатель уснул, и некоторое время после, заканчивая историю. Потом ещё долго сидел, слепо таращась в тёмную тряпичную стену. Он ощущал себя невообразимо старым, даже древним как Ничейные горы, и всё вертел в голове один-единственный вопрос: «Зачем?»

Зачем всё? Было раньше, есть сейчас; какая у всего этого цель? У жизни, у смерти, у всего.

Наконец он в раздражении тряхнул головой, пытаясь отогнать пустые бесплодные мысли, и решительно поднялся с места. Следовало в самом деле вздремнуть пару часов, но для начала…

— Как обстоят дела с накопителями? — тихо спросил он всё того же целителя.

— Как обычно, — тот пожал плечами, — полно пустых, их вечно не хватает.

— Давайте, заполню… сколько-нибудь, — предложил теневик. Хотел замахнуться на все, но потом здраво оценил собственные возможности.

— Вам самому пара накопителей не помешали бы, — укорил его светлый.

— Посплю, всё восстановится, — отмахнулся Хаггар.

Целитель смерил коллегу взглядом, с укором качнул головой, но спорить не стал. Во-первых, он полагал, что все не лежащие на койках в лазарете люди — по умолчанию разумны и самостоятельны, и навязывать им своё мнение глупо. А во-вторых, он знал, с кем разговаривает, и спорить с непредсказуемым магом не желал. Да и… кто знает, на что этот человек способен? Он ведь умудряется почти каждый день заходить сюда и делиться силой, так может для него это действительно — мелочи?

Обычно зарядка магических накопителей, которые использовались при операциях и уходе за ранеными, занимались несколько молодых недоучек, прибившихся к лагерю и заодно помогавших по кухне да бегавших с поручениями, но их сил не хватало. Одно утешение: молодые, восстанавливаются быстро. Конечно, и сами целители участвовали в сборе энергии по мере возможности, и даже маги остальных направлений порой заглядывали и делились, чем могли, но… Лишних накопителей не бывает.

Целитель не считал Вераса сумасшедшим, и готов был подтвердить это профессиональное мнение любому желающему, да и особенно чудовищным — тоже. Эксцентричным, нелюдимым — да. За долгие годы практики немолодой целитель насмотрелся всяких людей: и пациентов, и тех, кто их окружал. И зачастую куда большими чудовищами, чем угрюмый теневик, выступали на вид совершенно приличные родственники пациентов. А этот… Всерьёз называть бездушным монстром того, кто часами просиживал у постели умирающего друга, маг не мог. Он допускал, что многого не знает, и у каждого есть разные грани характера, но также он оставлял за собой право на личное предвзятое мнение и даже личное заблуждение в таких вопросах.

Наблюдал целитель в процессе работы коллеги не за кристаллами — сомнительно, что профессионал способен их испортить, — а за самим теневиком. Просто на всякий случай, чтобы успеть поддержать или остановить, если вдруг что.

Впрочем, бдительность оказалась излишней. Хотя Верас к концу процедуры заметно побледнел против прежнего, но явно здраво оценил свои силы и не попытался зачерпнуть больше, чем имел: несколько пустых камней так и остались лежать сиротливой кучкой.

Угрюмый владетель распрощался и вышел, как будто слегка пошатываясь. Светлый проводил его взглядом и в очередной раз задумчиво качнул головой. Предвидение не являлось его сильной стороной, но сейчас вдруг мужчина очень отчётливо ощутил: для теневика все ужасы ещё только начинаются, война — не самый страшный эпизод его жизни. Но предупреждать Вераса маг не стал. Если бы он мог сказать что-то конкретное, тогда — да; а зачем лишний раз отравлять жизнь и без того не самому счастливому человеку?

А хранитель Варон Присс, последний из своего рода, умер через три часа после этого визита. Незримый оказался милостив к несчастному и забрал его во сне.

Страх был странный. Он не поднимался изнутри, не рождался глубоко в сердце и не заставлял то глухо стучать в горле. Напротив, он приходил снаружи, извне. Сжимал голову холодным обручем, стискивал горло, хватал за руки и тяжёлыми кандалами повисал на ногах, мешая двигаться. Он напоминал ворох сырых ветхих тряпок: вроде бы и поддавался, уступая воле, но клочьями упрямо лип к коже и одежде и терпеливо ждал малейшей слабины или ошибки, чтобы спеленать и задушить в своей охапке.