Бог пятничного вечера

– И сорок два…

Отец запрыгал, показывая на защиту и качая головой. В конце концов я сделал знак воображаемому судье и, взяв тайм-аут, подозвал отца. Тяжело отдуваясь, он заговорил вполголоса.

– Прикрытие 1 – это обманка. Чем дальше ты идешь в отсчете, тем больше они готовятся к перестройке на прикрытие 2. И как только ты сделаешь пас, который тебе не терпится сделать, – последует перехват и проход на восемьдесят ярдов..

Для меня его слова прозвучали полной бессмыслицей. Они шли вразрез со всеми правилами, которым он меня учил.

– Но, пап, они уже определили построение. Перед самым снэпом ничего менять нельзя.

Отец улыбнулся и едва заметно наклонил голову.

– Не хотелось бы тебя разочаровывать, но… да, можно. – Он наклонился ко мне. – Они могут менять это, когда захотят.

Выдержать такое откровение я уже не смог и от огорчения чуть не сел.

– Но это же несправедливо… И что тут можно сделать?

Он положил руку мне на плечо.

– Это называется смена тактики.

Я недоверчиво посмотрел на него.

– Используется, когда нужно изменить тактику на линии скримиджа.

Тектонические плиты, составлявшие основание всего, что я знал об американском футболе, сдвинулись у меня в голове.

– А как же комбинация, которую я назвал в хадле?

– Используй другую. Ты к ней цепями не прикован. Смена тактики – это запасной вариант на случай «если… то…».

О чем таком речь? Я совершенно ничего не понимал и смотрел на отца так, словно у него выросло вдруг три головы.

– Если защита делает одно, – объяснял он, – то мы делаем другое.

Я махнул рукой в сторону моего воображаемого нападения.

– Отлично, но как сказать это тем десяти парням, – я показал на воображаемую защиту, – чтобы те одиннадцать ничего не знали?

Отец щелкнул пальцами.

– Придумай слово.

– Что?

– Любое слово. Какое-нибудь броское.

Я назвал первое пришедшее в голову:

– Мэтью.

– Хорошее слово. Но как насчет «Майк», «хот чек» или «Рокки»? Такие слова легко произносить и слушать. Само по себе слово значения не имеет. Оно – вербальный звонок, способ привлечь внимание, вот и все. Этим словом ты говоришь своему нападению, что меняешь игру на линии скримиджа. Их работа – слушать тебя и, услышав то самое слово, провести требуемые корректировки. Твоя работа – прочитать защиту и понять, какая игра сработает при данном построении защиты.

Сошлись на «хот чеке».

Но это решало только половину проблемы. Я почесал затылок.

– И как мне сказать тебе, куда бежать?

– Ты произносишь заранее обговоренное слово. В данном случае, когда защитная схема меняется с прикрытия 1 на прикрытие 2, открывается слэнт[21] и может быть хитч-энд-гоу. Ты выбираешь слэнт и говоришь «бомбер». Выбираешь хитч-энд-гоу, говоришь «рейзор».

Это означало, что я как квотербек должен был знать наше нападение так же хорошо, как и все возможные защитные варианты, с которыми мы могли столкнуться, и комбинации, которые могли применить на линии при смене прикрытия. В этот момент футбол стал шахматами в формате 3D с небольшой нагрузкой на сердечную мышцу в придачу. Не говоря уже о шайке мародеров.

– Готов? – усмехнулся отец.

Я назвал комбинацию в хадле, и мы подошли к линии скримиджа. Я встал под воображаемым центровым, и отец занял позицию на левом фланге. Я отодвинул воображаемого защитника на законное место и начал отсчет. «И сорок один… и сорок два…» Мысленно представив заполненные трибуны, зрителей, орущих, размахивающих полотенцами и трясущих наполненными мелочью молочными кувшинами, и табло, показывающее, что для победы нам нужен тачдаун, я оглядел поле и отметил, как меняется защитное построение. Рука невидимого великана передвигала на доске фигуры.

– Хот чек! – крикнул я, делая жест рукой. – Хот чек рейзор.

Отец кивнул и улыбнулся – знал, как мне не терпится сделать тот длинный пас.

Он показал мне сжатый кулак за спиной – мол, все понял, новую комбинацию знаю.

Я вбросил мяч, сделал пять шагов, посмотрел на стоящего на линии моего главного ресивера, финтом притянул сейфти, а потом развернулся, нырнул под тэкла, вильнул вправо, чтобы не наткнуться на лайнбекера, и бросил мяч в угол эндовой зоны, туда, где не было отца, но где он будет через секунду. Мяч спиралью ушел вверх, нырнул вниз, и отец поймал его в глубине зоны. Зрители вскочили.

Вот там отец и учил меня мечтать.

Браслет на ноге изрядно натер кожу, но я не обращал на это внимания. Сидел на поржавевшем капоте «Бьюика», смотрел на скошенную траву и пытался вспомнить лицо отца. Пытался, но никак не мог. Я помнил, как он смеялся, как держал руку у меня на спине, когда мы возвращались к машине, но черты расплывались. Отец увидел только одну мою игру, первую, в команде средней школы. В ту же ночь он умер во сне. Я тогда подарил ему мяч с той игры. Мама сказала, что он не произнес ни слова. Просто умер, сжимая тот мяч.

Мама сделала все, что могла. Работала на двух работах, чтобы я мог учиться. Помню, как она в полночь гладила чужую одежду, зная, что в четыре ей уже нужно встать и открыть кофейню и булочную. Перед началом суда она заложила дом, чтобы заплатить моему адвокату. Когда мы проиграли, в ней как будто что-то сломалось, и на второй год моего тюремного срока она умерла. Принимая во внимание то обстоятельство, что на похоронах могли оказаться дети до восемнадцати лет, мне запретили присутствовать на службе, пока все не разойдутся. По проходу опустевшей церкви я прошел к ее гробу в ножных кандалах, остановился и закрыл лицо руками. Слезы упали на мраморный пол.

Я испытал восторг, познал триумф и высшую радость, но случалась в моей жизни и боль.

Мне трудно сказать, чего было больше.

Я смотрел на расстилавшееся передо мной поле и вспоминал, вспоминал…

Моя последняя игра здесь. Конец моей школьной карьеры. Двадцать тысяч на трибунах. Сотня скаутов из разных колледжей. Радио. Телевидение. Для нашего маленького городка это был настоящий праздник. «Ю-Эс-Эй тудэй» дал той встрече высший рейтинг и поместил фотографию команды на всю первую страницу. Соперники первыми вышли на разминку. Их болельщики приехали на нескольких автобусах, и вся гостевая трибуна превратилась в бурлящее черно-фиолетовое море. Джим Нилз топтался возле раздевалки. Когда я вышел, он протянул микрофон и, подпустив в голос сомнения, сказал:

– Ты еще совсем мальчишка, а тут такое давление. Думаешь, выдержишь?

Помню, я посмотрел на гостевую трибуну и подумал о том же самом. Пауза затянулась. Секунда… две… Наконец я пожал плечами.

– Что ж, поживем – увидим.

Джим, вечный скептик, улыбнулся и опустил микрофон.

– Да, посмотрим.

Мы прошли к конечной зоне. Дым-машина гнала клубы пара на бумажный баннер, изготовленный для нас группой поддержки. Весь день шел дождь. Промокло и поле, и мы сами. Ветерок продувал через маску и сушил пот на лице. Скошенная трава. Свежая краска. Пот. Волнение. Ждущее разрядки нервное напряжение. Наши трибуны, окрашенные в гранатовые и черные цвета. Размалеванные физиономии, размахивающие полотенцами гордые мамочки, раздувшиеся от важности отцы с банальными историями. Лучи прожекторов на лицах чирлидеров с заплетенными в хвост волосами и духовом оркестре.

Команда попросила меня выбежать первым, но я отказался – я никогда первым не выходил.

– Парни, я четыре года смотрел на задницу Вуда и думаю, сейчас не время что-то менять.

Они посмеялись. Требовалась какая-то разрядка. Когда из динамиков донеслись вступительные звуки «Безумцев» в исполнении «Ред Райдер», наш второй капитан, Вуд, неисправимый клоун, порвал баннер и вылетел из тумана, изобразив неудачный бэкфлип, и тут же следом за ним Родди выполнил подряд четырнадцать бэкфлипов в полном снаряжении и закончил сплитом. Сигнал противнику – по одному сальдо на каждую победу.

Зрители неистовствовали.

Я стоял в углу эндовой зоны, ожидая, когда назовут мое имя. В последний раз. Конец одной карьеры и начало другой. 59—0. Будет ли 60—0? Такого, согласно статистике, в школьном футболе еще никогда не было. Во всех последних интервью речь обязательно заходила об этом. Даже в программах общенациональных сетей. А ты сможешь? Каждый интервьюер хотел сделать передачу обо мне, но получалось только о нас.

Большая разница.

Я стоял, окруженный ребятами, с которыми проливал пот и кровь, ребятами, номера которых знал так же хорошо, как и имена. В углу, мысленно пробегая до центра поля, одиноко пританцовывал Майки: последняя игра могла помочь ему наладить отношения с отцом. Кевин пробегал глазами по трибунам и прикидывал, какая из девушек займет его воображение после финального свистка. Ронни, опустившись на колено, присматривался к костоломам-защитникам, соображая, за команду какого колледжа ему выпадет шанс выступать. Родди смотрел на поле, представляя, как будет прорываться через оборону противника, включая на полную свою поразительную скорость. В отчете скаута о нем говорилось так: «Великолепное сочетание силы, скорости, подвижности и атлетизма; такого ресивера большинство рекрутеров не видели давно». Остальные парни собрались возле конечной зоны.

И вот, наконец, я. Под номером 8. Самый подходящий номер для квотербека, так мне всегда казалось. И в этой позиции «Стрит-энд-Смит» поставил меня на первое место.

Из-за нескольких дополнительных слоев ленты у меня плохо работала лодыжка. Неделю назад парень по имени Томпсон, внешний лайнбекер, вцепился так крепко, что я протащил его до самой конечной зоны. Томпсону это не понравилось, и он крутанул меня в свалке. Все интервьюеры только о нем и беспокоились. С лодыжкой проблем не возникло. Еще раньше, когда я только начинал, тренер передал мне право изменять тактику игры. Томпсон либо не знал об этом, либо ему не было до этого дела. Поэтому в следующей серии мы использовали такую возможность: Кевин встретил его железобетонным блоком – сломал два ребра.

Левая рука распухла и пульсировала болью, как будто кто-то бил по ней молотком. К счастью, перелом получился закрытым, и кость не выскочила наружу. Врач в отделении неотложной помощи хотел оперировать сразу же, но я не согласился. Он сказал, что в любом случае – с операцией или без – на лечение уйдет две недели. Вуд и Одри об этом знали, впрочем, как и обо всех сопутствующих обстоятельствах, но ничего не сказали. Был и еще один человек, который знал, но у него, точнее, у нее, имелись свои основания для молчания. Я знал, что если не поврежу руку в ближайшие сорок восемь минут, то она в итоге заживет.

Чего я не знал, так это того, что события, в результате которых это случилось, не прошли бесследно.

Одри стояла у своего места на пятидесятифутовой линии. Камеры уделили ей внимания не меньше, чем мне. Шестьдесят семь команд предложили мне стипендию, и репортеры догадывались, что она знает о сделанном мною выборе. Мы никому еще ничего не сказали, и Одри бережно охраняла секрет.

Она применила боевую раскраску. Надела мой свитер. Трясла кувшином. Кричала. И не сводила с меня глаз. День подписания приходится на февраль, но нам уже не давали проходу. Всем хотелось знать. Парочка комментаторов даже обсуждала вариант, предполагавший, что я не пойду ни в какой колледж, а сразу на драфт, и попрошу лигу сделать для меня исключение. Вот настолько он хорош.

Но я не собирался пропускать колледж.

Зрители вскочили на ноги. Над головами качались растяжки: РАКЕТУ В ПРЕЗИДЕНТЫ! ЖЕНИШЬСЯ НА МНЕ?

Диктор выкрикнул мое имя.

Шла третья четверть. Мы устали. Ничего не получалось. Их защита сеяла хаос в нашей атакующей линии. Парни смотрели на меня, качали головами. Никто не знал, что делать. Меня валили уже семь раз. Их тэкл[22], настоящий великан, возил моего гарда[23], Фрэнка, как мешок с картошкой. Я схватил Вуда за маску, притянул к себе и сказал:

– Мне надо четыре секунды! – Это означало, что ему придется взять на себя обоих защитников. – Это все. Можешь дать мне четыре секунды?

Он оглянулся через плечо, смерил их расчетливым взглядом и кивнул.

Вуд ввел мяч в игру, отдал все, что мог, и я послал вперед Терри, который пересек линию без малейших помех. Дальше просто покатило, и мы взяли еще четыре очка. В тот вечер я дал восемь пасов на тачдаун. Сделал два забега в зачетную зону. В нападении мы набрали почти тысячу ярдов. Джим Нилз заявил в прямом эфире, что смотрит представление, которое нельзя превзойти.

Впервые в истории школьного футбола национальный чемпионат выиграла неприметная команда из небольшого городка в южной Джорджии. Команда, оказавшаяся в компании тех, кого она ни при каком раскладе не должна была победить. Команда во главе с Вудом вынесла меня на плечах. Моя мама на трибуне обнимала Одри. Они обе плакали и смеялись.

Да, в моей жизни были хорошие моменты.

Я открыл глаза. На поле сошла тень. Я моргнул и увидел одинокую фигурку – мальчишка бросал в воздух мяч. Худенький. Высокий. У его ног лежало несколько мячей. С крестовины ворот на разной высоте свисало три шины. Издалека я не слышал ни звука. Он стоял на тридцатиярдовой линии с мячом в руке. Следуя собственной мысленной стратегии, мальчишка сам ввел мяч в игру и бросил его в одну из трех свисающих с перекладины мишеней. Сильный, атлетичный, быстрый. Он хорошо работал ногами, у него были хорошие бедра и хороший, быстрый бросок, но при всем своем таланте мальчишка выглядел смущенным. Казалось, он борется с чем-то у себя в голове. И это не лучшим образом сказалось на броске: само движение получилось скованным, безобразным, неестественным. И как результат бросок вышел неточный.

Как будто в голову ему забрался тренер, подсказывающий, как нужно бросать. Я наблюдал за парнем целый час, а он все бросал, бросал и бросал. Упорства и твердости ему было не занимать, но все портило неверное движение. Судя по языку тела, он и сам понимал, в чем проблема. Сделав сотню бросков, из которых лишь несколько оказались более или менее прицельными, парень пробежал две тысячи ярдов, сделал пару сотен отжиманий и приседаний, после чего тихо и спокойно ушел. Ни фанфар, ни сопровождающих, и улучшения, увы, никакого.

Парень уже скрылся из виду, когда за спиной у меня прозвучал знакомый голос, и на душе у меня потеплело.

– Говорят, он – будущий ты.

Глава 9

Я повернулся и увидел сидящего чуть выше Коуча Рея. Я не знаю, когда он пришел, не знаю, может, все время там сидел. Руки на коленях, в зубах зажата трубка. Рей кивнул в сторону мальчишки.

– Если помочь, парень может и твой рекорд побить.

Я поднялся. Он тоже встал и шагнул ко мне, без колебаний раскрыв объятья.

– Так и думал, что найду тебя здесь. Как дела, сынок? Что будешь делать?

Я обнял его.

– Вот сижу и сам о том же думаю.

Он усмехнулся.

– Из одной тюрьмы в другую.

– Вроде того.

Рей положил руку мне на плечо:

– Хорошо выглядишь.

Мы стояли, смотрели на поле, вспоминали. Рей выбил трубку, набил ее табаком «Картер Холл», раскурил, глубоко затянулся и выпустил клуб дыма, окутавший нас сладкими воспоминаниями и ароматами. Мы вместе проводили мальчишку взглядами.

– Его зовут Далтон Роджерс. Большинство зовут его просто Ди. Ноги как у оленя. Но, как ты и сам видишь, у парня небольшая проблема.

Я кивнул.

– Да.

Рей сжал зубами трубку.

– Тренер у него – идиот.

– Ну, если этому его научил тренер, то помощи от него мало.