Привет эпохе

…Не могу сказать, что после «открытого письма анониму» почувствовал я себя настоящим журналистом. Скорее наоборот. История с увольнением напугала меня изрядно, а скорее всего, вселила серьезные сомнения в собственных силах и способностях. Я шарахался от темы к теме, но все у меня из рук валилось. Информации и репортажи выходили из-под моего пера, а вернее из пишущей машинки, вялые, невыразительные – так, во всяком случае, мне самому казалось. И тут, видя мои метания, взялся за меня основательно Марат Садвакасов. Был он на двенадцать лет старше меня, в газете работал давно, так что ему-то самому опыта было не занимать.

– А ну-ка, ответь мне, книжный мальчик, что изрек Юрий Олеша в напутствие всем пишущим? – спросил меня однажды Марат.

– «Ни дня без строчки», – тоном прилежного ученика тотчас отрапортовал я без запинки.

– Ага, значит, помнишь, – удовлетворенно констатировал Марат. – Так вот, по отношению к себе переиначь это высказывание так – ни дня без информации.

– Да где ж ее взять, информацию эту проклятую. Я и так над этим голову себе сломал!

– Твоя беда в том, что в этом городе ты до сих пор не стал своим человеком. Ты не знаешь Андижана, не любишь его, и потому тебе все здесь кажется скучным, унылым, провинциальным.

– Ну, зачем ты так?..

– Не перебивай меня, и не возражай, Ты думаешь этого не видно? Видно, да еще как. Особенно мне. Я сам когда-то приехал сюда из Алма-Аты. Влюбился в свою Аську и приехал. Мне поначалу Андижан диким кишлаком казался, я спал и во сне видел, как в Алма-Ату возвращаюсь, а когда понял этот город, сразу открылся он мне иным. А вот каким, не скажу. Ты его для себя сам открыть должен. И тогда еще неизвестно, захочешь ли в свой родной Ташкент возвращаться. Вот что ты по вечерам делаешь, когда не дежуришь? – неожиданно поменял он тему разговора.

– Пишу, или читаю.

– Вот-вот. У тебя и друзей-то здесь нет, девушки знакомой и то нет. Короче, вот тебе план на ближайшее будущее. Утром зашел в редакцию, посидел на пятиминутке и – марш в город. Читай вывески организаций и учреждений и в первую попавшуюся заходи. Заходи и не смей уходить, сам себе запрети, пока у тебя в блокноте не будет хотя бы тридцатистрочной информашки.

– А если там писать не о чем?

– Так не бывает. Значит, ты не сумел найти ничего интересного. И грош цена тебе в таком случае, как репортеру.

И я «отправился в город». Следуя мудрому совету своего старшего друга, стучался, как говорится, во все двери. Поначалу мямлил, не умея точно сформулировать вопросы, но уже через месяц-другой всепоглощающий репортерский азарт захватил меня так, что удержу я уже не знал.

Марат оказался прав на все сто процентов. Город, совершенно иной Андижан, открылся вдруг мне. Здесь были великолепные спортсмены и студенческие команды КВН, ученые совершали открытия, а в колхозах не только выращивали хлопок, но строили жилье и разбивали прекрасные парки. С удивлением вдруг заметил, что на улицах со мной стали здороваться. Коллеги, занимавшие соседний кабинет, ворчали, что телефон на моем письменном столе теперь трезвонит беспрестанно, житья от него нет.

В центральных газетах, где количество творческих сотрудников исчислялось порой сотнями, журналисты боролись за место на полосе. В областной же редакции , при шести-то перьях, пиши – не хочу. В каждом номере у меня теперь появлялись репортаж и, как минимум, четыре-пять информаций.

«Освоив» город, стал много ездить по районам области. Поражался филигранному мастерству народных умельцев, мотался со змееловами за коброй (из яда этой змеи добывали уникальное лекарство), летал по вызовам с врачами санитарной авиации, в поисках «изюминки» мотался в самые отдаленные предгорные кишлаки. Добрался даже до высокогорных пастбищ Памиро-Алая. Ту памирскую командировку не забыть мне никогда. И вспоминаю я ее во всяких экстремальных для себя ситуациях…

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

Несколько лет назад к бизнесмену и меценату Сергею Михайлову обратились представители российской ассоциации полярников. Северный полюс в опасности. Вернее, в опасности не полюс, а полное отсутствие на нем России. После развала Советского Союза не разу не могли организовать работу дрейфующей станции. А вот канадцы, американцы, французы, норвежцы и даже далекие от тех широт японцы проявляют к исследованиям Северного ледовитого океана все большее и больше внимание.

В общем, пылкие доводы полярников сводились вот к чему: уж коли государство не уделяет этой проблеме необходимого внимания, то должен же найтись истинный патриот России, который все хлопоты (главным образом финансовые!) возьмет на себя.

Михайлов доводам внял, сумел убедить и организовать еще несколько видных предпринимателей. Сергею Анатольевичу удалось консолидировать значительные средства, подготовка и работа первой российской дрейфующей полярной станции была проведена полностью на частные средства.

Подготовительный период длился почти год. Закупались домики для полярников и трактора, иные механизмы и научно-исследовательское оборудование, готовились к дрейфу полярники.

И вот наконец торжественный день настал. Из московского аэропорта Внуково чартерными рейсами вылетело сразу два самолета – как только открытие станции стало реальностью нашлось множество желающих принять участие в ее торжественном открытии. После многочасового перелета самолеты ненадолго приземлились в аэропорту Лонгиер – административном центре архипелага Шпицберген, а затем вылетели непосредственно на льдину.

По дороге бывший штурман полярной авиации Александр Валентинович Орлов, а ныне один из руководителей ассоциации полярников России, со знанием дела делился техническими подробностями. Он рассказал, что для подготовки взлетно-посадочной полосы нужно было найти определенных параметров кусок льдины длиной в 1100 метров. Удалось, правда, найти всего девятисотметровую полосу, но Саша считал, что самолеты и сядут и взлетят, так как пилоты у нас ну просто замечательные и с огромным опытом работы на Северном полюсе. Правда, один из самолетов, который доставил технику, уже на этой чертовой льдине шасси сломал, но на этот раз, глядишь, все обойдется. Он поведал мне также, что в том самом месте, где мы будем садиться, глубина Северного ледовитого океана четыре с лишним тысячи метров, но льдина, утверждал Орлов, хорошо застывшая, достаточно прочная и ничего нам не грозит. Честно признаюсь, его рассказы оптимизма мне лично не добавляли. Конечно, напросившись в экспедицию, трусом выглядеть не хотелось, поэтому я и помалкивал, вспоминая невольно свой небогатый, нот достаточно плачевный опыт общения со снежной стихией.

Я родился и вырос в Узбекистане. Снег для тех краев редкость, но я умудрился нахлебаться именно от снега. Причем, что называется, на ровном месте.

Еще только начиная работу в журналистике, оказался я предгорьях Тянь-Шаня на чемпионате СССР по дельтапланеризма. И дернула меня нелегкая самому попробовать на этом крыле полетать. После инструктажа и долгих наставлений, слетел я с какого-то пустячного пригорка, ног умудрился не переломать, живой-невредимый коснулся земли и страшно собой гордый стал складывать дельтаплан. А вся группа спортсменов к тому времени уже полеты закончила собралась вместе и по тропке отправилась вниз, к маленькой гостиничке, где поселились участники чемпионата.

Закрепив понадежнее дельтаплан, я тоже стал спускаться. В этот момент резко, как это бывает только в горах, стемнело, я, видно, пошел не по той тропе, да еще и оступился. А оступившись, оказался в какой-то яме, которая немедленно наполнилась осыпавшимся снегом и накрыла меня с макушкой. Кое-как снег разворошив, отдышался и сделал первую попытку выбраться на поверхность. Но не тут-то было. Снег осыпался, становился рыхлым и я лишь оскальзывал, проваливаясь все глубже. Где-то, совсем рядом, шумело шоссе, явственно слышалось беспрестанное шуршание шин по асфальту, посверкивали всполохи автомобильных фар, а я торчал в этой снежной яме и не мог выбраться. Успокоившись и пытаясь рассуждать логично, я стал прикидывать, когда бесшабашная спортивная братия обратить внимание на мое отсутствие и отправится на поиски. Но та же логика подсказывала, что в темноте поисковики могут искать меня совсем на другом склоне и шансы быть найденным ничтожно малы. Придя к такому невеселому выводу, я занялся делом. Несколько часов, с небольшими передышками, уплотнял снег, вырубая потом ступеньки. И вот, наконец, оказался на тропе. Стыдно признаваться, но страху я тогда натерпелся изрядно.

Спустя буквально пару лет, работая в Андижанской газете, был я откомандирован на Памиро-Алай, готовить очерк о чабане, получившем звание Героя Социалистического Труда. Закинули меня туда вертолетом, сообщив, что через десять дней вертолет за мной вернется на штабную площадку, расположенную километрах в пятнадцати от пастбища. Чабан по фамилии Чуджиев оказался молчуном. Десяти дней едва хватило, чтобы выведать детали его биографии и трудового подвига. Озверев от этого тягостного общения, я на десятый день бодренько сообщил чабану, что моя командировка заканчивается, сегодня за мной должен прилететь вертолет и надо бы меня отправить к штабу. В мотоцикле у Чуджиева, как на зло, не оказалось бензина, он кинул на круп лошаденки драное покрывало и сказал, что беспокоиться не о чем – лошадь сама дорогу к штабу знает и с тропы не собьется. За лошадь я и не беспокоился, я беспокоился за себя, так как на коне сидел впервые в жизни. В памяти всплывали какие-то нелепые подробности о стременах, поводьях и прочем, хотя из всей этой атрибутики на шее у лошаденки болталась лишь измочаленная веревка, очевидно, и служившая поводом.

– Как зовут хоть лошадь? –задал я идиотский вопрос, на который такой же ответ и получил:

– Зовут от( «от» с узбекского языка переводится «лошадь), – флегматично ответил чабан.

Мы тронулись в путь. Лошадь трусила неспешно, мне оставалось только верить, что она и впрямь безошибочно знает дорогу к штабу. Но через час пути повалил густой снег. Горный снегопад, это вам, братцы, не городской снежок, который веселит душу и радует ребятню. Это была разбушевавшаяся стихия. В сантиметре не видно было ни зги, к тому же жутко похолодало. «От, миленький, умолял я, бормоча, животное, которое одно только и могло теперь меня выручить. – Не сбейся ты ради всего святого с дороги». Сколько прошло времени, не знаю, на часы не смотрел. Закончилось это многочасовое путешествие грозным окриком: «Стой! Кто идет?» Сильные руки стащили меня с лошади, глаза ослепил яркий свет мощного фонаря. Уже через несколько минут я понял, что оказался на советско-китайской границе. Лошадь, моя спасительница, ко всему прочему оказалась истинной патриоткой и вышла, к счастью, на границу с советской стороны, а не с китайской. Благо перед командировкой меня снабдили всеми необходимыми разрешительными документами на право въезда в погранзону. У гостеприимных пограничников я провел три дня, потом отправили меня восвояси…

И вот недавно, подлетая к Северному полюсу, вспоминал я свои снежные эпопеи и думал, чем для меня эта закончится. Но все обошлось как нельзя лучше. Погода была прекрасной. Мороз в мину сорок четыре градуса при безветренной погоде оказался совсем не страшным, к тому же специально пошитые костюмы хорошо хранили тепло. Чиновники произносили пламенные речи по поводу того, что открытием СП-32 Россия возвращается на полюс. Организатор всего этого проекта Сергей Михайлов скромно стоял в сторонке – чиновникам было не до организаторов, они упивались сознанием собственной значимости. Потом был поднят флаг и в небо выпущена ракета. Известный полярник и по совместительству вице-спикер Госдумы Артур Николаевич Чилингаров достал спутниковый телефон и стал набирать номер президента. Путин в этот момент, как выяснилось, плавал в бассейне, но известие Чилингарова об открытии первой российской дрейфующей станции президента порадовало и он поздравил с этим выдающимся событием всех участников.

Потом была долгая дорога в Москву и вот мы снова в аэропорту Внуково. Вся группа, состоящая из россиян, без каких-либо препятствий направилась в здание аэровокзала, а меня, с моим израильским паспортом, хмурая неприветливая пограничница задержала.

– Вы где были? – спросила она.

– На Северном полюсе.

– Понимаю, что на полюсе. Через какую страну летели.

– Географически через Норвегию.

– Вот-вот, были в Норвегии, а где отметка о пересечении норвежской границы?

– Понимаете, – стал ей объяснять. – Мы летели через архипелаг Шпицберген. – Это признанная международным сообществом и Россией, в том числе, нейтральная территория. Там нет границы, там даже нет пограничного поста.

– Такого не может быть, – перебила пограничница.

– Да проверьте по любому справочнику. Аэропорт Лонгиера единственное место на земле, где нет погранпоста.

– Ну а это меня не касается, – ответствовала суровая дама. Вы, как иностранец из России вылетели, Где-то были и без всяких отметок хотите снова вернуться в Россию. Я вас пустить не могу.

– Так что ж мне делать? Обратно, что ли, лететь?

– А я вас и выпустить не могу.

– В таком случае, – придумал я отговорку. – вынужден перед вами извиниться. – Я пошутил, а на самом деле никуда не летал.

– Как это «не летал»?

– А вот так – не летал. Проводил друзей до самолета, посидел на лавочке два дня, подождал их возвращения и вместе с ними вернулся обратно. А территорию России не покидал.

На ее лице отразилась тяжелая работа мысли. Она покинула свою будку, отсутствовала минут двадцать, не меньше, потом вернулась и сказала всего два слова:

– Проходи, умник.

Х Х

Х

…Конечно, в годы работы в андижанской областной газете ни о каких полетах на Северный полюс я и мечтать не смел. Для меня командировки-то в республиканскую столицу, то бишь родной город Ташкент, были редкостью и радостью, так как и с родителями, и давними друзьями можно было повидаться. Но вот одна из таких командировок серьезной бедой могла обернуться.

Заканчивался очередной съезд «родной коммунистической партии». Материалы съезда поступали во все редакции Советского Союза централизованно. Из Москвы – по фототелеграфу в республиканские столицы, а оттуда спецкурьеры везли матрицы в областные центры. Вот в качестве такого спецкурьера и отправил меня в Ташкент Сафаров, пожелав не слишком увлекаться встречей с друзьями, а, прежде всего, о деле помнить. Положив во внутренний карман пиджака цинковое клише заголовка «Андижанской правды», я с тем и отбыл.

Утром всех посланцев областей собрали в издательстве, проинструктировали, велели приехать часам к трем ночи, когда матрицы всех полос, за исключением первой, уже будут готовы. На первые полосы предстояло каждому оттиснуть заголовок газеты своей области. К трем ночи я явился, протянул мастеру клише заголовка и уселся в курилке. Через минут пятнадцать приходит мастер и спрашивает: «Кто здесь из Андижана». А когда я откликнулся, он протянул мне клише со словами, повергшими меня в шок: «Забери свой заголовок, размер не подходит».

– К-к-ак э-э-то не п-поо-дходит? – я даже заикаться стал от изумления и охватившего меня страха.

– Да очень просто, вы берете матрицы с газет, у которых заголовки без орденов. А у вашей газеты – орден, так что ваш заголовок на несколько сантиметров шире..

– Так что же мне делать?

– А я почем знаю? – равнодушно ответил мастер. – Если хочешь, можем орден срубить, тогда и заголовок влезет.

– Ага, сначала в заголовке срубите орден, а потом мне в редакции срубят голову, – мигом сообразил я.

– Ну не хочешь, как хочешь, – и мастер, неспешно загасив в консервной банке сигарету, удалился.

Я бросился к телефону, дрожащими пальцами набрал домашний номер Рубена Акоповича. Спросонья он поначалу не понял, что за вопли раздаются в трубке, потом до него дошла суть. Спокойный рассудительный голос шефа меня несколько привел в чувство.

– Послушай меня внимательно. Не перебивай. Ты там сейчас один. И никто кроме тебя, ничего сделать не сможет. Выход из положения существует. Но найти его можешь только ты. Ты один, и никто другой, – увещевал меня Сафаров.

Вертя в руках казавшееся мне теперь многопудовым клише, брел я по типографскому цеху, не понимая, где искать этот пресловутый выход.

«Нет, ты просто баран какой-то. Целый месяц учу тебя отливать заголовки, а буквы все равно кривые», услышал я совсем рядом чей-то разгневанный голос. Огляделся и увидел, что прохожу мимо участка отливки заголовков.

«Какой же я дурак! – обругал сам себя. – Ведь я же эту технологию как от и до знаю». Вспомнив свой недавний опыт работы в геологической газете и типографских дежурств, я бегом направился к деревянным шкафам, где в специальных ячейках были разложены заголовочные шрифты. Измерить специальным устройством клише было минутным делом. Укрепив заголовок на специальной подставке с остро заточенным резаком, я решительно отрубил орден. Затем на плашке выложил буквы, составлявшие название «Андижанская правда», меньшим, естественно, размером, всю эту, наспех сооруженную конструкцию, вместе с орденом укрепил в отливочной машине и через десять минут «свежеиспеченный» заголовок нужного формата с видом невинным и равнодушным протягивал мастеру.

– Где ты это взял? – только и спросил тот.

– Тебе дело? Размер-то – тютелька в тютельку. Неси давай матрицировщикам, нечего тут вопросы задавать. Где взял, где взял? Купил. – Закончил я фразой известного анекдота.

Матрицы с материалами съезда доставлены были в Андижан вовремя. Оставив их в местной типографии, отправился спать, а в редакцию заявился только вечером. Героя чествовали по заслугам. Редактор прилюдно вручил мне премию, после чего неформальная часть торжества органично перетекла в ближайшую чайхану. Много дивного из тостов друзей-коллег узнал я о себе в тот вечер, возгордился безмерно и чувство собственного достоинства переполняло меня еще пару дней.

А потом Николай Степанович Коркин, ставший к тому времени заместителем редактора, зазвал меня к себе в кабинет, таинственно повернул дверной ключ на два оборота, молча извлек из ящика стола съездовский номер газеты и повелел: «Посмотри внимательно».

Я глянул и впервые ощутил на себе суть поговорки «сердце в пятки ушло». Над заголовком не было фразы «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», без которой не выходила тогда ни одна, даже самая захудалая, газета Советского Союза. Ноги у меня подкосились и я не сел, а, можно сказать, рухнул на стул произнеся убитым голосом; «Коля, что же теперь будет».

– Да скорее всего, ничего не будет. Если не заметили сразу, то кому в голову придет сейчас разглядывать. Я специально выждал несколько дней, даже тебе ничего не сказал. А теперь, думаю, уже все позади. Так что успокойся. На концерт вот сходи, к нам звезда эстрадная приехала, развеешься, да и интервью заодно возьмешь. Иди, иди, не имей привычки горевать по поводу того, что еще не произошло.

У НОГ СОФИИ РОТАРУ

Каким-то чудом Софию Ротару занесло в маленький провинциальный Андижан. Помнится, что в Ташкенте по какой-то технической причине закрыли концертный зал, вот певицу и попросили выступить в другом городе республики. Не ведая, куда едет, Ротару согласилась. Собственно, Андижан ничуть не хуже иных узбекских городов, а многих даже и получше, но в те годы там была одна единственная сцена – в клубе железнодорожников близ вокзала. Собственно, и сценой назвать этот пятачок, застеленный прогнившими досками, было нельзя. Но, как говорится, чем богаты, тем и рады. И уж, конечно, аншлаг знаменитой певице был обеспечен. Андижанцы и так гастролями заезжих знаменитостей избалованы не были, а тут еще настоящая звезда эстрады пожаловала. Понятно, в зале негде было яблоку упасть, люди заняли все проходы, многие даже стояли. Обвешанный, как елка игрушками, аппаратурой явился на концерт и фотокорреспондент газеты «Андижанская правда» Борис Юсупов. В те годы еще молодой репортер, Боря был выдумщиком и фантазером, каких свет не видывал. Простой фотосюжет был чужд и противен его буйной фантазии. Он стремился запечетлять лишь необычные кадры. Вот и теперь, явившись на концерт, Юсупов недовольно хмыкнул:

– От фронтального снимка эффекта никакого не будет, – заявил он и резюмировал. – Надо снимать сверху.

Сначала он раздобыл где-то стул – в тот вечер стулья в клубе были дефицитом номер один. Но высота стула показалась ему недостаточной и он притащил откуда-то табуретку. Примерился – снова плохо. В итоге Боря появился у боковой кулисы с жутким, неструганным деревянным ящиком. Возведенная им конструкция была настолько хлипкой, что я попытался урезонить друга и коллегу, – грохнешься, Боря.

– Не каркай, – сурово оборвал он меня.

Юсупов взгромоздился на возведенную им конструкцию, долго балансировал там, наверху. Потом пару раз вспыхнул блиц фотовспышки и вдруг на весь зал раздался истошный Борин вопль:

– Держи меня!!!

Конструкция таки обрушилась и вместе со всем своим фотометаллоломом корреспондент рухнул прямо у ног отпрянувшей от страха певицы. Знаменитая финальная сцена из комедии Гоголя «Ревизор» показалась бы в тот момент шумным балаганом – зал просто замер от ужаса. Первой опомнилась София Ротару. Она подошла к незадачливому фотохудожнику, помогла ему подняться и участливо спросила:

– Вы не ушиблись?..

Х Х

Х

…. Совершенно неожиданно для себя стал я обладателем поистине «царских хором» – трехкомнатной квартиры в новом андижанском микрорайоне. Произошло сие знаменательно событие внешне весьма буднично. Утром меня вызвал Сафаров и велел немедленно отправляться в горсовет на заседание жилищной комиссии.

– Ты же знаешь, у нас завотделом пропаганды уволился. Он освободил трехкомнатную квартиру, закрепленную за редакцией. Кроме тебя, квартирами у нас все обеспечены. Конечно, трехкомнатную тебе давать еще рано, но редакция квартиру терять не должна. Так что ступай.

На жилищной комиссии общественники, или как их называли «народные мстители», тут же завопили, что нечего, мол, этому юнцу предоставлять такое роскошное жилье, но зампред горисполкома по-восточному мудро тут же отрегулировал ситуацию:

– А скажите-ка мне, товарищ Якубов, невеста у вас уже есть? – И сам тут же ответил. – Есть. Значит, дети будут? Будут. Так вот, товарищи, – он обращался теперь уже к членам комиссии. Мы не должны жить только сегодняшним днем, мы должны видеть перспективу. А в перспективе товарищу Якубову понадобится жилье. Так давайте сразу дадим ему три комнаты, чтобы он потом не переселялся из квартиры в квартиру, улучшая свои жилищные условия.

В своем новом доме из соседей я мало кого знал, а вот с пожилой женщиной, возвращавшейся домой так же поздно, как и я, несколько раз у подъезда сталкивался. Познакомились. Выяснилось, что Галина Петровна Голдаевич работает директором детского дома, работает давно, еще с военных лет.

СЕРДЦЕ МАТЕРИ

Вызов к заведующему городским отделом народного образования Галю удивил. Ей, воспитательнице детского сада, у столь высокого начальства бывать еще не приходилось.

– Галина Петровна, вы назначены директором дошкольного детского дома, – сразу заявил заведующий. И, не давая опомниться, добавил. – Через несколько недель начнут поступать эвакуированные дети. Готовьтесь.

Шел сентябрь 1941 года. Первый эшелон с детишками, прибывшими из Ленинграда, она встречала на вокзале через восемь дней. По дороге поезд несколько раз попадал под бомбежки, дети были истощены, напуганы, у многих отсутствовали документы, а они, малые. даже имена свои не все знали, не то что фамилии. Уже на следующий день к заведующей подошла медсестра детского дома:

– Галина Петровна, боюсь, что не все из них выживут. Срочно нужны лекарства, витамины, усиленное питание.

Голдаевич отправилась по инстанциям. Ей говорили о нуждах фронта, продовольственных карточках, раненых в госпиталях, а она твердила свое: «Дети могут умереть».

– Честно говоря, до сих пор не понимаю, как мне удалось раздобыть все, чт нужно было – лекарства, витамины, жиры, крупы, даже немного шоколаду, – рассказывала мне Галина Петровна. – Но за все годы войны, да и за последующие тоже, в детском доме не было ни одного смертного случая.