Помоги проекту - поделись книгой:
– Тогда… это самое… конфискуйте все к чертям…
Меня от души двинули коленом в пах.
– Что, хочется поговорить? – участливо спросили стражи правопорядка. – Думаешь, нам твое позволения нужно, а? Кем ты себя возомнил, шушара уличная? Здесь – мы закон.
Это я всегда знал, да вот подзабыл в последнее время, везло не нарываться на бдительных стражей, что променяли армейские сапоги на лакированные ботинки полицейской академии.
– У тебя есть две возможности, подонок, – лениво процедил дылда. – Первая: мы тебя бьем и отпускаем. Вторая – забираем. А можем и здесь в чувство привести и в участке добавить, а если захотим, то еще и по статье засадить. Потому, как
Я все уяснил, поэтому молчал и кивал.
– Ладно, так и быть, бегом отсюда, чтобы через десять секунд тебя не видели, и попробуй еще раз попасться.
Сволочи! Архангел, вложи карающий меч мне в десницу.
Эта странная мысль горела в мозгу все время, пока я «зайцем» трясся в тамбуре пригородной электрички. Я пытался о чем-нибудь другом, но не мог. Искал позитива, и не находил его. Что касается медитации, то та вообще не шла без наркотиков. Было гнусно и отвратительно. Надписи на проносящихся за окном гаражах. Дырка в панели, забитая мусором и окурками. Пьяное рыгание и пердение соседей. Сбивающий с ног запах пота и жара. Мерзость – вот, что меня окружало. Огонь. Очистительный огонь – вот, что поможет мне избавиться от всего этого.
Потребность в ответном насилии нужно было удовлетворить немедля. Зря я уничтожил своего персонального тамагочи. А произошло это так.
* * *
Как-то мне позвонили.
– Ну, что, пищит?
Я устало зевнул, третий час ночи. И черт знает, какой день депрессии.
– Прекрати, Ник. Я хочу спать.
– Подожди! А мой сученок-то аж вопит. Пришлось даже вынести на балкон и засунуть в коробку из-под обуви. Сейчас думаю, попробовать сдирание кожи, но так, не сразу. Чтобы не окочурился, и не пришлось нового покупать. Знаешь, я тут на «Нью-Горбушке» его пропатчил или перепрошил, хер его знает, короче, что сделал, так вот – теперь я могу делать такое, хи-хи, ни на одну голову не оденешь. Только представь: тут аккуратненько снимешь кожу, там – подлечишь, нашинкуешь и вновь заштопаешь. Я словно бог для него, понимаешь, иди твою мать?! Стой, не перебивай! Это еще не все! Потом, значит, всю, эту срезанную и разнообразно приготовленную дрянь-то жаришь, виртуально, конечно, не подумай, что я псих, чувак, ты же меня понимаешь?
Меньше всего я хотел понимать чего-то среди ночи.
– Правда, здорово придумано? – не унимался друг – паскудник. – И скармливаешь обратно этому ублюдку. Прикинь, какой кайф! Правда, здорово придумано? А, знаешь, чего еще было бы не плохо?
– Знаю. Перестать жалеть себя и найти ВИЧ-пару по Инету! – против воли вырвалось у меня.
Да, это я зря, хоть и спросонья. Ник был ведущим солистом до меня, и, в общем-то, неплохим парнем, пока чего там он не с тем переспал, не будучи защищенным. На самом деле, мы всегда жили, как одна семья, и он помог достаточно, вводя в курс дела, тогда, когда ему пришлось уходить. Теперь он изгой с красной картой, которому просто опасно покидать обжитую берлогу.
Конечно, он взорвался.
– Заткнись! Ты ни хрена понимаешь! Твой мир никогда не рушился в одночасье из-за чертового анализа! От тебя не уходила жена и дети. Не отворачивались близкие и косо не смотрели соседи, тебя не кастрировал, принудительно, этот чертов хирург, чтобы ты не мог распространять чертову заразу дальше! Да если бы я знал, я бы зашил себе и пенис и анус чертовой ниткой! Гады, падлы, меня лишили всего и заперли в этом чертовом «реабилитационном центре» без надежды на будущее!
По-крайней мере тебе, на мою беду, не отрубили связь, а ты еще жалуешься, паскудник.
Поначалу, когда звонки, только начались, мне действительно хотелось сказать что-нибудь облегчающее, потом, когда быстро надоели – обличающее – типа «надо было раньше думать и головой». Сейчас мне не хотелось ничего, и я просто сообщил Нику:
– Все, я иду спать! – и выдернул штепсель из розетки. По давно немытому, как следует, линолеуму разлетелись ржавые болты. Похоже, копец, мамину старому аппарату.
Достало все. Накрылся с головой.
Ага! Под подушкой тут же всхлипнуло.
Я на ощупь нашарил пластиковый футляр.
Его уродливая одутловатая физиономия пятнадцатилетнего дебила безумно таращилась на меня из темноты, подсвечиваемая фиолетовым экраном. Вдруг он пустил сопли и пронзительно заверещал.
– Гадская сука! – заорал я, вскакивая и забыв о почивающих родителях. Да как швырнул надоевший прибор о пол.
Это было преимущества демократии: либо идти защищать ее в жарких пустынях и скалистых горах, словом, везде, где есть полезные ископаемые и туполобые аборигены, не желающие соглашаться с ее, основными принципами, демократии, по которым, все, чем они имели историческую неосторожность владеть – теперь принадлежит уже не им. Либо, если повезло, устроиться по протеже в академию. Все не то? Решил не марать ручки, сынок? То тут тебе давался год на размышление, и наш электронный друг, тамагочи за которым необходимо было ухаживать. Потеря либо порча коего, приравнивалась к уголовно наказуемому деянию. В чем смысл? Ежели не одумался, и все в дальнейшем выбирал альтернативную службу – то, ни говори, что тебя не предупреждали, должен был в течение пяти лет предоставить государству по крайней мере четверо здоровых особей, что само по себе являлось не такой уж простой задачей. А нездоровые – не в счет, они государству не нужны: из них не получиться полноценных бойцов, защитников демократии во всех частях света, ни плодовитых матерей, охотно рожающих следующее поколение бойцов! И так по кругу. Не получилось? Хотел перехитрить нашу свободолюбивую республику? Так вот – сядь за решетку и подумай, что
В общем, экран погас, корпус треснул и, должно быть, бесповоротно разлетелся по комнате, потому что, залезая обратно в кровать, я порезал ногу.
И полночи мне снилась кордонная пустошь и нависающий над ней лик Ника. Затем его заслонило меню с опциями, и на воображаемом экране возник кол, по которому стекала сукровица, вперемежку с экскрементами. Вот такой вот сон в зимнюю ночь глобального потепления.
Пробудившись совершенно разбитым, я почувствовал острую потребность в психологическом катарсисе и пожалел, что разбил тамагочи.
Ну, ни чего, Парис как всегда поможет
* * *
Москоу-Сити, Мусор-Сити, но не потому, что не выгребают шлак, оставленный многомиллионными обитателями гнусного муравейника, а в силу дурного воспитания, привычки гадить вокруг, не задумываясь о завтрашнем дне.
– Безымянная страница вакуумных глубин космоса уже готова повергнуть гелиодоровый ятаган возмездия на грешную людьми Землю! – кричал на углу какой-то бородатый оборванец в чалме и перепачканном халате. Подле, держась двумя руками за какую-ту ветхую книженцию, стоял такой же ветхий старец в простом гражданском одеянии.
Текущая на работу толпа, не выспавшаяся, раздраженная надоедливыми звонками мобильников и новостями портативных радио, просто придвинулась к нему и начала методично избивать. Те, кто не мог протиснуться снимали на камеры. Все происходило буднично, отрешенно.
– Поделом, нечего мозги с утра делать, без тебя тошно!
– Взметнется потревоженный океан, неся гнев… – прорвался через влажные шлепки ударов совсем другой и мощный голос, – обрушиться, сметая языческие города, и множества судов не вернуться в гавань, – неслось мне уже вслед.
Ага, тоже мне пророки в своем отечестве.
Я остановился помочиться на стену в гостеприимном вонючем полумраке ближайшей подворотни. Крики позади, уже затихли, лишь успокаивающий шум передвигающейся толпы и потока колесного транспорта рядом. Как классно, закрыв глаза, позволить накопившейся жидкости выйти…
Уже застегиваясь, я заметил нескольких «потрошителей мусорников», что лихо работали на площадке для контейнеров неподалеку во глубине двора; а еще, или мне показалось, но там торчали чьи-то посиневшие ноги из одного контейнера.
Какая разница! Я – здесь живу, я – замечаю, только, что меня интересует, я – иду к своей цели.
Двумя кварталами дальше опять наступило
Уже в который раз очертания знакомой улицы начали терять резкость, становясь зыбкими. Холодный туман выползал из щелей в асфальте, его липкие щупальца хватали за одежду, пытаясь остановить. Небоскребы теперь напоминали загадочных доисторических чудовищ. Я видел другие, какие-то чуждые моему привычному миру, силуэты, которые жили собственной жизнью.
Но прохожие спешили по своим делам, подчеркнуто безразлично уставившись в землю, не обращая, да и не желая обращать внимание на происходившее.
Как-то я слышал, что каким-то независящим причинам, возможно из-за суперщадящих «точечных ударов», время стало стремительно распадаться, стираются грани. И порой можно увидеть призрачные фаланги античных воинов, марширующие сквозь станции метро, или чешуйчатых ящерообразных, что эволюционировав на десятки миллионов лет раньше «гомо сапиенса», уже прочно заняли трон царя природы. Лишь в далеком будущем Сопротивление пошлет коммандос в верхний меловой период, и развяжет химический геноцид, но вызовет к жизни лишь парадокс, открыв дорогу уничтоженным динозаврами правидам.
А может, все это просто коллективная вяло, но целенаправленно текущая шизофрения.
* * *
Заслышав шум моторов, Синг, чей лоб пересекала ритуальная полоса, осторожно раздвинул стебли кукурузы, держа оружие наготове. Должно быть, его бог танцевал «тандав», ибо в следующую секунду от одного точного выстрела головной фургон, с ненавистным зелено-полумесячным флагом, вильнув, съехал в придорожную канаву, а мозги водителя окаймили аккуратную дырку в лобовом стекле.
Конечно, там были не простофили, не куклы и не кегли для расстрела, и его заметили, и пулеметчик следующего транспорта начал разворачивать турель. Но, более не таясь, вот Синг встал в полный рост и тщательно прицелился. О, оружия для смертника у него имелось в изобилие.
Хлестнула пулеметная очередь, проносясь над головой, и почти сразу лицо в перекрестье оптического прицела откинулось назад, заливаясь кровью. Солдаты повалили из транспортера, падая в придорожную пыль и кюветы, беспорядочно огрызаясь очередями в разные стороны.
Вздохнув, Синг, вынул единственную гранату.
Из кузова транспортера взметнулся всеочищающий язык пламени, шедший на обгон мотоцикл эскорта перевернулся, задетый взрывной волной и осколками. Синг бросился прочь, а сзади слышались крики, да шлепались срезанные пулями спелые початки, порождая в кукурузе ответную ненависть к роду человеческому. Так заканчивалась последняя война за веру.
* * *
В воздухе стоял густой чад от горящей резины и пороха, я брел в нем, почти вслепую. Порой казалось, что рядом проносятся, гудя клаксонами, доисторические машины, толкаются пешеходы в смешных шляпах и дамы в уж совсем невообразимых платьях.
Это была воплощенная Ненависть, это еще не имело ясных форм, но оно могло стать превосходным оружием. Орудием, способным сокрушить тупые головы снующих туда-сюда болванчиков, убить выродков и кретинов, казнить сволочей, оружие, способным защитить от враждебного мира. Все прояснилось, и туман исчез.
Теперь я знал, что делать.
Ибо я стоял посреди долбаной улицы, и в руке у меня – орудие возмездия, что вложил один из ангелов. Напротив – распахнутые двери храма, оттуда льется прекрасная музыка, и проникновенный голос предлагает помолиться великому и единственному правильному богу всего лишь за ничтожную сумму.
Но я прошел мимо.
Если все человечество делиться на произошедшее от Адама и Евы, и эволюционировавшие по средствам многомиллионных мутаций до примата и далее, тогда, где же вы, одухотворенные нездешней, сияющей в ночи искрой? Ау! Отзовитесь! Что-то происходит с мозгом. И взгляд на вещи становиться философским. Пока не смешивается со свинским. Кстати, свинье, лежащей в благоухающей, грязной и сытной луже, так же плевать на весь мир, как и политикам, да и общественным деятелям, прикрывающимся заботой о всенародном благе, у них просто противоположные стороны обитания этой самой лужи. Да и нам, простым, вечно недовольным обывателям, также, по-своему, плевать на все, что невозможно сожрать, выпить до дна, с чем нельзя совокупиться либо утащить в логово. А что можно, но пока не получается – тому мы истово завидуем. Да, с точки зрения свиньи, мир за пределами родимой лужи – какой-то непонятно гнусный, ибо в нем мало сладких помоев, и совсем нет теплой грязи. Хотя, вру. Есть. И предостаточно. И на любой вкус.
Ключевыми словами нашей эпохи являются: отчаянье, зомбирование, духовное спасение и нажива, причем, они абсолютно не рифмуются меж собой.
Я поравнялся с внушительным плакатом, наклеенным поверх частных объявлений, с которого изможденная негритянка приветствовала безучастно торопящихся мимо унылой обвислостью грудей; и «ежедневно в странах Африки от голода погибает…», и т.д. и т.п., номер расчетного фонда и черная дыра за ним. А с выставленных в витрине салона напротив десятков сверхдешевых и сверхплоских панелей, захлебываясь слюнями, отчаянно взывал все тот же гладковыбритый проповедник в накрахмаленной белоснежной рубашке и деловом пиджаке.
– Я пришел к вам с благой вестью: не бойтесь! Ибо не будет ни суда, ни ада! Бог не осуждает, в отличие от людей! Жизнь в страхе ужасна, ибо это не жизнь! Возлюбите ближнего, читайте священные писания, жертвуйте, приходите и не бойтесь…
И жирный дым на горизонте, где над крышами спальных районов с окраин ползет смог из труб гигантских заводов-крематориев. И по колумбариям, этим наследиям «победоносной миротворческой операции», можно бродить часами. Только там – неухожено и почти нечего делать. А в дальних коридорах и тупиках с некоторых пор нашли пристанища бомжи и наркоманы.
А в непокорной Боснии, как много лет назад, вновь рвутся многотонные бомбы, а в Ватикане поют «аллилуйя». Черный паук торопливо бежит по древу, ему глубоко однозначно все это.
Говорят, а, наверное, врут все одно, что когда-то фигуру ангела, венчающего Александровскую колонну в Петербург-Сити, было решено заменить скульптурой обожаемого вождя. Однако на следующее утро ангел непонятным образом вновь вознесся на законное место, а новоявленный кумир бесследно исчез. Паника и аврал. Но так повторилось и со следующей, и еще несколько раз, и каждый – с неизменным результатом. Демонтированный и распиленный ангел воскресал вновь и вновь. Не помогло даже следствие, допросы с пристрастием, расстрелы врагов и саботажников, депортация их семей. Интересно, а случаются подобные чудеса и ныне?
Впрочем, я отвлекся.
Вот у уличного благотворительного автомата по выдачи бесплатной креплёнки уже стоит переполненная использованных стаканчиков урна, другая – покоится на боку; пространство вокруг – заплевано и усеяно окурками. Среди всего этого спит малоимущий алкаш, распространяя неистребимый запах мочи. А что с него возьмешь? Даже штраф не получится, поэтому никому нет никакого дела.
Я пришел.
Мы частенько выступали здесь и, конечно, меня знали и в принципе пропустили бы и через главный вход, но существовала одна загвоздка – ворота оборудованные металлоискателем. Поэтому я свернул в проулок.
И тут я встретил Ее.
Она выпорхнула через черный ход, не заметив, или высокомерно сделав вид, что не заметила своего давнего воздыхателя, лишь бросив через плечо: «До скорого!», и устремилась к поджидавшей у бордюра машине.
– Да хоть провались вовсе, ходят тут всякие, – услышал я негромкое ей вдогонку.
Я придержал дверь.
– Здорово, Майкл.
Когда-то на месте Майкла работал древний старпёр со странным именем Васильич, по крайней мере, так он величал себя, любитель наподдать с утра и ярый гомофоб. «Когда-то мы мечтали заплевать шелухой от семечек Бродвей, – часто вздыхал он, а после добавлял, обильно перемежая речь матом, – вместо этого весь
Мы были едва знакомы, но в силу профессии он все же узнал и отступил в сторону, сделав приглашающий жест. Дыша в спину Майкла, я проследовал в дежурку, где в воздухе плавал сигаретный дым, а на столе – раскрытый порножурнал.
– Ну как оно? – начал говорить Майкл, поворачиваясь и споткнулся на полуслове, ибо в его живот уперлось короткое дуло пистолета-пулемета.
– Плохо, Майкл, – сказал я, и нажал на курок.
Кровавые ошметки брызнули на стены. И все же звук был чересчур громким. В окно я увидал спешно возвращающуюся девушку. Запаниковав, я бросился было вон, затем, осознав всю глупость такого поступка, остановился. И тут на меня накатило вдохновение.
Вернувшись, я приподнял тяжелое тело и усадил за стол, положив голову на руки, лицом вниз. Выхватив из пачки сигарету, просунул мнимому живому меж теплых пальцев. Зажигалка была тут же. Я щелкнул раз, другой. Черт! Ну, давай, же, зараза, зажигайся! Я услышал, как открылась наружная дверь, зубами выдернул использованный резервуар, свободной рукой роясь в ящике стола. Есть! Руки дрожали. Цок, цок, цок – каблуки. Заборная трубка никак не хотела протыкать предохранительный клапан, наконец, это произошло, и резервуар с характерным щелчком встал на место. Вторая дверь уже открывалась.
И тут я понял, что, в принципе, все виртуозно проделанное мной – напрасно. Даже того краткого мгновения, на который она заглянет, чтобы предупредить охранника, будет достаточно, чтобы заметить кровавый след, оставшийся на полу, где я протащил Майкла. Тряпка? Вытереть? Заложить чем-либо? А стены?! Зарычав от бессилия, я ринулся вперед.
Я втащил ее внутрь. Не ожидавшая такого нападения, она запоздало попыталась вскрикнуть и получила в челюсть. О, как мне пришлось по душе сие действие.
– Ты это хотела видеть? – орал я, поднимая за волосы голову Майкла. – Это? Зачем ты сюда вообще заперлась? Отчитаться перед паскудой Парисом? Или подцепить нового простофилю? Старый-то уже повыдохся… Ты же уже села в эту чертову машину, так и ехала бы на хер со своей любовью, проваливалась ко всем чертям! Так, нет, тебе всего мало – ты
Сжавшись испуганным маленьким комочком, она широко распахнутыми глазами уставилась на предсмертный оскал злополучного Майкла. Тогда я бросил его и, подскочив, принялся наносить ей удары. Она молчала, как загипнотизированная.
Потом она упала, а я бил ее уже, кажется, ногами, пока не устал.
А после упал рядом, обессиленный, дыхание заходилось.
С трудом приняв сидящее положение, я вытер рукавом пот и закурил. Выпуская едкий, вонючий, успокаивающий дым, я обратился к ней:
– Ну, что, сука, поняла, как была не права?
Девушка не ответила, но я не придал сему факту значения.
Затушив недокуренную сигарету о багровый синяк у нее на лбу, я встал и, пошатываясь, вышел в коридор. Там было пусто, доносилась музыка, шоу уже началось.
Поделиться книгой: