Психологическое литературоведение

Таким образом, обращение психолога к типам героев произведений и к художественной литературе как к достаточно достоверному описанию внутренней жизни человека вполне закономерно и оправдано.

В этой связи представляется справедливым предположение о том, что персонажи художественного текста представляют собой определенные лица, значимые в том или ином отношении для «жизненного пространства» автора (Rapoport el al., 1946). Можно согласиться с тем, что в литературном творчестве писатель не может не опираться на собственные переживания (Bine, 1895) и сознательно или бессознательно изображает собственные потребности и чувства в описаниях личности и характеров выдуманных героев (Murray, 1938).

В качестве иллюстрации этого положения можно привести следующее наблюдение психолога над авторами и персонажами художественной литературы: «В произведениях, созданных авторами-мужчинами, персонажи-мужчины в два раза чаще, чем персонажи-женщины, выступают главными героями» (Семенов, 1985, с. 144). Кроме того, «авторы-женщины значительно чаще наделяют персонажей-мужчин отрицательными личностными качествами и поведением, чем персонажей-женщин» (там же). Интересно, что эти особенности художественных текстов имеют аналогию в детской психологии: девочки чаще отмечают отрицательные качества у мальчиков, чем у девочек.

Иными словами, писатель наделяет действующих в его тексте положительных персонажей теми качествами, содержание которых ему близко и понятно и направленность деятельности которых соответствует его представлениям о правильном (о норме) и должном (идеале). В свою очередь, можно предположить, что истоки содержательных характеристик отрицательных персонажей связаны с приписыванием характеру антигероя черт, не симпатичных автору текста.

Психиатрический подход к персонажу

Как уже отмечалось, выражением крайне субъективного подхода к литературе является психиатрический взгляд на художественную литературу, основы которого заложены в работах таких ученых, как В. Гирш, Е. Кречмер, Ц. Ломброзо, Моро де Тур, Дж. Нисбет, А. Один, В. Штекель.

Применение психиатрических знаний в отношении семантики языкового материала позволяет исследователям проводить идентификацию не только личностных черт автора, но и «личностей» персонажей художественного текста.

Примером подобного исследования является уже упоминавшаяся монография Карла Леонгарда «Акцентуированные личности» (1981). В первой части работы – «Типология личностей», он излагает основы своей концепции акцентуированных (социально дезадаптированных) личностей, близкую классификации психопатических личностей П. Б. Ганнушкина. Во второй части монографии, озаглавленной «Личность в художественной литературе», К. Леонгард приводит в качестве иллюстраций к описанным типам акцентуированных личностей многочисленные примеры из мировой художественной литературы.

Исследователь справедливо отдает себе отчет в условности такого подхода: «…Писатель преследует множество целей, находящихся за пределами сферы психологии, – пишет он, – и просто не имеет возможности тщательно выписать особенности личности разных действующих лиц. Нередко, наконец, сами персонажи служат воплощением идеи, принципа, порой они задуманы скорее символически, так что вообще не могут представлять людей реальных» (там же, с. 269). И все же он полагает, что в литературном творчестве можно увидеть «образы <выделено мной. – В.Б.> акцентуированных личностей», личностей, которые нередко стоят на грани патологии.

Леонгард рассматривает различные черты характера и темперамента, формирующие человека как личность в тех случаях, когда он представляет собой отклонение от некоего стандарта. Он называет это акцентуацией характера. Более полное определение акцентауации дает А. Е. Личко, полагая, что «акцентуации характера – это крайние варианты нормы, при которых отдельные черты характера чрезмерно усилены, вследствие чего обнаруживается избирательная уязвимость в отношении определенного рода психических воздействий при хорошей и даже повышенной устойчивости к другим».

К. Леонгард выделяет следующие типы акцентуированных личностей: демонстративные, педантические, застревающие, возбудимые, гипертимические, дистимические, аффективно-лабильные, аффективно-экзальтированные, тревожные, эмотивные, экстравертированные, интровертированные. Его квалификация персонажей литературных произведений соотносится именно с этими классами.

Леонгард так характеризует интровертированную акцентуированную личность: она «живет не столько своими восприятиями и ощущениями, сколько своими представлениями. Поэтому внешние события как таковые влияют на жизнь такого человека относительно мало; гораздо важнее то, что он о них думает» (Леонгард, 1981, с. 161). К числу литературных персонажей, обладающих интровертированностью, исследователь относит персонажей Ф. Достоевского – Ивана Карамазова («Братья Карамазовы») и Ордынова («Хозяйка»), Ганса Иопели (И. Готхельф «Ганс Иоггели – богатый дядюшка») и др. «Подобно тому как Дон-Кихот (М. Сервантес) представляет собой тип интровертированной личности, – пишет К. Леонгард, – Санчо Панса – личность типично экстравертированная. Он во всем является противоположностью своему господину, видит перед собой одну лишь объективную действительность. Именно поэтому Санчо олицетворяет практический подход к вещам, здравый рассудок, противостоящий оторванности от жизни Дон Кихота» (там же, с. 361). Экстравертированной личностью является, по его мнению, Стрепсиад в комедии Аристофана «Облака», Вильгельм Телль (Ф. Шиллер «Вильгельм Телль»), Фабрицио дель Донго (Стендаль «Пармская обитель»), Тони Будденброк (Т. Манн «Будденброки»), Алеша (Ф. Достоевский «Униженные и оскорбленные»).

Для демонстративных (истеричных) личностей, по мнению Леонгарда, характерны лживость, стремление всячески привлечь к себе внимание, жажда признания, славы, артистизм. К демонстративным личностям в художественной литературе он относит многих персонажей Ф. М. Достоевского: кликушу, Федора Павловича Смердякова («Братья Карамазовы»), Лебедева («Идиот»), Порфирия Петровича («Преступление и наказание»); героев Иеремии Готхельфа, мольеровского Тартюфа («Тартюф»), Лузмана (Лопе де Вега «Лузман»), Феликса Круля (Т. Манн «Признания авантюриста Феликса Круля»), Доранта (П. Корнель «Лжец»), императора Нерона (Г. Сенкевич «Quo vadis?»), Фиеско (Ф. Шиллер «Заговор Фиеско в Генуе»), ряд персонажей древнегреческих авторов (Софокла, Эсхила, Еврипида, Плавта).

По его наблюдению, художественная литература, изобилующая демонстративными личностями, в то же время весьма бедна личностями педантическими (ананкастами). Он выдвигает следующее предположение: «Объяснение того, почему писатели не описывают в своих произведениях ананкастов, следует, очевидно, искать в самих писателях. Вероятно, они в самих себе не находят подобных особенностей, а потому и не могут убедительно их изобразить» (там же, с. 283). По его мнению, точным примером педантической личности является вахмистр из рассказа Альфредо де Виньи «Вечерний разговор в Венсене», которого мучают болезненные сомнения в его готовности к строевому смотру, в возможной краже вверенного ему имущества и тревожат опасности, которые объективно вообще не существуют. В качестве других примеров приводятся главный герой повести Жана Поля Рихтера «Путешествие войскового священника Шмельце во Флец»; герой романа «Зеленый Генрих» (Г. Келлер), Нехлюдов (Л. Толстой «Воскресенье»); пьесы «Мнимый больной» (Ж. Б. Мольер).

Для паранойяльно-акцентуированных характерны эгоистические аффекты, злопамятность, мстительность, заносчивость, самонадеянность и честолюбие. К числу паранойяльных он относит следующих персонажей: Отелло (В. Шекспир «Отелло»), Раскольникова и жену Мармеладова (Ф. Достоевский «Преступление и наказание»), Альцеста (Ж. Б. Мольера «Мизантроп»), Кольхаса (Г. фон Клейст «Михаэль Кольхас»), султана Оросмана (Вольтер «Заира»), судью (Кальдерон «Саламейский алькальд») и персонажей древнегреческих авторов – Электру (Софокл «Электра»), Медею (Еврипид «Медея»).

Примером комбинированной истерико-параноический личности К. Леонгард считает образ Франца Моора из драмы Ф. Шиллера «Разбойники».

Возбудимые личности подвержены влечениям, инстинктам, неконтролируемым побуждениям; при повышенной степени реакций этого типа можно говорить об эпилептоидной психопатии, хотя прямая связь с эпилепсией отнюдь не обязательна. «Реакции возбудимых личностей импульсивны, <…> им чужда терпимость», у них часто возникает гнев, вспыльчивость, раздражительность; мышление тяжеловесно и «уровень мышления <…> довольно низок» (там же, с. 92). В юности у них нередки импульсивные побеги из дому, они так же склонны к жестокости. Такие личности богато представлены в художественной литературе. Это Курт (И. Готхельф «Курт фон Коппиген»), Кориолан (В. Шекспир «Кориолан»), Яков (Розеггер «Яков последний»), Геракл (Софокл «Трахинянки»; Еврипид «Геракл»). В частности, в драме Еврипида Геракл, вернувшись домой, в припадке безумия убивает свою жену и детей. Затем он погружается в сон, проснувшись же, ничего не помнит о совершенном злодеянии. Герой с ужасом узнает о том, что им совершено. «Припадок безумия Геракла, – комментирует К. Леонгард, – очень напоминает эпилептическое сумеречное состояние сознания» (там же, с. 313).

У Ф. М. Достоевского Дмитрий Карамазов («Братья Карамазовы») является примером возбудимой личности. Кроме того, писатель, сам страдавший эпилептическими припадками, наделил ими многих персонажей своих произведений, в частности, Мышкина («Идиот»), Смердякова («Братья Карамазовы»), Мурина («Хозяйка»), Нелли («Униженные и оскорбленные»).

Тревожную личность отличает робость, в которой чувствуется элемент покорности, униженности. Примерами таких личностей в литературе являются, по мнению Леонгарда, господин Паран (Ги де Мопассан), мастер Щука (Геббель «Нибелунги»), учитель из повести Г. Келлера «Зеленый Генрих», Тобиас Миндерникель (Т. Манн «Тобиас Миндерникель»), чахоточная девушка (Ф. Достоевский «Идиот»).

Для эмотивной личности характерны чувствительность и глубокие реакции в области тонких эмоций. «Обычно людей этого темперамента, – пишет К. Леонгард, – называют мягкосердечными. Они более жалостливы, чем другие, больше поддаются растроганности, испытывают особую радость от общения с природой, с произведениями искусства. Иногда их характеризуют как людей задушевных» (там же, с. 133). Примером таких личностей в литературе, по мнению К. Леонгарда, также являются некоторые персонажи Ф. М. Достоевского – Ваня («Униженные и оскорбленные»), Соня Мармеладова («Преступление и наказание»), а также Соня (Л. Толстой «Война и мир»), мадам де Реналь (Стендаль «Красное и черное»).

Дистимические личности «по натуре серьезны и обычно сосредоточены на мрачных, печальных сторонах жизни в гораздо большей степени, чем на радостных» (там же, с. 122). При более резком проявлении дистимический темперамент переходит в субдепрессивный. В литературе это – серьезный и нерешительный Никлаус, который думает о том, что его отец умрет, или боится, что его дети будут нищенствовать (И. Готхельф «Воскресный день дедушки»).

Гипертимическая личность (высокая степень проявления соответствует гипоманиакальному состоянию) характеризуется приподнятым настроением и «жаждой деятельности, повышенной словоохотливостью и тенденцией постоянно отклоняться от темы разговора, что иногда приводит к скачкам мыслей» (там же, с. 117). К таким личностям исследователь относит Васеньку Веселовского (Л. Толстой «Анна Каренина»), Катерину Осиповну Хохлакову (Ф. Достоевский «Братья Карамазовы»), Гавроша (В. Гюго «Отверженные»), Фальстафа (В. Шекспир «Виндзорские насмешницы»).

Циклотимические личности, по Леонгарду, «это люди, для которых характерна смена гипертимических и дистимических состояний. На передний план выступает то один, то другой из этих двух полюсов. <…> Причиной смены полюсов не всегда являются внешние раздражители, иногда бывает достаточно неуловимого поворота в обшем настроении» (там же, с. 124–125).

По мнению Леонгарда, «изменчивость (лабильность) подобного типа объясняется сугубо биологическими причинами и потому мало располагает к созданию художественного образа. Следовательно, найти такой образ в художественной литературе нелегко» (там же, с. 336). В качестве примера он приводит Брайтунга (О. Людвиг «Мария») и Разумихина (Ф. Достоевский «Преступление и наказание»).

Аффективно-экзальтированный темперамент Леонгард называет «темпераментом тревоги и счастья. Люди такого типа „реагируют на них более бурно, чем остальные. <…> <Они. – В.Б.> одинаково легко приходят в восторг от радостных событий и в отчаянье от печальных“ (там же, с. 127). Герои В. Шекспира – Ромео („Ромео и Джульетта“), Перси, носивший прозвище „Горячая шпора“ („Генрих IV“); Ф. Достоевского – Катерина Ивановна („Братья Карамазовы“), Настасья Филипповна („Идиот“), принц Гамбургский (Г. Клейст „Принц Гамбургский“), Мортимер (Ф. Шиллер „Мария Стюарт“), Матильда де ля Моль (Стендаль „Красное и черное“), Николай Ростов (Л. Толстой „Война и мир“) являются, с его точки зрения, типичными примерами личностей этого типа.

Кроме того, Леонгард приводит описание и примеры смешанных случаев – комбинации возбудимости и застревания (или, говоря иначе, эпилептоидности и паранойяльности); комбинации личности с преобладанием тревожности и личности застревающей (дистимически-застревающие личности); сочетания депрессивности и паранойяльности; сочетание гипертимичности и демонстративности; дает примеры персонажей, обладающих одновременно экзальтированным темпераментом и демонстративным характером, а также сочетания интровертированности и гипертимичности.

Следует отметить одно его важное наблюдение в отношении правдоподобности изображаемых характеров. В частности, К. Леонгард отмечает психологическую недостоверность в описании педантической личности в художественной литературе. Так, приводя мнение Д. Мюллера о том, что А. Чехов в своем рассказе «Смерть чиновника» описывает человека, страдающего неврозом навязчивых состояний, исследователь одновременно отмечает, что Червяков нисколько не сомневается в том, что его поведение оправдано и обосновано, в то время как невротики с навязчивыми состояниями неизменно мучаются такими сомнениями, ведущими к характерной внутренней борьбе. Аналогичным образом он полагает, что Н. Гоголь в лице Акакия Акакиевича («Шинель») «изображает человека, который внешне выполняет свою работу как ананкаст, но внутренне никаких ананкастических черт не имеет» (там же, с. 287).

Работа К. Леонгарда представляет собой основательно аргументированный и методологически обозначенный подход, который позволяет увидеть скрытый за образом литературного персонажа реальную (пусть и социально дезаптированную) личность.

В работах других современных психиатров также приводятся квалификации героев художественного текста как психопатических личностей.

Так, поведение Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича (Н. В. Гоголь «Повесть том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем») может быть рассмотрено как сутяжничество (Семке, 1991); М. И. Буянов относит Хлестакова («Ревизор» Н. В. Гоголя) и Барона Мюнгхаузена («Барон Мюнхгаузен» Э. Распе), так же как и гоголевского Ноздрева, к истерическим лжецам (Буянов, 1991, 1994). Чудик из одноименного рассказа В. Шукшина «по характерологическому облику» расценивается психиатром В. Я. Семке как «инфантильная (с чертами детской психики) личность с выраженным шизоидным радикалом» (Семке, 1991, с. 114). Ряд других персонажей Шукшина[3] являются, по мнению психиатра, паранойяльными психопатами (там же). Аналогичным образом «поведение» литературного игрока в карты (Достоевский «Игрок») может быть рассмотрено с позиций того, как страсть порождает застревание (Kohan, 1995). Илье Ильичу Обломову («Обломов» Н. Гончарова) психиатры ставят диагноз депрессии, герои Г. Ибсена – «это психопатические личности <…> чаще всего параноики и шизофреники» (Буянов, 1989).

Такого рода примеров можно привести достаточно много. Так, Ф. Е. Василюк в работе «Психология переживания» на основе анализа чувств и мыслей Родиона Романовича Раскольникова до и после совершения преступления дает описание модели поведения, при котором нарастают внутренние противоречия и усиливается конфликт между личностью и обществом (Василюк, 1984).

Не претендуя на полноту ответов на все поставленные этим исследователем вопросы, приведем основания для того, чтобы анализировать семантическое пространство художественного текста как поле, на котором проявляются типологические черты личности автора. При этом и персонажи, и все составляющие сюжета будем рассматривать как проявление сознания автора, как манифестацию его образа мира.

Типологический подход к личности автора

Известно множество работ психологов, психоаналитиков, а также психиатров, посвященных психологии художественного творчества как деятельности, результатом которой является создание новых духовных ценностей. В некоторых из них специально рассматриваются вопросы типологии творческих личностей. Многие касаются в этой связи вопросов, связанных с гениальностью и различными психопатологиями. Широко известна, в частности, работа «Гениальность и помешательство» Ц. Ломброзо.

Важно отметить, что в некоторых работах в качестве предметов исследования или для иллюстрации каких-то типов используются конкретные имена известных лиц – писателей, поэтов, художников. В этой связи необходимо сделать следующий комментарий, касающийся этики научного исследования. Возникающие в этом случае нюансы и способы этического решения щепетильных вопросов хорошо выразил известный отечественный психиатр М. И. Буянов, который пишет: «Поэт Пушкин не может быть объектом психиатрического изучения, но человек по фамилии Пушкин может быть таким объектом, независимо от того, талантлив он или нет, но при условии, разумеется, что имеются основания для психопатологического исследования» (Буянов, 1989, с. 187). Иными словами, мы считаем, что исключительно в целях научного анализа в ряде случаев можно говорить об акцентуациях, патологиях, диагнозе творческой личности.

Так, еще основатель биосоциологической теории Ц. Ломброзо в упомянутом издании приводил многочисленные свидетельства медицинского характера о наличии у ряда писателей психических отклонений. Продукты их творчества рассматривались ученым как подтверждения медицинских диагнозов.

Ц. Ломброзо писал: «Отсутствие равномерности (равновесия) есть один из признаков гениальной натуры, <и> отличие гениального человека от обыкновенного <…> заключается в утонченной и почти болезненной впечатлительности первого» (Ломброзо, 1892, с. 21). «Гений раздражается всем, что для обыкновенных людей кажется просто булавочными уколами, то при его чувствительности уже представляется ему ударом кинжала» (там же, с. 18).

Словно в подтверждение этих мыслей многие другие психиатры приводят немало фактов, свидетельствующих о «странном» поведении творческих личностей (Леонгард, 1981; Неплох, 1991; Семке, 1991) и при этом обсуждают вопрос о квалификации этой особой психической организации всех творческих личностей.

Так, Моро де Тур считал, что «гений – это невроз» (цит. по Гончаренко, 1991, с. 355), а русский психолог П. И. Карпов писал: «…Все гении <…> суть циклотимики, мыслящие по шаблону, свойственному и больным циркулярным психозом» (Карпов, 1926, с. 116).

Сходную основу творчества видит много пишущий на эту тему М. И. Буянов: «Хотя все творческие личности отличаются друг от друга бесконечным множеством разных личностных свойств, у большинства из них имеется одна общая особенность – все они печальны, тревожны, довольно мрачно смотрят на мир. Это свойство многих людей литературы и искусства <…> Среди тех великих писателей, поэтов, живописцев, которые так или иначе попадали в поле зрения психиатра, преобладали люди с печальным взглядом на жизнь <…> Одержимость художника безысходным чувством печали и есть одна из решающих особенностей душевной жизни выдающихся людей из мира искусства и литературы» (Буянов, 1989, с. 236).

Ц. Ломброзо отмечал, что творческая личность «во всем находит повод к глубокой, бесконечной меланхолии» и при этом обладает «способностью перетолковывать в дурную сторону каждый поступок окружающих, видеть всюду преследования» (Ломброзо, 1892, с. 24). Иными словами, он видел в писателе как депрессивность, так и паранойяльность.

А Моро де Тур (Tours, 1859) настаивал на родстве между вдохновением и маниакальными состояниями. Арнаудов отмечал, что для этих состояний характерны быстрые и непредвиденные ассоциации и представления, оригинальное воображение, чувствительность, превосходящая нормальные размеры (Арнаудов, 1970).

В научных исследованиях обращается внимание на различие типов в зависимости от предпочитаемых ими форм или видов творчества. В то же время наблюдения показывают, что поэты и художники отличаются прежде всего экзальтированным темпераментом, писатели тоже «часто обладают в известной мере порывистой, лабильной психикой» (Леонгард, 1981, с. 339), они склонны к алкоголизму, а у поэтов чаще встречаются маникально-депрессивные состояния (Post, 1996).

Такие высказывания свидетельствуют, на наш взгляд, не только о разных подходах к феноменологии психической жизни (или о возможных терминологических расхождениях), но и о большом разнообразии внутренней жизни творческих личностей и о необходимости более дифференцированного подхода к ее проявлениям в творчестве.

История науки знает немало типологий писателей и других творческих личностей. Для нас наибольший интерес представляют те, которые построены исходя из признания важности субъективной стороны творчества. Так, например, в типологиях Мюллера-Фрейнфельса и А. Морье речь идет преимущественно о том, в какое видение мира встраивается любое явление в художественной литературе, чему подчиняется там действительность.

Типология произведений на основе психологии личности представлена в работе А. Морье «Психология стилей» (Morier, 1959), где типы стилей напрямую связываются с типами личностей. В результате автор выделяет восемь типов характеров по их общечеловеческим свойствам: 1. слабые; 2. несильные; 3. уравновешенные; 4. положительные; 5. сильные; 6. смешанные; 7. утонченные; 8. неполноценные, ущербные. Внутри каждого типа А. Морье рассматривал несколько разновидностей стилей. Так, например, А. Франс отнесен исследователем к группе уравновешенных характеров («аттический стиль»), Стендаль, Ж. Санд и О. Бальзак – к группе ущербных характеров и т. д. Г. Флобер попадает в группу уравновешенных характеров («академический стиль») и одновременно в группу положительных характеров («реалистический прозаический стиль»).

Еще более интересны типологии, предложенные немецким психологом Р. Мюллером-Фрейнфельсом (Мюллер-Фрейнфельс, 1923). Вслед за многими исследователями Мюллер-Фрейнфельс указывал на существование двух типов художников слова – «поэта воплощающего» и «поэта выражения». Для писателя первого типа материалом творчества служат переживания, при которых чувственный символ отходит на второй план. Поэт второго типа, по мнению Мюллера-Фрейнфельса, «насквозь пропитан субъективизмом» и никогда не создает истинного художественного произведения. Разделяя эти типы, он опирался на различие их типов мыслительной деятельности и интеллектуальной жизни. Вместе с тем он видел и другие критерии для деления писателей на типы.

Так, по темпераменту он делил писателей на статиков и динамиков. По критерию «интеллигентность» он различал народных, ученых, наивных, рефлектирующих писателей. Еще одним основанием для классификации был «социальный план». По этому основанию он выделял:

– «агрессивного» поэта, выражающего ненависть, гнев и злобу в форме сатиры (Ф. Рабле, Ж.-Б. Мольер, А. Франс, Г. Ибсен, Б. Шоу);

– «симпатического» поэта, испытывающего симпатии к человеку и природе и чувство сострадания (Ч. Диккенс, Ф. Достоевский, X. Гауптман);

– «жизнерадостного» поэта с осознанным самоутверждением (древнегреческий поэт Пиндар, поэты барокко и рококо);

– «депрессивного» поэта с сознанием мировой скорби (Ф. Шатобриан, Н. Ленау, Дж. Байрон, Г. Гейне).

Анализируя типы художников слова по характеру их психики, он отмечал наличие типов поэтов «подавленного» и «повышенного» самочувствия. Предлагал он также различать писателей по характеру преобладания чувств – зрительных, слуховых, обоняния (Мюллер-Фрейнфельс, 1923; Нефедов, 1988)[4].

При всем разнообразии предлагаемых терминов у описанных выше типологий есть много общего. И прежде всего это то, что их создатели исходят из достаточно очевидного положения. Оно состоит в том, что, с одной стороны, человек способен быть объективным и подчиняться требованиям объекта. С другой стороны, у него может преобладать субъективность и желание подчинить себе объект. (Причем скорее в мыслях, чем в реальности.)

К. Юнг пишет об этом «на языке психологии» как о двух типах личности – экстравертированном и интровертированном. «Экстравертированная установка отличается покорностью субъекта перед требованиями объекта». «Для интровертированной установки характерно утверждение субъекта с его осознанными намерениями и целями в противовес притязаниям объекта» (Юнг, 1991, с. 275).

Деление людей на типы по основанию экстраверсия/интроверсия принимается психологией практически безоговорочно. При этом, конечно же, отмечается, что человек так или иначе находится между объективностью и субъективностью: он должен подчиниться действительности и подстраивать ее под себя.

Возвращаясь к вышеприведенным типологиям, отметим, что они попадают в те же два класса:

Предлагаемая нами типология не ограничивается вышеприведенными критериями. Мы полагаем, что вся литература в той или иной степени интровертирована, в каждом литературном тексте есть интерпретация, «подгонка» действительности под представления автора. Вопрос заключается, во-первых, в степени и характере искажений, во-вторых, в «векторе фантазии».

Следует отметить, что такое углубление в психику автора, на первый взгляд кажущееся бесцеремонным, не является изобретением последнего времени, а ведет свои традиции от биографического метода в литературоведении, основателем которого считается французский литератор XIX века Шарль Огюст Сент-Бев.

В своих «Литературных портретах» и критических этюдах Сент-Бев стремился показать особенности творчества писателя через его биографию. В известном очерке «Пьер Корнель» он так сформулировал идею своего метода: «В области критики и истории литературы нет, пожалуй, более занимательного, более приятного и вместе с тем более поучительного чтения, чем хорошо написанная биография великих людей <…> тщательно составленные, порою даже несколько многословные, повествования о личности и творениях писателя, цель которых – проникнуть в его душу, освоиться с ними, показать его нам с самых разных сторон» (Сент-Бев, 1970, с. 47).

Рассматривая в целом биографические описания с психологической точки зрения, Г. Олпорт отмечал, что они «начались как описания жития святых и как рассказы о легендарных подвигах. <…> Однако биография во все большей степени становится строгой, объективной и даже бессердечной. <…> Биографии все больше походят на научные анатомирования, совершаемые скорее с целью понимания, чем для воодушевления и шумных возгласов. Теперь даже есть, – писал он в 1959 году, – психологическая и психоаналитическая биография и даже медицинские и эндокринологические биографии» (Олпорт, 1982, с. 214).

Выявление общих психологических и психиатрических закономерностей, проявляющихся в литературном творчестве, представляет определенную трудность в силу того, что у психологов и у психиатров разных школ и стран существуют расхождения в основаниях типологизации. Кроме того, ученые пользуются разными источниками, анализ которых приводит к противоречивым заключениям.

Интересный и плодотворный подход к творческой личности широко представлен в отечественном периодическом издании 20-х годов. Он носил длинное название: «Клинический архив гениальности и одаренности (эвропатологии), посвященный вопросам патологии гениально-одаренной личности, а также вопросам патологии творчества»[5]. Он выходил под редакцией д-ра Г. В. Сегалина в Свердловске в 1925–1928 гг. В нем развивалась концепция о связи феноменологии гениального (одаренного) человека с симптомами психопатического ряда и публиковались работы в отношении творческого процесса, в отношении литературных произведений и в отношении личности гения.

Своего рода эпиграфом к публикациям этого издания могут служить слова Э. Кречмера: «Душевно здоров тот, – говорил он в докладе на тему «Гениальность и вырождение», – кто находится в душевном равновесии и хорошо себя чувствует. Такое состояние не есть, однако, состояние, которое двигало бы человека на великие дела» (см. КА, 1926, с. 3).

В материалах «Клинического архива…» анализ медицинских свидетельств и постановка писателям психопатологического и психиатрического диагноза сопровождались подробным анализом содержательной стороны произведений этих писателей. В целях создания «патографий» известных авторов привлекаются генеалогические данные великих людей (о родителях, братьях и сестрах, среди которых обнаруживается немало психически больных родственников). Наряду с этим анализируется подверженность самих творческих лиц психическим заболеваниям.

Например, при рассмотрении творчества Максима Горького делается вывод о том, что во многих рассказах писатель «заставляет своих героев покушаться на самоубийство или кончать самоубийством», что в целом позволяет даже говорить о «литературной суицидомании Горького» (КА, 1926, с. 207). При этом приводятся свидетельства относительно нескольких реальных попыток самоубийств у самого М. Горького. Кроме того, отмечается наличие у него острых галлюцинатов.

Аналогичному анализу подвергается творчество Леонида Андреева. «Страх и ужас, страх смерти, страх жизни – основные мотивы Леонидо-Андреевской меланхолии, не оставляющей его никогда и губящей его детство, отрочество и юность», – писал д-р Б. И. Галант в статье «Психопатологический образ Леонида Андреева» (КА, 1927, с. 148). Попутно отмечаются наличие алкоголизма у писателя в юношеские годы, его бесчисленные попытки самоубийств и интерес к Шопенгауэру. Делается вывод о наличии у Л. Андреева тяжелой формы неврастении, сопровождавшейся страхом смерти. При этом исследователь связывает это с тяжелой травмой, которую писатель пережил в 16 лет, бросившись на рельсы и испытав страх смерти, находясь под проехавшим над ним поездом.

Ряд отечественных и зарубежных исследователей сосредотачиваются на типологии авторов на основании проявлений в их поведении отклонений, свойственных людям, страдающим определенными психическими заболеваниями. Интересно, что хотя в научных школах разных стран заболевания определяются несколько по-разному, наблюдаются совпадения в диагнозах, которые ставят одним и тем же авторам отечественные и зарубежные исследователи.

Интересным является утверждение ряда авторов о том, что лица, склонные к творчеству, подвержены эпилепсии. Во многих публикациях сборника говорится об аффекто-эпилептическом типе гениальности. Так, приводятся свидетельства о наличии у Эдгара По аффективности и раздражительности эпилептического характера; пишут также об эпилептических припадках у Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, А. Блока, Г. Флобера, А. Мюссе, Данте, Ч. Диккенса, О. де Бальзака. Говоря о признаках эпилепсии, Ц. Ломброзо называл Ж.-Б. Мольера, Петрарку, О. де Бальзака, итальянскую поэтессу А. Милли, Дж. Свифта, Г. Флобера (Ломброзо, 1892).

Эпилепсия Достоевского является общеизвестным фактом (Александровский, 1977; Буянов, 1989; Ломброзо, 1892; Неплох, 1990). Некоторые психиатры говорят об эпилептической психопатии, а также шизофрении и ипохондричности в юношеские годы этого писателя (Буянов, 1989).

Признаки депрессии находят у молдавского поэта М. Элинеску; японского писателя Акутагавы Рюноске; венгерского поэта Аттилы Божева, покончившего с собой в 32 года (там же). Отмечается связь творчества А. С. Пушкина с наличием у него «депрессивных приступов, сопровождавшихся упадком духовных и телесных сил и затем возбуждением» (КА, 1925, с. 35), то есть маниакально-депрессивных состояний. У М. Ю. Лермонтова на основании анализа его стихотворений и свидетельств близких отмечаются болезненная нервность и меланхолия. Потеря смысла жизни и меланхолия, отраженная в романе «Герой нашего времени», несомненно находят свою корреляцию и в «психологической инфраструктуре» личности самого автора (Axelrod, 1993).

Близкое к депрессии состояние ипохондричности — как склонности к озабоченности собственным здоровьем – было характерно, по мнению психиатров, и для Н. В. Гоголя. Впрочем, в отношении его психического состояния делаются неоднозначные выводы. В частности, полагали, что у него были расстройства «ассоциативного аппарата и произвольного мышления», и на основании свидетельств современников и медицинских документов делалось заключение о его шизофренической психике. В то же время приводятся наблюдения психиатра Чижа о циклофрении у этого писателя (КА, 1926).

Много конкретных упоминаний и о маниакально-депрессивном психозе. Так, наличие «острой мании с генерализованным бредом и депрессией» предполагалось у Ван Гога (Буянов, 1989; Александровский, 1977).

Достаточно часто в работах о творчестве встречаются упоминания о шизофрении и шизотимии. Так, Кречмер, к примеру, ставил диагноз шизофрении норвежскому писателю Юхану Стриндбергу, считал Фредерика Шиллера шизотимиком, а немецкого поэта Иоганна Гельдерлина шизоидом (Кречмер, 1982). М. И. Буянов находит у И. Гельдерлина шизофрению (Буянов, 1989), К. Ясперс говорил о его аутизме, а К. Леонгард считал его аффективно-экзальтированной личностью (Леонгард, 1981). По мнению же С. Цвейга, у Гельдерлина была неврастеническая меланхолия (Цвейг, 1992).

В. Руднев считает шизотимиками Джойса и Мандельштама, характер Маяковского он же описывает как изменяющийся от шизотимического к эпилептоидному (Руднев, 1993).

Признаки паранойи К. Леонгард усматривает у Стриндберга, отмечая, что тот в зрелом возрасте страдал бредом преследования, и наличие истерии у немецкого прозаика Карла Мея, утверждавшего, что он был лично знаком с героем своих романов Чингачгуком (Леонгард, 1981).

Описывается и неврастения у писателей. Так, И. Б. Галант, описывая суицидоманию – стремление к самоубийству – М. Горького, полагает, что она была вызвана психозом изнурения или истощения. При обсуждении его же страсти к бродяжничеству он выводит ее не только из условий среды писателя, но и из нарушения психологического равновесия его личности (КА, 1926). При этом один из современников, упоминая о слезливости М. Горького, также пишет, что веселость и юмор, общительность и склонность к широкому укладу жизни сохранились в Горьком навсегда (Анненков).

О том, что И. Бунин был «интровертом с сильным ощущением своего внутреннего Я», – пишет Д. И. Кирнос, подтверждая это анализом литературных текстов (Кирнос, 1992).

В некоторых случаях исследователи не дают вообще никакого точного диагноза, ограничиваясь либо метафорами, либо общими словами. Но речь они, по сути, ведут о психиатрических аспектах личности автора, о душевной болезни.

Так, о Франце Кафке одним из психиатров говорится, что он «страдал психическими нарушениями и обладал болезненным восприятием» (Неплох, 1991, с. 42). Б. И. Шубин на основании свидетельства А. П. Керн полагает, что те качества, которые были характерны для А. С. Пушкина, присущи циклотимическому складу личности (Семке, 1991). Е. И. Каменева также относит этого поэта к гипоманиакальным личностям циклоидного склада. В то же время известный русский психиатр В. Ф. Чиж писал совсем иное об А. С. Пушкине – его статья носит название «Пушкин как идеал психического здоровья».

В последнее время плодотворно в направлении анализа душевной болезни и творчества работает В. Руднев, полагая, что культура в целом основана на психической патологии (Руднев, 1993, 2000, 2005), и чем серьезнее психопатология, тем глубже творчество. В целом же проблема душевной болезни и творчества относится к числу недостаточно разработанных, хотя и приобретает черты особого направления.

В целом проблема «гениальности и помешательства» требует очень серьезного рассмотрения. Особого внимания заслуживает вопрос о том, благодаря или вопреки (мы вслед за Д. Е. Мелеховым придерживаемся последней точки зрения. – В.Б.) болезни творит гений. По нашему мнению, действительно патологическая личность не способна на творчество. Но любая попытка создать произведение, которое может быть признано обществом, будет «включением» личности в значимую деятельность, попыткой коммуникации. И тем самым попытка вписаться в духовный процесс может рассматриваться как стремление к душевному выздоровлению (мы придерживаемся вслед за Воскресенским Б. А. идеи разграничения творчества как проявления духовности и патологии как болезни душевной. – В.Б.).

Подводя промежуточный итог наблюдениям над психологическими особенностями ряда выдающихся писателей, сделаем одну оговорку: «Патологическим следует считать текст, принадлежащий психически больному человеку, в котором отражаются симптомы психического заболевания данного человека. Наблюдения над речью пациента используются обычно как иллюстративное подтверждение того диагноза, который уже получен с помощью клинической, психологической, биохимической, инструментальной и других методик. Иными словами, лингвистический анализ никогда не предшествует клиническому, но продолжает его, а лингвистическая методика не имеет пока <! – В.Б.> самостоятельной объяснительной диагностической силы» (Пашковский и др., 1994, с. 51).

Мы ни в коей мере не претендуем на постановку диагноза тому или иному автору и не ставим цели обсуждать точность того или иного диагноза, поставленного тем или иным психотерапевтом или психиатром. Кроме того, думается, что вышеприведенные случаи являются примерами не столько заболевания, сколько чаще той или иной (паранойяльной, депрессивной и т. п.) акцентуации. Как проявляются эти акцентуации и как их идентифицировать – об этом речь пойдет ниже.

Эмоционально-смысловая доминанта

Как уже отмечалось, в современной науке достаточно широко распространен такой «субъективный» подход к произведениям искусства и литературы, при котором считается, что элементы художественного текста отражают определенные особенности психики автора. Соответственно текст интерпретируется как реализация в словесном творчестве авторского подсознания. Речь тут идет не только о психоанализе, но и о работах многих других ученых, прежде всего психологов (Э. Берн, Д. Раппопорт, Ж. Лакан, Д. Ранкор-Лаферьер).

Если частные моменты стиля, жанра, содержания типологизируются для решения задач лексики (стилистики, лексикографии), литературоведения, семантики, то индивидуальные особенности проявления в тексте всей личности как единого целого изучаются в психологии в нескольких аспектах, с использованием иных понятий. Одним из них оказывается установка.

«Способность художественного творчества имеет в основе не какой-либо психический момент, – писал Д. Н. Узнадзе, – а какую-то целостную личностную особенность. <…> Действительность <…> воздействует на личность и вызывает в ней определенную личностную реакцию – определенную установку, которая ложится в основу последующей деятельности человека» (Узнадзе, 1940, с. 484).

В свою очередь, М. М. Бахтин писал, что «в жизни <наши реакции. – В.Б.> носят разрозненный характер, <…> а в художественном <…> произведении в основе реакции автора на отдельные проявления героя лежит единая реакция на целое героя, и все отдельные его проявления имеют значение для характеристики этого целого как моменты его» (Бахтин, 1979, с. 7–8).

Важным понятием для анализа текста является стиль — устойчивая общность образной системы, средств выразительности, характеризующая своеобразие творчества писателя. Однако автор не столько выбирает стиль, сколько стремится проявить себя и свое видение мира в стиле, который он создает. Нам представляется, что стилевые средства, отбираемые автором из громадного разнообразия изобразительных средств, также являются проявлением более общих психологических (когнитивных и эмоциональных) предпочтений писателя как личности.

Еще одним понятием, которым оперируют при изучении художественного текста в интересующем нас плане, является модальность. Так, И. Р. Гальперин, вводя понятие «текстовая модальность», пишет о том, что она «выявляется тогда, когда читатель в состоянии составить себе представление о каком-то тематическом поле, то есть о группе эпитетов, сравнений, описательных оборотов, косвенных характеристик, объединенных одной доминантой <выделено мной. – В.Б.> и разбросанных по всему тексту или по его законченной части» (Гальперин, 1981, с. 118). В качестве примера такого тематического поля И. Р. Гальперин приводит эпитеты из поэмы «Ворон» Э. По (dreary – мрачный, bleak – хмурый, sad – печальный, uncertain – неясный, fantastic – фантастический, ominous – зловещий, unmerciful – безжалостный, melancholy – унылый, evil – порочный, desolate – безлюдный), создающие атмосферу, которой поэт окружает факты и эпизоды содержательно-фактуальной информации (стук в дверь, появление ворона, обращение к ночному гостю, воспоминания, мечты и т. п.).

«Задача <…> текстолога, – пишет в этой связи исследователь, – показать, систематизировать и обобщить эти „отголоски“, а это значит, что он должен найти их в развернутом повествовании, проанализировать в лингвистическом аспекте и обобщить. Субъективно-оценочная модальность, – полагает он, – не проявляется в одноразовом употреблении какого-либо средства. Эпитеты, сравнения, определения, детали группируются, образуя магнитное поле, к которому приковано внимание читателя, поля, в котором энергией текста эти детали обретают синонимичные значения» (там же, с. 119).

В этом утверждении важно обратить внимание на ряд моментов. Во-первых, используемые автором эпитеты действительно обретают синонимическое значение в контексте всего его произведения. Если в отношении нейтрального по стилистике текста при его лингвистическом анализе можно говорить о функционально-речевой синонимии (Белянин, 1982), то в отношении художественного текста правомерно говорить о психологических синонимах. В этой связи нельзя не вспомнить о том, что ассоциативные реакции лежат «за» ассоциативным рядом (Леонтьев А. Н., 1983, т. 2, с. 50–71). Иными словами, то, что для лингвиста будет проявлением языковой системности, для психолога есть манифестация личностных установок автора.

Во-вторых, следует отметить неслучайность появления определенных языковых средств в отдельно взятом тексте. Как писал Бахтин, «мир художественного видения есть мир организованный, упорядоченный и завершенный» (Бахтин, 1979, с. 162). О личностном отборе разными словами говорят и Узнадзе, и литературоведы, и Гальперин в приведенных выше абзацах. Осуществленный рядом литературоведов, искусствоведов и других исследователей анализ разных текстов – художественных и публицистических – показывает, что:

– в разных текстах встречаются повторяющиеся сюжеты,

– в текстах с общими сюжетами провозглашаются общие идеи,

– тексты с общими идеями оказываются схожими по своим стилевым особенностям.