Помоги проекту - поделись книгой:
Однако после кончины Долгорукова в 1781 году должность директора Садовой конторы упразднили, а Карл Иванович, «против всякого своего чаяния», получил новое назначение. Потемкин озаботился тогда важной государственной задачей – найти удобное место для торговли россиян с Востоком и Индией. Оттого из Астрахани в Каспийское море отправили экспедицию капитана II ранга графа М. И. Войновича, в ходе которой намеревались «делать физические и другие наблюдения, к приращению познаний о Каспийском море служить могущие». Потому-то искушенный в сем деле Габлиц, ранее уже бывавший в Персии, был к ней прикомандирован. Всего же в ее состав вошли 600 человек.
В июле эскадра, «из трех фрегатов, одного бомбардирного корабля и трех ботов состоящая», вышла в открытое море и по осмотре западных и восточных берегов Каспия направилась к Астрабадскому заливу, который и был признан пунктом, отвечавшим видам правительства в торговле с Персией, Индией, Хивой, Бухарой и Бадахшаном. Но восток, как известно, – дело тонкое, тем более что в персидской администрации царил тогда полнейший беспорядок. Владетель Ашхабадской провинции Ага-Мохаммед-хан возмечтал стать шахом и заигрывал со всеми потенциальными союзниками.
Он приветствовал идею создания русской фактории на восточном берегу Каспия. Хан тут же заключил с русскими договор о дружбе и даже предлагал послать в Петербург своего племянника. Граф Войнович, однако, продемонстрировал и беспечность, и дурацкую самонадеянность – вместо мирной фактории учредил военный форт. Как отмечают историки, граф «доказал, что он такой же плохой царедворец, как и политик».
И судьба экспедиции была предрешена: салютуя пушечным огнем, русские переполошили местных воевод, до коих дошел слух (пущенный англичанами), что по Дагестану идет Суворов с 60-ю тысячами солдат. Ага-Мохаммед-хан решил, что надо избавиться от непрошеных гостей. По его приказу Войнович и Габлиц вместе с несколькими морскими офицерами, находясь в деревеньке, в 12 верстах от берега, были схвачены и десять дней содержались под крепким караулом, а потом отправлены в город Сари, что в ста верстах от Астрабада. Россиянам предложили либо сложить головы, либо убираться восвояси. У них хватило благоразумия выбрать последнее. В результате флотилия вернулась домой бесславно, в чем Габлиц винил, конечно, не Войновича, а дипломатично поносил «коварного» и «вероломного» восточного самодура. В отличие от опростоволосившегося Войновича, натуралист Габлиц был на высоте положения. Огромный научный интерес представляет его обстоятельный отчет о плавании («Исторический журнал бывшей в 1781 и 1782 годах на Каспийском море российской эскадры под командою флота капитана втораго ранга графа Войновича…» – М., 1809). Во всех представленных ученым описаниях природных явлений, растительного, животного мира видны и зоркость и умная наблюдательность автора. Характеристики Карла Ивановича уточняют и дополняют труды его предшественников – Ф. И. Соймонова, С. Г. Гмелина, Г. Ф. Миллера. На острове Огурчинском его внимание привлекают тюлени, «красные гуси» (фламинго), розовые скворцы, на горе Балхан – «барсы, кабаны, волки, лисицы, дикие волки или так называемые джайраны и каменные бараны»; в устье впадающей в Каспий реки Карасы он удивлен несметным числом «знатных рыб» по весне – белуги, осетра, севрюги, «так что, ловя их тогда баграми, можно в короткое время нагрузить несколько судов как ими, так и выливающеюся из них икрою»; на косе Дервиш рассматривает «в земле трещины и горный деготь, который перпендикулярными слоями садится и наподобие смолы от солнечного зноя высыхает»; изучает залежи соли на Нефтяном острове, о которой верно говорит, что она «не каменная, как некоторые утверждают, а озерная». Дорогого стоят и его этнографические записи о быте и торговле красноводских и кочевых туркменов, о морских разбойниках – «огурджалах». Точна и составленная им карта Каспия (она будет приложена к его книге). Словом, это был блистательный труд, в конце 1782 года он был представлен Потемкиным Екатерине II, и государыня пожаловала за него Габлица в надворные советники и перевела его в ведомство светлейшего князя. В 1783 году Петербургское Вольное Экономическое общество избрало Карла Ивановича своим действительным членом.
Габлиц оказался сразу же востребован на новом поприще: летом 1783 года, то есть вскоре после опубликования манифеста Екатерины II «О принятии полуострова Крымского, острова Тамана и всей Кубанской стороны под Российскую державу», его в те края и направляют. Потемкин поручает ему составить естественнонаучное описание Крыма «по всем трем царствам природы» и снабжает всем необходимым для топографических съемок. Однако на полуострове началась эпидемия чумы, и Карл Иванович принужден был, узнав об этом, с полпути повернуть назад, в Петербург. Только ранней весной следующего года емуудалось вновь попасть в Тавриду и с мая по осень объехать Крымские горы, степную часть полуострова и Тамань.
Постоянно подгоняемый светлейшим, Габлиц и сам со свойственной ему страстностью работал, не щадя сил и здоровья, и завершил свой труд в рекордные сроки. При этом он из-за эпидемии чумы вынужден был обосноваться в землянке, где «трудился в течение двух месяцев, так что во все оное время не выходил на воздух и целые ночи просиживал за работою». Тем не менее уже в декабре 1784 года «Физическое описание Таврической области по ее местоположению и по всем царствам природы» было отправлено Потемкину, а в 1785 году по Высочайшему повелению издано за казенный счет.
К. И. Таблиц. Физическое описание Таврической области… Спб., 1785. Титульный лист
Этот классический труд ученого стал первым геологическим, ботаническим и биологическим описанием полуострова. Многие термины, названия, характеристики географических объектов Крыма введены в научный оборот именно им. Исследователь представил первое схематическое природное районирование Крыма, разделяя его на части: «плоскую или ровную», «горную» и «полуостров Керченский». В горной же части полуострова он, опять-таки впервые, выявил три гряды: «передовые», «средние» горы и «крайний Южный хребет»; впервые назвал в качестве самостоятельной географической единицы «Полуденный» (Южный) берег Крыма.
Он обнаружил известковые, глинисто-сланцевые, вулканические горные породы, исследовал почвы различной мощности и качества; отметил значительную крутизну южных склонов горных гряд и пологий характер северных, а также неровности плоских вершин в горах и ледяные пещеры, впервые описал 20 рек, в том числе и неизвестный доселе водопад Учан-Су.
Это благодаря Габлицу в России узнали о минеральных богатствах Тавриды, о соли ее озер, нефти Керченского полуострова, железной руде, мраморе, серном колчедане, железистой глине, белом мергеле. Рассказывая о флоре Крыма, он не только раскрыл богатства травянистой растительности в степи, а лесной – в горах, но и указал на ее многообразные родственные связи с растительностью южной Европы, Азии, северных областей. Всего же в списке растений Габлица, который называют «первым научным ботаническим реестром Крыма», 511 видов, в том числе лекарственных, кормовых, технических трав. Поведал он и о том, что здесь в обилии произрастали гранаты и оливки, дикие финики, фисташки и рай-деревья. Столь же интересны сведения о животных края: например, о том, что в то время в Крыму дикие мустанги и волки водились «во множестве», а у берегов полуострова, «особенно в Севастопольской бухте, обитали тюлени».
К. И. Габлиц. Исторический журнал бывшей в 1781 и 1182 годах на Каспийском море российской эскадры… М., 1809.Титульный лист
Рассказывается здесь и о некоторых географических объектах края. И показательно, что Габлиц уделил здесь внимание еврейским обитателям полуострова, причем говорит о них с нескрываемым сочувствием. Вот, к примеру, его описание так называемой Жидовской крепости близ Бахчисарая: «[Она] состоит на самой вершине крутой каменной горы и положением своим ясно доказывает, что она построена древним, угнетенным и искавшим себе безопасности и убежища народом. Теперь обитают в ней с давних уже времен одни Жиды, и они, невзирая на недостаток там воды, которую с великим трудом должны возить на лошаках вверх от самой подошвы горы, избрали место сие для своего пребывания». По-видимому, судьба еврейского народа отзывалась в его душе.
Характерно, что в своем описании Крыма Карл Иванович пристрастен, чего и не скрывает, он намеренно привносит сюда свое ценностное отношение. Этот край выглядит у него загадочным и экзотичным. Он им восхищен и желает, чтобы и читатель восхищался вместе с ним: «В редких, может быть, других странах света можно найти столько совокупленных вместе совершенств!»
И очень скоро о совершенствах Тавриды узнали и другие страны света. В 1788 году русский посол во Франции, «дилетантствующий дипломат» князь Д. А. Голицын, издал в Гааге свой перевод «Физического описания Таврической области…» Габлица на французском языке, снабдив его примечаниями и комментариями. В предисловии Голицын отметил, что сочинитель книги «продолжил линию, проложенную путешествиями Палласа, Гмелина, Лепехина по обширным пространствам империи, в Персии и Грузии». В 1802 году в Париже вышло 2-е издание этого перевода. А в 1789 году в Лондоне журналист У. Радклифф (между прочим, муж классика «готического романа» Анны Радклифф) издал книгу на английском языке, тоже с просвещающими комментариями. В том же году под редакцией академика П. С. Палласа в Ганновере вышел в свет и немецкий перевод книги.
За этот труд Карл Иванович был удостоен монаршего «благоволения» и получил от императрицы осыпанную бриллиантами табакерку. Екатерина II повелела также составить историческое описание полуострова, чем он и занимался в 1785 году в Москве и Петербурге (причем в любое время дня и ночи должен был являться к Потемкину для выполнения по его хотению справок о Таврической области). Задача была не из легких, поскольку Габлиц, хотя уже и работал в астраханских архивах, все же был натуралистом, а не историком. Но и здесь он проявил недюжинный талант: сразу же обложился фолиантами, углубился в чтение трудов древних авторов и преуспел.
Уверовав в разнообразные дарования Габлица, светлейший не придумал ничего лучшего, как назначить в декабре 1784 года надворным советником в Палату уголовного суда. «Должность сия нимало не соответствовала моим желаниям и склонностям», – сетовал Карл Иванович. Хорошо еще, что судебных дел в новооткрытой губернии было немного, и наш герой мог по-прежнему заниматься тем, к чему был охоч. Он, как и Потемкин, мечтал превратить Тавриду в шелководческий край и искал места для посадки тутовых деревьев – обследовал район Старого Крыма, который признал «преудобным к разводу шелковых червей», и тем самым положил начало крымскому шелководству.
В деятельности на благо России Габлиц видел высшее свое предназначение: его согревала вера в то, что его жизнь и труды Богу угодны и Богом хранимы. А между тем смерть ходила за ним по пятам. Однажды во время разъездов вдоль реки Кубани он едва не стал жертвой нападения воинственных черкесов и спасся чудом, покинув место стоянки по какому-то наитию. Карл Иванович видел в этом в перст Божий: «Десница Всевышнего, охранявшая меня во всех опасностях, спасла меня и в сем случае». Позднее эта его вера перерастет в глубокую религиозность.
В поездках Карла Ивановича иногда сопровождал правитель Таврической области, бригадир В. В. Каховский, с коим они душевно сблизились, так что «тесное знакомство превратилось в искреннюю дружбу». Каховский, по словам Габлица, его «обласкал всячески», предложил переехать в «заводимый» областной город Симферополь, где подыскал ему «пустопорожний татарский дом». А свой собственный дом губернатор предоставил под его коллекцию, которую составляли обширный гербарий, чучела животных, насекомые, камни, минералы. По существу то был первый естественно-исторический музей в Крыму!
Потемкин-Таврический тоже не оставлял Габлица своими милостями: в 1786 году пожаловал Карла Ивановича виноградным садом в Судакской долине, а также одной из лучших дач близ Балаклавы. Эта дача, называемая Чоргунь (ныне поселок Черноречье под Севастополем), вскоре стала аттестоваться местными жителями Карловкой – по имени ее хозяина. Она утопает в зелени. «Габлицевы сады достойны вкуса того, кто описал нам произведения Крыма, – отметил в своем «Путешествии в Полуденную Россию» (ч. 3, 1802)
В. В. Измайлов. – От чего именно нравится сия дача Габлица? От того, что нет в ней никаких украшений, кроме украшений природы». Карловка была приметна и каменной многоярусной двадцатиметровой башней в виде двенадцатигранника, построенной в XV веке одним турецким вельможей. По указанию Габлица, башня была украшена античными барельефами, собранными им во время натурных обследований Крыма и Таманского полуострова. «Прелестное место! Если когда мне вздумается писать роман в рыцарском вкусе, я здесь запрусь с Ариосто и 1001 ночью», – воскликнет в восторге посетивший дачу литератор И. М. Муравьев-Апостол («Путешествие по Тавриде в 1820 году»).
Габлиц, занимаясь историей Крыма, всемерно пытался примениться ко вкусам просвещенной императрицы, считавшей этот благословенный край «жемчужиной в короне Российской империи». И он упорно работал над завершением своего труда, хотя служебных обязанностей у него все прибавлялось и прибавлялось. В январе 1787 года он получает назначение директором домоводства Таврической области, а в феврале – директором экономии, с предписанием «вступить между тем в действительное управление казенных в сей области поселян». А в Крыму в то время желали обосноваться тысячи, да что там – десятки тысяч (только в апреле туда были направлены 4000 «заштатных дьячков»), однако же, по словам Потемкина, «большое число поселенцев терпели великую нужду». И от Карла Ивановича потребовались и распорядительность, и организаторский дар, чтобы всем выделить «в Таврической степи удобных и выгодных для жилищ и хлебопашества мест».
В мае 1787 года в Крым прибыла совершавшая путешествие по южной России Екатерина П. В роскошном дворце, выстроенном на речке Каланчаке, императрица по представлению Потемкина приняла Габлица, и тот лично поднес ей свое историческое сочинение о Тавриде. Она непринужденно беседовала с автором, задавая множество вопросов и о прошлом края, и «по части натуральной истории». Карл Иванович был зван к императорскому столу во всякое время, а по отъезде монархини из края был пожалован орденом св. Владимира 4-й степени и бриллиантовым перстнем.
Путешествие Екатерины II в Крым
Как писал позднее митрополит Евгений Болховитинов об этом произведении Габлица, «книга сия и все приложенные к ней карты оставались неизданными», а все из-за начавшейся войны с Оттоманской Портой. Географическая часть этого труда была напечатана только в 1803 году. А одну из карт с описанием Гераклийского полуострова, приложенных к рукописи Габлица, Болховитинов опубликует уже после смерти автора, в 1822 году в «Отечественных записках» П. П. Свиньина и переиздаст ее в 1828 году в трудах Общества истории и древностей российских при Московском университете. Любопытно, что в отделе рукописей Российской Национальной библиотеки (Петербург) хранится анонимное «Историческое описание Таврической области от древнейших до нынешних времен», которое некоторые исследователи приписывают Габлицу. А историк И. В. Тункина обнаружила в Российском Государственном Военно-историческом архиве «План развалинам города Херсона», который был поднесен императрице, с автографом Карла Ивановича.
В конце 1787 года сражения с оттоманами шли и у самых берегов Крыма. Не исключалась высадка на полуострове турецкого десанта. А потому Карлу Ивановичу пришлось на некоторое время оставить науку и сосредоточиться на вопросах обороны и снабжения действующей армии продовольствием и фуражом. К тому же в феврале 1788 года его произвели в коллежские советники и назначили вице-губернатором Таврической области, коим он оставался до 1796 года. Летом же, когда губернатор Каховский был отозван под Очаков, дабы принять должность генерал-провиантмейстера, Габлиц на пять месяцев принял на себя обязанности правителя Тавриды, что в ту военную пору было задачей многотрудной.
Достаточно сказать, что после двух неурожайных лет требовалось накормить и снабдить зерном «на посев» голодных поселенцев. Провизией надобно было обеспечивать и армию под Очаковым. Потемкин только и слал депеши – в августе требовал, к примеру, поставить 2000 голов скота! При этом на Габлице лежала еще и ответственность за безопасность полуострова. Готовились к вражескому десанту, а когда опасность его миновала, пришлось заниматься переводом в Симферополь правительственных учреждений. Но он с блеском справился с этими поручениями.
Примечательна его переписка с прославленными русскими полководцами – героями той войны. Великий А. В. Суворов знал его лично и называл «высокоблагородным и высокопочтенным». Самые добрые отношения связывали Габлица с легендарным адмиралом Ф. Ф. Ушаковым, который в те годы командовал Севастопольской эскадрой. Сохранилась корреспонденция Габлица с тогдашним русским послом в Турции М. И. Кутузовым.
Да и после прибытия в январе 1789 года в Тавриду нового губернатора, бригадира С. С. Жегулина, работы у Карла Ивановича не убавилось. А в 1793 году ему вновь пришлось на время возглавить управление краем. К старым проблемам добавлялись новые, и кто, как не он, должен был их решать!
Это при Габлице население Симферополя увеличилось с 815 жителей (1783) до полутора тысяч (1792); появились первенцы промышленности – пивоваренный, винокуренный и кирпичный заводы; открылись первая аптека и Главное народное училище (1793) – первое в Крыму среднее учебное заведение; закладывались виноградники, разбивались парки, сады. Показательно, что в историческом романе В. С. Пикуля «Фаворит» «ученый садовод Габлиц» говорит: «Вряд ли даже в Италии сыщем такое блаженное место, каковым является Таврида». И в Крым с его легкой руки были завезены кипарис, лавр, пиния, иудино дерево и другие средиземноморские иммигранты. Не случайно в первый день 1794 года императрица сделала Карлу Ивановичу новогодний презент – наградила его орденом св. Владимира 3-й степени.
Севастополь. Вид со стороны северных фортов
В том же году ему доверили надзор над Таврическим соляным промыслом. Он рьяно взялся за дело, разоблачил имевшиеся злоупотребления и удвоил соляные доходы, за что в феврале 1796 года был пожалован в статские советники. В том же году Карла Ивановича избрали в действительные члены Академии наук.
По восшествии на престол Павла I Габлица увольняют с должности вице-губернатора и отзывают из Крыма, что толкуется некоторыми историками как государева опала. На самом же деле этот взбалмошный император прогневался вовсе не на Карла Ивановича, а на… саму Тавриду, освоению и превращению коей в цветущий край столько сил отдали Екатерина, Потемкин да и Карл Габлиц. В пику византийским проектам матери, Павел в декабре 1796 года одним росчерком пера упразднил Таврическую область, переименовал Севастополь в Ахтияр, Феодосию в Каффу а Симферополь из областного города разжаловал в уездный.
Наш герой покидал дорогую ему Тавриду «с прискорбным сердцем». Но оказалось, что лично к Габлицу этот венценосец относился с «отличною милостью», и именно на краткое царствование Павла выпал наивысший взлет служебной карьеры Карла Ивановича. Тотчас же по приезде из Крыма ему поручили состоять при генерал-прокуроре по хозяйственной части. А когда под ведением генерал-прокурора учредили особую Экспедицию для управления делами государственного хозяйства, опекунства иностранных и сельского домоводства, Карл Иванович был назначен ее членом. То была творческая работа – Габлиц изобретал новые положения для усовершенствования «сельской экономии», а именно шелководства, виноделия, овцеводства, сбережения и умножения лесов и т. д. Кроме того, он как знаток оценивал оригинальные проекты других радетелей государственной пользы, «до крайности озабочен был делами», и делами для него интересными.
В день коронации Павла 5 апреля 1797 года Габлицу было пожаловано 250 душ крестьян в Нижегородской губернии. В сентябре его производят в действительные статские советники и назначают первым товарищем министра Департамента уделов. Помимо прежних забот, в его ведении оказались еще и все удельные имения империи с полумиллионом человек, каковые надлежало «привесть в должное устройство».
«Неусыпные труды мои не остались без наград», – не без удовлетворения скажет Карл Иванович. И действительно, в 1798 году ему сверх жалованья была определена пенсия 2000 рублей в год. В 1799 году он получает орден св. Анны 1 – й степени; наконец, в 1800 году – высокий чин тайного советника.
Новый император Александр I сразу же привлек Габлица к работе Комитета по устройству Новороссийских губерний. А в июле 1802 года Карла Ивановича командируют в Поволжье инспектировать иностранные колонии. Габлиц предложил дать поселенцам угодья и лес, выделить им пособие для заведения фабрик, усилить надзор за их нравственностью (для чего открыть смирительные дома), «преобразить и улучшить местное начальство». Император остался доволен инспекцией Габлица и в своем указе 19 декабря 1802 года учел все его предложения. Он пригласил тайного советника к монаршему столу, имел с ним беседу и пожаловал Карлу Ивановичу столовые деньги 300 рублей в месяц. Не было такой порученной ему должности, на коей наш герой не проявил бы свои таланты.
В декабре 1802 года его назначают президентом Мануфактур-коллегии, а в 1803 году одновременно управляющим Экспедиции государственного хозяйства и Лесного департамента в звании главного директора государственных лесов. Заслуги Габлица в развитии лесного дела России еще недостаточно оценены. Между тем именно по его инициативе в Царском селе в 1803 году открылось Практическое лесное училище, ставшее первым высшим учебным заведением по лесоводству не только в России, но и в Европе (где подобное откроется только в 1814 году, в Австрии). Именно Габлиц разработал Устав и Положение об училище. По инициативе Габлица «для научения людей в лесоводственных науках» в 1804 году было открыто лесное училище и в городе Козельске Калужской губернии.
Он пекся не только о подготовке российских лесных чиновников, но и добивался сбережения природных богатств, «усугубив лесную стражу в важнейших местах». В то же время и о народе помышлял – отменил нелепые ограничения отпуска древесины крестьянам на их нужды. Между прочим, при Габлице лесные доходы империи увеличились втрое! Когда министр финансов А. И. Васильев доложил об этом императору, тот пожаловал главного лесовода орденом св. Владимира 2-й степени и мызой в Виленской губернии с годовым доходом 1500 рублей.
Непризнание выдающегося вклада Габлица в русское лесоводство труднообъяснимо, хотя и при жизни предпринимались попытки замолчать его достижения. Показательно, что в 1809 году сразу же после увольнения Карла Ивановича от управления отраслью, выходит книга П. В. Дивова «Краткое руководство к сбережению и поправлению лесов в Российском государстве», где скрупулезно и с придыханием перечисляются все мало-мальски отличившиеся на сем поприще натуралисты и географы, все – кроме Карла Габлица!
«Чрезмерные труды» и «беспрестанное напряжение телесных и душевных сил» отразились на здоровье тайного советника, и без того не богатырском. Император почел за благо освободить Габлица от непосильных тягот, сделав его обязанности по преимуществу представительскими. Карл Иванович уже не столько служит, сколько участвует, состоит, присутствует. Однако даже эти должности были не синекурой: он и теперь истово отдается делу, ибо не умеет иначе, и «по долговременной своей опытности и знанию» приносит неоценимую пользу. В ознаменование заслуг перед Отечеством в 1810 году Габлиц получил бриллиантовые знаки к ордену св. Анны 1 – й степени.
В 1813 году тайный советник Габлиц решает подвести итог своим трудам и дням и поверяет бумаге свое «Краткое описание жизни и службы» (в 1821 году, уже после его кончины, оно будет опубликовано Н. И. Гречем в журнале «Сын Отечества», а затем и издано отдельной брошюрой, по-видимому, П. X. Безаком). При этом Карл Иванович подчеркивает, что составил автобиографию «не из самолюбия и не для тщеславия, но единственно в честь и славу Всевышнего Творца…»
Следует признать, что еврей Карл Габлиц имел все резоны сказать вслед за поэтом С. Я. Надсоном о своем отношении к соплеменникам: «Твоих преданий мир… мне чужд, как и твои ученья». В нем звучал голос крови, однако он не знал веры предков, воспитывался и жил в нееврейском окружении и, как и его отец, исповедовал протестантизм. Позднее он примкнул к лютеранской секте гернгутеров, основанной в Саксонии моравскими братьями и гуситами и получившей в царствование Елизаветы Петровны некоторое распространение среди российских немцев. Вероучение адептов этой секты называют иногда «религией сердца» (интересно, что постулируемое гернгутерами чувственное приближение к Богу и мистическое единство с Ним несколько сближает их с хасидами). Главное внимание уделялось ими не догматике, а морали, не столько просвещению ума, сколько «образованию сердца». Благодушие, непоколебимость веры и аскетизм были категорическим императивом Карла Ивановича. Известный литератор Н. И. Греч сказал о нем: «Муж отличного ума, глубокой учености, редких добродетелей и истинный христианин».
Немало душевных сил и энергии Габлиц отдал миссионерству и благотворительности. В 1805 года он стал попечителем Петербургской Евангелической церкви св. Анны, что на Кирочной улице. Его стараниями здание этой церкви в 1807 году было исправлено до основания и преобразилось в легкое изысканное строение в стиле раннего классицизма с полукруглой ротондой, поддерживаемой изящными ионическими колоннами (нынче оно признано выдающимся памятником архитектуры России). Под его же попечением процветал учрежденный при той же церкви евангелический сиротский дом. Когда в декабре 1812 года было организовано Российское Библейское общество – христианская межконфессиональная организация, занимавшаяся распространением и переводом книг Ветхого Завета и Нового Завета на территории Российской империи, Карл Иванович вошел в его комитет в качестве вице-президента.
Символично, что самая последняя его почетная обязанность связана с Крымом, которому наш герой отдал столько сил, ума и таланта. «В царствование Александра I, – радовался он, – обращается на сей край особенное внимание и попечение Правительства, чтобы… воспользоваться теми выгодами, коими одарен он от природы». В 1819 году он стал председательствующим в Комитете по рассмотрению жалоб, принесенных императору касательно Таврической губернии, и оставался на сей должности до конца жизни. По словам В. В. Стасова, Габлиц «до глубокой старости сохранил весь свой чудесный, благородный и великодушный нравственный склад, всю силу прямого и светлого ума».
Последние свои дни Карл Иванович провел вдали от садов Карловки и благословенного крымского неба с крупными звездами, куда всегда рвалась его душа, и скончался в дождливый петербургский день 9 октября 1821 года на 70-м году жизни. Он погребен на Волковом лютеранском кладбище. На его могильной плите выгравированы слова:
Имя Габлица присвоено Карстовой полости в Крыму и трехметровому многолетнему вьющемуся растению – кавказскому шпинату со съедобными листьями, или Hablitzia tamnoides. Трудам же и научным открытиям Габлица Господь стяжал бессмертье. Они будут жить, доколе живы будут прославленная им Таврида и Великая Россия, которой беззаветно служил этот этнический еврей, прусский уроженец, тайный советник, академик-натуралист Габлиц. Карл Габлиц Таврический.
Острый Перетц
Абрам Перетц
Один мемуарист начала XIX века воссоздает в своих «Записках…» характерный диалог: «А кто ж такой Перетц?» – «Перетц – богатый еврей, у которого огромные дела по разным откупам и подрядам и особенно по перевозке и поставке соли в казенные магазины». – «Ну, это должен быть именно тот, о котором говорят: где соль, тут и перец». О русско-еврейском общественном деятеле, крупном банкире и откупщике Абраме Израилевиче Перетце (1771–1833) и пойдет здесь речь. Обыгрывая его фамилию с помощью омонима «перец», наш мемуарист разумел его природную «остроту», что на языке того времени означало: «способность душевная скоро понимать что, проникать во что… острота разума, понятия» (Словарь Академии Российской… т. IV. Спб., 1822, с. 447).
И действительно, Абрам Перетц изострил свой разум еще сызмальства – за изучением Торы и Талмуда. К этому его приобщил отец – раввин городка Любартова, что в Люблинской губернии, где и родился наш герой. Он получил традиционное еврейское образование сначала дома, а потом в иешиве; овладел светскими науками; свободно изъяснялся на немецком и русском языках. Но наиболее глубокое влияние на отрока оказал выдающийся талмудист, тесно связанный с кругом идей Хаскалы (Еврейского Просвещения), главный раввин Берлина Гирш Лебель (1721–1800), приходившийся Абраму родным дядей. В берлинский дом последнего Перетц частенько наезжал, а потому был лично знаком со многими германскими «маскилим» (просвещенными). Притягательным оказалось для него и само это течение общественной мысли, идеологом которого был Мозес Мендельсон. Подобно другим подвижникам Хаскалы, он был против культурной обособленности еврейства и видел в усвоении европейского образования залог улучшения положения своих соплеменников. Он был сторонником изучения евреями языков тех государств, в которых они жили, развития у них стремления к гражданскому равноправию и одновременно гражданской лояльности, изменения их внешнего облика и поведения, включая ношение европейской одежды и усвоение европейского этикета. Он мечтал об изменении характера экономической деятельности евреев, о том, чтобы по своей социальной принадлежности они ничем не отличались от населения тех стран, в которых они проживают. В то же время он выступал и за национально-религиозную идентичность евреев.
Абрам Перетц
Ярым приверженцем подобных идей был и Иошуа Цейтлин (1742–1821) – уроженец города Шклова, считавшегося в конце XVIII века одним из мировых центров Хаскалы. Крупный ученый-гебраист и тонкий толкователь Талмуда, Цейтлин был одновременно крупным купцом и управляющим светлейшего князя Г. А. Потемкина, с которым часто вел талмудические дискуссии. Друг светлейшего, он получил титул надворного советника, а значит, и дворянское достоинство и владел богатым имением в Велижском повете Могилевской губернии. Некрещеный еврей, он по воле своего покровителя стал владельцем 910 крепостных душ! В другом своем владении, «Устье» в Чериковском уезде, Иошуа, как подлинный еврейский меценат, построил дворец для своих единоверцев. Здесь на его средства была создана «бет-га-мидраш», нечто вроде народной академии, в которой многие талмудисты, получая все необходимое для жизни, могли свободно заниматься наукой и пользоваться собранной хозяином уникальной библиотекой. Среди «маскилим», пользовавшихся поддержкой Цейтлина, были известный писатель и педагог Мендл Сатановер, знаток библейского языка и его грамматики Нафтали-Герц Шулман, великолепный медик, пионер белорусского просвещения Барух Шик, популяризатор науки Менахем Мендл Лефин и др.
Цейтлин часто ездил в Берлин, и есть свидетельства, что он неоднократно навещал одного из основателей Хаскалы – философа Мозеса Мендельсона. Следует, однако, оговориться, что при всей близости взглядов немецких и русских «маскилим», не могли не сказаться и различия. Если говорить о Цейтлине, то это проявлялось даже чисто внешне: он часто носил не европейскую, а традиционную еврейскую одежду. Но, что еще более важно, взгляды шкловских «маскилим» испытали на себе и очевидное влияние раввинизма, связанного с именем Залмана Элиаху бен Шломо (Виленского Гаона) (1720–1797), идеалом которого была «жизнь в Торе и для Торы». Хотя, с точки зрения европейских «маскилим», «митнагдим» (последователи традиционного раввинизма) были органически чужды и даже враждебны Хаскале, их российские адепты пытались не только сгладить противоречия, но и объединить эти два течения. Не случайно в научно-популярной литературе иногда смешивают эти понятия и одних и тех же деятелей называют то «маскилим», то «митнагдим». По существу, многие из них и объединяли в одном лице еврейских просветителей и раввинистов. Вот как охарактеризовал воззрения Цейтлина американский историк Д. Фишман: «Цейтлин являет собой уникальный сплав раввинистской и русской культуры… Он наводит мосты между традиционным религиозным миром, открывшимся ему в юности, и миром Запада, с которым он познакомился уже в зрелые годы».
Дом Перетца в Петербурге
В Берлине же Цейтлин знакомится с Перетцем, к которому сразу же чувствует особое душевное расположение, не покидавшее его потом до конца жизни. Быть может, по складу личности Абрам чем-то напомнил Цейтлину его самого в молодые годы: способности подающего надежды талмудиста сочетались в нем с деловой хваткой коммерсанта! И нет ничего удивительного, что Иошуа решает породниться с Абрамом: он отдает ему в жены свою дочь, красавицу Сарру, которую за минитюрность и малый рост прозвали «Фейгеле» (птичка). В шестнадцать лет Перетц становится уже не только женатым человеком, но и правой рукой своего именитого тестя, с которым переезжает на жительство в Шклов. Однако даже рождение сына Гирша и дочери Циррель не сделали этот брак счастливым. Когда в конце XVIII века Абрам отправился в Петербург, где представлял торгово-финансовые интересы тестя, жена за ним не последовала. При ней остались и дети, и только в 1803 году, после бар-мицвы, Гиргпу было разрешено переехать к отцу.
Перетц обосновывается в Петербурге в конце 1790-х годов и сразу входит в немногочисленную еврейскую общину, проживающую в столице вопреки законодательному запрещению, но с высочайшего ведома. Дела Абрама в Северной Пальмире пошли очень успешно: помогли старые связи с князем Г. А. Потемкиным и, конечно, острый ум и оборотистость. Он вскоре сделался известен как богатый откупщик и подрядчик по кораблестроению и даже много лет спустя был «долго памятен столице по своим достоинствам и по своим огромным делам». Перетц в товариществе с херсонским купцом Николаем Штиглицем заключил контракт с правительством на откуп крымской соли. Контракт сей обсуждался в Сенате и был собственноручно утвержден государем. Тогда же Павел I пожаловал ему титул коммерции советника.
Со временем окрепли связи Перетца с элитой высшего общества столицы. Особенно дружен он был с фаворитом Павла I графом И. П. Кутайсовым, а также с видными государственными мужами Е. Ф. Канкриным и М. М. Сперанским. Последний даже некоторое время жил в его доме на углу Невского и Большой Морской. Говорят, что Перетц вел «открытый дом», принимая у себя и потчуя «весь город», без различия чина, рода и племени. Интересно, откуда бы в этом еврее истинно русское хлебосольство? Но достаточно оглянуться назад, чтобы убедиться: благотворительность – это и типично еврейское свойство. Ведь еще в Торе сказано, что каждый иудей должен пожертвовать на это дело десятину (одну десятую часть своего дохода). Да и пример тестя, дававшего приют и пропитание нищим евреям, всегда стоял у него перед глазами.
Бытует мнение, что, перебравшись в Петербург, Перетц оторвался от еврейских корней. Архивные материалы, введенные недавно в научный оборот, позволяют поколебать это утверждение, ибо установлено, что Абрам тесно общался здесь с выдающимися представителями Хаскалы: Менахемом Мендлем Лефиным и видным общественным деятелем, поборником эмансипации еврейства Давидом Фридлиндером. Они встречались в доме Перетца на Невском (ныне кинотеатр «Баррикада»), где, между прочим, проходили и собрания еврейской религиозной общины. Глубоко символично, что как раз на месте этого дома во времена Анны Иоанновны были заживо сожжены смоленский купец Борух Лейбов и обращенный им в иудаизм капитан-лейтенант Александр Возницын. Шумные еврейские посиделки в доме Абрама вселяли уверенность: в конце XVIII века такое варварство по отношению к иудеям уже невозможно.
В. А. Тропинин. Граф М. М. Сперанский
Примечателен один эпизод, истолкованный историком Ю. И. Гессеном не в пользу Перетца, хотя на самом деле он свидетельствует как раз о заботе последнего о своих несчастных единоверцах. Известно, что Шклов принадлежал тогда бывшему фавориту императрицы Екатерины II графу С. Г. Зоричу разорявшему и притеснявшему местных евреев. Те долго сносили оскорбления и побои (доходило и до этого!) графа-самодура и только в 1798 году, когда спознали, что их соплеменник Абрам Перетц стал дружен с всесильным фаворитом царя И. П. Кутайсовым, выступили с обвинениями против своего притеснителя. Трудно согласиться с Гессеном, что только «дела денежные сблизили Перетца с царским любимцем Кутайсовым», что «Перетц пользовался знакомством с влиятельными сановниками лишь в видах собственной выгоды», а о делах своего народа и не помышлял. Очевидно, что не Перетц, а Кутайсов, который «употреблял всякие уловки и интриги, чтобы приобрести Шклов у Зорича», воспользовался жалобой на этого злодея в своих корыстных целях. Абрам же, выступивший в роли штадлана (представителя еврейства), желал любым путем облегчить участь своих соплеменников, а потому и прибегнул к помощи сановного мздоимца. (Также «беспринципно», кстати, поступил в свое время и известный общественный деятель Нота Ноткин (ум. 1804), когда в 1797 году заручился лестным рекомендательным письмом из рук гонителя иудеев С. Г. Зорича, что и использовал на благо еврейству).
Есть свидетельства, что Перетц размышлял о судьбах своего народа в исторической перспективе. Сохранились воспоминания литератора Ф. Н. Глинки о его беседах с сыном нашего героя, Григорием Перетцем, где тот поведал о сокровенных мыслях отца. «В одно утро, – рассказывает Глинка, – он [Григорий Перетц] очень много напевал о необходимости общества к высвобождению евреев, рассеянных по России и даже Европе, и поселению их в Крыму или даже на Востоке в виде отдельного народа; он говорил, что, кажется, отец его… имел мысль о собрании евреев; но что для сего нужно собрание капиталистов и содействие ученых людей и проч. Тут распелся он о том, как евреев собирать, с какими триумфами их вести и проч. и проч. Мне помнится, что на все сие говорение я сказал: «Да видно, вы хотите придвинуть преставление света? Говорят, что в писании сказано (тогда я почти не знал еще писания), что когда жиды выйдут на свободу, то свет кончится». Что ж, действительно, в Священную книгу Глинка и не заглядывал! Зато искушенный в изучении Торы Абрам Перетц твердо знал радовавшие его сердце пророчества:«… Возвратит Г-сподь, Б-г твой, изгнанников твоих, и смилуется над тобою, и снова соберет тебя из всех народов… И приведет тебя Г-сподь, Б-г твой, в землю, которой владели отцы твои, и станешь ты владеть ею…» (Дварим, 30:3,5).
Обращает на себя внимание, что переезд евреев на новую родину Перетц мечтал обставить торжественно, с помпой. Чтобы другие народы видели: наступил праздник и на еврейской улице. Вечные изгнанники и молчальники обретали, наконец, свободу и право говорить об этом во весь голос! Нелишне отметить, что мысль о создании еврейского государства была навеяна Абраму все тем же Иошуа Цейтлиным. Последний ранее внушил ее Г. А. Потемкину, который даже разработал проект: после победы в войне над турками собрать всех иудеев вместе и поселить на территории освобожденной Палестины. И это были не только слова – светлейший князь для воплощения в жизнь сего дерзкого плана начал формирование состоявшего из одних евреев Израилевского конного полка и даже выделил для его обучения специального офицера. И хотя проект этот остался нереализованным, он, по-видимому, продолжал будоражить просвещенные еврейские умы.
Но в своем отношении к евреям Перетц был избирателен: как истый «митнагдид», он резко отрицательно относился к хасидам, которых воспринимал как заклятых врагов иудаизма. С его точки зрения, хасидские представления о молитвенном экстазе, чудесах и видениях – ложь, оскорбляющая иудаистское богослужение, а почитание ими праведников «цадиков» есть не что иное, как идолопоклонство и «сотворение кумира» из человека. Тем более, мнилось ему, «цадики» завоевывали свой авторитет невежеством и суеверием массы. Как зять талмудиста и ревнителя знаний Иошуа Цейтлина и как светски образованный человек, он не мог не питать неприязни к религиозной партии, которая не придавала учености первостепенного значения.
До нас дошла рукописная биография одного из основателей белорусского хасидизма, Шнеура Залмана Борухова (1747–1812), в коей описывается эпизод, когда сего хасида выпустили из Петропавловской крепости (он туда попал по доносу «митнагдим») и отвели в первую попавшуюся квартиру еврея, которая, как оказалось, принадлежала «крайнему митнагдиду»(!) Перетцу. «Когда Перетц, – говорится далее в рукописи, – к своему огорчению, увидел, что Залман вышел на свободу и явился к нему в дом, он велел поставить самовар и сам стал перетирать стаканы и в промежутке начал громко говорить с ним: «Вы воображаете, – сказал он ему, – что вы спасены, так знайте, что вы еще не на свободе – вы попали теперь в мои руки, и я вас не выпущу, пока вы собственноручной подписью не подтвердите, что вы уничтожаете новое учение и прочие вещи, которые не были в обычае у наших предков…» и т. д. Залман был очень опечален и не знал, как ему быть. Хасиды ждали весь вторник прибытия Залмана, но о нем не было никаких известий; они пошли искать его у «митнагдидов», а хасид Мордка Лепольский пришел в дом Перетца, – и каково было его удивление, когда он увидел, что Залман там сидит, а «митнагдид» стоит и оскорбляет его. После этого Залман пошел к Мордко в дом, говоря ему: «Вы меня оживили, ибо, поверите ли вы мне, что время, проведенное мною там, было хуже, чем в Тайной канцелярии…»
Когда в 1802 году, уже при Александре I, для составления законодательства о евреях был создан Еврейский комитет, Абрам Израилевич был одним из немногих евреев, приглашенных участвовать в его заседаниях. Вместе с известным Нотой Ноткиным и еврейским публицистом Иехудой Лейбом Неваховичем (1776–1831) он участвовал в консультациях членов Комитета. Однако, если Ноткин подавал проекты об улучшении положения единоверцев, а Невахович выступал в печати против распространения в русском обществе антисемитских предрассудков, то роль Перетца как правозащитника иудеев не столь заметна. Как это ни странно, но о трудах Абрама на благо еврейства лучше всего рассказывают его враги. «Сперанский, – пишет сенатор-юдофоб Г. Р. Державин, – совсем был предан жидам, чрез известного откупщика Перетца, которого он открытым образом считался приятелем и жил в его доме». Да, именно М. Н. Сперанский был в Комитете одним из деятельных сторонников гуманного отношения к евреям. По его мнению, иудеи нуждались не в наказаниях и ограничениях, а, напротив, в том, чтобы им давали больше прав и возможностей, дабы, получая образование и доступ к промышленности и торговле, они могли бы применять свои способности к пользе Отечества и отвыкать от паразитического и непроизводительного труда. «Как можно меньше запретов и как можно больше свободы!» – так сформулировал Сперанский политику империи по отношению к евреям. И Перетца по праву называли «еврейским помощником Сперанского» в этом деле. Между тем отношения их часто изображались и изображаются превратно. Так, совсем недавно протоиерей Лев Лебедев заявил: «Очень богатый еврей Перетц дал крупную взятку Сперанскому, и, приняв ее, сей государственный муж сообщил делу такой оборот». Беспочвенность подобного утверждения показал еще в XIX веке весьма осведомленный барон М. А. Корф, который отметил: «Сперанский действительно состоял в близких отношениях к Перетцу… но, несмотря на все наши старания, мы не могли найти ничего достоверного ни о происхождении этих отношений, ни об их значении… Всего вероятнее, что наш государственный человек поддерживал эту связь потому более, что в огромных финансовых знаниях Перетца он почерпал те практические сведения, которых, и по воспитанию и по кругу своей деятельности, не мог сам иметь. Впрочем, связь с Перетцем… славившимся своим коммерческим умом, ни для кого не могла быть зазорною».
Еврейские купцы в Одессе. Литография. Первая половина XIX в.
В этой связи находит свое объяснение факт, из которого Ю. И. Гессен вывел умозаключение о незначительном участии Перетца в деле эмансипации евреев. Ученый обратил внимание на два посвящения, предпосланные книге Неваховича «Кол Шават бат Иегуда» («Вопль дщери иудейской») (Шклов, 1804): одно было адресовано «защитнику своего народа» Ноткину другое – «коммерции советнику» Перетцу. Отсюда следовал вывод, что Ноткин занимался исключительно делами еврейскими, в то время как Перетц сосредоточился на собственных финансах и торговле. Но ведь предельно ясно: наиболее яркой, бьющей в глаза чертой личности Перетца был именно его финансовый гений, что и отразилось в тексте посвящения. И, понятно, это вовсе не исключало его добрую заботу о своем народе, иначе стоило ли вообще посвящать ему книгу?
Напрашивается параллель: подобно тому, как Иошуа Цейтлин заслужил полное доверие Потемкина, так и Перетц, следуя примеру тестя, завязывает дружеские отношения с виднейшим реформатором начала XIX века Сперанским, который, как и «великолепный князь Тавриды», также отличался юдофилией. Те несколько лет, которые он провел в постоянном контакте со своим еврейским другом, генерировали не одну, а целый поток идей. В их число вошла и финансовая реформа 1810–1812 годов, которая, как считалось, во многом обязана своим успехом «наставлениям банкира Перетца» (он разработал основной ее план). И здесь Абрам в который уже раз обнаружил свой острый и подвижный ум: поначалу предложил создать выгодную систему разменных монет при серебряном рубле, а спустя два года, применяясь к новым условиям, объявил законным платежным средством уже бумажные ассигнации.
Еврейские дети. Литография. Первая половина XIX в.
Во время Отечественной войны 1812–1814 годов Перетц вложил все свое состояние в организацию продовольственного снабжения русской армии; однако казна задерживала платежи, и он вынужден был объявить себя банкротом. Имущество его было распродано за полтора миллиона рублей, хотя его претензии к казне, так и не рассмотренные, составляли четыре миллиона.
В 1813 году Перетц принимает лютеранство. Причиной сего называют прежде всего его разочарование в вышедшем из-под пера Еврейского Комитета «Положении о евреях» (1804), где в результате возобладал не проект Сперанского, а все те же принудительные и ограничительные меры, за кои ратовали другие сановники. Это окончательно подорвало веру Перетца в возможность эмансипации российских евреев. Существует также мнение, что он, с другой стороны, не мог смириться и с быстро набиравшим тогда силу хасидским движением. Возможно (впрочем, маловероятно), что Абрам Израилевич крестился, чтобы вступить в брак по сильной любви с девицей-христианкой Каролиной де Ломбор (1790–1853) (первая жена Сарра к тому времени умерла). Во всяком случае женитьба на де Ломбор состоялась сразу же после его крещения (от этого брака он имел потом четырех сыновей и пять дочерей).
Как же воспринимали окружающие обращение нашего героя в христианство? Вот что рассказывает в связи с этим литератор Н. И. Греч об отношениях нашего героя с неким П. X. Безаком:«… Богатый откупщик Перетц, жид, но человек добрый и истинно благородный, зная ум, способности и опытность Безака, предложил ему место помощника по конторе, с жалованьем по 20 тысяч в год и, сверх того, подарил ему каменный дом. Безак решился принять эту должность, поправил свое состояние и испортил всю карьеру званием жидовского приказчика. Подумаешь, как несправедливы суждения света! Что тут дурного и предосудительного? Но это не принято, и дело конченое». Парадоксально, что «жидовским приказчиком» Безака стали аттестовать в 1815 году, то есть тогда, когда Перетц уже обрядился в христианские одежды и формально «жидом» уже не был.
А что сами евреи? Сохранилось такое заявление хасидов: «А что касается доносчика Перетца, да будет проклято его имя, то его низость стала всем известна, когда он, к стыду и позору миснагидов, переменил религию». Знаменательно также, что в большинстве дошедших до нас экземпляров уже упомянутой нами книги Неваховича посвящение Перетцу оказалось странным образом вырезано. Это, по-видимому, также косвенно свидетельствует об отношении иудеев к его отступничеству.
Поделиться книгой: