Помоги проекту - поделись книгой:
Андрей Синельников
Трилистник дороги
(Тайны поля Куликова)
Часть 1
Жанна
Глава 1
Встреча
В своей лаборатории, расположенной в скрытом лесном замке владетелей земли Острийской, маркграфов Восточных уделов Баварии и Штирии – Бабенбергов, к западу от города Бамберг, утром притирал глаза, щурясь на восходящее солнце, древний монах. Он был настолько древен и стар, что, как старый валун у замка, порос мхом слухов и сказок, сложенных про него в окрестных деревнях досужими сказителями. Даже в замке графа менестрели и ваганты пели, в охотку, о нем дивные эды. Звали монаха Бертольдом Шварцем, или по-словенски Черным Медведем, за дремучесть его проживания в своей башне, как в берлоге, да за вечно черное платье, носимое им в миру.
Внешне он тоже напоминал медведя – кряжистого и матерого, встреча с которым в густой чаще леса, не сулила лихому человеку ничего приятного. Из-под густых волос, остававшихся, не смотря на его вечный возраст, иссини черными только кое-где с просеребрю седой россыпи, смотрели на мир внимательные черные глаза, кажется видевшие всех насквозь. Во взгляде его была какая-то неизбывная тоска и знание всего, всего надолго вперед и глубоко назад. Монах мало выходил из своей серой башни, но досужие языки говорили, что знается он с нечистой силой и летает на шабаши на Лысую гору, где собираются все прислужники дьявола. Он же не обращал внимания на то, что говорит темный народ, погрязший в делах своих суетных и находящий удовольствие и отдушину от жизни своей не просветной в том, чтобы перемыть чужие косточки.
Он жил столько, сколько любой из них и представить себе не мог. В этот новый век он вступил с полным пониманием своей доли и предназначения, но разобраться, что к чему не хотел, да и не очень стремился. Он давно не выходил из своего царства колб и реторт. Смешивал там, что-то свое, получал какие-то порошки, так, удовольствия для. То, что он искал, он нашел уже давно и потому занимался всем этим любопытства ради. Ни на какие шабаши он не летал и с друзьями своими, прозываемыми в узком кругу Совершенными, не знался, почти что век.
Сегодня он смотрел на яркое солнце, и что-то всколыхнулось в памяти его. Он вспомнил синюю ленту реки. Город, на холмах, поднимавший над ней свои башни и купола соборов. Свою беседу на берегу той реки, когда он впервые понял, что жизнь его потеряла грань свою конечную, и зависит только от нити судьбы, кою прядут не здесь в этом мире, а где-то там за далеким туманом мистической пелены.
Он никак не мог понять, что позвало его из сырых подвалов башни, от милых его сердцу едких дымов и полумрака. Сюда на верхотуру, куда он не взбирался так давно, что и не помнил, когда это было в последний раз.
Монах опять тяжело вздохнул, протер глаза и глянул с высоты своей башни, прозываемой в народе «Черный палец», наверно созвучно его прозвищу, на дорогу вьющуюся среди полей. Он вела из темного бора простиравшегося на восток от замка, и мало желающих находилось в этих землях выбирать ее для путешествия.
Сейчас по ней двигались всадники. Однако солнце било в глаза и монах не мог рассмотреть, кого это несло в такую рань из Черного бора. Он приложил ладонь ко лбу, закрывая глаза от лучей солнца, и внимательно вгляделся в гостей.
Чернец вздрогнул и его суровое лицо, впервые за последние десятки лет, разгладила добрая улыбка. Пятерка всадников неслась к замку полным аллюром. Впереди, на вороном иноходце в шелковом зеленом плаще к замку резвым галопом приближался лесной эльф или сама Богиня леса. Волосы червонного золота рассыпались по ее плечам, выбившись из-под плотной короны кос, венцом царицы облегающих гордо посаженную голову, и прижатых золоченым обручем. За спиной, туго притянутые, висели лук и колчан с зелеными стрелами, а о бедро, в такт шагу иноходца, ударяла сабля в зеленых сафьяновых ножнах.
– Не может быть! – Подумал монах, – Сколько лет прошло. Да я уж и забыл, что еще кто-то кроме меня есть.
– Но меня-то ты помнишь! – Вспыхнуло в его мозгу.
– Тебя! Да! – Так же мысленно ответил монах, – Тебя забыть, что заживо себя похоронить!
– Тогда здравствуй! Затворник ты мой любимый.
– Пока монах мысленно разговаривал с гостей, в ворота замка громыхнули булавой.
– Кого там черт принес! – Огрызнулся сторожевой.
– Открывай балбес! Баронесса Боисдам со свитой.
Загремели засовы, заскрипели петли ворот. Во двор въезжали всадники, окружившие свою госпожу. Навстречу им уже торопился конюший, ныне прозываемый маршал. Он весь излучал приветливость и радость встречи. Баронесса была широко известна при лучших дворах Запада. К тому же в узких кругах, шепотом говорили, что она слывет то ли любовницей, то ли советником самих высших иерархов церкви и самых родовитых имен мира. И уж совсем тихо, за закрытыми ставнями, только на ухо друг другу, передавали, что ходят слухи о ее принадлежности к божественным ликам, хотя, мол, это и ересь. А в уме, только про себя, при виде ее крестились и плевали через левое плечо, уж больно мало в ней было от смиренных святых, и много от бесовского отродья. Но вслух все это говорить не отваживался никто. Глядя же на ее ближних телохранителей, можно было утвердиться в этих мыслях, особенно в последней, окончательно и бесповоротно. Четыре ее приближенных выглядели на первый взгляд совершенно обычными наемниками, вроде так распространившихся ныне при дворах ландскнехтов. Однако если присмотреться к ним повнимательней, становилось не по себе. Взгляд не мигающих глаз медового цвета заставлял смотрящего отвести глаза сразу, уж больно в них читалась неумолимая поступь смерти. Волосы какого-то пепельного цвета, более походили на звериную шерсть. Когда же эти молодцы, неопределенного возраста улыбались, хотелось, чтобы они это делали в последний раз, и уж только не в твою сторону. Так похожа была их улыбка на оскал смертельного врага, или жуткого вурдалака, напавшего на свою жертву в полнолуние.
Слуги подскочили к гостям, но рыцари баронессы уже спешились, и один из них подавал ей руку, помогая сойти, пока другой поддерживал стремя. Баронесса вечно юная, с алыми пухлыми губами и румянцем во всю щеку легко спрыгнула с коня, слегка оперевшись на плечо своего слуги, и уже твердо стояла посреди двора.
Монах одним махом преодолел винтовую лестницу, ведущую на самый верх башни, и выходил из ее ворот навстречу благоухающей ароматами, обворожительной посланнице небес. Он широко раскрыл объятия и весь святился. Никто никогда не видел его в этой обители таким.
– Видать точно, одному нечистому оба молятся, – Шепнул на ухо поваренку пробегавший слуга. Но тут же поперхнулся и почти замертво упал на землю от затрещины, невесть откуда взявшегося жуткого слуги баронессы.
– Откуда ты милая? – Монах шагнул с крыльца.
– Ветром надуло, – Со смехом ответила баронесса.
– Как прикажете звать величать?
– Мари Петит баронесса Боисдам, к вашим услугам. А вы брат Бертольд?
– К вашим услугам, – В тон ей ответил монах, жестом приглашая пройти в башню.
Баронесса и сопровождающие ее прошли в дверь башни, захлопнувшуюся перед носом маршала.
– Вот так всегда, – Буркнул он недовольно, но, тем не менее, уже отдавал приказы слугам, – Эй вы пошевеливайтесь. На стол все самое лучшее. Из подвалов вина старые и ликеры от братьев бенедиктинцев. Шевелитесь канальи!
За стальной дверью, как только она захлопнулась, чопорная баронесса повисла на шее сурового монаха, расцеловывая его в обе щеки. С дремучего черноризца словно скинули все годы, он распрямился. В глазах его загорелся огонь. Приподняв над землей этот хохочущий огненный вихрь, он только улыбался и жмурился. Наконец он оторвал ее от себя и, как бы размышляя, произнес:
– Мари Петит баронесса Боисдам? Маленькая Мария Медвежья Лесная дева…. Ну здравствуй… Малка!
– Здравствуй, здравствуй старый отшельник. Здравствуй! Здрав буде… Микулица! Вот и свиделись!
– Сама нашла или нужда заставила? – Осторожно спросил он.
– Так новый век разменяли! Чего в дверях-то держишь? Может, в горницу пригласишь?
– Пойдем, пойдем Лучезарная. Правда, не готово еще ничего.
– Вы братцы, – Гостья повернулась к свите, – Погуляйте. Подстегните их там, пусть поторопятся, есть хочется. Разленились здесь под рукой святого Бертольда. Ступайте. Мне с братом покалякать треба.
– Веди, показывай свои тайны, – Опять повернулась она к монаху, – Тебе как удобней-то Бертольдом кликать, или Микулицей?
– Бертольдом. А то и так невесть, что болтают. Да и ты, ведь при всех на Малку откликаться не будешь? Али не так?
– Так. Так, – Она опять рассмеялась, – Да ты старый очумел, что ли? Уже никто и не помнит. Ни Малку, ни Микулицу. Почитай сто лет с хвостиком пролетело. Для них эти имена, что хлоп пустой. Ты меня хоть горшком назови, только в печь не ставь. Ладно, байки сказывать, веди. Хвались.
– Чем? Хвалиться-то?
– Чем есть, тем и хвались.
– Ну, пошли. Узнаю. Вихрь. Смерч. Перун в бабьем образе. Гром и молния. Потому тебя и Артемида и все Посвященные любили.
– А вот про Артемиду забудь. Не те времена. Сожгут нас с тобой. Сами этого монстра – инквизицию из кувшина выпустили сами теперь и стережемся. Так, что про старых богов ни Боже ж мой. Пошли. А Малкой, если нравится, зови. Даже смешнее будет, – Она опять рассыпалась колокольчиком, и в лазоревых ее глазах мелькнули так знакомые ему хитринки.
Он повел ее в подвал, в свою лабораторию, в которую не пускал никого уже лет пятьдесят, с тех пор, как обосновался здесь по протекции барона Рюстова, сына побратима своего Андрея Боголюбского. Ступени вели все глубже и глубже и, наконец, за массивной железной дверью взору Малки открылась комната, плотно заставленная столами, заваленными старинными манускриптами и всяческими хитрыми приспособлениями.
– Ночью на башню сходим. Я там, на звезды смотрю, – Задумчиво сказал монах.
– Судьбу что ли ищешь? – Опять засмеялась гостья, – Показывай, чего нашел?
Философский камень не надо, я его давно видела. Золото, что ты делаешь, уже у всех твоих врагов поперек горла стоит. Так что удиви меня побратим.
– А вот и удивлю, – Вдруг неожиданно даже для себя выпалил он, начав смешивать разные порошки. Руки сами знали, что делать и летали над столом, как бабочки.
– Удиви, удиви, – Растягивая слова и жонглируя тремя бронзовыми шарами, нараспев сказала Малка, внимательно следя за его руками.
– Удивлю, – Он продолжал смешивать порошки в высокой бронзовой ступке, приговаривая про себя, – Возьмем серы чуть, чуть. Сатанинское зелье. Разотрем в порошок потоньше. Теперь вот селитры добавим. Разотрем. Угольку сюда древесного…
– Ты что там колдуешь? Любомудр, – спросила Малка, внимательно глядя за ним. – Вот колдую. Привораживать тебя буду. А то смотри, я помолодел, да и ты не старишься…, – Он продолжал растирать смесь в ступке, – Ну вот и готово… – Он вынул пестик.
Не успел он закончить фразу, как Малка ловким движением руки подкинула шар в воздух и он, описав красивую дугу, попал точно в ступку.
Грохот, черный дым, красное пламя, рванувшееся вверх, запах горящей серы. То ли Перун ударил, то ли адское пламя из преисподней вырвалось. Хорошо хоть вековые метровые стены все это погасили внутри себя, в глубине колдовской башни. Микулица оторопело крутил оглохнувшей головой, пытаясь понять, что произошло. А Малка, как нашкодившая девчонка, радостно подпрыгивала, хлопая в ладоши.
– Вот и славно. Вот и здорово! А как лихо получилось!
– Она схватила ошалевшего монаха за руки и закружилась по его забитой всякой всячиной комнате, при этом, умудряясь ничего не свалить и не обрушить.
– Как же это она умеет? – Подумал он, – И что произошло?
– Ну, смотри, как порхнуло. А где шарик-то? Ищи монах. Ищи изобретатель.
– Какой шарик? – Приходя в себя, спросил Микулица.
– А тот, что в ступку упал. Шарик, шарик выходи, – Запела Малка, – Вот он! – Подняв голову, показала она в потолок, где в дубовой перекладине застрял ее бронзовый шарик.
– Так ты монах, Бертольд Шварц, новое оружие изобрел, – С подковыркой пропищала она, – Теперь из этих ступок можно твоим порошком по ворогам шариками порхать. А ежели ступку побольше сделать и шариков кучку напихать, это ж, сколько народу одним махом положить можно. Это не мне из лука по ним пулять.
– Знал я, что ты не просто так прискакала, бисова девка, – Удивленно пробасил Микулица, – Но такого не ожидал.
– Я! – Малка притворно округлила глаза, – Это я что ли порошочки терла, и в ступке мешала? Ты на меня не клевещи! Мне чужой славы не надо. Я глупая баба, руки дырявые токмо шарик из своих корявок выронила…. А ты сразу на меня. Причем тут я? Это все монах, чернокнижник. Любомудр великий. Алхимик, как вас сейчас величают. Все твои заслуги. Пойдем поснедаем, – Вдруг спокойным голосом закончила она.
– Пойдем. А то ты здесь еще чего натворишь, – Уже оправившись от первого шока, сказал хозяин.
Они поднялись из подвала, и пошли в главную залу замка, где уже трещал камин, и ломились столы от разносолов.
– Извини хозяин. Где у тебя тут можно перышки почистить? Я все ж таки дама.
– Эй, слуги, – Зычно крикнул монах, – Проводите баронессу в горницу, и подайте все, что попросит. Жду тебя в зале.
– Пять минут, – Бросила обычную свою фразу Малка, уверенно направляясь за слугой и на ходу подавая знак своим охранникам, как будто вышедшим из стены, следовать за собой.
– И Угрюмы ее не стареют, – Подумал Микулица.
Быстро обернувшись, Малка появилась в зале во всем блеске собственного великолепия и не проходящей молодости. В одном она не изменяла себе. В своем любимом цвете, в цвете весеннего леса. На ней было нежно-зеленое платье из бархата, с какими-то прозрачными вставками. Изумрудная змейка с золотыми разводами и горящими глазами охватывала ее рыжие волосы, распущенные по плечам. Такая же изумрудная змейка охватывала ее талию. Из-под подола платья выглядывали сафьяновые, темно-зеленые башмачки, с кокетливо загнутыми носами. На пальце мягко светилось колдовским светом голубое колечко Артемиды. Она вплыла в залу, как зеленое облако и направилась во главу стола, как бы подчеркивая, что это место положено ей по праву. Микулица встал и приветствовал ее низким поклоном.
– А седая прядь так и осталась с того страшного дня, – Отметил он про себя, – Милости просим, гостья дорогая. Не побрезгуйте скромными дарами нашей затерянной в глуши обители.
– Не прибедняйся, затворник. Знаем, знаем. Слухами земля полнится. Знаем, как поститесь вы в этой глуши, за чащобами Черного леса, да за болотами Проклятой топи. Да и сама вижу, что скоро совсем исхудаете здесь, – Продолжила она, подвигая себе блюдо с перепелами и, жестом, давая знак, налить себе старого бургундского.
– Может нашего рейнского отпробуешь? – Вежливо спросил монах, – Лично ручку к его рецепту приложил.
– Тогда уж мозельского. Оно у тебя лучше вышло, – В тон ему ответила Малка.
– Ну, расскажи, чего тебя ветер занес? И благодарить мне его или как?
– Или как…, – Отпивая из бокала, перебила его Малка, – Если конечно, то, что я сама тебе эту весть принесла, не скрасит саму весть.
– Это конечно радость большая тебя увидеть через столько лет, – Галантно приложился к ручке, – Но что за весть?
– Колдуна черного помнишь? Что у Раймона в замке судили?
– Как забыть. Но ты ведь не хочешь сказать, что он из твоих пут сбежал?
– Из моих пут не бегут, – Отрезала Малка, – Но вот выкормыши его голову поднимают. И принесла я тебе весть плохую. Совершенные совет собирают. Будем решать. Как нам быть? В сторонке стоять или как?
– Любишь ты туману навести, Лучезарная. Ты ж Солнечная Дева. Откуда у тебя такая тяга к туману?
– Я ноне Мария, а не Солнечная Дева, еще раз тебе напоминаю. Накличешь беду на нас старый дуралей.
– Да уж не старше некоторых.
– Ладно, я это любя. Ты что обиделся побратим? Брось. И туману тут никакого нет. Сама не знаю пошто сбор общий. Но полетим на Мальту к Раймону. Он там и сидит в золотом дворце своем. Там всех встретишь. Обо всем узнаешь. А то сидишь тут сиднем, как сыч в болотах, лет наверно сто.
– А мне тут тихо и спокойно. Не мешает никто. Графьям я золотишко подкидывал, они и не будоражили. Разбойничков чарами пужал, чтоб не шалили. Звезды смотрел. Думы думал. Чего-то изобретал. Книги пописывал. Чужие почитывал. Совсем все было хорошо. Но ты ведь пурга северная, суздальская. Дочь Велеса да Макоши-Судьбы. Любимая жрица Матери Природы. Ты ж все с ног на голову поставишь. Прискакала. Гром. Огонь. Дым. Серой воняет. Будто сам Вельзевул явился. Так нет. Это она в громе и молнии. Рыжая, красивая, молодая.
– А что? Не нравлюсь что ли?
– Ты хвостом не крути. Закончила тихую жизнь. Что прикажешь делать? Коня седлать, суммы собирать? Не в трубу же на метле вылетать будем. И так все кругом судачат, что я с нечистой силой знаюсь.
– Седлай коня. Повечеряем и с утра, помолясь, в путь-дорожку. Да не забудь меня ликерами бенедектинскими угостить. Страсть как люблю.
Утром затворник монах и посетившая его гостья, к удивлению обитателей затерянного замка и проживавших в этом глухом краю крестьян оседлали коней и в сопровождении баронессовых слуг выехали из ворот в сторону Черного бора.
Более всех удивился маршал, потому, как он себя помнил, монах не покидал замка даже для прогулок по лугу. Да и Черный бор не внушал доверия и желания прогуляться по „ему, даже в сопровождении такого эскорта, и самой обворожительной баронессы. Но как говориться «Чем черт не шутит, когда Бог спит».
– Когда вернетесь отец? – Спросил маршал.
– Да вы меня не ждите. Я может, с оказией к епископу заскочу в Вену, или к патриарху в Царьград…, тьфу ты черт в Константинополь, – К удивлению слышавших его сорвалось с языка у благочестивого отца, – Так что, не беспокойтесь, если вообще не вернусь. Маркграфу привет и поклон в пояс – за приют за ласку, – Он хлестнул коня.
Ворота со скрипом затворились за отъезжающими, и стражники с высоты стены еще долго видели, как вилась пыль за маленьким отрядом, удалявшимся по пыльной дороге.
– Ты посмотри, как баронесса-то в седле держится! Любому рыцарю фору даст. Не баба, а кентавр, – Восхитился один из стражей.
– Да и благоверный наш, если присмотреться, то же знает толк в верховой езде. А ведь с первого взгляда и не скажешь. Поп и поп, – Поддержал его второй, – Нет тут дело не чисто. Точно про него молва идет, что он Сатане душу продал. А это видать за его душой сатанинская девка прискакала.
Всадники скрылись в зелени леса, а на стене еще долго обсуждали: и чернокнижника, и его гостью, и их свиту, и пришли к мнению, что точно они от лукового все посланцы. Ну и хорошо, что он их прибрал к себе. Баба с возу кобыле легче.
Отъехавшим все это было не в диковинку и не в тягость. Пусть чешут языки. Они еще и не такое про себя слышали. Когда за спинами сомкнулись ветки передовых деревьев, отделявших опушку от тенистой дубравы, Малка повернулась к Микулице:
– Слушай побратим, „у их всех в черту, давай коней Угрюмам оставим, а сами к Раймону так перенесемся. Надоело в седле болтаться, да и лень, чес™о говоря. Летать-то не разучился? Или без метлы слабо? – Она опять залилась, так знакомым ему, смехом.
– Давай, – Серьезно ответил он, – Не разучился.
Поделиться книгой: