Помоги проекту - поделись книгой:
На этой экскурсии я видел еще одну каменку, которая отличалась от полюбившейся мне снежно белой «шапочкой». «Это, должны быть близкие виды, – подумал я. – То есть, как раз то, что мне нужно для дальнейших исследований по сравнительной этологии». Вернувшись после поездки в Фирюзу в Институт зоологии, я нашел в его библиотеке определитель птиц и установил, что моя новая любимица – это черная каменка, а похожая на нее, но с белой шапочкой – каменка плешанка.
Первые шаги
Именно материалы, полученные за последующие 10 лет интенсивного изучения образа жизни и поведения каменок, легли в основу книги, истории создания которой посвящена эта глава.
Понятно, что приступая к новому проекту такого рода, обычно приходится идти как бы «на ощупь». Но на этот раз все складывалось на редкость удачно. Я сразу же оказался в нужное время в нужном месте.
Первый полевой лагерь нашей экспедиции, который мы разбили несколько дней спустя, располагался в ландшафте, идеальном для обитания сразу нескольких видов каменок. Палатки были поставлены близ отлогого берега небольшой речушки Сикизяб, из которой мы брали воду для питья и готовки. Когда не было дождей (а их в этой местности в конце апреля практически не бывает), ее без труда можно было перейти вброд. Если идти от лагеря в сторону от реки, вы попадали в лабиринт коридоров, проделанных потоками воды, идущими с гор в период весеннего таяния снегов в альпийской зоне. Стенки этих «микроущелий», глубина которых обычно около 2–3 м, состояли из смеси сухой глины и камней всевозможных размеров. Здесь чуть ли не на каждом шагу попадались всевозможные пустоты, в которых каменки прячут свои гнезда. Кормятся они на выровненных, почти лишенных растительности склонах, прорезанных описанными каменистыми оврагами и постоянно прогреваемых солнцем. И хотя беспозвоночных, которые пригодны каменкам в пищу, здесь сравнительно немного, некоторые их виды (например, разнообразные муравьи и жуки чернотелки) достаточно многочисленны, чтобы прокормить популяции не только каменок, но и многих других местных насекомоядных птиц[45].
Во время первых же моих экскурсий в окрестностях лагеря выяснилось, что каменок здесь не два вида, которые встретились мне во время поездки в Фирюзу, а целых четыре. Причем распознать всех их с первого взгляда неопытному наблюдателю оказалось не столь уж просто. Трудности не возникали лишь в отношении одного вида – каменки плясуньи, которая по внешнему виду не имеет ничего общего с тремя другими. Ее оперение, как у самцов, так и у самок окрашено в теплые палевые тона, и лишь у самцов имеется тонкая черная полоска («уздечка»), идущая от угла клюва к глазу. У трех других видов окраска самцов представляет собой разные сочетания черного и белого.
О том, как выглядят самцы черной каменки и плешанки, я уже упоминал. Когда мне впервые удалось рассмотреть с близкого расстояния самца черношейной каменки, оказалось, что у него, в отличие от плешанки, не только шапочка, но и вся спина белая. Что касается самок, то у черной каменки они очень изменчивы по окраске, так что некоторые особи почти неотличимы от самцов. У двух других «черно-белых» каменок самки окрашены в тусклые серовато-бурые тона. Но вскоре оказалось, что различать самок плешанки и черношейной каменки гораздо проще не по окраске, а по голосу и по манере поведения.
На этот раз мне не удалось начать систематические наблюдения за поведением каменок, поскольку экспедиции предстояло двигаться дальше на восток и срок ее пребывания в долине реки Сикизяб оказался довольно коротким. На двух машинах ГАЗ-24 мы пересекли юг Туркмении и Узбекистана, остановились на некоторое время в столице Таджикистана, носившей тогда название Сталинабад (ныне Душанбе), и через перевал Анзоб (на высоте 3 372 м) продолжили путь на «крышу мира» – Памирское плато.
Во время остановок в той или иной точке, занимавших по несколько дней, я собирал данные по обитавшим здесь близким видам птиц и тем, которые мне были интересны в продолжение моих дальневосточных исследований. Так, на одной из стоянок в Туркмении я познакомился с местным видом сорокопутов – туркестанским жуланом и нашел с десяток гнезд этого вида. В старом парке на территории Зоологического института в Душанбе я вел систематические наблюдения за двумя видами воробьев, индийского и черногрудого, которые гнездились здесь на пирамидальных тополях огромной смешанной колонией. Пока экспедиция работала на Памире, мне удалось кое-что узнать еще об одном виде каменок – пустынной.
Все это время я не переставал размышлять о том, как увиденное мной на нашей первой стоянке в долине реки Сикизяб соотносится с бытовавшими теориями по поводу отношений между близкими видами в местах их совместного обитания. Об этом уже много было сказано в предыдущей главе, где речь шла о дальневосточных сорокопутах. Там я говорил о том, что моя первоначальная вера в важность неких механизмов, якобы выработанных в ходе сопряженной эволюции видов «для» устранения конкуренции и возможности гибридизации между видами уже тогда стала ослабевать.
Еще большие сомнения относительно справедливости этих взглядов возникли у меня при знакомстве с четырьмя совместно обитающими видами каменок. Дело в том, что полупустынный ландшафт, в котором они гнездятся, по запасам ресурсов питания близок к экстремальному. Я убедился в этом, когда пытался найти хоть какое-то существо, пригодное в качестве приманки при ловле каменок западней. Членистоногие (насекомые, пауки и скорпионы) значительную часть времени проводят здесь, прячась под камнями от палящих лучей солнца и во время ночных похолоданий. Можно было потратить целый час, бродя взад и вперед в местах, где каменки обычно кормятся, переворачивая камни и не встретив при этом ни одного живого существа.
Такое положение вещей заставляет каменок быть крайне неразборчивыми при поисках корма. В пищу идут и самые мелкие муравьи длиной в несколько миллиметров, и столь крупные создания, как, например, сольпуга, или фаланга. Однажды я видел, как черной каменке удалось справиться с крупной и, судя по происходившему, очень сильной ночной бабочкой бражником. Та несколько раз вырывалась из клюва каменки, но не могла улететь, поскольку крылья ее были повреждены уже при первом нападении пернатого хищника. Нападавший после четырех-шести попыток все же добил свою жертву и долго поедал ее, отклевывая по кусочку. Ловят каменки и мелких юных особей таких видов ящериц, как круглоголовки и агамы, с трудом заглатывая их целиком. Ближе к осени они кормятся также ягодами, вызревающими на кустарниках.
Те четыре вида каменок, о которых идет речь, даже если бы и «хотели», не могли бы разойтись по разным местообитаниям, как того требует гипотеза Д. Лэка, поскольку полупустыни предгорий Копетдага есть, по сути дела, пространство, существенно единообразное по своим экологическим характеристикам. Нельзя отрицать того, что у разных видов существуют некоторые предпочтения к тем или иным фрагментам ландшафта. Например, плясуньи держатся в участках более плоских, где они гнездятся в норах грызунов, вырытых в относительно мягком грунте. Черные каменки относятся к числу наиболее рьяных петрофилов[46], то есть выбирают для гнездования места с максимально расчлененным скальным рельефом. Предпочтения черношейной каменки можно расценить как нечто среднее между теми, которые свойственны двум названным видам. Что касается плешанки, то эти каменки являют собой типичных оппортунистов, которым все равно, где гнездиться, лишь бы там были пустоты, пригодные для укрытия гнезд.
Наверное, думал я, смягчению конкуренции из-за ресурсов может способствовать межвидовая территориальность, о чем я рассказывал в первой главе, когда речь шла о зуйках и сорокопутах. Но, как мне уже удалось увидеть на первых порах, кормовые участки пар разных видов каменок зачастую широко перекрываются. Но насколько этот механизм эффективен, предстояло выяснить в дальнейшем, когда появится возможность заняться этим вопросом вплотную.
Выбор модельного вида
На следующий год мне не удалось продолжить изучение каменок, поскольку я должен был в качестве орнитолога принять участие во второй длительной экспедиции нашей лаборатории. На этот раз главным районом ее работы были полупустыни Казахстана, то есть места, мало пригодные для гнездования уже знакомых мне видов каменок, за исключением плясуньи, которая в то время меня не слишком интересовала[47]. Предгорий Копетдага наши три машины достигли лишь в середине лета, когда гнездовой сезон трех других видов уже подходил к концу, так что серьезную работу по изучению социального и сигнального поведения черной, черношейной каменок и плешанки начинать не имело смысла. За время этой экспедиции, пока мои коллеги изучали тушканчиков в Зайсанской котловине (восточный Казахстан), я продолжил накапливать материал по сорокопутам и собрал очень интересные сведения по взаимоотношениям и гибридизации двух местных видов – жуланов европейского и туркестанского (глава 6). Эти данные впоследствии составили важную часть тех нескольких моих книг, где я обобщил все, что известно о гибридизации у птиц и о видах семейства Сорокопутовых[48].
Вплотную заняться каменками мне удалось весной следующего, 1968 года. Нетрудно догадаться, что местом работы я избрал место, уже известное мне по первой поездке в Туркмению, именно, долину реки Сикизяб. Со мной поехали сотрудник нашей лаборатории А. Д. Базыкин и А. П. Крюков, бывший в то время студентом Новосибирского университета.
В Ашхабад мы прилетели уже в первых числах марта. Дальше нам следовало доехать на автобусе до поселка Геок-Тепе, а оттуда двигаться пешком по маршруту длиной немногим более десяти километров. Зная об этом, мы решили не увеличивать без надобности вес и без того нелегких рюкзаков, под клапанами которых были закреплены тяжеленные ватные спальные мешки (других тогда не было и в помине). Решено было покупать продукты прямо на месте. Об этом пришлось вскоре сильно пожалеть. Подходя к кишлаку, который располагался у нас на пути, в двух-трех километрах от цели маршрута, мы прочли на поржавевшей жестяной табличке, прибитой к столбику: «Колхоз Путленизм» (путь ленинизма). Стоило лишь зайти в магазин кишлака и окинуть взглядом его продуктовую полку, чтобы понять, к каким результатам привело движения по этому пути за 50 лет советской власти. Нам сразу же пришлось с горечью убедится в том, насколько легкомысленным шагом был отказ от закупки продуктов в Ашхабаде.
На этот раз мы не стали ставить палатки в том привычном для нас месте, где лагерь экспедиции был разбит два года назад. Здесь, на голом берегу речки, открытом для палящего туркменского солнца, даже ранней весной в дневные часы может быть чересчур жарко. Поэтому было решено обосноваться на противоположном берегу, в обширной плантации персиковых деревьев, подходившей вплотную к руслу. Итак, тень и вода были в избытке, чего, к сожалению, нельзя было сказать о продуктах. Несколько дней нам пришлось питаться почти исключительно манной кашей с луком и подсолнечным маслом. Не выдер жав такой диеты, мы отправились в поселок и купили у хозяина одной из хижин ногу верблюда. Но нас вновь ожидало разочарование: мясо оказалось на редкость жестким и почти несъедобным. Базыкин несколько раз ходил в горы на охоту, но каждый раз возвращался с пустыми руками.
Однажды нам неслыханно повезло. Это было 21 марта, когда, возвращаясь с экскурсии, мы проходили через кишлак. Из одной хижины, завидев нас, вышли ее хозяева и стали настойчиво уговаривать зайти к ним. Оказалось, что эта дата – день весеннего равноденствия, который в Туркмении знаменует начало древнего праздника Новруз байрам. Нас троих усадили на ковер и поставили на расстеленную посреди него скатерть огромный казан с пловом. Мы настолько соскучились по полноценной пище, что, казалось, быстро уничтожим все его содержимое. Впрочем, не тут-то было. Когда спустя полчаса появились еще двое гостей, удовлетворение от еды было почти полное. Хозяйка унесла казан, чтобы в честь прихода новых посетителей заменить его новым, столь же внушительных размеров. В момент исчезновения первого я успел заметить, насколько ничтожной была съеденная нами троими порция по сравнению с первоначальным количеством блюда. Оставалось только пожалеть, что хоть немного этой необыкновенно вкусной еды нельзя было забрать с собой в лагерь.
В нескольких точках вокруг лагеря я провел глазомерную съемку местности и во время вылазок туда наносил на план размещение гнездовых территорий пар разных видов друг относительно друга. Как я и предполагал изначально, участки, принадлежавшие черным каменкам, черношейным и плешанкам, чередовались, в общем, случайным образом. Правда, кое-где по две-три территории пар одного и того же вида примыкали друг к другу. Но никаких очевидных различий в предпочтениях разных видов к каким-то особым, специфическим фрагментам ландшафта выявить не удавалось. Только пары плясуний придерживались наиболее плоских понижений рельефа, где в основном собирали корм и особи всех трех прочих видов.
Такие экскурсии я чередовал с длительными, по несколько часов, наблюдениями за поведением членов брачных пар. Первая половина марта – период массовой постройки гнезд у всех видов местных каменок. Для этих пернатых вообще характерно то, что устройством гнезда заняты одни только самки. Самцы не принимают ни малейшего участия в сооружении колыбели для будущего потомства. Они следят за порядком на своих участках и экстренно реагируют на появление здесь незваных гостей – будь то особи своего или прочих видов птиц, и не только каменок. Такие визиты со стороны неизменно заканчиваются изгнанием пришельцев. Самцы активно поют с рассвета до заката и регулярно проделывают демонстрационные полеты над принадлежащими им угодьями.
Я тщательно фиксировал в дневнике мельчайшие особенности этих эффектных воздушных эволюций, постепенно отмечая все новые и новые детали различий в их исполнении самцами разных видов. Пытался снимать происходящее кинокамерой «Красногорск», но она была столь тяжелой, неповоротливой в работе и склонной к постоянным отказам, что в конечном итоге из сделанных съемок практически ничего извлечь не удалось. Не было у меня и магнитофона, так что особенности вокализации разных видов приходилось фиксировать звукоподражательно.
Между тем, различия в акустических сигналах подчас позволяли распознать самцов разных видов более надежно, чем особенности их окраски. Среди примерно десятка самцов плешанок, чьи участки были закартированы, один отличался от всех прочих белой спиной и в этом отношении был чрезвычайно сходен с самцом черношейной каменки. То, что это все-таки плешанка, подсказали мне звуки песни этой особи, идентичной песням всех прочих типичных плешанок. Она включает в себя, помимо мелодичных нот, стаккато, удивительно напоминающее стук пишущей машинки. Ничего подобного не бывает в вокализации черношейных каменок. Только спустя шесть лет мне удалось выяснить причину необычной окраски этого самца. Работая в 1974 г. в совсем другом месте, на полуострове Мангышлак в восточном Прикаспии, я смог установить, что такие «белоспинные плешанки» – это один из наиболее часто встречающихся вариантов гибридов между плешанкой и испанской каменкой, у самцов которой оперение спины белое.
Мне посчастливилось присутствовать при нескольких эпизодах стычек между самцами каждого данного вида на границах их территорий и пронаблюдать отдельные кратковременные контакты между членами брачных пар. К концу второй недели, когда настало время возвращаться домой, я, оценивая сделанное, полагал, что уже знаю почти все, что мне нужно, об этих четырех видах каменок. Насколько далек я был тогда от реальности, мне стало понятно только через три года, после очередной экспедиции на юг Узбекистана в 1971 г. Но об этом речь пойдет ниже.
Я совершенно не отдавал себе отчета в том, насколько опрометчива моя уверенность, что полученного материала вполне достаточно для полноценного сравнительного анализа поведения изученных видов. Но все же, решил еще кое-что уточнить и с этой целью вновь посетил долину реки Сикизяб в марте следующего, 1969 года. Весна на этот раз выдалась на редкость неблагоприятной для полевых исследований. Утром в день приезда стоял густой туман и моросил дождь. Ставить палатки при такой погоде очень не хотелось, так что все трое участников экспедиции сошлись на том, что имеет смысл подыскать более надежное убежище.
И правильно сделали, поскольку и в следующие 17 дней солнце появлялось нечасто, только после полудня, и к тому же светило неуверенно сквозь тонкий слой облаков. Мы нашли брошеный коровник – саманную постройку длиной около 20 метров с зияющими оконными проемами. Внутри были перегородки между стойлами, оставлявшие свободным продольный проход посредине. Мы устроились в среднем «отделении», кое-как закрыв окна кусками фанеры и картона, а одно затянув полиэтиленом. Не слишком комфортно, но лучше, чем под дождем. Готовили на костре прямо в помещении, используя в качестве топлива доски, которые отрывали от перегородок в дальних отделениях коровника. Как-то раз около нашего жилища появился пожилой туркмен. Он долго печально ососматривал коровник, а потом сказал: «Сначала петух был, потом свинья, потом совсем бросили». Еще одна черточка из жизни колхоза «Путленизм».
Каменка плясунья.
Каменка плясунья.
Неоценимым достоинством этого нашего убежища оказалось то, что прямо метрах в пятнадцати от его входа пара плясуний облюбовала нору для устройства гнезда. Так что в плохую погоду, когда не имело смысла совершать экскурсии в окрестностях, мы с Алексеем Крюковым могли, оставаясь в укрытии, наблюдать по несколько часов за поведением самца и самки при их взаимодействиях друг с другом.
Наша спутница, Нина Шамильевна Булатова, сделала препараты хромосом всех четырех местных видов каменок и, вдобавок, целого ряда других видов птиц для пополнения сведений по цитогенетике пернатых, весьма скудных в то время в мировой литературе[49].
После этого, укрепившись в мысли, что туркменским каменкам уделено достаточно времени, я решил расширить спектр объектов исследования и познакомиться с поведением прочих видов этого рода, обитающими в других регионах территории бывшего Советского Союза. Поездка в Копетдаг закончилась 18 марта, так что оставалось время обследовать какой-либо район обитания каменок, куда весна приходит позже, чем в Туркмению. Выбор пал на южный Алтай, который, как я выяснил из литературы, входит в весьма обширную область распространения пустынной каменки. Я уже упоминал, что видел этих птиц на Памирском плато, откуда ареал вида тянется на запад до северной Африки. Чуйская степь, куда мне следовало попасть на этот раз, находится между этими двумя регионами.
Наш отряд, состоявший из трех человек (Елена Юрьевна Иваницкая, Ефим Михайлович Анбиндер и я) 1 мая погрузился в Новосибирске в поезд, конечным пунктом следования которого был город Бийск. Эта часть пути на юг заняла у нас немногим более десяти часов. Отсюда до места назначения оставалось свыше 500 км (530, если быть точным). Нам предстояло ехать на юг по знаменитому Чуйскому тракту (помните, «Есть по Чуйскому тракту дорога…»), который тянется до границы с Монголией и уходит дальше в эту страну.
Бийск стоит на реке Бия, по имени которой город и получил свое название. Здесь 2 мая погода стояла еще зимняя, и только спаривание парочки воробьев, замеченной мной по пути к автовокзалу, знаменовало собой намек на скорый приход весны. Доехать до поселка Кош-Агач, куда лежал наш путь, можно было только на автобусе. Когда мы грузились в сильно потрепанный ПАЗик, нам было сказано, что сегодня мы до места не доберемся. Дорога дальняя, и придется переночевать примерно на полпути. Это был неприятный сюрприз. К тому же настроение не улучшалось от того, что шел снег и было очень холодно.
Чуйский тракт проложен между горными хребтами, идущими в основном в меридиональном направлении, по долине реки Катунь, а на последнем отрезке длиной около 240 км – вдоль ее притока Чуи. Катунь – многоводная горная река, которая питается от таяния 800 ледников общей площадью более 600 тыс. км2. При слиянии с Бией немногим западнее Бийска, Катунь дает начало могучей сибирской реке Обь.
Первые 90 км, до Горно-Алтайска, дорога идет чуть ли не вплотную к берегу Катуни, так что мы могли почти все время видеть реку справа от себя[50]. А слева в окна автобуса был виден вдали заснеженный гребень гигантского хребта Иолго, позже – Куминского хребта, возвышающегося уже гораздо ближе к трассе. Склоны гор у подножий покрыты лесом из лиственницы. Вскоре автобус миновал мост через Катунь, и она осталась далеко слева.
Мы проехали еще 130 км, и начался медленный подъем на Семинский перевал, пересекающий одноименный хребет в его наиболее низкой части, на высоте 1 717 м. Здесь характер растительности изменился: лиственница сменилась кедром. Прекрасные могучие деревья с густыми округлыми кронами стояли иногда поодиночке, но чаще образовывали плотные рощи разной величины. Сначала автобус с натугой полз вверх на протяжении почти 10 км, а затем более бодро двинулся на спуск по серпантину почти такой же длины.
Примерно через 70 км тряской дороги, которой, казалось, не будет конца, автобус остановился около гостиницы в поселке Онгудай, мы проехали 288 км, оставалось еще 242. Выехали рано утром, когда, как и накануне, шел густой снег, и, миновав около 70 км, остановились на смотровой площадке, откуда открывался вид на место впадения в Катунь ее притока Чуи. Зрелище и в самом деле было впечатляющим. После слияния двух рек они, как будто бы, пытались еще некоторое время сохранить свою самостоятельность. По левую сторону русла текла желтая вода Чуи, а по правую – зеленовато-голубая Катуни.
После этой короткой остановки дорога, которая ранее шла в южном направлении, отклонилась к юго-юго-востоку. Теперь мы ехали по днищу долины Чуи, то и дело оказываясь очень близко к ее руслу. Проехали поселок Акташ, после чего начался спуск в Курайскую котловину, лежащую на высоте около 1 700 м над уровнем моря. Окрестности вокруг постепенно приобретали облик предгорной полупустыни, чем-то похожей на хорошо уже знакомые мне ландшафты подножий Копетдага. Слева были видны заснеженные цепи Курайского хребта, далее впереди справа – Северо-Чуйского.
Миновав западные отроги этой горной цепи, мы оказались, наконец, совсем близко к цели, в Чуйской котловине, еще более пустынного облика, чем Курайская. Часам к пяти вечера увидели перед собой мост через Чую, за которым начинался поселок Кош-Агач. Но там нам делать было нечего, так что мы со своими туго набитыми рюкзаками высадились, не доезжая до моста метров 50, поскольку прямо около дороги увидели метеостанцию и быстро сообразили, что именно здесь сможем найти себе пристанище.
На следующий день я отправился на осмотр окрестностей ранним утром. Немного потеплело. Передо мной расстилалась равнина с каменистым грунтом, лишенным какой-либо растительности. Лишь вдали виднелась роща голых еще деревьев – тополей, как я выяснил позже. Там и тут возвышались конусовидные каменные останцы высотой примерно до 3 м, с одной или с несколькими вершинками. Они выглядели желтыми, бледно-оранжевыми или красноватыми. Взглянув под ноги, я понял, в чем дело. Плоская галька была покрыта местами корочкой лишайников именно этих цветов. Камни выглядели очень живописно, и я взял одну каменную пластинку с собой на память об этих местах.
Пройдя всего лишь несколько десятков метров, я увидел самца пустынной каменки. Он пел, сидя на макушке одного из останцов. Вскоре тут же появилась и самка. Я порадовался тому, что прекрасный объект для наблюдений оказался буквально «в шаговой доступности». Пошел назад к метеостанции и дальше, в сторону реки. До нее было примерно 15 минут ходу.
Река была покрыта льдом, который, судя по всему, не собирался таять. Я спустился по склону до обрыва первой террасы и пошел вдоль него. Пройдя всего несколько шагов, увидел пустынных каменок. Здесь тоже была парочка, явно занявшая гнездовую территорию. А чуть ниже – две плясуньи крутились возле отверстия норы, которую, как позже выяснилось, они выбрали в качестве убежища для гнезда. Когда я вернулся на базу, на крыше дома пел самец обыкновенной каменки. Не оставалось сомнений в том, что место для работы выбрано оптимальным образом.
В последующие несколько дней все больше становилось и пустынных и обыкновенных каменок. Но я сосредоточился на наблюдениях за поведением двух пар первого вида, которые обосновались наиболее близко к метеостанции. Все было бы хорошо, если бы не ледяной ветер, внезапно начинавший дуть даже в солнечные дни и пронизывающий насквозь ватную телогрейку и шерстяной свитер. Лишь такая экипировка вкупе с зимней шапкой ушанкой позволяла высидеть на одном месте, напряженно глядя в бинокль, по два-три часа. Чтобы сделать зарисовку в дневнике, приходилось снимать перчатки, и сразу же быстро натягивать их снова
Сильные похолодания случались примерно раз в три дня. Дальние цепи гор из голубых становились белыми от выпавшего снега, а лужи по утрам покрывались тонким слоем льда. В такие дни маскированные трясогузки[51], державшиеся в русле реки пролетными стаями, выглядели подавленными. Но того же нельзя было сказать о каменках, более привычных, по-видимому, к подобным капризам местной погоды.
Так, 10 мая мне посчастливилось пронаблюдать весь процесс формирования брачной пары обыкновенных каменок, а спустя неделю самка уже приступила к постройке гнезда. На следующий день тем же была занята самка пустынной каменки. Кстати сказать, на первых порах у меня возникли проблемы с распознаванием самок этих двух видов. Они практически неразличимы по окраске. Но я очень быстро понял, что птиц можно легко распознавать по мелким деталям поведения. Самка обыкновенной каменки, сидит ли она или перемещается в поисках пропитания, все время мерно покачивает хвостом. У самок второго вида движения хвоста гораздо более лихорадочные, как у трясогузок, и при каждом его опускании рулевые перья слегка разворачиваются, так что хвост в этот момент становится чуть более широким.
Первичный материал. Пустынная каменка.
Пустынная каменка
Обыкновенная каменка
К моменту завершения работы я нанес на план гнездовые участки нескольких известных мне пар трех видов каменок, облюбовавших первую террасу реки и участок пологого склона ниже ее. Картина оказалась такой же, как та, что удалось выявить в Копетдаге. То есть, в совершенно однотипном местообитании территории, принадлежащие парам разных видов, чередовались более или менее случайным образом. Вот как это выглядело на этот раз: гнездо плясуньи; через 20 шагов – центр активности самца обыкновенной каменки; плюс 125 шагов – его гнездо; плюс 135 шагов – гнездо пустынной каменки; плюс 56 шагов – гнездо другой пары обыкновенных каменок; плюс 125 шагов – участок плясуньи.
Полученные в этой поездке сведения о поведении еще двух новых для меня видов наводили на тревожную мысль о том, насколько непростую задачу предстоит мне решать в дальнейшем, в попытках строгого аналитического сравнения сигнального поведения разных видов каменок. С одной стороны, в их повадках было, несомненно, немало общих черт. В полевом дневнике, наряду с бесстрастным описанием увиденного, то и дело появлялись заметки следующего характера: «звук напоминает фрагмент песни плешанки» (о пустынной каменке); «эти акции сходны с отмеченными у пустынной каменки» (о каменке обыкновенной), и т. д. В то же время, многие особенности поведения видов при сопоставлении их друг с другом выглядели кардинально различными.
В качестве примера приведу описания рекламных полетов самцов плясуньи и пустынной каменки. У первого вида он выглядит так. Развернув веером роскошный черно-белый хвост и торопливо работая приспущенными крыльями, которые совершают взмахи очень малой амплитуды, самец медленно, словно с натугой, поднимается под углом кверху, на высоту не более двух-трех метров над землей. Затем он на несколько секунд повисает в одной точке, удерживаясь на месте столь же быстрым биением крыльев, после чего устремляется к земле, планируя, либо в крутом пике. Именно за этот полет плясунья и получила свое народное название.
А вот как выглядит рекламный полет самца пустынной каменки. Мерно взмахивая крыльями, птица быстро набирает высоту. Достигнув верхней точки (метров 15–20 над землей), она поворачивается в горизонтальной плоскости то в одну, то в другую сторону, внезапно резко взмывает вверх, на мгновение повисает на одном месте и сразу же, слегка развернув рулевые, пикирует вниз. Вся эта последовательность действий (повороты, подъем, пике) тут же повторяется вновь, и так раз за разом – до момента посадки самца на его постоянный песенный пост. Эти дивертисменты, выполняемые самцами плясуньи и пустынной каменки, имеют очень мало общего как между собой, так и с рекламным полетом черных каменок, о котором было сказано в начале главы.
Каменка плясунья
Совершенно различно у этих трех видов каменок и звуковое сопровождение таких воздушных демонстраций. У плясуньи это громкая продолжительная песня, в которой без перерыва следуют друг за другом самые разнообразные звуки. Среди них нетрудно узнать имитации голосов самых разных видов птиц и даже млекопитающих (в частности, сурков), а также такие, которые самец издает в иных ситуациях, например, когда окрикивает хищника, посягающего на принадлежащее ему гнездо. Заканчивается песня серией лихих звонких посвистов. Самец пустынной каменки, летая высоко над своим участком, непрерывно повторяет однообразные мелодичные ноты своей коротенькой песни, а когда устремляется в пике, слышна глухая трескучая трелька совершенно иного звучания. Песня самца черной каменки, уже описанная мной на предыдущих страницах, по степени разнообразия звуков отчасти сходна с песней плясуньи, но различия в частных деталях этих вокальных конструкций казались мне, на первый взгляд, весьма существенными.
Конечная задача любых сравнительных исследований в биологии состоит в том, чтобы выяснить генеалогические отношения между видами, послужившими объектом изучения. Или, другими словами, установить степень родства каждого с каждым. На этой основе строится так называемое филогенетическое древо. Делаются предположения о том, какой из видов может быть более древним, «пра-пра-дедушкой» всех прочих, а какие в ходе эволюции произошли от него и его «сыновей» и «внуков» в том или ином порядке. Они размещаются на схеме филогенетического древа на его ветвях, ближе к основанию ветви или на ее конце (наиболее молодые виды).
При этом считается, что мерой родства между видами служит степень их сходства по сумме признаков. Таким образом, в начале исследования необходимо составить каталог таких признаков для каждого вида, а затем сопоставлять эти каталоги друг с другом, помечая признаки, общие для видов, скажем, значком «+», а отсутствие того или иного признака у данного вида – прочерком.
Наиболее трудный вопрос состоит в том, что именно считать «признаком», несущим информацию о родстве. Например, рекламные полеты свойственны всем видам каменок, в отличие, скажем, от воробьев, у которых они отсутствуют у всех видов. Но эти полеты характерны не только для каменок (род
Теперь представьте себе мою растерянность в попытках мысленно восстановить степень сходства между уже известными мне шестью видами каменок. Чем больше я узнавал о них, тем многочисленнее становились наборы «признаков» для каждого. Между тем, как выяснилось в дальнейшем, сумма моих знаний даже об этих видах была весьма далекой от желаемого. А ведь мне предстояло еще познакомиться с несколькими видами, о которых пока что не было известно ровным счетом ничего. Поэтому я решил первым делом узнать хоть немного и об этих видах.
По вечерам, намерзшись на ветру, хотелось согреться и расслабиться. У нас с собой был спирт, но в какой-то момент захотелось чего-то более непривычного. Тогда я придумал рецепт смеси, получивший у нас название «коктейль по-чуйски». Наливаете в чашку сгущенное молоко, высыпаете туда порошок какао и добавляете спирт. В зависимости от соотношения в количествах сгущенки и спирта консистенция может быть разной. Смесь вы или пьете, как густой йогурт, или едите чайной ложкой.
Е. М. Анбиндеру срочно понадобилось по делам в Академгородок, и мы с Леной Иваницкой остались вдвоем. Когда пришла пора возвращаться, мы решили не трястись два дня на автобусе, а остановить машину и ехать в Бийск на ней. По Чуйскому тракту регулярно ходили мощные фуры, с надписью большими белыми буквами «ТрансАвто» на темно-серых тентах. Они осуществляли постоянный товарообмен с Монголией. Водитель такой машины охотно согласился взять нас. Напомню, что проехать предстояло 530 километров за один раз. Примерно на полпути мужчина вдруг решил остаться ночевать у своих знакомых. Мы отдали ему деньги, оставив себе как раз такую сумму, которую следовало заплатить за билет до Новосибирска.
Уже наступил вечер, а до пункта назначения было еще очень далеко. Мы поймали еще один грузовик, предложив водителю в качестве оплаты остававшуюся у нас бутылку спирта. В Бийск приехали за полночь. Я завалился на лавку в вокзальном помещении и заснул так крепко, что Лена не могла меня разбудить, когда к платформе подали поезд. Ей в этом помогал кто-то из незнакомых нам пассажиров мужского пола. Он долго тряс меня изо всех сил, пока я не проснулся.
Но на этом злоключения не кончились. Где-то на полпути выяснилось, что мы ошиблись и чего-то не доплатили. Снова оказались с вещами на платформе.
А платить-то было уже нечем. Я сказал Лене: «Сейчас я достану деньги. Видишь, там ходит влюбленная парочка. Я попрошу у парня, и он не сможет мне отказать в присутствии своей возлюбленной». Так оно и вышло, и следующим поездом мы прибыли утром в Новосибирск.
Как-то к нам в Академгородок приехала на несколько дней группа орнитологов из Казахстана. Во время беседы «за чашкой чая» речь зашла о каменках. Оказалось, что один из гостей, Олег Вильевич Митропольский, столь же увлечен этими птицами, как и я. Правда, его интересы лежали в сфере их систематики, а не поведения, чем занимался я. Впрочем, из предыдущих абзацев нетрудно видеть, что эти две темы связаны между собой теснейшим образом, и я в дальнейшем не избежал соблазна заняться вплотную некоторыми нерешенными тогда вопросами систематики каменок (об этом будет подробно рассказано в главе 5).
Олег спросил меня, знаком ли я с птицей под названием златогузая каменка. Ответ, разумеется, мог быть только отрицательным. «Тебе обязательно надо, – воскликнул Олег, – посетить окрестности поселка Джульфа, в Нахичеванской АССР». Он продолжал: «В Союзе они обитают еще и в высокогорьях Памира, но туда добраться гораздо труднее. А в Нахичевани ты найдешь, кроме того, еще испанскую каменку и черношейную». Итак, появилась перспектива узнать кое-что еще о двух видах, совершенно новых для меня, а заодно – пополнить сведения о черношейной каменке.
Сказано – сделано. В последних числах марта 1970 года самолет доставил наш полевой отряд из Новосибирска в Баку. Отсюда предстояло проехать на запад по железной дороге, идущей вдоль юго-западной границы тогдашнего СССР до станции Джульфа в Нахичеванской автономной республике. Это был в те годы анклав Азербайджанской ССР внутри территории Армянской ССР с населением смешанного состава. Последнее обстоятельство казалось странным – взаимная неприязнь, чтобы не сказать больше, между азербайджанцами и армянами всегда была притчей во языцех.
В состав отряда входили четыре человека: Нина Булатова, моя вторая жена Людмила Сергеевна Шилова, с которой мы только недавно поженились, сотрудник нашей лаборатории ихтиолог Юрий Иванов и я. Оказавшись в Джульфе, мы, не мешкая, направились к местной противочумной станции. В те годы такие организации неизменно давали приют зоологическим экспедициям. Начальник станции встретил нас более чем радушно. Было ясно, что неизгладимое впечатление на этого нестарого восточного мужчину произвело появление во дворе станции, иссушенном палящим солнцем, а потому голом и неприглядном, двух молодых шатенок. Нам тут же было предложено ближе к вечеру осмотреть окрестности, объехав их на ГАЗике, стоявшем тут же во дворе.
Эта поездка закончилась не столь благополучно, как хотелось. Нас привезли на берег ручья, который по первому взгляду говорил о том, что это «традиционное место отдыха трудящихся». Водитель машины быстро расстелил ковер, и все мы, за исключением него, расселись вокруг. На ковре появились две бутылки с прозрачной жидкостью. Оказалось, что содержимым одной была водка, а другой – слабо разведенный спирт. Насколько помню, серьезной закуски не было. Поскольку водителя к столу не звали, я сразу понял, насколько трудную задачу мне предстоит выполнить. Я прикинул, что если женщины откажутся пить (как оно и случилось), то литр крепких напитков придется распределить между тремя лицами мужского пола. Но я не учел потенциальных возможностей Иванова, теоретически посчитав его равным себе и начальнику заставы, в чьей готовности опустошить сосуды, судя по всему его поведению, сомневаться не приходилось.
Несмотря на то, что было уже около семи часов вечера, уровень температуры воздуха я прикидочно оценил примерно в 30° по Цельсию. Соответственно, и напитки трудно было назвать охлажденными. К моему негодованию, Юрий очень быстро вышел из игры – после трех-четырех рюмок у него началась истерика. Но я сдаваться не мог – это значило бы потерять достоинство в глазах хозяина мероприятия. Мы с ним допили все до конца. На этом «осмотр окрестностей» завершился, и все мы вернулись на стацию.
Но этим дело не кончилось. Хозяин пригласил нас троих (Юрий давно уже «выпал в осадок») осмотреть станцию изнутри. Он привел нас в плохо освещенную комнату, в которой стояли длинный голый стол и несколько стульев по обе его стороны. Когда мы сели, вновь появился водитель ГАЗика, которому было сказано: «Ахмед, смотайся в магазин и привези две бутылки нашего азербайджанского коньяка, чтобы угостить дорогих гостей». Я ужаснулся, но понял, что придется стоять до конца.
Вопреки тому обстоятельству, что закуской служили только конфеты карамель, первая бутылка была выпита без особого напряжения. Можно сказать, что этот этап испытания я преодолел даже как-то незаметно для себя. Наверное, коньяк действительно был неплох, да и менее теплым, чем предыдущее спиртное. Пили мы вдвоем, оставалась еще одна бутылка, так что приходилось как-то поддерживать разговор. Единственная тема, которая показалась мне интересной для хозяина – это отношения между двумя народами, населяющими его страну. Не помню точно, в каком русле шла беседа, но я был уверен, что все делаю правильно.
В общем, уже за полночь мы с начальником станции разошлись, вполне довольные друг другом. Что же касается моих спутниц, которые высидели почти до конца, то они наутро почему-то были не в духе, и в ответ на мои попытки заговорить с ними упорно молчали.
Позже мы попросили отвезти нас в такое место, где мы могли бы разбить полевой лагерь. Машина шла по шоссе, пролегающему в долине реки Аракс, по которой проходил тогда западный сектор границы СССР с Ираном и Турцией. Река оставалась далеко слева, а по правому борту долины стеной громоздились крутые каменистые обрывы из горной породы красноватого цвета. Изредка можно было видеть, что в этой сплошной, в общем, стене появляется узкая брешь. Я решил, что эти разрывы должны быть входами в узкие ущелья, идущими вглубь подгорной гряды, и что именно в таком месте следует устраивать лагерь. Мы миновали небольшую деревню под названием Аза, а километра через три от нее я заметил более широкий проход между чинками[52], где, как казалось, и следовало искать то, что нам нужно. К тому же от шоссе до входа в этот проем было совсем недалеко, каких-нибудь метров сто. Замечу, что именно эта особенность расположения выбранного мной места, показавшаяся его достоинством, в дальнейшем сыграла с нами злую шутку.
Когда мы перетащили рюкзаки и палатки поближе, выяснилось, что путь к цели нам преграждает арык. Это порадовало нас – значит, водой мы обеспечены. Миновав эту искусственную протоку вброд, мы оказались в действительно шикарном месте. Это была ровная площадка как раз такой ширины, которая требовалась, чтобы свободно разместить на ней четыре одноместные палатки. Справа стояла высокая скальная стенка, дававшая тень значительную часть дня, а слева склон холма был пониже и достаточно пологим для того, чтобы подниматься по нему на высокое плато, уходящее в сторону от долины Аракса. По просторам этого нагорья нам предстояло экскурсировать в дальнейшем.
Поделиться книгой: