На неведомых тропинках. Сквозь чащу

А она рассмеялась, обхватила себя руками и вдруг закружилась.

"Последний раз, когда карка танцевала, убили Трифона Седого и Нинею", — так сказал бессмертник, смерть которого была на моих руках. Человек ли я? Не думаю. Это давно уже просто значимое слово.

"Прольется кровь демона" — предрек он, и оказался прав.

И вот карка танцевала снова, а в цитадели, был лишь один демон.

Я подхватила простыню и, бросилась дальше по коридору. В голове была одна четка мысль, противная, но совсем не неожиданная, он не посмеет сдохнуть, пока… пока… А пока что? Не знаю, но я точно не готова видеть его труп, даже несмотря на то, что минутой ранее меня рвало от воспоминаний. Мне был противен не он, а я сама.

Удерживая на груди окровавленную простыню, я почти бежала. Всего несколько шагов, которые нечисть могла бы преодолеть мгновенно, и на которые человек потратил десяток секунд.

Мне вспоминалась Прекрасная, вспомнился зеркальный клинок. В прошлый раз в убийцы Кирилла прочили меня, как члена семьи, потому что демона может убить только такой. А в этот? Алиса в filii de terra, значит опять все на хрупкие плечи той, кого зовут игрушкой? Я завернула за угол, подбежала, к двери, понимая, что почти смеюсь. От страха, потому что тогда Кирилл тоже играл в семью, потому что человека всегда можно заставить, надо только придумать правильную мотивацию. За нее вполне сойдут когти у горла, и даже не обязательно моего. Здесь уже слишком много тех, кто мне не безразличен, слишком много корней, слишком много того, что дорого. Наверное, уже пора признать это.

Я подняла руку, чтобы постучать в дверь к которой так стремилась и отбросить уже притворство. Подняла и едва не закричала именно, ладонь свело от боли, от воткнутого в нее раскаленного гвоздя. Свело до плеча. Невидимый металл поворачивался под кожей, проникая все глубже и глубже.

— Нет, — захрипела я, — Нет, не сейчас, когда я почти…

Пальцы скрючились, словно кто-то ухватил за сухожилия и потянул, ногти поскребли по двери, в которую я так и не постучала, обычные человеческие ногти. Тот, к кому я шла, мог давно спать, мог уйти из цитадели, мог весело проводить вечер с одной из служанок, много чего мог. Но в глубине души, я верила, что он там, сидит на кровати, или читает одну из бесчисленных книг, проводя очередное исследование. Он был там, потому что хозяин ему это приказал, потому что в цитадели был человек, которому до зарезу нужно продать душу.

Я осела на пол, чувствуя, как разгорается огонь руны, как рисунок испепеляет кожу. Время кончилось, а в нашей тили-мили-тряндии это смертельно. С губ сорвался всхлип. Это было обидно и предсказуемо. Как может быть предсказуем ожог, если окунуть руку в кипяток, но мало кому придет в голову винить воду. У меня была тысяча возможностей, и не одна не была использована. А теперь поздно.

Падая, я ударилась затылком о стену, чувствуя холодный камень обнаженной спиной, но эта боль была ничтожной по сравнению с той, что зарождалась в ладони.

— Нет! — кажется я закричала. Кажется, потому что неуверенна, потому что от боли перестала понимать, где нахожусь.

Огонь обхватил предплечье, сжигая кожу и заставляя кровь кипеть. Я даже не поняла, что дверь открылась, не поняла, что я не одна, что на боль, как на сладкий запах может слетется вся нечисть цитадели. Но пока только он присел рядом, обеспокоено заглядывая в лицо.

— Ольга? — прохладная рука, легла на запястье, притушив жидкий огонь.

— Сделку, вестник, — смогла прошептать я, — Хочу заключить сделку.

В глазах склонившегося надо мной Александра стала закручиваться светлая спираль водоворота. Мужская ладонь сжалась на горящей руке, я взвизгнула, пытаясь оторвать от себя его пальцы, простыня сползла на талию.

— Сделка, человек, — согласился Вестник Седого, и еего слова пролились на мою кожу ушатом холодной воды. Танцующий огонь исчез, словно кто-то повернул рукоять плиты, — Душу в обмен на желание. Желай!

Его ледяные пальцы коснулись обнаженной груди в жуткой породи на ласку. На руке не было когтей, но мне показалось, что пальцы прошли сквозь кожу и коснулись чего-то такого… не знаю чего. Он не причинял боли, но удушливой волной накатило ощущение жуткой неправильности, и я едва не пошла на попятный. Но не пошла, потому что человека боль пугала больше. Не смерть, а перспектива сгореть заживо. Как сказала феникс из прошлого, время разговоров прошло, наступило время решений.

— Желание, — потребовал Александр.

Я с трудом подняла голову, вглядываясь в карие глаза, во вращающийся светлый водоворот.

— Не в твоих силах дать мне желаемое.

— Это не имеет значения, важна лишь потребность, — вкрадчиво, прошептал вестник, ледяные пальцы во мне дрогнули. — Сделка?

— Сделка, — подтвердила я, — Забирай так. В подарок.

Водоворот в его глазах замер, и вдруг растекся по зрачку, заливая его, почти сравнивая с белком. Рука в моей груди сжалась в кулак, в ушах оглушительно щелкнуло, словно в детстве, когда во время отита барабанная перегородка, не выдержав давления жидкости, лопнула с тонким болезненным звуком.

А потом он засмеялся, громко, от души. Изогнувшиеся губы стали полнее, плечи шире, волосы посветлели, как и глаза, как и кожа.

— Ты так предсказуема, милая, — проговорил Кирилл, — Как северный ветер, который никогда не станет южным. Теперь уже нет.

Седой рывком вытащил сжатую руку из моей груди. Руку, которая на миг прошла сквозь плоть, не причиняя боли. Я охнула. На пальцах не было крови, словно он не погружал их в тело. Внутри кулака что-то двигалось и пульсировало. Что-то изменчивое и живое. Пальцы медленно раскрылись, и я увидела на ладони… не знаю, как назвать, увидела светящуюся каплю, больше всего она походила на большой шарик ртути, блестящий, как зеркало, который льнул к мужской руке и пульсировал в такт каждому удару сердца. Его и моего.

Тонкие блестящие нити, так похожие на покрытую росой паутину, тянулись от этого живого комочка к моему телу.

— Я не ошибся, — прошептал Кирилл, раздвигая губы.

Такую победную и бесшабашную улыбку на его лице я видела и раньше. Но лишь один раз, когда он первые взял на руки нашу дочь.

Мягкие переливы отраженного от капли света легли на лицо и отразились в белых глазах. Сейчас он был намного страшнее того, что был со мной в спальне. Страшнее и одновременно привычнее. Демон — это не только чешуя и когти, демон — это чуждость, бездна. И именно она сейчас смотрела с намеренно человеческого лица. Он снова сжал кулак, в котором продолжала биться душа. Точно так же как пульсировал якорь Киу в пальцах джина. Душа давно мертвой девушки, и душа давно живой.

Кирилл дернул рукой, безжалостно разрушая нити, обрывая связь души и тела, и я стала падать. Словно не сидела до этого на сером полу в одной простыне. Падать куда-то за пределы замка, мира и времени, падать в туман, просто падать. И падая, продолжала слышать его смех.

_______________________________________________________________________

Пробуждение было до обидного обычным, ничем не выделяющимся среди сотен таких же. Я распахнула глаза и уставилась на серый растрескавшийся потолок. Трещины извивались, ветвились, то соединяясь, то разбегаясь, как ручейки во время весенних паводков. Я сморщила нос, чихнула… И разом вспомнила все — Кирилла, кровь, простыню и серебро души.

Вскрикнула, вскакивая с кровати, и обвела все вокруг диким взглядом. Привычная комната, которую, уже считали моей. Кровать, портьеры, табурет с кувшином и круглое зеркало на высоком туалетном столике. Я бросилась к нему, с ужасом вглядываясь в отражающую поверхность, ожидая увидеть то ли клыки, то ли рога.

И ощутила облегчение и немного разочарования, не увидев ни того, ни другого. Обычно круглая физиономия осунулась, глаза казались настороженными, как у загнанного зверя, искусанные припухшие губы, бледная кожа. Бывали дни и похуже.

Тогда что же изменилось? Я искала перемены и не находила их. Словно ничего не случилось. Любая другая решила бы, что их и не было, но я давно живу здесь и знаю, как губительна бывает слепота.

Я откинула спутанные волосы с плеча, словно только сейчас поняв, что все еще обнажена. Но не это заставило меня стиснуть зубы. Разрез над грудью, тот с которого демон слизывал кровь, исчез. Полностью, не оставив после себя даже тонкой полоски шрама. Я приблизила лицо к стеклу. Не было не только этой последней отметины, но и тонкого шрама, оставшегося у меня от знакомства с кроватью в далеком детстве. Ладонь, на которой горела руна, превращая кожу в пепел, тоже была чистой, и сжималась и разжималась без боли.

Дверь открылась, и в комнату с подносом в руках вошла молодая карка.

— Хозяин сказал, что вы будете голодны, — проговорила она, ставя еду на кровать.

Я бросилась к сундуку, выхватывая первую попавшуюся длинную футболку.

— Стой, — попросила я, просовывая голову в вырез.

Девушка переступила с ноги на ногу, ей не терпелось уйти, даже носик сморщила, будто находиться рядом со мной было неприятно.

— Скажи, кто я?

Ее глаза распахнулись.

— Ты же чувствуешь? Скажи. Вестник? Падаль? Лгуна? Морок? Заговорщица? Потрошитель? Кто?

Она подняла руки, схватившись за шею.

— Неужели так плохо?

— Агхл, — булькнуло в горле у молодой женщины, а потом оно лопнуло, как переполненный сосуд.

Кровь веером осела на стенах, портьерах, зеркале и белой футболке, что я только что надела. Безголовое тело с глухим стуком упало на пол.

— Ох, — прошептала я, отступая на шаг, — Нет-нет-нет!

Зажмурившись, я замотала головой, на в силах поверить в случившееся. Глупое ребяческое отрицание. Так делала Алиса, когда не хотела есть.

— Ушедшие, — колени подогнулись, и я сползла на пол. — Нет, это не я, не я…

А кровь продолжала течь, напитывая ковер, не в силах смотреть, я закрыла глаза.

— Не я.

— Не ты.

Я подняла голову, в комнате стоял вестник, или кто-то очень похожий.

— Ты… ты… — я поняла, что закаюсь и не могу сказать ни слова, продолжая так же поджимать под себя ноги.

— Это я, Ольга. На этот раз я, — он перешагнул через безголовое тело.

Я отвернулась не в силах смотреть на карку. На то, что когда-то было ею. В нос ударил запах крови. Святые, никогда не привыкну, к ее медному привкусу, ржавчиной оседающему на языке.

— И это действительно сделала не ты, — склонился ко мне мужчина.

— А кто? Я только спросила у нее кто…

Он прижал пальцы, к губам заставляя замолчать.

— Если повторишь вопрос, такое может случиться и со мной. Или с ними, — он обернулся.

В комнату вошла Пашка, за ней следовал Мартын, лицо парня все еще было красным от воспаленных рубцов, но, несмотря на это, он улыбался.

— Ты сказал, что это не я? — я сцепила руки.

— Не ты, — он осторожно коснулся пальцев, — Хозяин. Он запечатал всех. Каждый, кто откроет рот, чтобы ответить — умрет. Вставай, хватит стенать.

— Но, — я вцепилась в его теплую ладонь, медленно поднимаясь, — Но кто же… — он снова зажал мне рот.

— Произнесешь, ничего не случится. Но если один из нас на миг допустит мысль об ответе, — вестник многозначительно замолчал, посмотрел на тело, над которым с интересом склонился молодой целитель и отдал резкий приказ, — Убрать. Хозяйка поест и примет ванну позднее.

Вслед за Мартом в комнату зашли двое: женщина в сером платье горничной и мужчина в жилете. Вошли и первым делом поклонились. Босоногой и напуганной мне.

— Хозяйка? — спросила я, стараясь не смотреть на то, как мужчина схватил мертвую карку за ногу и потащил к двери, за огрызком шеи, из которого торчали сломы костей, по полу тянулся влажный след, — А ты не преувеличиваешь?

— Все претензии к Седому, он слугам перед приемом объявил.

— Святые, от чего же хреново-то как.

— Странная реакция на мечту всей женской половины предела, — рассмеялся Александр.

Пашка выразительно присвистнула, посмотрела куда-то поверх моей головы, точеные ноздри раздулись, и на миг, на одну секунду, перед тем как она обошла кровавое пятно на ковре, в ее глазах сверкнуло что-то подозрительно похожее на разочарование, уголки губ опустились к низу. Презрение, вернее, его легкая тень. Плохой признак — очень плохой.

Явидь подошла к кровати присмотрелась к тарелкам и предложила:

— На кухне мясо есть. Если хочешь, принесут любое, хоть суслика, хоть нелюдя. Приказать?

Медные глаза испытывающее светились. На подносе лежали овощи и хлеб, она же предлагала плоть. Она знала, кто я, и почему-то ответ на вопрос был для змеи важен.

Вытаскиваемый труп зацепился за косяк, и слуга, судя по загнутым внутрь неубирающимся когтям, потрошитель, дернул чуть сильнее, кровь брызнула на стену, несколько капель осело на столике.

— Я не голодна.

Змея скривилась. Неправильный ответ.

— Собирайся, на приеме поешь, времени почти не осталось, — вестник убрал руки.

— Приеме?

Служанка скатала ковер и выволокла следом.

— А по какому поводу, думаешь в замке переполох? — усмехнулся Март, — Уж, не по поводу ли твоего залога? Увы, ты еще не настолько значимая фигура, а замок полон высокородной нечисти. И наше присутствие обязательно, — протянул он тоскливо, — У меня левая пятка чешется.

— Слава Святым, что не задница, — огрызнулась Пашка.

— Что празднуем? — я сделала шаг к кровати, остановилась и огляделась.

Все было неправильно. Комната, разговоры, поднос на кровати. Все вели себя так, словно здесь опрокинули кувшин с чаем, а не оторвали голову девушке. Все, и даже я, наблюдающая, как вернувшийся слуга, посыпал пятна сухой смесью. Зола с солью, белые кристаллики быстро впитывали кровь, становясь розовыми, а служанка заметала их на совок.

Первый шок прошел, и теперь я не чувствовала к бывшей заложнице ничего из того, что должна. Было ли мне жаль, что она умерла? Чисто абстрактно — да, но другая моя часть вспоминала, как она танцевала в коридоре, как чувствовала смерть, как говорила, что получила работу после того, как вышла из спальни Кирилла.

Неужели это и есть первый признак того, что я стала бездушной нечистью? Это равнодушие?

— Без понятия, — ответил вестник, — Хозяин приказал, мы подпрыгнули.

На полу раскатали новый ковер, девушка прошлась тряпкой по стенам и мебели, ярко алые капли стали розовыми разводами.

— Может, я и не нечисть вовсе, — задумчиво протянула, — Может, залог не удался?

— Мечтай, — хмыкнул Мартын, и этим словом почему-то живо напомнил мне Веника.

Через час я спускалась по широкой лестнице, туфли отсчитывали ступени. Так-так-так, словно удары заходящегося в тревоге сердца. Вот слуга с подносом отошел в сторону, освобождая дорогу, вот девушка торопливо скрылась в боковой нише.

Вместо радости или хотя бы удовлетворения, оттого что меня опасаются, я ощущала только тревогу. Непрерывную, не оставляющую ни на миг тревогу, причины которой по-прежнему были скрыты в тумане. И ничего хорошего впереди, я была в этом столь же уверена, как и в том, что камень этих стен — серый. Это было знание на уровне чувств, но от этого еще более значимое. В мире нечисти ощущения куда важнее фактов.

Я остановилась перед резными створками, на миг закрыв глаза, пытаясь представить, что увидят гости за ними. Или кого? Девушку в черном платье, которая словно перепутала прием с похоронами? Или выскочку со стилетом на предплечье. Я долго думала, куда девать оружие, потому что идти на торжество без него, все равно, что идти голой. Но у платья не было ни карманов, ни рукавов. И я решила не прятать серебро, а просто прицепить к руке. Если они стерпят такую наглость — значит, стерпят что угодно. А при условии, что от меня за несколько метров разило демоном севера… Да, я была уверена, по крайней мере сегодня меня не тронут. А может, и никогда больше.