Внучка берендеева. Третий лишний.

На ком обиду выместит?

А дом, в котором свара на сваре, долго не простоит.

- Пускай едет. Здесь и вправду... молодой девушке в столице жениха отыскать проще... - она говорила тихо, и муж остывал.

Успокаивался.

- Дура ты, - сказал он Милославе, и та вспыхнула.

- Это жена твоя...

- Еще одно слово и отправишься. Не в столицу. В монастырь. И будешь там свои таланты развивать, - тихо он произнес, но Красава поняла: и вправду отправит он племянницу в монастырь.

Та тоже, верно, осознала.

И разрыдалась.

Слез же женских он на дух не выносил.

- Вот чего с нею делать... неможно ей в столицу... - сказал он ночью.

- Почему?

По ночам на Красаву нападала бессонница. И лежала она в перинах, что овец считала, что звезды, что думала о всяком, да без толку - не шел сон.

И голова становилась на удивление ясной.

- Прости, - муж поцеловал ее в щеку. - Но тебе о том лучше не знать... и что мне делать?

- Если... если и вправду у нее родичи имеются, то напиши. Будут готовы принять? Пусть едет.

Она точно помнит, что этой ночью видела деда. Что будто бы стоял он на распутье, опираясь на посох свой, и глядел в упор на нее. И губы дедовы шевелились, да только Красава, как ни силилась, ни словечка разобрать не могла.

...Милослава отъехала летом. И, говоря по правде, пусть и заповедано Божиней с роднею ладить, но дни до отъезда Красава считала, опасаясь, как бы не передумал муж. Он же, невзирая на письмо, со столице пришедшее - родич Милославин от слов своих не отступился, ждал ее у себя - ходил смурен, вздыхал и все про договор вспоминал. Но что за он - говорить не желал.

Милослава же чуяла неуверенность эту.

И в слезы ударялась.

В жалобы.

Дескать, вздумал дядечка сгноить ее в глухоманиях. И только когда села в возок - а пришлось для этакой дороги новый покупать, ибо не дело это боярыне знатное на старом возку в столицы ехать - успокоилась. И даже нашла в себе силы улыбнуться Красаве.

- Счастья вам, - пожелала Милослава скупо. И оглянулась, проверяя, стоит ли подвода, ладно ли гружена, все ли сундуки на нее поставлены.

- И тебе удачи, - ответила Красава от чистого сердца, - пусть дорога твоя легка будет...

Она стояла и глядела на возок, запряженный парой коней, может, не больно-то красивых, зато сильных - этакие и по дороге полетят птицами, и по бездорожью вытянут, - и думала, что теперь-то жизнь ее нехитрая наладится.

Заживут они.

Миром.

Ладом.

Дитя появится и...

...и счастье порой становилось безмерным, за ним Красава забывала обо всем.

____________________

Напомнили.

Сестрица дорогая, забытая уже, явилась в первый день осени. И намедни собаки выли, будто упреждая, а старую яблоню, про которую супруг сказывал, что росла она во дворе едва ль не от начала времен, ветер повалил. Ветер был не силен, а вот поди ж ты, не вынесла, обрушилсь под собственной тяжестью. Добре, что никого не загубила.

Яблоню и убирали. Пилили.

Корчевали пень, как назло разлапистый и цепкий. А Красава смотрела, чтоб, корчуя, чего лишнего не порушили. Да и то, хорошая погода была. Тепло, а не жарко, ветерок обдувает, и комарье притихло... милое дело. Она не сразу заметила, что пылит дорога.

- Едет, едет, - закричал дворовой мальчонка, который крутился подле. Мало ли, вдруг да боярыне яблочка поднесть надобно или водицы, или чего восхочется.

Местные холопы Красаву любили за норов тихий и незлобливость.

Вот и мальчонка старался.

Знала, чаял - вдруг да приглянется, тогда, может, и в дом взят будет. А родит Красава мальчика, так тому приятель надобен будет... и как себя не показать.

- Возок едет! - крикнул он на самое ухо.

Красава к дороге и повернулась. Ничего, помимо пыли, что столбом стояла, и не увидела. А мальчонка, просьбы не дожидаясь, на тын взлетел, уселся, кота дворового потеснивши.

- Возок едет! - крикнул он, и холопы остановились. Смолкли топоры, поунялись пилы. Куры и те перестали копаться в мусорной куче. Видать, им тоже интересно было. - Не нашенский... коней ажно четверо... и заводные еще... охрана... двое... верхами идут... неа, точне не нашенский...

И Красава поверила.

Своих мальчонка знал. Да и не было принято в гости являться вовсе без упреждения.

Она поднялась, с печалью подумав, что день ныне пропадет. Нет, гостям Красава была рада, но ныне, в тягости, сделалась медлительна. Уставала быстро. И ей бы в светлицу вернуться.

Прилечь на часок.

А надобно будет гостей встречать, привечать, сидеть с ними до позднего вечера, ибо не престало хозяйке долгом хозяйским пренебрегать.

- А хорошо идут... - мальчонка проводил Красаву взглядом и отвернулся. Чужой возок был ему интересней. Этакого в нынешних местах не видывали.

Сам, что желудь, меж колес подвешенный. И колеса задние огроменные, а передние - махонькие. На крыше будто бы креслице резное поставлено, и на нем уж извозчик сидит. Как только взоперся?

Глядела Красава на диво этакое.

На колеса золоченые. На ободы их, медными крыльями прикрытые. На сам возок, пухлый, что тыква, и на оконца его стеклянные, алыми занавесями прикрытые.

Глядела и пыталась уразуметь, как он на подворье-то их тихом очутился.

И ведь издалека ехал. Потускнела позолота, и медь покрылась толстым слоем дорожное пыли. Кони храпят, пену роняют. Возница и тот глаза прикрыл, того и гляди сверзнется. А охранники спешат, да бледны, тяжелы, и видно, что устали - вусмерть.

Один дверцу отворил.

Второй руку подал.

Мальчонка-то сунулся было со скамеечкой, как учен был, но погнали. Надавили чегой-то, повернули, и вывалилась из возка лесенка махонькая.

А на нее ступила ножка в башмачке лазоревом.

- Здравствуй, Красава, что не встречаешь? Не рада видеть меня? - сестрица встала перед Красавой и руки протянула, обнять желая. - А ты нисколько не переменилась...

- И ты...

Лгали обе.

Стоит Береника, лицом бела, косой черна, да только вьется в этой косе ниточка седая. И глядеть на нее страшно отчего-то... ведь годков Береника столько же, сколько и самой Красаве.

Нет, не постарела она... примерещилось.

Солнце осеннее шутку сшутило.

Вот и... белолица, синеглаза. Хороша - глаз не отвесть. И даже полнота ее не портит. Это Красава, дитя ожидаючи, сделалась велика в теле, рыхла да опухша, а у Беруси лишь живот выпятился и только-то. Да и того живота почти и не видать под просторным летником.

- Что ж не обнимешь? Аль не рада? - сестрица усмехнулась и сама обняла Красаву. - Не приехала ты... а я уж ждала, что почтишь батюшку...

- Я... хотела, - Красава отвела взгляд.

Неуютно ей было.

А с чего?

Прежде-то они с Берусей ладили. Давно ли друг дружке косы плели? Лентами делились, серьгами да бусами? Да и что ленты... зимой-то, когда холодно, пусть и топили у дядьки от души, Беруся, случалось, забиралась под одеяло к Красаве, обнимала ее за шею и жаловалась:

- Страшно мне.

- С чего?

- Воют, слышишь? Волки это...

- Ветер просто. Буря разыгралась.

- Волки, - от Беруси всегда пахло хлебом свежим и еще пряниками, до которых она дюже охоча была.

- Откудова в городе волкам взяться? Не блажи... а если и волки, то у дядьки забор высокий. Кобели во дворе злющие. Холопы... не пустят в дом.

И Красава шептала, рассказывала всякие глупости... а Беруся слушала и засыпала, а потом и сама Красава, вдвоем на перине было жарко и тесно, но хорошо - страсть.

Так чего она?

И обняла названую сестрицу.

Поцеловала в щеку бледную. За руку взяла.

- Не так уж богат мой дом, - сказала, - но что есть в нем, все твое...

И в терем повела.

...а той же ночью Беруся вновь пришла. Босая, волосы распустила, в рубахе белой, широкой, в которой живот ее виден был явно.

- Пустишь?

- Забирайся, - Красава подвинулась, радуясь, что супруг ныне в отъезде, а то б неудобственно вышло. - Тебе принесть чего?

У дверей холопка спала, странно, что не проснулася, когда Беруся вошла в покои хозяйские.

- Не ругай, - Беруся ступала по половице осторожно, будто не пол под ней дубовый, но ледок первый, коварный. - Она до утра не проснется... тошно мне, Красавушка.

В постель залезла, за руку уцепилась, сдавила так, что больно стало.

- Если бы ты знала, до чего тошно... каждый день, как последний... батюшка... сам не думал, что так получится. Власти хотел. Силы... а не со всякой силой управится можно.

Она уткнулась в пухлое Красавино плечо. И та погладила сестрицу, покачала головой. Надо же, довели... Беруся-то завсегда спокойною была, а чтоб плакала, так такого вовсе не случалось. Ныне же она дрожала меленько, и слезы летели по белым щекам.

- Добрая ты, Красава... только глупая...

- С чего?

- С того, что столько жить, все видеть, все слышать, а ничего не понять, - пахло от Беруси ныне не хлебом и не пряниками - стужею взаправдошнею зимней. - Я даже завидую... у тебя все просто... по заветам... все еще молишься по пять раз на дню?

- Как получается, - уклончиво ответила Красава.

За нынешним-то хозяйством молиться некогда, да и тяжко ей на коленях стоять. Спину ломит. Голова кружится. Ноги к ночи опухают так, что чулки рвутся.

Но дед бы не одобрил.

Сказал бы, что кто ищет, тот способа находит. А Красава просто ленится.

- Молишься... и за меня, надеюсь? Ох, Савушка, я такого натворила... и не я, если подумать... и я тоже... заблудилась совсем... помнишь, нас отец в терем царский возил? Туда все своих дочек возили... царица-то померла... Божиня упокой душу ее смиренную. И царь холост. Многим охота была породниться. А если и не родниться, то... царь до женщин зело охоч.

- Что ты такое...

- Что знаю, то и говорю... согреет дочка постель царскую, а он за это из казны пожалует... казна-то велика... бездонна, почитай, - она отстранилась и слезы ладонями отерла. - Им всем думается, сколько ни черпай, а не оскудеет... а что казны этой... уже давно должны и тому, и этому... а он не думал... как жена померла, пошел... мол, сам на этом свете не задержится, а что после него будет, так какая разница? Хоть пожар, хоть потоп. Отец... привыкла я его отцом звать, хотя... тоже сволочь... спас он меня... как же... жена просила. Ее он любит. Мог бы ведь взять вторую. И третью. Дед бы позволил. Дед ему сам предлагал, мол, если одна пустоцветна, то другая детей принесет. А он ни в какую... завидую.

Голос Беруси был тих и глух.