Помоги проекту - поделись книгой:
– Речь о решениях XX и XXII съездов КПСС. На XX съезде был провозглашён курс на мирное сосуществование государств с различным социально-экономическим строем. По сути, в перспективе это означало постепенную интеграцию части номенклатуры в мировой рынок, в западную экономику (сырьё – прежде всего нефть, совзагранбанки, игры с драгметаллами и т. п.). На XXII съезде КПСС в новой программе партии наряду с традиционными пассажами о строительстве коммунизма как главной задаче КПСС появился новый тезис: одна из главных задач партии – максимальное удовлетворение растущих материальных потребностей советских граждан. Т. е. стремящаяся в западоподобный потребленческий «рай» номенклатура оформила себе социальное алиби в качестве одной из целей системы. Так в антикапиталистическую систему стали внедряться рыночные по своей сути критерии, работавшие на превращение советского человека в потребителя. И это при том, что массовый потребленческий спрос система удовлетворить не могла. В этом одна из главных причин роста теневой экономики, тесно связанной с определёнными сегментами партноменклатуры, а также КГБ, и ещё более разлагавшей общество, причём не только социальную ткань, т. е. «физику», но также мораль, целеполагание, смыслы, т. е. метафизику. Уже спустя десятилетие результаты были налицо: сформировался слой советских «лавочников», живущих главным образом на теневой стороне советского общества. Со временем тень перестанет знать своё место и станет питательной средой, почвой, навозом для будущих постсоветских олигархов, т. е. ворья в особо крупных размерах. Но складывалось всё в 1970-е. Так, Леонид Филатов вспоминает, что к середине 1970-х годов публика Театра на Таганке наполовину состояла из «лавочников» – театр их высмеивал, а в зрительном зале высмеиваемый тип задавал тон.
– А те, кто их высмеивал, на следующий день шли к ним же в лавку…
– Разумеется. Шли за импортом – от сервелата, джинсов и прочего шмотья до румынской мебели и автомобилей. Кстати, «Таганка», формально высмеивая мещанство, на самом деле била по советской системе. Надо помнить из чего выросла «Таганка», кто её курировал, кто сидел в худсовете. Поддержка антисоветчины шла с самого верха, от либерально-глобалистского крыла госбезопасности и номенклатуры. Поэтому когда сегодня Юрия Любимова пытаются записать в «борцы с тоталитаризмом», ничего кроме смеха это вызвать не может. Ничего себе борец с тоталитаризмом, который сразу после попытки закрыть спектакль звонит Андропову, и спектакль разрешают. Б. Захава наотрез отказывается выпускать «Доброго человека из Сезуана», охарактеризовав его антисоветским, но спектакль выходит. Разгромная статья в «Правде» (!) по поводу спектакля «Мастер и Маргарита» – спектакль идёт. История «Таганки» как одного из составных элементов антисоветского проекта части верхов ждёт своего исследователя – там будет немало «открытий чудных».
– Сегодня, внимательно следя за тем, что говорят здравствующие мастера советского искусства, среди которых есть действительно выдающиеся художники, что называется, «на раз» их легко ловишь на противоречиях. Говоря о препятствиях и зажимах, буквально через запятую они сетуют на то, что не видят ничего и близко похожего из созданного в их сферах творчества за последние 25 лет…
– Данное явление называется когнитивным диссонансом. По сути это социальная шизофрения. По тому, как те или иные мастера культуры оценивают советское прошлое, при котором большинство из них процветало, легко определить, кто есть кто, а кто был «ху», так и остался «ху». Кстати, когнитивный диссонанс – родовая черта так называемых либеральных («так называемых», поскольку к реальному либерализму, почившему в бозе в 1910-е годы, всё это не имеет отношения) СМИ, а точнее – СМРАД, т. е. средства массовой рекламы, агитации и дезинформации. Достаточно послушать, например, ненавидящих всё русское двух особ с «Эха Москвы», претендующих на рассуждения о культуре и искусстве на ТВ, или двух малообразованных, плохо воспитанных и тоже русофобствующих дам, злословивших на ТВ. Все они говорят о былом (советского времени!) творческом порыве, о духовности, существовавшей до 1991 г., сетуют по поводу нынешнего упадка культуры (привет Швыдкому и Кo) и в то же время поливают грязью советское прошлое. Так и хочется спросить: болезные, как же это получается, что в советском прошлом – духовность и культура, а в ваших замечательных (свобода!) 90-х и нулевых – бескультурье? Где логика? Ненависть мутит разум?
– Ненависть к советскому прошлому?
– Да. И надо понимать, что за ненавистью к советской системе скрывается ненависть к России, к русской истории, к русскости.
– Это то, что называют «национал-предательством либералов», комплексом «пятой колонны», «неозападничеством»?
– В целом да, но нужно уточнить термины и некоторые моменты. Далеко не всякий либерал – национал-предатель. Русские либералы XIX в. Б. Н. Чичерин и К. Д. Кавелин предателями России не были. Западник – это не всегда либерал; примеры – В. Г. Белинский, интернационал-социалисты ленинско-троцкистского типа. Правильнее в данном контексте говорить об автофобии – будь то русофобия или советофобия; впрочем, за последней, как правило, скрывается первая. Едва ли можно увидеть корни национал-предательства и автофобии в русском западничестве середины XIX в.: от П. Я. Чаадаева до смердяковщины весьма длинная дистанция. Кроме того, те, кого сегодня в РФ именуют либералами, никакого отношения к либерализму не имеют. В своём классическом виде последний умер во втором десятилетии XX в. Так называемый неолиберализм так же похож на либерализм как Граучо Маркс на Карла Маркса. Поэтому правильнее либо брать нынешних российских либералов в кавычки, либо называть их «либерастами», поскольку их «либерализм» – это вывеска, скрывающая или оправдывающая социал-дарвинистское разграбление и разрушение страны и сокращение её населения в интересах западного капитала.
– Каковы источники нынешней автофобии?
– У автофобии, которая в конце XX – начале XXI в. приняла форму либерастического национал-предательства, несколько источников. На поверхности лежит смердяковское желание того, чтобы «умная нация» (французы, немцы и т. д.) покорила глупую (русских) в силу своего (якобы) культурно-исторического превосходства. На первый взгляд кажется, что речь идёт о цивилизационном превосходстве; на самом деле в виду имеется бытовой комфорт («сто сортов сыра и колбасы»), т. е. жизнь в соответствии с системой потребностей верхней части Запада капиталистической эпохи. При этом забывается, что в основе этого высокого уровня комфорта, часть которого в XX в. под давлением СССР стала перепадать западным «мидлам» и даже верхушке «пролов» (за что это западное быдло так никогда и не почувствовало благодарности к СССР), лежали благоприятный климат (Гольфстрим), жестокая эксплуатация своих низов и ограбление колоний и полуколоний. Поскольку в России и у России ничего этого не было, то оформившееся во второй половине XVIII в. стремление части российских верхов жить по западной системе потребностей требовало отчуждения у низов не только прибавочного, но и необходимого продукта. Психологическим оправданием этого становилось презрительное отношение к народу как к «азиатам», «дикарям» и т. п. В то же время поскольку, во-первых, в России господствующие группы, в отличие от Запада, были функциональными органами власти и зависели от неё; во-вторых, эта центральная власть контролировала их и с конца XVIII в. (с Павла I) ограничивала эксплуатацию низов верхами (в своих, разумеется, интересах), а со времён Александра II ограничивала (как могла) капитал – местный и проникновение чужого, то объектом автофобии части верхов становился не только народ, но и государство, центрально-верховная власть. В таком отношении данная часть верхов совпадала с определёнными сегментами российского капитала и, конечно же, западного – с обслуживавшими его государствами Запада и хозяевами как этих государств, так и капитала – закрытыми наднациональными структурами мирового согласования и управления.
Таков вкратце и несколько спрямлённо генезис автофобии в России. Он лишь по форме носит культурно-цивилизационный характер. По сути же это классовое явление, связанное с интеграцией части верхов Большой системы «Россия» в Большую систему «Капитализм» – классовые интересы требуют национально-культурной перекодировки, предатель (как в широком, так и в узком смысле) должен оправдывать предательство и себя ненавистью к объекту предательства. В случае этно-национальной инаковости ненависть может усиливаться многократно. И всё же главное – классовое. Достоевского и русские народные сказки Чубайсы ненавидят не столько по национально-культурным причинам (хотя и по ним, по-видимому, тоже), сколько по классовым.
– Можно ли дать определение авто– (русо-, совето-) фобии?
– Автофобия это идейно-поведенческий комплекс тех групп, которые стремятся к таким формам эксплуатации населения, которые сформированы Западом-Капиталом, но запредельны для русской системы работ; всё, что стоит на пути такой эксплуатации – государство, традиционные русские ценности, определённая численность населения – вызывает у западоидных групп ненависть и, по их мнению, должно быть уничтожено как «отсталое», «второсортное», «мешающее прогрессу», «неоптимальное» и т. п.
Русская революция начала XX в., а затем системный антикапитализм в виде СССР, казалось, должен был покончить с этим, но удалось – в 1930–1950-е годы, т. е. в сталинский период – лишь приглушить, подавить, как оказалось – временно. Со второй половины 1950-х годов в соответствии с логикой развития системного же антикапитализма (его производственная база была такой же, как у капитализма, – индустриальной) и его системообразующего элемента – номенклатуры, с одной стороны, и постепенной интеграцией СССР в мировой рынок, с другой, началась эрозия системного антикапитализма как «системного» и как «анти-». В номенклатуре к рубежу 1960–1970-х годов сформировался небольшой, но весьма влиятельный, ориентированный на Запад слой, которому само наличие СССР, советской власти мешало превратиться в класс собственников; одно дело тайком размещать на Западе активы, создавать паутину совзагранбанков в обмен на уступки Хозяевам Запада и отказ от прорывных технологий или даже сдачу их врагу с опаской, что возьмут за задницу, и совсем другое – легализоваться в прямом и переносном смысле, демонтировав строй, который основан на отрицании частной собственности и эксплуатации. Отсюда – второе, уже антисоветское (в снятом виде оно содержит и русофобию) пришествие автофобии, тщательно камуфлируемое до поры до времени под пролетарский интернационализм, под нетерпимость к национализму (особенно русскому), ко всему «почвенному». Показательно, что будущий «прораб перестройки» А. Н. Яковлев впервые засветился статьёй-доносом, направленной против писателей-почвенников.
Так же, как вокруг автофобов эпохи позднего самодержавия сформировался целый слой обслуги (интеллигенция), у автофобов позднего реального социализма, стремившихся превратиться в собственников, сформировалась своя обслуга – так называемые «либералы»; имя им легион – аксёновы, Любимовы, Окуджавы и прочие. В виде якобы демократической фронды, «социализма с человеческим лицом» («уберите Ленина с денег») все они сознательно или полусознательно работали на слом системы – на будущих собственников и на своё превращение из квазиинтеллигенции в кулыур-буржуазию. Социальной базой властно-интеллигентских автофобов в позднем СССР стал активно формировавшийся с 1970-х годов слой советских мещан, лавочников – продукт реформы Косыгина-Либермана, торговли нефтью, развития системы распределения дефицита, «теневой экономики». Подчёркиваю тесную связь советского мещанина-лавочника 1970–1980-х годов с антисоветчиками-либерастами во власти. Пунктиром эта связь наметилась уже в конце XIX в. В «Заметках о мещанстве» Горький чётко её зафиксировал: «Мещанство – это строй души современного представителя командующих классов». В позднесоветское время – и во многом именно поэтому оно стало поздним, т. е. закатным советским – мещанство, лавочничество, социальное лабазничество стало строем души определённой части партноменклатуры и КГБ, членов их семей, особенно третьего советского поколения – (условно) внуков советской верхушки, циничных, шмоточноориентированных, ненавидящих народ и ту власть, которая пусть всё меньше, но выражала интересы простонародья. Как прав оказался Н. Бердяев, заметивший: «Самая зловещая фигура в России (советской. –
1991 год стал триумфом советских лавочников всех уровней и внуков тех, к кому «просто мздой, не наказаньем пришёл к ним год тридцать седьмой» (Н. Коржавин) – тех, чьи дедушки до чисток 1937–1938 гг. руководили НКВД и ГУЛАГом, и кто после 1991 г. очень хотел превратить Россию в либерально-фашистский ГУЛАГ. Тот год и последовавшая за ним ельцинщина стали триумфом тёмной стороны советского общества, тени, которая перестала знать своё место.
– Какова, по Вашему, цель нынешних автофобов?
– В сегодняшнем властно-экономическом раскладе постсоветские автофобы ведут дело к ликвидации России как геополитической, культурно-исторической и демографической целостности. Во-первых, в ситуации нынешнего противостояния путинского режима с Западом они рассчитывают, что с помощью Запада устранят последний, пусть слабый, но реально существующий в виде суверенитета политический и правовой барьер на пути полного и бесконтрольного расхищения-эксплуатации русских ресурсов и полного подавления русского народа как культурно-исторического типа. Во-вторых, сокрушение России позволит этой публике спрятать в воду концы своих преступлений, за которые в случае сохранения РФ и тем более восстановления её мощи им придётся так или иначе отвечать.
Эти факторы лепят из автофобов почти абсолютных национал-предателей, ненавидящих в лице путинского режима российскую государственность, а в лице народа («ватники» и т. п.) – всё русское. Опять же по сталинской формуле – национальное по форме, классовое по содержанию.
Эта публика готова стать приказчиками-плохишами «международного сообщества», т. е. мировых ростовщиков и транснациональных корпораций, не чувствуя, что новые хозяева вышвырнут их за борт, как только осуществят пиратский захват флагмана «Россия». Впрочем, и в случае, если захвата не произойдёт, их всё равно вышвырнут – это сделает команда флагмана.
В завершение отмечу: национал-предательство постсоветской эпохи есть доведённая до логического завершения классовая и национально-культурная ненависть определённого сегмента, причем не просто чужого, а чужеродного – как по функции, так и по сути – российского общества к самому этому обществу; это ненависть раковой клетки к организму, который она использует. Вопрос лишь в средстве лечения – терапевтически или хирургически.
– Но ведь после Крыма и в ходе украинского кризиса ситуация, кажется, изменилась: с одной стороны, мы видим подъём патриотизма, державных чувств в широких слоях населения, с другой – государство взялось за тех, кто по разным направлениям ведёт против него подрывную деятельность. Достаточно вспомнить закон об «иностранных агентах», вытеснение ряда НПО, спонсировавших якобы научную, а по сути пропагандистско-идеологическую деятельность антигосударственного, антироссийского характера (если брать сферу истории, то это очернение нашего прошлого, фальсификация советского периода и т. п.).
– Да, ситуация, безусловно, изменилась. Украинский кризис выявил не только внешних, но и внутренних врагов России, а власть поняла их опасность для себя и зафиксировала свою позицию. Даже не будучи последовательной, эта позиция сильно напугала прозападную шушеру, трущуюся вокруг определённых фондов, образовательных и медийных структур и долгое время безнаказанно и радостно поливавших грязью Россию. Однако рано или поздно испуг пройдёт, к тому же хозяева потребуют активизации. По мере развёртывания противостояния «Запад – Россия» наш геополитический противник и его союзники, а точнее подельники в российском олигархате и истеблишменте попытаются изменить ситуацию на идейно-пропагандистском фронте, попытаются вернуть её во времена ельцинщины. Разумеется, для этого нужны новые оргструктуры, кадры.
– Но ведь если посмотреть на так называемый «либеральный клан», то с новыми кадрами там бедновато. Крутятся одни и те же люди, сказать которым нечего.
– Да, бедновато. Скорее всего, попытаются слепить нечто новое из не очень засвеченного третьего-четвёртого ряда и такого же по качеству сорта; сварганят из этого мусора – «детей грантов» западных фондов, из этих троечников зондер-команды для нового тура фальсификации нашего прошлого и настоящего. И делаться это будет под вывеской борьбы против фальсификации, против «централизации» исторического знания, за якобы «многообразие подходов», за «мультиперспективность». Только ведь все лживые очернительские схемы уже использованы, вышли в тираж, опровергнуты. Здесь у болезных получится по Мандельштаму – «давай ещё раз поговорим ни о чём». То есть о якобы «десятках миллионов жертв ГУЛага», «о кровожадном Сталине» о «палаче Берия», о «тоталитаризме от Грозного до Сталина», об «агрессивной русской имперскости». Вот всё, на что способна эта публика, импотенты они и есть импотенты. На месте их хозяев я бы им гроша ломаного не дал, но, по-видимому, других «писателей» у них нет. Вот и приходится довольствоваться «балетом безногих», как сказал бы А. А. Зиновьев.
– Ну так может никакой попытки «исправить стиль» не будет?
– Обязательно будет. Только теперь спонсором будут выступать не столько западный капитал, его структуры, включая спецслужбы, сколько приказчики западного капитала в РФ – их структуры, фонды, клубы. Коллективный Запад готовится к войне с Россией, к окончательному решению русского вопроса – как сказал Бжезинский, Запад в XXI в. будет решать свои проблемы за счёт России и в ущерб России. Другое дело, если мы будем сильны, то агрессивные планы так и останутся на бумаге. Однако подготовка агрессии идёт и имеет не только военно-политический и экономический аспекты, но и аспект психоисторической (информационной/концептуальной/смысловой) войны. Психоисторическая война, как правило, предшествует «горячей» и всегда ведётся с помощью «пятой колонны». Поэтому Запад и прозападные силы в РФ постараются развернуть свои действия на психоисторическом фронте.
Когда-то Сталин заметил, что по мере продвижения к социализму классовая борьба будет обостряться, горбачёвщина доказала верность этого тезиса. Сегодня можно сказать, что по мере развития противостояния «Запад – Россия» социальная борьба у нас во всех её видах и прежде всего в идейном, концептуальном будет обостряться. Не случайно либерасты намекают на необходимость слить Новороссию и замириться с Западом на его условиях, вспоминают конвергенцию и, конечно же, перестройку. Не случайно в информполе вбрасывается идея необходимости «перестройки-2». Предатели-автофобы 1980-х годов сливаются в экстазе со своими наследниками и вместе варганят лживый манифест, приуроченный к 30-летию перестройки.
Агентура и холуи Запада опять будут пытаться убедить нас, что разрушение СССР и глобализация – «объективные процессы, а государственный суверенитет – устаревающая, если уже не устаревшая реальность; что Запад – это идеал, а Россия – отсталая страна, поскольку, например, на Западе место пидоров не у параши, а в кресле мэров крупных городов, а престарелая лесбиянка вообще претендует на президентское кресло. Нам опять будут врать про тяжёлое положение СССР в 1970–1980-е годы, объясняя это пороками социализма, а не тем, что горбачёвщина – классовый союз части советской партийной и гэбэшной номенклатуры и западного капитала – сознательно загнала страну в тупик системного кризиса. На самом деле в 1960–1970-е и даже в первой половине 1980-х годов ситуация в СССР, с одной стороны, и на Западе, в ядре капиталистической системы была весьма далека от того, о чём вещали перестройщики и о чём болтают сегодня их наследники.
– Удалось прочитать мемуары советских инженеров, которые в шестидесятые годы выезжали на Запад. Там совершенно открыто прогнозировали, что СССР при тогдашних темпах развития обгонит Штаты, но только надеялись, что это не случится до 2000 года.
– До середины, а то и до конца 1960-х годов люди на Западе, действительно, спорили не о том, догонит ли и перегонит ли СССР США, а о том, когда это произойдёт. Но, по-видимому, именно в конце 1960-х – начале 1970-х годов часть советской верхушки пошла на сделку с определённой частью западной верхушки, разменяв рывок в будущее на возможность хранить активы на Западе и жить с его хозяевами в мире. Разумеется, возможность была мнимой – очагом, нарисованном на холсте; номенклатурные буратины с их коротенькими мыслями всерьёз решили, что северо-атлантические верхушки посадят их за один стол, что они искренне обещают интегрировать СССР в западный мир, только без Средней Азии и Закавказья (так проталкивалась идея развала СССР).
Именно на рубеже 1960–1970-х годов в СССР на самом высоком уровне принимается решение об отказе от самостоятельной разработки ряда прорывных направлений в науке и технике, причём таких, в которых мы уже оставили Запад далеко позади. Обратим внимание: произошло это в очень нужный для Запада момент – когда его лидер, США, переживал худшее десятилетие в своей истории и когда Запад начал сворачивать научно-технический прогресс в большинстве сфер и мог легко оказаться на обочине истории. Именно в этот момент он получил и передышку («детант»), и отказ советской верхушки от прорывных направлений в развитии науки и техники, т. е. от будущего. Так и хочется сказать: эх, босота, отожравшаяся не свойственной ей, как сказал бы Э. Неизвестный, пищей. Советские номенклатурные «дуньки» хотели, чтобы их пустили в Европу. Их и пустили – по-пастернаковски: «История не в том, что мы носили, а в том, как нас пускали нагишом».
– Если бы мне в 1989 году сказали, в каком тотальном супермаркете я окажусь, то я бы первым убежал оттуда сломя голову. Ведь, скажем так, животно-растительной жизнью советский человек занимался исключительно в домашних условиях, но вот он закрывал за собой дверь, выходил на улицу и там уже транслировался совершенно другой уровень информации…
– Вспомним знаменитую фразу бывшего министра образования А. Фурсенко о том, что главный порок советской школы – это её стремление подготовить человека-творца, тогда как задача нынешней (т. е. постсоветской) школы, по мнению экс-министра, – вырастить квалифицированного потребителя. Трудно сказать, чего больше в этой фразе – скудоумия, социального дебилизма или культурной маргинальности. Но это не просто фраза; это программа общественного развития, реализация которой превращает Россию в мировую помойку. По-видимому, кто-то хочет стать аристократией этой помойки, сделав главным занятием потреблятство. Ради «корзины печенья и банки варенья» в награду за превращение страны в помойку для Запада его местные холуи рушат образование, медицину, в конечном счёте – социум. И дело здесь не только в злом умысле; разрушители социокультурно – маргиналы, отбросы советского общества, всплывшие в условиях смуты и поменявшие высших коммунистических начальников на заморских капиталистических. Они в принципе внекультурны и потому не способны оценить ни культуру, ни науку. И нет Сталина, который мог бы научить их этому тем или иным способом.
Именно эта социокультурная маргинальность вкупе со внезапным обогащением не позволяет основной массе так называемой «постсоветской элиты» понять реалии сегодняшнего дня и социальную природу – собственную и Запада, с которым они пытаются играть в разные игры. Эти люди всерьёз полагают, что главное в жизни – деньги и различные гламурные ипостаси последних. Так же они воспринимают Хозяев Мировой Игры – как Хозяев Денег. Им бы, болезным, почитать один из лучших, если не лучший, политических романов XX в. – «Вся королевская рать» Роберта Пенна Уоррена. Герой романа, действие которого происходит в США в 1930-е годы, губернатор Вилли Старк (его прототипом был губернатор Луизианы Хью Лонг, реальный соперник Франклина Рузвельта, убитый в 1935 г.) не раз говорит о том, что доллары имеют силу и ценность только до определённого предела, за которым смысл имеет только одно – власть.
Большая часть представителей позднесоветской и постсоветской верхушек полагали, что большие деньги откроют ей доступ в Клуб мировых хозяев. А им вместо этого – «Уходи-ка ты домой…, да лицо своё умой». И не в том дело, что деньги ворованные, а в том, что, во-первых, не деньги – то единственное, что определяет доступ в Клуб; во-вторых, в Клуб этот чужаков не принимают. Чтобы стать своим, надо иметь определённое происхождение и принадлежать к западному миру и его закрытым структурам в течение нескольких поколений. С этой точки зрения ясно, насколько наивны представления той части нынешней элиты, которая рассчитывает – после сирийского и украинского кризисов – замириться с Западом, полагая, что это временные проблемы, связанные с борьбой за активы. Не в активах дело – будешь так думать, отымеют как пассива. Наше противостояние с Западом носит не гешефтно-денежный, а метафизический характер – «Мы для них чужие навсегда», как пел Вертинский. Но маргиналам, со скачущими перед глазами цифрами долларов, этого не понять: рождённый ползать летать не может. Аристотель с его «физика, бойся метафизики!» был прав. Да разве его услышат… Впрочем, «физикализация» наших верхов началась не в 1991 г., а значительно раньше, в 1960-е. Горбачёв и Ельцин – близкая к финишу стадия этого процесса, стадия метастазирования властно-социального организма под названием «СССР».
– Задам вопрос о Ельцине. Если на словоблудие Горбачёва ещё можно было повестись, поскольку в прямом эфире тогда оно казалось чутьли не новым словом в истории, то хорошо помню, как у меня, вчерашнего школьника, было инстинктивное отторжение к фигуре Ельцина и поражала реакция на него людей старшего поколения. Ведь элементарно на слух, по одному звукоряду можно было понять, кто перед нами. Как тогда Вы воспринимали фигуру Ельцина?
– У меня произошло наоборот. Горбачёва с самого начала я воспринимал как малограмотного болтуна-фуфлогона – достаточно вспомнить глупую улыбку, пустые глаза и перманентный словесный понос. Ельцина первое время я воспринимал на фоне Горбачёва и по контрасту с ним. В отличие от Горбачёва у Ельцина всё же была самость, но самость звериная, нередко дурная-самодурная и это выявилось довольно быстро. Горбачёва и Ельцина объединяет одно – готовность выхолуиваться перед начальством. Сначала это были вышестоящие партийные начальники и гэбэшные кураторы, затем – заокеанские президенты и их советники. Горбачёв и Ельцин – классический пример продуктов разложения партноменклатуры, системы. И не случайно именно эту гниль цепанули корпоратократы – советские и западные. Помните, как у Булгакова: Воланд и К° властны только над теми, кто тронут социальной гнилью. Пока правящий слой РФ не даст моральную и политико-правовую оценку горбачёвщине и ельцинщине как предательству национальных интересов, пятно этих явлений будет продолжать омрачать нашу жизнь.
– Есть известное изречение Петра I о том, что мы должны взять от Запада всё лучшее и повернуться к нему задом. Скажем так, что-то на данном этапе пришлось ко двору – сфера услуг, сервис, быт. Не настало ли время для решительного претворения в жизнь второй части петровского тезиса? В принципе, Президент такую решимость демонстрирует давно…
– Этой решимости явно не хватает последовательности. Но это субъективный аспект дела. Ещё более серьёзен объективный, а точнее системный. За последнюю четверть века у нас сформировались целые социальные и профессиональные группы или даже слои, паразитирующие на том типе компрадорских отношений с Западом, который возник в период ельцинщины и окончательные очертания принял в первое десятилетие XXI века. Причём слои и группы не только в экономике, но и в том, что выполняет у нас функцию политики, а также в СМРАД, в шоу-бизнесе. Даже в обществоведческой науке возникли группы, специализирующиеся на пересказе-трансляции западных схем и навязывании их нашей реальности. В целом ряде учебных заведений эти компрадоры, «плохиши» от науки, задают тон, загаживая мозги студентам и подготавливая окончательную интеллектуальную капитуляцию нашего общества перед Западом. По сути, эти люди дистанционно уже обслуживают транснациональные корпорации. Показательна их реакция на Крым, на украинский кризис – два эти события стали лакмусовой бумажкой, выявившей «пятую колонну» в самых разных сферах. Иными словами, в нашем социуме оформился сегмент «чужих», нормальное функционирование которого требует разрушения нашего социума, наших традиционных ценностей, норм, нашей этики и эстетики, требует расчленения страны и установления политико-правового решения, нельзя позволить социальному раку распространять свои метастазы. Вот это и будет реализацией тезиса Петра I.
– Сегодня гражданин РФ окружён таким количеством бумажно-формальных обязательств в виде анкет, страховок, полисов, собеседований, что недавняя его жизнь покажется просто верхом свободы. Надо выстраивать отношения и соблюдать «этикет» там, где вчера бы ты сходу, грубо говоря, бил в морду. По выражению А. Панарина, вся нация находится под подозрением, то есть большинство её живёт на правах квартирантов в собственном доме. Сверхактуализация профессий юриста и особенно адвоката, целая отрасль услуг «психологов», где через одного тебя встречают желторотые юнцы, а то и просто тёмные личности. Ведь раньше все ответы мне могла дать и давала литература. Как русская, так и мировая. Хороший текст и выслушает тебя и придёт на помощь. Это к вопросу о понимании степени важности преподавания литературы с младых ногтей товарищем Сталиным. Трудно себе представить, чтобы я за деньги стал доверять непонятно кому решение своих проблем. Понятно, что такая всеобщая калькуляция отношений противна для русского человека. Можносебе представить, что стало бы, если бы в дикой природе животные вдруг начали калькулировать свою жизнь. Ведь фактически сегодня наш социум отчасти отражает эту фантастическую картинку. Если Вы пишете, что сегодня суперэлита мира для самосохранения надеется с 5–6% сократиться до 2–3%, то и она понимает свой невесёлый финал. Вообще, Андрей Ильич, насколько хорошо капитализм знает сам себя, так сказать, изнутри? Ведь он фактически постоянно сталкивается с вызовами, которые сам и провоцирует.
– В этом вопросе сразу несколько важных тем. По порядку. Первое. Нынешний – постсоветский – человек действительно находится под значительно более плотным контролем, чем советский человек. Жёсткий советский контроль, который сильно размягчился уже в 1960-е годы (да и раньше жёстким был скорее внешне – его не сравнить с железной хваткой контроля при капитализме), можно было обмануть. Разумеется, и сегодня можно сработать по схеме «а бумажечку твою я махорочкой набью», но это сложнее. Человеку всё больше противостоит бездушная квазизападная машина с привкусом российского хамства. В этих условиях наши юристы, адвокаты, психологи – в той же мере не те, кем называются, что и рынок – не рынок. Лица этих профессий выполняют в нашей реальности, в этом самовоспроизводящемся процессе разложения позднесоветского общества совсем иные функции, чем их коллеги на Западе.
Второе. Да, мы литературоцентричная страна, и отмена сочинений в нашей школе – культурно-психологическая диверсия. Сегодня сочинение возвращается, но последствия разрыва сразу устранить не удастся.
Третье. Есть классовый барьер восприятия реальности, в том числе и у буржуинов. В то же время в капиталистической системе два контура не только власти, но и знания. Есть «наука» – история, социология, политология и т. д. – для профанов, ей профессора-филистеры обучают будущих социальных лохов в университетах. Я называю эту науку профессорско-профанной, именно она хлынула к нам в 1990-е годы. Именно её транслируют постсоветские компрадоры от науки, пересказывая чужие (т. е. выражающие чужой классовый, геополитический и цивилизационный интерес) теории и пытаясь навязать нашей реальности. Этот интеллектуальный онанизм не так безвреден, как это может показаться на первый взгляд. Всё это внешний контур. Но есть внутренний контур знания – «наука для своих», скрытое знание о природе, о мире, об обществе, его реальных субъектах и закономерностях развития – всё это наука внешнего контура, профессорско-профанная, которая должна отрицать не только значение, но само существование того, чем занимается «наука второго контура» – её представителям и за это деньги платят.
Четвёртое. Капитализм не может не провоцировать те проблемы, с которыми сталкивается. Реальность сегодняшнего дня такова, что он, а точнее его хозяева перестали справляться с этими проблемами и контролировать их. И это их уязвимое место, которое историческая Россия должна использовать, расквитавшись за 1991 год.
– Андрей Ильич, Вы, пожалуй, сегодня единственный публицист, который рассматривает социальные катаклизмы в неразрывной связи с теми процессами, которые происходят в культуре. Для Вас, как Вы заметили, сегодня это пространство напоминает зону питекантропов. Елена Камбурова точно подметила, что если бы за спиной была пустыня, то особых вопросов тогда бы не возникало. Но когда буквально вчера твоя жизнь была наполнена совсем другими звуками и красками, то тебе вдвойне труднее понять, как быстро такое падение могло произойти.
– Ответ прост: это не вполне естественный процесс, это процесс направляемый. Насыщенное советское прошлое нам пытаются представить пустыней, пустотой. А как только начинают пытаться с ним тягаться, получается неприличный звук. Достаточно посмотреть ремейки «Иронии судьбы» и «Джентльменов удачи» – ведь убожество. Достаточно сравнить советскую эстраду с нынешней как по качеству музыки, так и по качеству исполнителей, всё становится ясно: двоечники (в лучшем случае троечники), бездари и дельцы на марше.
– Действительно, даже лёгкие жанры советской музыки превратились сегодня просто в недосягаемые вершины. В итоге повсеместномы имеем – пришло время называть вещи своими именами – смесь дремучего шоу-бизнеса во главе с Игорем Крутым, у которого нет ни одной мелодии и которого современный русский композитор Владимир Мартынов, и далеко не он один, называет в лучшем случае менестрелем, но никак не композитором, с художественной самодеятельностью. Причем самодеятельностью самого низкого пошиба. По сути, такие, как Крутой и Ко, оккупировали территории, им не принадлежащие.
– А чего можно ожидать от гешефтмахеров и дельцов – даже очень крутых? Куда им до уровня Дунаевского-старшего и Бабаджаняна, Петрова и Крылатова, Зацепина и Паулса?! Вообще популярная музыка – это важнейший социальный индикатор, показатель здоровья или нездоровья общества. Мой отец, молодость которого пришлась на 1930-е, на мой вопрос о тех годах ответил так: «Слушай музыку того времени. В атмосфере страха такая музыка невозможна». И это при том, что отец был критиком Сталина и его системы и уже в конце 1930-х знал многое из того, о чём большинство узнало лишь после 1956 г. Действительно, трудно представить, что «Широка страна моя родная» написана и – самое главное – принята народом как своя, кровная в атмосфере страха. И, с другой стороны, какова же должна быть общественная атмосфера, породившая песни 90-х и нулевых про «кусочеки колбаски» и «юбочки из плюша»? Да, есть исключения – например, мужская группа «Любэ». Но это нередко на фоне педерастической моды и тотальной имитации.
– Следующий мой вопрос принципиален для меня как зрителя, читателя и слушателя. Первое – это то, что искусство сегодня не становится частью моей (и, думаю, не только моей) биографии. Свою жизнь до 1990 года я могу рассказать по событиям, абсолютно не касаясь личной биографии, год – книга, год – кинофильм, год – музыкальная премьера… А за последние 25 лет мне по большому счёту нечего вспомнить из того, что останется со мной. И ещё: трудно представить жизнь сегодняшних «мегасуперпуперзвёзд», которая оформится во времени в книгу. Я точно знаю, что лет через двадцать не куплю биографию, скажем, Евгения Миронова, при том что ему не откажешь в таланте, так как я готов был отдать последние три рубля за книжку об Алисе Фрейндлих. Нет ни национальных событий, ни, следовательно, национальных явлений. Ведь даже такие уважаемые имена, уже кстати не совсем молодых людей как Нетребко, Цискаридзе, Мацуев… – это то, что связано исключительно с классическим искусством. Мало того, что не видно творческого напряжения, за что я прежде всего платил деньги, покупая билет на концерт или пластинку в советское время. Было инстинктивное чувство, что без этого запала и горения не было бы никаких билетов и никаких пластинок… Сегодня – не просто ноль градусов, но минус пятьдесят по Цельсию! Как мало надо времени, чтобы люди променяли творчество на купюры. Опять-таки, испытываешь состояние ступора от того, на что раньше бы брезгливо поморщился, а теперь это дорого продаётся. И что окончательно добивает – оно покупается! Странный двадцатый век ставил запредельные задачи, чтобы через сорок-пятьдесят лет оставить художника исключительно перед искушением и соблазнами. Точно сбылось пророчество Энди Уорхола, что в XXI веке каждый будет знаменит 15 минут. Да, после 1991 года не стало соревнования, важного в культуре, так же, как и в экономике и в политике. Только ли это сыграло свою роль, ещё раньше?
– Дело, конечно же, не только в соревновании. Речь должна идти об общей деградации культуры и искусства – сначала на Западе, а в 1990-е годы этот процесс и до нас добрался. А здесь его
О каком творческом запале можно говорить в условиях, когда доминанта – бабло: «Сатана там правит бал». Причём условия эти лишь отчасти носят стихийный характер, ведь рынок – это не самостоятельная сила, да и нет никакого рынка. Есть диктат заинтересованных групп, закамуфлированный под рынок. Вот и получается, что функцию литературы начинает выполнять антилитература (акунины-донцовы), культуры – антикультура (от «Дом-2» до версии «Руслана и Людмилы» в «режиссуре» Д. Чернякова); о кино, эстраде и театре я вообще не говорю. Короче говоря, тень перестала знать своё место, на марше «живые мертвецы», симулякры.
– Так называемыми симулякрами наш социум пронизан повсеместно. В общественной жизни, политике, которая превратилась в разновидность шоу, спорте, СМИ… Тонны периодической макулатуры, которая не решает никаких задач, лишь иногда обозначает проблему. И то в лучшем случае. Кстати, Вы пишете о резкой деградации научно-популярной периодики. Такой междусобойчик во всех сферах. Как мудро заметил Ю. Мухин, футбол существует исключительно для одной цели – доставить удовольствие болельщику. Всё! А вся эта атрибутика, гонорары, контракты, франшизы, меня не должны волновать абсолютно.
– К сожалению, футбол, хоккей и вообще большой спорт у нас уже четверть века как минимум существуют в качестве бизнеса, а также шоу, отвлекающего от насущных вопросов жизни. На Западе этот процесс стартовал на рубеже 1920–1930-х годов. Об Англии того времени Дж. Оруэлл заметил, что если бы не пабы, радио и футбол, то в стране могла бы произойти революция. Лет 35–40 назад на Западе произошла полная «бизнесизация» спорта. И кино – последнее как искусство почти закончилось, достаточно сравнить американское и французское кино 1950–1970-х годов с тем, что пришло позже. То же у нас: кино 1950–1970-х годов и нынешнее. Страсть к ремейкам ведь не случайна – хочется настоящего, есть тяга, но нет потенции, большие деньги на неё плохо влияют, а местечковым междусобойчиком, как ни пыжься, настоящее искусство не заменишь. Параллельно с «бизнесизацией» развивается криминализация спорта и кино. Во что мафии вкладывают средства? Чего стоит одна лишь история попытки второй половины 1990-х – начала нулевых годов создать европейскую футбольную суперлигу как суперсредство отмыва наркоденег. Ну и, наконец, необходимо сказать о нарастающей роли мракобесия и оккультизма, которые проникают даже в научную среду, в сферу научно-популярной деятельности и литературы. Несколько лет назад, участвуя в чтениях памяти одного замечательного советского астронома, я был поражён тем, что среди докладов были таковые на оккультные темы, а в перерыве в фойе большой спрос оказался на бюллетень самиздатовского типа «Потусторонние новости».
Всё это – показатель кризиса, разрухи в головах.
– Но ведь, например, 1920-е годы тоже были кризисом, а ситуация была совершенно иной. Вы определяете «длинные двадцатые годы» (1914–1933) как феномен в искусстве и общественной мысли прошлого века. Переваривать пришлось ещё долго… Сегодня же, например, вновь открывая для себя подзабытые кладовые советской поэзии, испытываешь опять же чувство сравнимое с потрясением: стихи В. Луговского, Н. Асеева… выглядят просто образцами и шедеврами (такими и останутся!) на фоне сегодняшнего шума, где уже не до поэзии. Что интересно, все они становились творчески зрелыми в молодые, даже юные годы. Они начинали в те же 1920-е и почти сразу стартовали как мастера. И ещё – какая внутренняя, просто искрящаяся свобода! Какая там цензура… Ради такой редактуры (опять нам пытаются выдать одно за другое!) и качества я готов сегодня дорого заплатить. А зрелость лиц. Кстати, ту же эволюцию советского, скажем, артиста, я мог проследить или хотя бы почувствовать просто по биографическим фотопортретам, даже не по киноролям и спектаклям. Я не встречал в старых подшивках газет и журналов ни одной фотографии, где бы советские звёзды позировали. Это всегда взгляд исключительно внутрь себя, сквозь объектив. И попадая во внутрь библиотечного фонда недавнего прошлого, чувствуешь себя жителем другой планеты. И это не ностальгия, про которую мне кричат в оба уха. Просто кожей чувствуешь, что воруют не у тебя, а воруют тебя самого. На Ваш взгляд, настоящая оценка советского проекта ещё ждёт своего часа? Хотя Вы говорите, что реставрировать ничего нельзя, но ведь можно не уходя далеко, взять с собой самую суть?
– Кризис кризису рознь. «Длинные двадцатые» были структурным кризисом капитализма, из которого он вышел обновлённым. То был кризис обновления. Кризис конца XX – начала XXI века – системный, за ним у капитализма никакого обновления. Всё, занавес. И Россия с разрушением СССР в полной мере в этот кризис вползла: «язычник, чахнущий от язв христианства» – так К. Маркс определял подобного рода ситуации.
«Длинные двадцатые» были творческим взрывом – социальным, культурным, научным. Джойс, Пруст, Т. Манн, Кафка, Фолкнер, Хемингуэй, Ремарк, Фейхтвангер, Голсуорси на Западе; Андрей Платонов, Шолохов, Есенин, Маяковский и многие другие у нас. Поразительные достижения в науке о природе, в обществоведении, в структурах повседневности. Что изобретено за последние 60 лет – только компьютер, интернет, мобильный телефон – и всё. За последние 60 лет, т. е. с тех пор, когда совпартноменклатура в союзе с западными буржуинами сорвала попытку прорыва в реальное посткапиталистическое (а не просто антикапиталистическое как в СССР) будущее на основе достижений таких блестящих учёных как В. М. Глушков и И. С. Филимоненко. Наступил откат – эпоха «коротких мыслей», как говорил Папа Карло, – за которым маячит новое темновековье.
…О том, что советские звёзды не позировали. Начать с того, что выдающиеся советские актёры и певцы не называли себя звёздами, да и на фотографиях смотрелись не позёрами. Позёрство – способ существования бездарей и самозванцев, главная цель которых не самореализация (реализовать нечего), а погоня за деньгами и славой.
– Мир так устроен, что всегда будут люди, которым нужно чуть больше денег, чуть больше комфорта и удовольствий. Понятно, что сегодня в России рынок не рынок, капитализм не капитализм… Кстати, сегодня известно, что Сталин в начале 1950-х годов, когда страна уже восстанавливалась, повсеместно вводил формы поощрения за рост производства – так называемый метод повышения эффективности (МПЭ), и как следствие – резкий рост в те годы артелей и частных производителей. Насколько возможно учесть интересы всех и какая степень и форма частной собственности возможна в России, если, конечно, она возможна вообще?
– Вы правы: у нас нет ни рынка, ни капитализма. У нас процесс первоначального накопления (т. е. передел собственности) постоянно подсекает капиталистическое накопление. Я рад, что Вы вспомнили МПЭ; этот факт лишний раз свидетельствует о том, что Сталин был великолепным социальным инженером. Что касается частной собственности, то в России на протяжении почти всей её истории частной собственности либо не было, либо она не работала, либо приобретала главным образом уродливые формы как в конце XIX – начале XX и в конце XX – начале XXI вв. Вообще нужно сказать, что частная собственность – довольно редкое явление. Оно возникает с разложением западноевропейского феодализма (собственно, никакого другого и не было) и расцветает при капитализме. Азиатские (Китай, Индия, мир ислама) и античные социумы частной собственности по сути не знали – природно-хозяйственные и исторические условия такого типа собственности не требовали. Более того, как и ростовщичество, этот тип собственности нёс им смертельную угрозу. Недаром частная собственность на Западе развивается как элемент «цивилизации ссудного процента». Но даже на Западе, если брать верхушку мирового капиталистического класса, деньги определяют далеко не всё – на определённом уровне физические деньги превращаются в метафизическую, нередко оккультную (но не религиозную!) власть. Последняя в качестве второго контура как бы вынесена за рамки системы – по принципу злого духа из «Шах-Намэ» Фирдоуси: «Я здесь и не здесь».
Россия в плане развития частной собственности (не путать с семейно-обособленной) относится к мейнстриму планетарного развития, а не к западному (капиталистическому) «выверту-извращению». Относительно невеликий по объёму совокупный общественный продукт (результат хозяйственной деятельности русских в зоне рискованного земледелия евразийского неудобья), огромные пространства (транспортные издержки), постоянные войны на три стороны света – всё это делало собственность (не частную собственность, а собственность вообще) в русской системе жизни вторичной, производной, функциональной по отношению к власти. А само общество приобретало служебно-служивый характер. Развитие в таком типе социума частной собственности, не говоря уже о капитализме, есть показатель не прогресса, а регресса и упадка. Что и происходило у нас в конце XIX – начале XX в. При том, что частнособственнический слой позднесамодержавной (пореформенной) России был невелик, этого вполне хватало для нарастания кризиса. Ведь жил этот слой по потребностям верхушек буржуазного Запада с его индустриальной и мощной аграрной основой, а не по потребностям, которые могла удовлетворить русская система хозяйства. Западоидность российской верхушки может обеспечиваться только одним – усилением эксплуатации и разорением основной массы населения, что и повторилось в 1990-е – привет позднему самодержавию. Частная собственность и капитализм в России и для России – это всегда показатель серьёзной социальной болезни.
Показательно ещё одно: сегодня частная собственность постепенно отмирает – вместе с капитализмом – на самом Западе, на её место приходит корпоративная и иные формы нечастной собственности.
– Время ли сейчас для манифестов в искусстве?
– Едва ли. Манифесты – не заказная вещь, а веление времени. Манифесты – это победный клич новых социальных сил, социальная гниль на это неспособна. Впрочем, история тем и хороша, что ситуации в ней нередко меняются стремительно.
– В книге «Холодный восточный ветер Русской весны» Вы пишете, что нам предстоит пережить трудные, возможно, даже кровавые ближайшие 10–15 лет. Можно ли провести прямую линию опричнины Грозный – Сталин, которую вы исследуете, к Путину?
– Нет. Путин не демонстрирует не только опричнину, но даже волю или склонность к ней. Пока что линия «Грозный – Сталин» заканчивается на Сталине; его, как и Ивана Грозного, характеризует определённость позиции. В то же время разрешить главное противоречие путинского курса – между противостоянием с Западом, нежеланием медведя отдать кому-либо свою тайгу, с одной стороны, и продолжением чубайсовско-кудринской вариации неолиберальной экономической политики, с другой – невозможно без чего-то похожего на (нео)опричнину. Экономическая политика последней четверти века сделала постсоветскую Россию типологически весьма похожей на царскую Россию начала XX в. (социальная поляризация, сырьевая специализация, слабая социальная база власти), опасно похожей, я бы сказал.
– Стоит сравнить видеокадры Президента, скажем 2001 года и года 2013-го, и мы увидим, что перед нами два разных человека. Невероятный, колоссальный прогресс политика…
– Да, Путин прибавил – жизнь заставила. О нём можно сказать словами Николая Заболоцкого: «Как мир меняется! / И как я сам меняюсь! Лишь именем одним я называюсь». Путин выглядит существенно сильнее западных так называемых «лидеров», которые на самом деле всего лишь высокопоставленные клерки-марионетки, пляшущие под дудку своих хозяев. Но ведь сила Запада не в этих марионетках и даже не столько в экономической мощи, сколько в организованном в два контура власти – закрытый и открытый – правящем политико-экономическом слое коллективного Запада. При всех противоречиях его кланов, его двух основных сегментов – англо-американского, спаянного, помимо прочего, еврейским капиталом, и немецко-североитальянского, завязанного на Ватикан – это единое целое с по сути общей взаимопереплетённой собственностью, которую контролирует ограниченное число семей, корпораций и фондов. Эти люди действуют не по принципу «нравится – не нравится», а раз так, то стараться понравиться им бесполезно, они признают только силу, поэтому до сих пор их так пугает Сталин, этот испуг дорогого стоит, он – высшая форма признания и высокой оценки на Западе всего, что относится к России.
– У России есть сегодня реальные союзники?
– Тактические, возможно, есть. Стратегических и тем более метафизических нет. Да нам и не надо. Будем сильными – сами справимся, а слабых сами же союзники (или, как их называют сегодня, «партнёры») и сожрут, предварительно ударив ножом в спину. Длительные союзы возможны лишь на основе комбинации экономических интересов, цивилизационного сходства и этнического родства. Как, например, британско-американский союз при всех его противоречиях, которые в 1930-е годы стали главной причиной Второй мировой войны, – сегодня этот факт активно затушёвывается, всё внимание фокусируется на Третьем рейхе и СССР.
– То есть для успешного союза важен фактор крови?
– Не всегда, но нередко. Не случайно, что именно англосаксы, прежде всего британцы, разработали в конце XIX – начале XX в. основные расово-евгенические теории, которые на практике реализовали нацисты в Третьем рейхе. Так же, как когда-то на рубеже XVII–XVIII вв. английская/ британская элита разработала геокультурный вирус, психооргоружие под названием «Просвещение» и сбросила его во Францию. Сбросила для того, чтобы идейно подорвать Францию, духовно обезоружить её правящую элиту в борьбе с Великобританией, размягчить и опрокинуть – что и произошло в конце XVIII в.
Поделиться книгой: