Влияние морской силы на историю 1660-1783

Не удивительно поэтому, что в описании, которому мы следовали, говорится о потере англичанами двух флагманских кораблей, из коих один был уничтожен брандером. "Английский главнокомандующий все еще лежал на левом галсе и, — говорит автор, — когда ночь наступила, мы могли видеть его гордо проводящим свою линию мимо эскадр Североголландской и Зеландской (оказавшихся в арьергарде, но бывших первоначально в авангарде), которые от полдня до этих пор не могли вылавировать к неприятелю (фиг. 2, R') со своего подветренного положения". Заслуга атаки Монка, как пример высшей тактики, очевидна и носит сильное сходство с атакой Нельсона в Абукирском сражении. Быстро сообразив слабое место голландского строя, он атаковал силы, значительно превосходившие его эскадру, таким образом, что только одна часть их могла принять участие в сражении и хотя англичане, правда, понесли более тяжелые потери, но они сохранили блестящий престиж и должны были произвести угнетающее впечатление на голландцев. Очевидец говорит далее: "Дело продолжалось до 10 часов вечера, друзья и недруги так перемешались в общей свалке, что каждый корабль мог пострадать одинаково как от своих, так и от чужих. Легко заметить, что наш успех дня и неудачи англичан произошли от того, что корабли последних были слишком рассеяны, т. е. держались в слишком растянутом строе, не будь этого, мы не могли бы отрезать часть его, как сделали это. Ошибка Монка состояла именно в том, что он не держал своих кораблей более соединенно". Самый факт указан правильно, но с критикой его едва ли можно согласиться, разрыв линии в такой длинной колонне парусных судов был почти неизбежен и представлял одну из случайностей, возможность которых Монк предвидел, когда предпринял атаку. Английский флот удалился на левом галсе на W или WNW, а на следующий день возвратился для возобновления боя. Голландцы были сначала на ветре у них, также на левом галсе и в своем нормальном строе, — правый фланг впереди; но неприятельские суда, обладая лучшей способностью к лавировке и имея более дисциплинированные команды, скоро выбрались на ветер и заняли более выгодное положение. Со стороны англичан в этот день участвовали в сражении сорок четыре корабля, со стороны же голландцев — около восьмидесяти; многие из английских кораблей, как было выше сказано, имели большие размеры, чем голландские. Враждебные флоты проходили теперь один мимо другого контр-галсами; английский флот — на ветре у голландского[29]; но Тромп в арьергарде, видя, что боевой строй голландцев невыгоден, так как суда их, построенные в две или в три линии, маскировали огонь друг друга, повернул и затем вышел на прежнем галсе на ветер неприятельского авангарда (R'), и он мог это сделать вследствие длины линии и потому, что англичане, идя параллельно голландской колонне, не держались круто к ветру. "В этот самый момент два флагмана голландского авангарда спустились со своими эскадрами, подставив противнику кормы (V'). Рейтер, сильно удивленный, пытался остановить их, но тщетно, и поэтому счел себя вынужденным подражать их маневру, чтобы не отделять от остального флота своей эскадры, ему удалось сделать это в порядке, держа соединенно свои корабли, к которым присоединился один из авангардных кораблей, недовольный поведением своего непосредственного начальника. Тромп оказался теперь в большой опасности, отделенный (сначала своим собственным маневром, а потом и маневром авангарда) от своего флота английским, и был бы разбит, если бы не Рейтер, который, видя крайность положения его, поднялся к нему; таким образом авангард и центр расположились сзади арьергарда, на галсе, противоположном тому, на котором вступили в бой. Это помешало англичанам сосредоточить атаку на эскадре Тромпа из опасения, что тогда Рейтер выйдет на ветер, чего они не могли допустить вследствие значительно меньшей численности их. Как действия Тромпа, так и поведение младших флагманов в авангарде, хотя и показывая весьма различные степени воинственного пыла, резко обнаруживают тот недостаток дисциплины и воинского духа среди голландских офицеров, о котором уже говорилось выше… Никаких признаков подобного недостатка не замечается в это время в английском флоте.

Как живо чувствовал Рейтер неудовлетворительность поведения своих подчиненных, видно из того, что когда Тромп немедленно после этого частного сражения явился на флагманский корабль, матросы шумно приветствовали его; но Рейтер сказал: "Теперь не время для радости, скорее следует плакать". Действительно наше положение было дурно; каждая эскадра действовала различно, не в линии, и в то же время все корабли собрались в кучу, подобно стаду баранов, так тесно, что англичане могли окружить их своими сорока кораблями (июня 12-го, фиг. 2). Английский флот был в удивительном порядке, но по какой то причине не воспользовался преимуществом своего положения в надлежащей мере. Причина, без сомнения, была та же, какая часто мешала действиям парусных судов при всех выгодных внешних обстоятельствах, это неспособность к свободному маневрированию при обитом такелаже и рангоуте, присоединившаяся в данном случае еще к малочисленности английского флота, при которой риск на решительный бой был бы неуместен.

Рейтер был, таким образом, в состоянии снова построить свой флот в прежний строй, хотя и при сильных препятствиях со стороны противника, и затем оба флота опять прошли друг мимо друга контр-галсами — голландский под ветром, причем корабль Рейтера был последним в его колонне. Проходя мимо английского арьергарда, он потерял грот-стеньгу и грота-реи. После другой частной стычки, англичане отступили на северо-запад, по направлению к своим берегам; голландцы последовали за ними; ветер все еще дул от юго-запада, но был слабым. Английский флот теперь уже открыто отступал, и преследование его противником продолжалось всю ночь; флагманский корабль Рейтера при этом так отстал вследствие понесенных в бою аварий, что совсем скрылся из виду у арьергарда. На третий день Монк продолжал отступать к западу. Согласно английским описаниям, он сжег три выведенные из строя корабля, послал вперед наиболее подбитые, и сам составил арьергард с теми, которые были способны к бою и число которых определяется, опять английскими источниками, различно, — от шестнадцати до двадцати восьми (План II, июня 13-го). Один из самых больших и самых лучших кораблей английского флота, Royal Prince, вооруженный девяноста орудиями, приткнулся к Галлоперской мели и был взят в плен Тромпом (План И, а); но в общем отступление Монка совершалось в таком порядке, что иных аварий он не потерпел. Это показывает, что голландцы пострадали в сражении весьма серьезно. К вечеру показалась эскадра Руперта, и все корабли английского флота, за исключением получивших повреждения в бою, наконец, соединились вместе.

На следующий день ветер опять сильно засвежел от юго-запада, почему голландцы оказались на ветре. Англичане, вместо того, чтобы попытаться лечь на другой галс, обошли противника с кормы, полагаясь на скорость хода и хорошую управляемость своих кораблей. После этого сражение началось по всей линии, на левом галсе, причем английский флот был под ветром[30]. Голландские брандеры направлялись дурно и действовали безрезультатно, тогда как английские сожгли два неприятельских судна. Оба флота продолжали идти таким образом, обмениваясь залпами, в течение двух часов, по истечении которых английский флот прошел через голландскую линию[31]. Всякая правильность строя была после того нарушена. "В этот момент, — говорит очевидец, — представлялось необыкновенное зрелище: все суда рассеялись, как английские, так и наши. Но, к нашему счастью, большая часть наших кораблей, окружавших адмирала, осталась на ветре, а большая часть английских судов, также с их адмиралом, оказалась под ветром (фиг. 1 и 2, С и С'). Это обстоятельство и было причиной нашей победы и их поражения. Кругом нашего адмирала собралось тридцать пять или сорок кораблей его и других эскадр, так как последние совсем потеряли строй и рассеялись. Остальные голландские суда отделились от него. Командовавший авангардом, ван Нэсс (van Ness), пошел с четырнадцатью кораблями в погоню за тремя или четырьмя английскими, которые, форсируя парусами, выбрались на ветер голландского авангарда (фиг. 1, V). Ван Тромп, с арьергардной эскадрой, увалившейся под ветер относительно де Рейтера и главной части английского флота (фиг. 1, R), должен был идти за ван Нэссом с тем, чтобы потом присоединиться к адмиралу, обойдя английский центр". Де Рейтер и главная часть английского флота завязали жаркий бой, все время вылавировывая на ветер. Тромп, неся возможно большие паруса, догнал ван Нэсса и возвратился, уведя с собою авангард (V, R'); но, вследствие постоянной лавировки к ветру главного флота противника, он оказался под ветром у него и не мог присоединиться к Рейтеру, бывшему на ветре (фиг. 3, V", R"). Рейтер, видя это, сделал сигнал собравшимся кругом него судам, и главная часть флота спустилась полным ветром (фиг. 3, С"), который был тогда очень крепок. "Таким образом почти мгновенно мы очутились посреди англичан, которые, атакованные с обоих бортов, пришли в смятение и не могли сохранить своего строя, нарушенного как ходом сражения, так и сильным ветром. Бой был тогда в самом разгаре (фиг. 3). Мы увидели, как командующий английский адмирал был отрезан от своих сил, сопровождаемый одним только брандером. С ним он выбрался на ветер и, пройдя через северную голландскую эскадру, опять занял место во главе пятнадцати или двадцати присоединившихся к нему кораблей".

Так окончилось это большое морское сражение, замечательнейшее, в некоторых чертах своих, из всех, когда-либо происходивших в океане. При взаимной противоречивости отчетов о нем невозможно сделать более, как только оценить результаты. Совершенно беспристрастное описание говорит: "Голландцы потеряли в этих сражениях трех вице-адмиралов, две тысячи человек и четыре корабля. У англичан было убито пять тысяч человек и взято в плен три тысячи; кроме того, они потеряли семнадцать кораблей, из которых девять остались в руках победителей"[32]. Нет сомнения, что поражение англичан было ужасно и что это случилось всецело вследствие той ошибки, что флот их был ослаблен отделением от него большего отряда, посланного в другом направлении. Подобные отделения иногда — неизбежное зло; но в данном случае никакой необходимостью оно не вызывалось. Имея в виду приближение французского флота, англичанам надлежало бы атаковать голландцев всеми своими силами прежде, чем их союзники могли бы соединиться с ними. Урок этот приложим к условиям наших дней, как и к условиям всякой эпохи. Второй урок, также ценный и для нашего времени, указывает на необходимость целесообразных военных учреждений для насаждения и возрощения в военной корпорации надлежащего воинского духа, гордости и дисциплины. Как ни велика была первоначальная ошибка англичан и как ни серьезно было их поражение, но все-таки нет сомнения, что последствия их были бы много хуже, если бы не тот высокий дух и искусство, с какими подчиненные Монка приводили в исполнение его планы, и если бы у Рейтера не было недостатка в подобной поддержке со стороны его подчиненных. В описаниях движений английского флота мы не читаем ничего похожего на обращение тылом к противнику двух младших флагманов в критический момент или на то, что третий флагман, с дурно направленным пылом, занял неправильное положение относительно неприятеля. Выучка экипажа английских судов, стройность и точность их маневрирования даже в тех обстоятельствах были замечательны. Француз де Гиш, очевидец этого четырехдневного сражения, писал: "Ничто не сравнится с красивыми строем английского флота в море. Никогда линия не может быть начерчена прямее, чем та, которая была образована их кораблями; таким образом они сосредоточивают огонь всех своих орудий на проходящем близ них противнике… Английские корабли сражаются подобно линии кавалерии, маневрирующей стройно и по правилам и только для отбития противника, тогда как голландский флот движется подобно кавалерии, эскадроны которой выходят из рядов и поодиночке вступают в бой"[33].

Голландское правительство, ненавидевшее расходы, не военное по своему духу и беспечное вследствие длинного ряда легких побед над деморализованным флотом Испании, допустило свой флот до обращения в собрание вооруженных купеческих судов. При Кромвеле ему пришлось особенно тяжело. Правда, наученные суровыми уроками этой войны, Соединенные Провинции, под руководством способного правителя, сделали много для улучшения своего положения, но флот свой они еще не успели поставить на надлежащую высоту. "В 1666-м году, как и в 1653-м, — говорит французский морской писатель, фортуна войны, кажется, склонилась на сторону англичан. Из трех больших сражений два увенчались для них решительными победами, а третье, хотя и имело обратный результат, но тем не менее только увеличило славу их моряков. Этим они обязаны разумной смелости Монка и Руперта, талантам некоторых адмиралов и капитанов и искусству своих матросов и солдат. Мудрые и энергичные усилия, сделанные правительством Соединенных Провинций, и неоспоримое превосходство Рейтера как в опытности, так и в гениальности, над всеми его противниками не могли уравновесить слабость или неспособность большинства голландских офицеров и нижних чинов, явно уступавших экипажу английского флота"[34].

Англия, как мы заметили выше, все еще чувствовала отпечаток железной руки Кромвеля на своих военных учреждениях; но отпечаток этот уже стушевывался. Еще до объявления следующей Голландской войны Монк умер и был неудачно замещен кавалером Рупертом. Придворная расточительность, подобно скупости бургомистров в Голландии, вредно отразилась на надлежащем снабжении флота, а придворный разврат подрывал дисциплину так же неизбежно, как и коммерческий индифферентизм. Влияние всего этого с очевидностью сказалось шесть лет спустя, когда флоты этих двух стран встретились снова между собою.

Одна хорошо известная черта всех военных флотов того времени заслуживает здесь, между прочим, нашего внимания, так как ее настоящий смысл и значение не всегда, быть может, понимаются надлежащим образом. Командование флотом и отдельными судами часто вверялось "солдатам", т. е. офицерам армии, не привычным к морю и не знающим искусства управления кораблем, которое возлагалось в таком случае на офицера другого класса. Всматриваясь в дело внимательно, легко видеть, что это обстоятельство вело к разладу между управлением боем и управлением движущей силой корабля. В этом сущность дела, которая не изменяется с изменением рода двигательной силы. Неудобство и несостоятельность такой системы были так же очевидны тогда, как и в настоящее время, логика фактов постепенно привела к соединению этих двух функций в руках одного корпуса офицеров, и в результате получился современный флотский офицер, как этот термин понимается вообще[35]. К несчастью в этом процессе слияния допущено было одержать верх менее важной функции; флотский офицер стал более гордиться своею ловкостью в управлении двигательной силой судна, чем своим уменьем развить боевую действительность его. Дурные последствия этого недостатка интереса к военной науке делались особенно очевидны, когда офицер достигал чина, при котором ему вверялось командование флотом, так как здесь именно знание военного дела наиболее ценно и предварительная подготовка в нем необходима, но и при командовании отдельным кораблем недостаток последней давал себя знать. От упомянутого ложного направления произошло то, особенно в английском флоте, что гордость моряка заступила место гордости воина по профессии. Английский морской офицер более заботился о том, что уподобляло его коммерческому капитану, шкиперу, чем о том, что делало бы его военным в профессиональном смысле. Во французском флоте результат этот не был столь общим, благодаря, вероятно, более воинственному духу правительства, и особенно дворянства, которому офицерское звание было исключительно предоставлено. Невозможно было, чтобы люди, все сотоварищество которых было военным, все друзья которых смотрели на военную службу как на единственную, достойную дворянина карьеру, — могли думать больше о парусах и снастях, чем о пушках или о флоте. Английский корпус офицеров был другого происхождения. Следующее хорошо известное выражение Маколея имеет еще большее значение, чем думал сам автор его: "Были моряки и были джентльмены во флоте Карла II; но моряки не были джентльменами, а джентльмены не были моряками". Дело заключалось не в отсутствии или присутствии джентльменов как таковых, а в том, что по условиям того времени джентльмены составляли по преимуществу военный элемент тогдашнего общества, и что моряки, после голландских войн, постепенно вытесняли со службы джентльменов, а с ними и военный тон и дух, в том смысле, в каком это понятие отличается от простого мужества. "Даже люди такого хорошего происхождения, как Герберт (Herbert) и Рассел (Russel), адмиралы Вильгельма III, — говорит биограф лорда Хоука (Hawke), которые были настоящими моряками^ могли удержать за собой такую репутацию, только принимая грубые манеры морских волков (hardly tarpaulin)". Те самые национальные черты, которые делали французов худшими моряками сравнительно с англичанами, делали их лучшими воинами — не по мужеству, но по искусству. До настоящих дней это направление сохраняется; во флотах латинских наций управление двигательной силой корабля не имеет такого значения, как военные обязанности. Прилежание и систематичность, свойственные национальному характеру, заставляют серьезного французского офицера развивать и разбирать тактические вопросы логическим путем и готовить себя к управлению флотами не только в качестве моряка, но в качестве воина. В Американскую войну за независимость результат показал, что, несмотря на печальную беспечность правительства, люди, которые прежде всего были военными, хотя, как моряки, и уступали своим противникам, могли встречаться с последними более, чем на равных условиях в отношении тактического искусства, а в управлении флотами превосходили их. Мы уже указывали выше на ложную теорию, в силу которой французский флот избирал предметом своих действий не уничтожение своего врага, а какую-то другую конечную цель. Таким образом, французы свое тактическое искусство применяли к ошибочным стратегическим целям; но это не уничтожает того факта, что в этом искусстве они, как люди лучшего военного образования, были выше англичан — более моряков, чем военных. Мы не знаем с достоверностью, из какого класса происходили главным образом голландские офицеры, так, с одной стороны, английский морской историк говорит в 1666 году, что большая часть капитанов голландского флота были сыновьями богатых бургомистров и не имели никакого опыта, но получили это звание ради политических причин, по распоряжению президента Генеральных Штатов (Grand Pensionary); с другой же стороны Дюкень (Duqesne), способнейший французский адмирал того времени, восхваляет в 1676 году точность и искусство тех же голландских капитанов, в выражениях, весьма нелестных для своих офицеров. Судя по многим данным, весьма вероятно, что голландские офицеры были, вообще говоря, коммерческими моряками, мало знакомыми с духом военной службы. Но, благодаря строгости, с какою государство и народный гнев наказывали виновных, эти офицеры, далеко не лишенные блестящей личной храбрости, скоро усваивали требования долга и военной дисциплины. Вот почему в 1672 году они вели себя иначе, чем в 1666 году.

Прежде, чем оставить Четырехдневное сражение, уместно привести отзыв о нем еще одного писателя: "Таково было кровавое сражение Четырех Дней, или Па-де-Кале, достопамятнейшее из морских сражений нового времени, и не по результатам, а по развитию его различных фаз, по неистовому увлечению сражавшихся, по смелости и искусству вождей флотов и по новому характеру, который оно дало морской войне. Более, чем всякое другое, это сражение ясно отмечает переход от прежних методов к тактике конца семнадцатого столетия. В первый раз мы можем здесь проследить, как будто по начертанному плану, главные движения сражавшихся флотов. Кажется совершенно ясным, что и голландскому и британскому флотам дана была тактическая книга и свод сигналов, или, по крайней мере, письменные инструкции, обширные и точные, имевшие значение такого кодекса. Чувствуется, что каждый адмирал держит свою эскадру в руках и что даже главнокомандующий располагает по своему желанию во время сражения различными подразделениями своего флота. Сравните это сражение с тем, которое было в 1652 году, и вам бросится в глаза один ясный факт — в период времени между ними морская тактика претерпела революцию.

Таковы перемены, отличающие войну 1665-го года от войны 1652-го года. Как и в предшествовавшую войну, адмирал все еще думает о наветренном положении, как о представляющем выгоды для его флота, но забота об этом не является уже более, с тактической точки зрения, главною, мы можем почти сказать, единственною, как это было прежде. Теперь он желает прежде всего держать свой флот в хорошем порядке и соединенно так долго, как возможно так, чтобы удержать способность комбинирования в течение сражения движений различных эскадр. Посмотрите на де Рейтера в конце Четырехдневного сражения: с большим трудом он удерживается на ветре английского флота, но тем не менее не колеблется пожертвовать этим преимуществом, чтобы соединить две части флота, разделенные неприятелем. Если в позднейшем сражении под Норд-Форландом имеют место большие промежутки между голландскими эскадрами и арьергард постоянно удаляется от центра, то Рейтер сетует на такую ошибку, как на главную причину своего поражения, он сожалеет о ней в официальном рапорте. Он даже обвиняет Тромпа (бывшего его личным врагом) в измене и трусости, — обвинение несправедливое, но тем не менее показывающее, какая огромная важность с тех пор приписывается строгому в правильному сохранению соединенности действий в течение сражения"[36].

Эта оценка рассматриваемого сражения справедлива, поскольку оно указывает на господствовавшие тогда взгляды и стремления, но результаты его не были так полны, как можно было бы заключить из нее.

Английский флот, несмотря на тяжелые потери, понесенные им в Четырехдневном сражении, был уже снова в море менее, чем через два месяца, к крайнему удивлению голландцев; и 4-го августа под Норд-Форландом состоялась другая жестокая битва, окончившаяся полным поражением голландского флота, отступившего к своим берегам. Англичане последовали за ним и вошли в одну из голландских гаваней, где уничтожили большое число коммерческих судов, а также разрушили город, имевший довольно большое значение. К концу 1666-го года обе стороны утомились войною, которая причиняла много вреда их торговле и ослабляла их флоты, к выгоде возраставшей тогда морской силы Франции. Начались переговоры о мире; но Карл II, настроенный против Соединенных Провинций, уверенный, что возрастающие претензии Людовика XIV на переход под его скипетр Испанских Нидерландов нарушает существовавший тогда союз между Францией и Голландией, и, полагаясь также на серьезность поражений голландцев на море, был слишком притязателен и надменен в своих требованиях. Но для того, чтобы поддержать и оправдать свой образ действий, он должен был позаботиться о своем флоте, престиж которого так поднялся его победами. Вместо того бедность результат его нецелесообразных трат и дурной внутренней политики — привела его к допущению упадка этого флота. Корабли в большом числе были разоружены, и он с готовностью принял мнение, соответствовавшее его денежным затруднениям. Так как оно имело сторонников во все периоды морской истории, то мы приведем его здесь для того, чтобы осудить его. Вот это мнение, горячо оспаривавшееся Монком. "Так как Голландия держится, главным образом, торговлей, жизнь ее флота опирается на ее торговлю и так как, что показал опыт, ничто не вредит столько государству, как расстройство его торговли, то силы Его Величества и надлежало бы направить к этой цели, достижение которой приведет к покорности наших врагов и притом с меньшим истощением средств армии, чем вызываемое снаряжением и содержанием каждое лето в море могущественного флота, как это было до сих пор… По этим мотивам король принял роковое решение — разоружить свои большие корабли и оставить в порту только несколько фрегатов для крейсерства"[37].

Следствием такой экономической теории ведения войны был тот факт, что президент Генеральных Штатов, де Витт (de Witt), который заставил своих моряков за год перед тем сделать промер Темзы, послал в эту реку, под начальством де Рейтера, флот из шестидесяти или семидесяти линейных кораблей. Последний поднялся 14-го июня 1667 года до Гравезенда, уничтожил корабли в Чатаме и на Медузе (Medway) и овладел Ширнессом (Sheerness). Огни зажженных голландцами пожаров были видны из Лондона, и голландский флот оставался в обладании устьями реки до конца месяца. Под давлением этого бедствия, последовавшего за большой чумной эпидемией и большим пожаром Лондона, Карл согласился на мир, который был подписан 31-го июля 1667 года в крепости Бреда (Peace of Breda). Самым серьезным результатом войны был переход Нью-Йорка и Нью-Джерси в руки Англии, соединившей, таким образом, свои северные и южные колонии в Северной Америке.

Прежде, чем перейти опять к изложению общего хода истории изучаемой нами эпохи, будет полезно остановиться на момент на обсуждении теории, имевшей такие бедственные последствия для Англии в 1667 году, а именно на том способе ведения морской войны, в котором главным средством вредить неприятелю служат попытки уничтожить или по крайней мере расстроить его торговлю. Этот способ, требующий содержания только небольшого числа быстроходных крейсеров и опирающийся на дух алчности нации к наживе, который позволяет снаряжение приватиров без прямых расходов со стороны государства, несет особую привлекательность, всегда представляемую экономией. Большой вред, наносимый богатству и благосостоянию неприятеля таким путем, также неоспорим; и хотя его коммерческие суда могут до некоторой степени укрываться в течение войны — обманом, под иностранным флагом, эта guerre de course[38], как называют такую войну французы, или это уничтожение неприятельской торговли, как можем назвать мы, если ведется успешно, должно сильно беспокоить правительство неприятельской страны и тревожить ее население. Такая война, однако, не может вестись самостоятельно; она должна быть поддерживаема (supported); не имея опоры в самой себе, она не может распространяться на театр, удаленный от ее базы. Такою базою должны быть или отечественные порты, или какой-либо солидный аванпост национальной силы на берегу или на море — отдаленная колония или сильный флот. При отсутствии такой поддержки крейсер может отваживаться только на торопливые рейсы на небольшом расстоянии от своего порта, и его удары, хотя и болезненные для неприятеля, не могут быть тогда роковыми. Не политика 1667-го года, а сильные флоты линейных кораблей Кромвеля заперли в 1652 году голландские коммерческие суда в их портах и были причиною того, что трава росла на улицах Амстердама. Когда, наученные страданиями, вынесенными за это время, голландцы снарядили и держали в море большие флоты в течение двух разорительных войн, то хотя их торговля и сильно страдала, они все-таки выносили бремя борьбы с соединенными силами Англии и Франции. Сорок лет спустя Людовик XIV был вынужден, вследствие истощения средств государства, на проведение политики, принятой Карлом II по скупости. Тогда настали дни великих французских приватиров: Жан Бара (Jean Bart), Форбэна (Forbin), Дюге-Труэна (Dugay-Trouin), Дю Касса (Du Casse) и других. Регулярные же флоты Франции почти не показывались в океане в течение большой войны за Испанское наследство (1702–1712). Французский морской историк говорит: "Не будучи в состоянии возобновить вооружение линейного флота, Людовик XIV увеличил число крейсеров в водах, наиболее посещавшихся торговыми судами, особенно в Канале и в Немецком море (недалеко от своих портов, следует заметить). Здесь крейсера всегда имели возможность препятствовать движению перевозивших войска транспортов или перехватывать морские караваны с припасами всякого рода. В этих морях, в центре коммерческого и политического мира, всегда есть работа для крейсеров. Несмотря на затруднения, которые они встречали, вследствие отсутствия больших дружественных флотов, они сослужили славную службу делу двух народов (французского и испанского). Перед лицом англо-голландской силы крейсера нуждались в удаче, смелости и искусстве. У наших моряков не было недостатка в этих трех условиях, но при этом еще каких начальников и капитанов они имели!"[39]

Английский историк, с другой стороны, хотя и допуская, что население и торговля Англии жестоко страдали от крейсеров, и горько сетуя иногда на администрацию, в результате указывает на все более и более возраставшее благосостояние страны и особенно ее коммерческих областей. Предшествовавшая война, напротив, с 1689 года по 1697 год, когда Франция послала большие флоты в море и оспаривала обладание океаном, сопровождалась совсем иным результатом. Тот же самый английский писатель говорит об этом времени: "По отношению к нашей торговле, мы страдали бесконечно более, — не только, чем французы, чего и следовало ожидать вследствие большего числа наших коммерческих судов, но чем мы сами страдали в какой бы то ни было из предшествовавших войн… Это происходило, в значительной мере, от бдительности французов, которые вели войну пиратским способом. Взяв все вместе, вне всякого сомнения, что наша торговля страдала чрезвычайно, многие из наших купцов были разорены"[40].

Маколей говорит об этом же периоде: "В течение многих месяцев 1693-го года английская торговля со Средиземноморскими странами была прервана почти всецело. Не было случая, чтобы коммерческое судно, шедшее из Лондона или Амстердама, если его не сопровождало прикрытие, достигало Геркулесовых столпов, не будучи абордировано французским приватиром; а посылать прикрытия из вооруженных судов было не легко". Почему? Потому, что суда английского флота были заняты наблюдением за флотом французским, и это отвлечение их от крейсеров и приватиров составляло поддержку, которую всякая крейсерская война должна иметь. Французский историк пишет об Англии в ту же эпоху (1696): "Состояние финансов было плачевно; денег едва хватало; страховая морская премия поднялась до тридцати процентов; Навигационный Акт, практически говоря, бездействовал, и английское мореходство было вынуждено прикрываться шведским и датским флагами"[41]. Полстолетия спустя французское правительство было опять приведено долгим пренебрежением к флоту к крейсерской войне. С какими результатами? Во-первых, французский историк говорит: "От июня 1756 года до июня 1760 года французские приватиры захватили более двадцати пяти сотен английских коммерческих судов. В 1761 году, хотя Франция не имела, собственно говоря, ни одного линейного корабля в море и хотя Англия захватила двести сорок наших приватиров, сотоварищи последних все-таки взяли восемьсот двенадцать английских судов. Но, — продолжает он, — поразительный рост английского мореходства объясняет число этих призов"[42]. Другими словами, лишения, понесенные Англией в таких многочисленных захватах, которые должны были причинить большие убытки отдельным лицам и возбудить их недовольство, в общем, не препятствовали росту благосостояния государства и общества. О том же периоде у английского историка читаем: "В то время, как торговля Франции была почти уничтожена, торговые флоты Англии покрывали моря. С каждым годом ее торговля увеличивалась; деньги, которые война уносила, возвращались продуктами ее промышленности. Восемь тысяч судов были зафрахтованы английскими купцами". И затем, суммируя результаты войны и установив факт ввоза огромного количества монеты в государство вследствие иностранных завоеваний, автор продолжает: "Торговля Англии постепенно увеличивалась каждый год, и такая картина народного процветания в процессе длинной, кровавой и расходной войны, никогда не представлялась ранее в жизни какого бы то ни было народа в мире". С другой стороны, историк французского флота, рассматривая раннюю фазу тех же самых войн, говорит: "Английские флоты, не встречая никакого себе сопротивления, вымели моря. Наши приватиры и одиночные крейсера, не имея никакого флота для противодействия обилию их врагов, скоро кончали свою карьеру. Двадцать тысяч французских моряков томились в английских тюрьмах"[43]. Когда же во время Американской войны за независимость Франция возвратилась к политике Кольбера и начала царствования Людовика XIV и стала держать в море большие боевые флоты, то последовал тот же самый результат, какой был и в дни Турвилля. "В первый раз, — говорит "Annual Register", забывая или игнорируя опыт 1693 года и помня только славу последних войн, — английские коммерческие суда вынуждены были прикрываться иностранными флагами"[44]. Наконец, прежде чем покончить с рассматриваемым вопросом, можно заметить еще, что на острове Мартиника у французов была сильная отдаленная колония, избранная ими базой для крейсерской войны, и в течение Семилетней войны, как потом во время Первой Империи, эта колония, так же как и Гваделупа, представляла опору для многочисленных приватиров. "Летописи английского адмиралтейства оценивают потери англичан в Вест-Индии в течение первых годов Семилетней войны до тысячи четырехсот коммерческих судов, которые были взяты в плен или уничтожены". Вследствие этого английский флот атаковал эти острова, и ему удалось принудить их к сдаче, чем торговле Франции нанесены были убытки, более чем отомстившие за все зло, какое причинили Англии действия французских крейсеров; помимо того, уже самая система французского крейсерства была расстроена. В противоположность этому, в войну 1778 года тем же самым островам неприятель даже и не угрожал ни разу, так как они защищались большими флотами.

До сих пор мы рассматривали влияние действий крейсеров, не имеющих опоры в сильных эскадрах, на ту часть силы неприятеля, против которой она теоретически направлена, т. е. на его торговлю и на его богатство вообще, на "нерв войны". Кажется факты достаточно свидетельствуют, что даже для своей специальной цели такой способ войны не "заключителен", — изнурителен, но не смертелен, можно даже сказать, что он причиняет ненужные страдания. Каково же, однако, влияние этой политики на общие цели войны, для достижения которых она является одним из вспомогательных средств? Какое, затем, воздействие оказывает она на народ, к ней прибегающий? Так как исторические свидетельства будут приводимы в нашем изложении от времени до времени, то здесь мы ограничимся только общим выводом. Мы видели результат дела для Англии в дни Карла II; ее берега страдали от хищнических набегов, ее флот был сожжен почти в виду столицы. В войне за испанское наследство, целью которой было достижение господства в Испании, вследствие того, что французы ограничивались только крейсерской войной против торговли, флоты Англии и Голландии, не встречая препятствий, стерегли входы в порты полуострова, блокировали порт Тулон, принудили посылавшиеся из Франции подкрепления совершать трудный путь через Пиренеи и, обеспечив себе морские пути, нейтрализовали географическую близость Франции к театру войны, они овладели Гибралтаром, Барселоной и Меноркой и, при совокупных действиях австрийской армии, едва не взяли Тулон. В Семилетней войне английские флоты захватили, или помогли захватить, все наиболее ценные колонии Франции и Испании и высаживали частые десанты на французский берег. Американская война за независимость не представляет уроков, так как участвовавшие в ней враждебные флоты были почти равносильны между собою. Следующим по времени примером, наиболее поразительным для американцев, является война 1812 года. Всякий знает, в каком изобилии наши приватиры крейсеровали в море, и что по незначительности нашего флота война была, главным образом, если не всецело, крейсерской войной. За исключением операций на озерах, сомнительно, чтобы за все время более, чем два из наших кораблей действовали соединенно. Правда, следует признать, что английская торговля, таким образом неожиданно атакованная отдаленным врагом, силы которого, по предварительной оценке, были слишком умалены, пострадала от него значительно; но при этом надо иметь в виду, во-первых, что американские крейсера встретили сильную поддержку во французском флоте, суда которого, сгруппировавшись в большие или меньшие отряды во многих подвластных императору портах, от Антверпена до Венеции, связывали флоты Англии необходимостью нести блокадную службу; а во-вторых, что когда падение императора освободило эти флоты, наши берега подверглись набегам во всех частях; неприятельские суда вошли в Чесапикскую бухту и опустошили ее побережье, поднялись по Потомаку и сожгли Вашингтон. Вся северная граница была в страхе, хотя там эскадры — абсолютно слабые, но относительно сильные — помогали общей обороне, в то же время на Юге флот Англии вошел беспрепятственно в Миссисипи, и Новый Орлеан едва не был взят. И когда открылись переговоры о мире, то отношения англичан к американским посланникам не были отношениями людей, которые чувствуют, что их стране угрожает непереносимое зло. В недавней Междоусобной войне крейсера Alabama и Sumter и их сотоварищи оживили традицию крейсерской войны против торговли неприятеля, и когда такая война служит одним из средств для достижения общей цели и имеет базою флот, сильный сам по себе, то она хороша, но нам не следует думать, что подвиги наших крейсеров могут повториться при наличии большой морской силы неприятеля. Во-первых, крейсерства их в упомянутой войне значительно облегчались решимостью Соединенных Штатов блокировать не только главные центры торговли Юга, но и каждую бухту берега, отчего для преследования крейсеров у них осталось слишком мало судов; во-вторых, если бы даже было десять крейсеров там, где был в действительности один, то они не остановили бы нашествия в Южные воды федерального флота, который проник к каждому пункту, доступному с моря, и наконец, в-третьих — неоспоримый вред, прямой и косвенный, нанесенный отдельным лицам и одной отрасли национальной промышленности (а как высоко стоит эта отрасль промышленности — мореходство — во мнении автора — нет нужды повторять здесь) нимало не повлиял на ускорение или замедление хода военных событий. Такие вредоносные действия, если они не сопровождаются другими, скорее раздражают, чем ослабляют. С другой стороны, откажется ли кто-нибудь признать, что операции больших федеральных флотов значительно повлияли на ускорение того исхода дела, который, по всей вероятности, был неизбежен во всяком случае. По отношению к морской силе Юг занимал тогда место, аналогичное с местом Франции в войнах, рассмотренных нами выше, тогда как положение севера походило на положение Англии, и, как во Франции, в Конфедерации пострадал не один какой-нибудь класс, а правительство и вообще народ. Не захваты отдельных кораблей и караванов, хотя бы и в большом числе, подрывают финансовую силу страны, а то подавляющее превосходство неприятеля на море, которое изгоняет с его вод ее флаг или допускает появление последнего лишь в роли беглеца и которое, делая неприятеля хозяином моря, позволяет ему запереть водные торговые пути, ведущие к берегам и от берегов враждебной ему страны. Такое превосходство может быть достижимо только при посредстве больших флотов — но и при них (в открытом море) с меньшим результатом теперь, чем это было возможно в дни, когда нейтральный флаг не пользовался льготами, присвоенными ему теперь. Вероятно, что в случае войны между морскими державами, та из них, которая, обладая большею морскою силою, пожелает уничтожить торговлю неприятеля, сделает попытку истолковать термин "действительная блокада" в таком смысле, какой будет наиболее соответствовать ее интересам в то время, она будет утверждать, что скорость хода и диспозиция ее судов делают блокаду действительною на гораздо больших дистанциях и при меньшем числе кораблей, чем прежде. Решение такого вопроса будет зависеть не от слабейшей из воюющих сторон, но от нейтральных держав, которые должны будут вмешаться в это дело, затрагивающее также и их интересы; и если воюющая сторона будет иметь флот, значительно превосходящий по своей силе другие флоты, то она может с успехом настаивать на своих требованиях, подобно тому, как Англия, когда господствовала на морях, долго отказывалась принять доктрину о покрытии груза нейтральным флагом.

Глава III

Война Англии и Франции в союзе против Соединенных Провинций, окончившаяся войною Франции против Соединенной Европы — Морские сражения при Солебэ, Текселе и Стромболи

Незадолго перед заключением Бредского мира (в 1667 г.) Людовик XIV сделал первый шаг к завоеванию части Испанских Нидерландов и Франш-Конте. В то самое время, как его армии двигались вперед, он разослал правителям европейских держав ноту, излагавшую его притязания на упомянутые территории. Эта нота, свидетельствовавшая ясно о претенциозном характере молодого короля, возбудила беспокойство Европы и без сомнения увеличила силу партии мира в Англии. Под главным руководством Голландии, но при горячем содействии министра Англии, заключен был союз между этими двумя странами и Швецией, до тех пор бывшей другом Франции. Целью его было ограничение притязаний Людовика, пока его сила не сделалась еще слишком значительной. Нападения сначала на Нидерланды в 1667 году, а затем на Франш-Конт в 1668 году, показали безнадежную слабость Испании в деле защиты своих владений: они пали под угрозой удара, почти не дождавшись нанесения его.

Политика Соединенных Провинций относительно притязаний Людовика в эту эпоху характеризовалась так: "Франция хороша, как друг, но не как сосед". Голландия не хотела разорвать традиционный союз с Францией, но еще менее хотела иметь с ней общую границу. Политика английского народа, хотя и не короля его, опять приняла благоприятное для Голландии направление. В возраставшем величии Людовика Англия видела опасность для всей Европы, особенно для самой себя, в случае, если бы упрочение преобладания на континенте развязало ему руки для развития морской силы Франции. "Голландцы понимают, что раз Фландрия будет во власти Людовика XIV, — писал английский посланник Темпль (Temple), — то Голландия будет только морской провинцией Франции"; и, разделяя это мнение, он рекомендовал политику сопротивления Франции, считая, что господство ее в Нидерландах угрожало бы подчинением ей всей Европы. Он никогда не переставал представлять своему правительству, как опасно было бы для Англии завоевание морских провинций Францией, и настойчиво указывал на необходимость скорейшего соглашения с Голландией. "Это было бы лучшей местью Франции за то, что она вовлекла нас в последнюю войну с Соединенными Провинциями", — писал он. Эти соображения привели обе страны, вместе со Швецией, к тому Тройственному союзу, о котором было уже упомянуто выше и который задержал на время успехи Людовика. Но между двумя морскими державами еще слишком недавно велись войны, унижение Англии на Темзе было слишком горько, и соперничество, все еще очень живое, слишком глубоко коренилось в природе вещей для того, чтобы союз был продолжителен. Нужна была опасная сила Людовика и его настойчивость в политике, угрожавшей им обеим, для того, чтобы состоялось соглашение между этими двумя естественными противниками. Оно не могло обойтись без другого кровавого столкновения.

Людовик был глубоко раздражен против Тройственного союза, и его гнев обратился главным образом на Голландию, в которой, в силу требований ее положения, он видел самого упорного своего противника. На время, однако же, он, казалось, уступил, и тем более охотно, что, по-видимому, приближалось прекращение испанской королевской династии, а с ним и осуществление его притязаний, не ограничившихся только желанием приобрести территорию, лежавшую к востоку от Франции, когда трон сделается вакантным. Но, хотя и притворившись уступчивым, он с этого времени задумал уничтожение Республики. Эта политика была прямо противоположна политике, завещанной Ришелье и истинному благу Франции. Было в интересах Англии, по крайней мере тогда, чтобы Соединенные Провинции не были разгромлены Францией; но было еще более в интересах Франции, чтобы они не подчинились Англии. Последняя, свободная от каких-либо затруднений на континенте, могла вынести одна борьбу с Францией на морях; Франция же, напротив, будучи связана своей континентальной политикой, не могла надеяться вырвать без союзника обладание морями у Англии. Этого-то союзника Людовик предполагал уничтожить и просил Англию помочь ему. Конечный результат борьбы нам уже известен, но теперь должно проследить за ее ходом.

Прежде, чем король приступил к исполнению своих планов и тюка еще было время обратить энергию Франции в другое русло, ему были представлены соображения об ином образе действий — в проекте Лейбница, о котором говорилось уже выше. Этот проект имеет специальный интерес для нашего предмета, так как, рекомендуя королю совершенно изменить политику — т. е. смотреть на территориальное расширение, как на вопрос, второстепенный для Франции, а обратить главное внимание на развитие ее владений за морем прямо выставлял, как основу величия страны, обладание морем и морскую торговлю. Непосредственной целью для Франции той эпохи проект выставлял завоевание Египта, на котором, однако, нельзя было бы остановиться. Омываемый и Средиземным, и Красным морями, Египет давал господство над большим торговым путем, который в наши дни дополнен Суэцким каналом. Этот путь потерял много в своем значении вследствие открытия прохода кругом мыса Доброй Надежды и еще более вследствие неурегулированных условий плавания по изобиловавшим пиратами морям, через которые он пролегал; но с занятием ключа позиции надлежащею морскою силою значение его могло быть в сильной мере восстановлено. Такая морская сила, расположенная в Египте, при том упадке, в состоянии какого уже находилась Оттоманская Империя, имела бы в своей власти торговлю не только Индии и далекого Востока, но также и Леванта; однако этим только дело не могло бы ограничиться. Необходимость господства в Средиземном море и открытие доступа в Красное море, закрытое для христианских судов магометанским религиозным фанатизмом, вынудило бы занятие пунктов с каждой стороны Египта, и Франция была бы приведена, шаг за шагом, подобно тому, как это случилось с Англией по завладении Индией, к занятию позиций, подобных Мальте, Кипру, Адену — короче говоря, к созданию большого морского могущества. Это ясно теперь; но интересно ознакомиться с аргументами, которыми Лейбниц старался убедить короля Франции два столетия назад.

Указав на слабость Турецкой империи и на легкость, с какою можно было бы достигнуть дальнейшего ее расстройства восстановлением против нее Австрии и особенно Польши — традиционной союзницы Франции; указав, что Франция не имеет вооруженного неприятеля в Средиземном море и что по другую сторону Египта она найдет португальские колонии, жаждущие покровительства для противодействия голландцам в Индии, мемуар Лейбница продолжает:

"Завоевание Египта — этой Голландии Востока, бесконечно легче, чем завоевание Соединенных Провинций. Франции нужен мир на западе, война в отдаленных краях. Война с Голландией, по всей вероятности, разорит новые индийские кампании, так же, как колонии и торговлю, недавно оживившуюся во Франции, и увеличит бремя налогов, в то же время уменьшив средства народа; голландцы соберутся в свои морские города и расположатся там в совершенной безопасности, основав с большими шансами на успех оборону на морских силах. Если Франция не одержит полной победы над ними, то она потеряет все свое влияние в Европе, а победой она подвергнет это влияние опасности. В Египте, напротив, поражение ее, почти невозможное, не будет иметь больших последствий, победа же даст обладание морями, торговлю с Востоком и Индией, преобладающее влияние в христианском мире и даже может привести к созданию импорта на Востоке, на развалинах Оттоманской державы. Обладание Египтом открывает путь к завоеваниям, достойным Александра, крайняя слабость обитателей восточных стран уже не составляет более тайны. Кто владеет Египтом, тот будет владеть также и всеми берегами и островами Индийского океана. Именно в Египте Голландия будет завоевана, именно там она будет лишена того, что одно только дает ей благосостояние — сокровищ Востока. Она будет поражена, не будучи в состоянии отразить удар. Если она пожелает противодействовать планам Франции относительно Египта, она будет подавлена всесторонней ненавистью христиан, атакованная же дома, она, напротив, не только может отразить нападение, но и может еще отомстить за себя, поддерживаемая всеобщим общественным мнением, подозревающим Францию в притязательных замыслах"[45].

Мемуар Лейбница не имел последствий. "Людовик XIV употребил теперь все усилия, какие могли внушить ему властолюбие и разум, чтобы подготовить разорение народа. Пущена была в ход дипломатическая стратегия в широком масштабе для изолирования Голландии от всякой помощи ей со стороны других держав. Людовик, который не мог заставить Европу допустить завоевание Бельгии Францией, надеялся теперь принудить ее смотреть без содрогания на падение Голландии". Его усилия, большею частью, имели успех. Тройственный союз был разорван, король Англии, хотя и вопреки желаниям своего народа, заключил с Людовиком наступательный союз, и Голландия, когда началась война, оказалась без союзников в Европе, за исключением истощенной Испании и электорства Брандербургского, тогда никоим образом не первоклассного государства. Но для того, чтобы заручиться помощью Карла II, Людовик обязался не только выплатить ему большую сумму денег, но и уступить Англии из вырванной от Голландии и Бельгии добычи, Вальхерен (Walcheren), Слюис (Sluys) и Кадзанд (Cadzand), и даже острова Горе (Согее) и Воорне (Voorn), т. е. ключи к устьям больших торговых рек Шельды и Мааса. По отношению к соединенным флотам двух держав было условлено, что английский адмирал будет главным начальником их. С внешней стороны вопрос морского первенства был обойден тем, что Франция не назначила своего адмирала в кампанию, но практически это первенство было уступлено Англии. Очевидно, что в своем пылком стремлении к уничтожению Голландии и к континентальному самовозвеличению Людовик "играл прямо в руку" Англии по отношению к задачам ее морской силы. Французский историк прав, говоря: "Об этих договорах судили неправильно. Часто повторяли, что Карл продал Англию Людовику XIV. Это справедливо только относительно внутренней политики: Карл на самом деле замышлял политическое и религиозное порабощение Англии с помощью иностранной державы, но что касается внешних интересов, то он не продал их, так как большая часть выгоды от разорения Голландии должна была прийтись на долю Англии"[46].

В течение последних лет, предшествовавших войне, голландцы делали всевозможные дипломатические усилия для предотвращения ее; но ненависть мешала Карлу и Людовику принять какую-либо уступку Голландии, как окончательную. Английской королевской яхте приказано было пройти мимо голландских военных кораблей в Канале и стрелять по ним, если они не спустят своих флагов. В январе 1672 года Англия послала Голландии ультиматум, призывавший признать права английской короны на господство в Британских морях и обязать голландские флоты спускать флаги перед самым незначительным английским военным судном; и такие требования поддерживались со стороны французского короля. Голландцы продолжали уступать, но, видя, наконец, что все уступки бесполезны, они, в феврале снарядили в кампанию семьдесят пять линейных кораблей, кроме судов меньших размеров. 23-го марта англичане, не объявляя войны, атаковали флот голландских коммерческих судов, а 29-го король объявил войну. За ним последовало 6-го апреля объявление войны Людовиком XIV, а 28-го числа того же месяца он выступил в поход для принятия армии под свою личную команду.

Война, которая началась теперь, представляя третье и последнее из больших состязаний между Англией и Голландией на океане, не была, подобно предшествовавшим ей, чисто морской войной, и здесь необходимо будет нарисовать также и главные черты военных событий на суше, не только для полноты изложения, но и для выяснения отчаянного положения, до какого была доведена Республика, и освобождения ее из него морскою силою в руках великого моряка, де Рейтера.

Морские операции этой войны во многих отношениях отличаются от операций предшествовавших ей войн, но самая отличительная черта их состоит в том, что голландцы, за исключением одного случая в самом начале, не посылали своего флота навстречу неприятелю, а, можно сказать, стратегически пользовались своими опасными берегами и отмелями, избрав их операционной базой. На этот образ действий они были вынуждены огромным превосходством сил противника, но они не пользовались своими мелями исключительно только для защиты — война, которую они вели, была оборонительно-наступательною. Когда ветер позволял союзникам атаковать, Рейтер держался под прикрытием своих островов или по крайней мере на мелких местах, куда неприятель не отваживался следовать за ним; но когда ветер дул так, что Рейтер мог избрать желаемый метод атаки, он поворачивал и нападал на враждебный флот. В действиях его мы находим также ясные указания на тактические комбинации более высокого порядка, чем те, какие нам встречались до сих пор; хотя возможно, что то, что мы имеем здесь в виду — а именно частные атаки против французского отряда союзников, не переходившие за пределы демонстраций внушены были политическими мотивами. Такое толкование несомненного факта, что голландцы нападали на французов преднамеренно легко, нигде не встречалось автором; но кажется возможно, что правители Соединенных Провинций не желали увеличивать раздражение своего самого опасного врага унижением его флота и таким образом надеялись облегчить для его гордости принятие их предложений. Есть, однако, одинаково удовлетворительное объяснение, опирающееся на военные мотивы, а именно на предположение, что так как французский флот был еще неопытным противником, то Рейтер считал необходимым только удерживать его, пока нападал с главными силами на английский флот. Последний сражался со своею прежнею доблестью, но уже не с прежнею дисциплиной, тогда как голландский флот вел атаки с выдержкой и единодушием, которые показывали, что он сделал большие успехи в военном деле. Поведение французов по временам казалось подозрительным; оно объяснялось, кажется, тем, что Людовик приказал своему адмиралу беречь флот; и есть достаточное основание предполагать, что до конца тех двух лет, в течение которых Англия оставалась союзницею Франции, он и поступал так.

Власти Соединенных Провинций, зная, что Брестский французский флот должен был соединиться с английским флотом, стоявшим на Темзе, делали большие усилия для изготовления своего флота к такому времени, чтобы он мог атаковать английский прежде, чем упомянутое соединение состоится, но это не удалось им вследствие пагубного недостатка централизации в их морской администрации. Провинция Зеландия так отстала, что ее отряд, представлявший большую часть общих сил, не был готов вовремя, и ее обвиняли в том, что замедление это было следствием не только дурного управления, но и недоброжелательства к партии, стоявшей во главе правительства. Намерение атаковать английский флот в его собственных водах превосходною силою прежде, чем прибыл его союзник, было правильно с военной точки зрения; судя по истории этой войны, успех его оказал бы глубокое влияние на весь ход борьбы. Рейтер, наконец, вышел в море и встретился с союзными флотами, но, хотя и имевший твердое намерение сразиться, отступил назад к своим берегам. Союзники не последовали, однако, за ним туда, а удалились, очевидно в полной безопасности, в Соутвольдскую бухту (Southwold Bay) на восточном берегу Англии, около девяноста миль к северу от устья Темзы. Там они расположились на якоре в трех дивизиях: две английские, составившие арьергард и центр союзной линии, и одна — французская, составившая авангард, к югу от них. Рейтер последовал за ними, и рано утром 7-го июня 1672 года французский сторожевой фрегат сделал сигнал о появлении в виду голландских судов, по направлению к северо-востоку; последние спускались с северовосточным ветром прямо к союзному флоту, большое число шлюпок и команды которого были на берегу для наливки водою. Голландский флот был построен в две линии, — передняя из восемнадцати судов, с брандерами (план III, А). Весь голландский флот состоял из девяноста одного линейного корабля, союзный же — из ста одного.

Ветер дул к берегу, который здесь тянется почти с севера на юг, и союзники были в ужасном положении. Они должны были сперва сняться с якоря, но не могли отступить назад, чтобы выиграть место и время для построения в боевой порядок. Большая часть кораблей обрубила якорные канаты, и английский флот вступил под паруса на правом галсе, держа к норд-норд-весту — курс, который скоро заставил его повернуть на другой галс, тогда как французы легли сразу на левый галс (план III, В). Сражение началось, таким образом, разделением союзного флота. Рейтер послал одну дивизию атаковать французов или, скорее, задержать их, потому что эти противники обменялись только канонадой с дальней дистанции, хотя голландцы, будучи на ветре, могли бы завязать бой на более близкой дистанции, если бы пожелали этого. И так как их командир, Банкерт, не осуждался потом за это, то надо думать, что он поступал согласно данным ему приказаниям; и год спустя он командовал в сражении при Текселе, где действовал с большим благоразумием и храбростью. Между тем Рейтер ожесточенно атаковал две английские дивизии и, видимо, с превосходными силами, потому что английские историки утверждают, что отношение последних к силам атакованных было как три к двум[47].

Этот факт, если он верен, дает замечательные доказательства высоких качеств Рейтера как флотоводца, которые ставят его выше всех адмиралов того века.

Результаты сражения, которое можно считать простой схваткой, были нерешительны; обе стороны понесли много тяжелых потерь, но честь и существенные преимущества остались за голландцами или, скорее, за Рейтером. Он превзошел союзников в деле военной тактики, обманув их ложным отступлением и затем застигнув их совсем врасплох. Ошибочный маневр, при котором англичане, составляя две трети союзного флота, взяли курс в северо-западную четверть, тогда как третья часть его, французы — в юго-восточную, разделил этот флот. Рейтер направил все свои силы в промежуток между флотами союзников, отделив затем против французов, дивизию, которая, вероятно, была малочисленнее своего противника, но которая, по ее положению на ветре, имела выбор: вступить или нет в бой на близкой дистанции; с остальною частью своих сил, значительно превосходившей английский флот, он напал на последний (план III, В). Павел Гост[48] говорит, что вице-адмирал д'Эстре (d'Estrees), командовавший французами, принимал меры для поворота на другой галс и для прорыва через противопоставленную ему голландскую дивизию, чтобы соединиться с герцогом Йоркским, главнокомандующим союзниками. Это могло быть так, потому что д'Эстре был весьма храбрый человек и недостаточно сведущий моряк, чтобы оценить опасность такой попытки; но в действительности французы не начинали такого маневра, и как англичане, так и Рейтер думали, что они скорее избегали, чем добивались близкого боя. Если бы однако д'Эстре повернул и попытался бы прорваться через линию опытных голландцев, бывших на ветре у него, то — при все еще плохой подготовке французских моряков — результат для них получился бы столь же бедственный, как тот, какой сопровождал действие испанского адмирала в сражении при Сент-Винсенте сто двадцать пять лет спустя, когда он пытался вновь соединить части своей разорванной линии прорывом тесного строя Джервиса и Нельсона (см. план III, а). Истина, постепенно выясняющаяся через массу запутанных известий, заключается в том, что герцог Йоркский, прекрасный моряк и храбрый человек, не был способным начальником; что его флот не был в хорошем порядке и был таким образом захвачен врасплох; что его предварительные приказания не были настолько точны, чтобы можно было обвинять французского адмирала в неповиновении за то, что он не лег на один галс с главнокомандующим и этим разделил эскадры; и что Рейтер в высшей степени талантливо воспользовался внезапностью своего нападения, им самим подготовленного, и дальнейшими выгодными для него шансами, представившимися вследствие ошибок неприятеля. Насколько можно судить по выяснившимся обстоятельствам, избрание французским адмиралом левого галса, при северо-восточном ветре, было правильно, так как он вел в море и давал место для маневрирования; сделай герцог Йоркский то же самое, союзный флот мог бы выйти соединенно, хотя и при невыгодах подветренного положения и дурного строя. В таком случае, однако, Рейтер мог бы сделать и, вероятно, сделал бы то же самое, что сделал год спустя под Текселем, — т. е. задержал бы авангард французов малыми силами, а всею массою своего флота обрушился бы на центр и на арьергард. Сходство его действий в обоих случаях, при различных обстоятельствах, доказывает, что в Соутвольдской бухте он намеревался только задерживать французов от вмешательства в его нападение на англичан.

В этом сражении, называющемся Соутвольдским или Солебэйским (Southwold Bay or Solebay), Рейтер выказал такую степень искусства, в соединении с энергией, подобная которой не была никем проявлена на море после его смерти до дней Сюффреня и Нельсона. Его сражения в войну 1672 года не были согласны с "политикой крайней осторожности", хотя он и действовал осмотрительно. Его целью было совершенное поражение врага соединением целесообразных комбинаций с энергией атаки. При Солебэй его силы были слабее сил неприятеля, хотя и не намного; впоследствии неравенство не в его пользу значительно увеличилось.

Практические результаты боя при Солебэй были всецело благоприятны для голландцев. Союзные флоты должны были помогать операциям французской армии высадкой десанта на берег Зеландии. При атаке Рейтера корабли упомянутых флотов потерпели много аварий и израсходовали много боевых припасов, что заставило их отложить отплытие на месяц; это была диверсия не только важная, но чисто насущного характера, при том почти отчаянном положении, в которое Соединенные Провинции были приведены сухопутными операциями. Можно прибавить как поучительное замечание к теории крейсерской войны, что после нанесения потрясающего удара превосходным силам неприятеля Рейтер конвоировал беспрепятственно до порта назначения встреченный им флот голландских коммерческих судов.

Мы должны теперь описать кратко ход сухопутной кампании. В начале мая месяца французская армия из нескольких корпусов двинулась в поход; пройдя через границы Испанских Нидерландов, она атаковала Голландию с юго-востока. Республиканская партия последней, стоявшая тогда во главе правления в Голландии, пренебрежительно относилась к армии и теперь сделала ошибку, рассеяв отряды между многими укрепленными городами, полагая, что каждый из них сколько-нибудь задержит движение французов. Но Людовик, по совету Тюренна (Turenne), ограничился тем, что обложил наиболее важные стратегические пункты, тогда как второстепенные города сдавались почти немедленно после того, как им предлагалось это; нидерландская армия, так же, как и территория, переходила таким образом быстро и по частям во власть неприятеля. До истечения месяца французы были уже в сердце страны, покоряя все перед собою, и на их пути не оставалось уже более никакой организованной силы, которая могла бы оказать им сопротивление. В течение двух недель, последовавших за Солебэйским сражением, террор и дезорганизация распространились в Республике. 15-го июня президент Генеральных Штатов получил разрешение послать депутацию к Людовику XIV, прося его изложить условия, на которых он согласился бы на мир; всякая унизительная уступка иностранцу была для этого политика легче перспективы увидеть после своего падения утверждение оппозиционной партии — дома Оранского. Пока шли переговоры, голландские города продолжали сдаваться, и 20-го июня горсть французских солдат вошла в Мюйден (Muyden), ключ к Амстердаму; это были только мародеры, хотя и главный отряд, к которому они принадлежали, находился недалеко от города, и бюргеры, допустившие их под влиянием паники, царившей в стране, видя, что они были одни, скоро напоили их допьяна и выгнали вон. Более благородный дух, воодушевлявший амстердамцев, почувствовался теперь и в Мюйдене; из столицы поспешил отряд войск, и маленький городок этот был спасен. "Расположенный на Зейдер-Зее, в двух часах пути от Амстердама, при соединении большего числа рек и каналов, Мюйден не только владел ключом от плотин, открытием которых окрестности Амстердама могли наводниться для обороны, но также и ключом к гавани этого большого города, так как все корабли, которые шли к последнему из Северного моря через Зейдер-Зее, были обязаны проходить под его орудиями. Раз Мюйден был спасен и его плотины могли быть открыты, Амстердам имел время вздохнуть и мог, прервав свои сообщения сушей, сохранить их морем"[49]. Описанное событие остановило успех вторжения неприятеля; но как упали бы духом голландцы, подавленные своим поражением и внутренними несогласиями, если бы в течение роковых двух недель, предшествовавших этому событию, союзный флот атаковал их берега? От такой атаки они были спасены битвой при Солебэе.

Переговоры продолжались. Бургомистры — партия, представлявшая капитал и торговлю — побуждали к подчинению требованиям противника; они боялись за свое имущество и за торговлю. Были сделаны новые уступки, но пока посланные еще находились в лагере Людовика XIV, народ и Оранская партия восстали, а с ними поднялся и дух сопротивления. 25-го июня Амстердам открыл плотины, и его примеру последовали другие города Голландии; это повлекло за собою неизмеримые потери, но зато наводненные города и деревни, стоя теперь как на островах, были безопасны в этом потопе от сухопутных атак до замерзания вод. Революция продолжалась. Вильгельм Оранский, впоследствии Вильгельм III Английский, был провозглашен 8-го июля штатгальтером и главою армии и флота, и оба де Витта, главы республиканской партии, были умерщвлены чернью несколько недель спустя.

Сопротивление, порожденное народным энтузиазмом и патриотизмом, усилилось еще вследствие чрезмерных требований Людовика XIV. Сделалось ясным, что Соединенные Провинции должны или победить, или погибнуть. Между тем и в других государствах Европы пробудилось, наконец, сознание опасности успехов Франции. Император Германии, электор Бранденбургский и король Испании приняли сторону Голландии, в то же время Швеция, хотя будучи номинальной союзницей Франции, не хотела видеть уничтожение Провинций, так как оно послужило бы к увеличению морской силы Англии. Несмотря на то, начало следующего года, 1673-го, было еще полно обещаний для Франции, и английский король приготовился исполнить на море ту свою роль, на которую его обязывал договор с Людовиком, но голландцы, под твердым руководством Вильгельма Оранского и опираясь на сохраненную ими свободу действий на море, отказались теперь принять условия мира, которые были предложены ими самими год назад.

В 1673 году состоялись три морские сражения, все близ берегов Соединенных Провинций, первые два — июня 7-го и июня 14-го, близ Шоневельдта (Schoneveldt), от которого они и получили свое имя, и третье, известное под именем Тексельского сражения, — 21-го августа. Во всех трех Рейтер атаковал, сам выбирая для этого время, и отступал, когда ему это было выгодно, под защиту берегов. Союзникам, для того, чтобы достигнуть своих целей и сделать какую-нибудь диверсию на морской берег или, с другой стороны, чтобы поколебать морские ресурсы стесненных Провинций, было необходимо сначала успешно покончить с флотом де Рейтера. Великий адмирал и его правительство сознавали это и приняли решение, что "флот должен расположиться в Шоневельдтском проходе или немного южнее к Остенде, для наблюдения за неприятелем, и, в случае нападения последнего или попыток его высадить десант на берега Соединенных Провинций, оказать жестокое сопротивление, противодействуя его планам и уничтожая корабли"[50]. На этой позиции, при хороших разведочных судах, всякое движение союзников могло быть своевременно известно.

Английский и французский флоты вышли в море около 1-го июня, под командою принца Руперта, двоюродного брата короля, так как герцог Йоркский был вынужден сложить с себя обязанность главнокомандующего, вследствие издания акта (Test Act), которым запрещалось лицам римско-католического исповедания занимать какие бы то ни было общественные должности. Французским флотом командовал вице-адмирал д'Эстре — тот самый, который командовал им и в битве при Солебэе. В случае поражения де Рейтера, в Ярмуте готовы были сесть на суда шесть тысяч английских солдат. 7-го июня увидали голландский флот, державшийся близ Шоневельдских банок. Для вызова его к бою была послана отдельная эскадра; но Рейтер не нуждался в приглашении; ветер благоприятствовал ему, и он последовал за отделенной эскадрой с такой стремительностью, что атаковал ее прежде, чем линия союзников была построена надлежащим образом. В этом случае французы занимали центр. Дело окончилось нерешительно — если так можно выразиться о сражении, в котором слабейшая сила атакует сильнейшую, причиняет ей потери, равные понесенным ею самою, препятствует достижению главной ее цели. Неделю спустя Рейтер снова атаковал противника, и сражение это, хотя само по себе также нерешительное, заставило союзный флот возвратиться к английскому берегу для починок и пополнения припасов. Голландцы в этих сражениях имели пятьдесят пять линейных кораблей, союзники — восемьдесят один, из которых пятьдесят четыре были английскими.

Союзные флоты вышли в море только в конце июля, и на этот раз на судах их были отряды войск, предназначенные для высадки. 20-го августа усмотрен был голландский флот на ходу между островом Тексель и Маасом. Руперт немедленно приготовился к бою, но так как северо-западный ветер давал союзникам наветренное положение, а с ним и выбор метода атаки, то Рейтер, воспользовавшись знанием местности, придержался так близко к берегу, что неприятель не осмелился последовать за ним, — тем более, что время дня было уже позднее. В течение ночи ветер переменился, задув с берега от ост-зюйд-оста, и с рассветом, говоря словами официального французского отчета, "голландский флот поставил все паруса и смело ринулся в бой".

Союзный флот был под ветром, на левом галсе, держа почти к югу французы в авангарде, Руперт в центре и сэр Эдвард Спрагге (Spragge) командующим в арьергарде. Де Рейтер разделил свой флот на три эскадры, переднюю из которых, только из десяти или двенадцати кораблей, послал против французов, тогда как с остальными своими силами атаковал англичан в центре и арьергарде (План IV, А, А', А"). У последних, по английским источникам, было шестьдесят кораблей, у французов — тридцать, а у голландцев — семьдесят; и если принять эти данные, то план атаки Рейтера, согласно которому французская эскадра только отвлекалась от возможности прийти на помощь союзникам, как и при Солебэе, дал голландцам возможность сражаться с англичанами на равных условиях. Сражение прошло через нисколько определенных фаз, за которыми поучительно проследить. Де Мартель, командовавший авангардом французов и, следовательно, передним отрядом (субдивизией) союзников, получил приказание выйти вперед, повернуть на другой галс и затем пройти на ветер авангарда голландцев, чтобы поставить его таким образом между двух огней. Так он и сделал (В); но Банкерт — тот самый, который так разумно маневрировал при Солебэе год назад — увидев опасность, положил руль на ветер и прорезал линию остальных двадцати кораблей эскадры д'Эстре со своими двенадцатью (С) — маневр, столько же делающий честь ему, сколько не делающий чести французам — и затем, повернув через фордевинд, снова соединился с де Рейтером, который горячо сражался с Рупертом (С1). Д'Эстре не преследовал его, допустив таким образом беспрепятственно подкрепить главные атакующие силы голландцев. Этим, в сущности, и закончилось участие французов в сражении.

Руперт, в течение боя с де Рейтером, старался постоянно держаться мористее, с целью отвлечь голландцев дальше от их берегов, чтобы, в случае перемены ветра, они не были в состоянии снова отступить под защиту последних. Де Рейтер следовал за ним, и явившееся следствием этого отделение центра от авангарда (В, В') было одною из причин, которыми д'Эстре оправдывал свое замедление. Однако то же обстоятельство не помешало Банкерту соединиться со своим начальником.

В арьергарде странное поведение сэра Эдварда Спрагге увеличило смущение в союзном флоте. По некоторым причинам этот офицер считал Тромпа, который командовал голландским арьергардом, своим личным врагом, и для того, чтобы облегчить ему вступление в бой, он, в ожидании его, лег в дрейф со всем английским арьергардом. Этот неуместный маневр был связан для Спрагге с вопросом чести, так как, кажется, возник из обещания, которое он дал королю, привезти Тромпа живым или мертвым или же потерять свою жизнь. Остановка, напоминающая бестолковое и недисциплинированное поведение голландских младших флагманов в предшествовавшую войну, конечно, отделила арьергард (Л", В", С"), который при этом начал быстро дрейфовать под ветер, пока Спрагге и Тромп завязали между собою горячую частную схватку по своим личным счетам. Эти два адмирала прямо искали друг друга и сражались между собою так ожесточенно, что Спрагге должен был дважды переносить свой флаг на другие корабли; при второй пересадке шлюпка, на которую он сел, была потоплена попавшим в нее ядром, и он сам утонул.

Руперт, покинутый таким образом своим авангардом и арьергардом, оказался один со своей эскадрой против Рейтера (В'). Последний, усиленный своим авангардом, имел еще затем ловкость отрезать задний отряд союзного центра и окружил остальные двадцать кораблей его тридцатью или сорока своими (С1). Не к чести артиллерии той эпохи следует отнести факт, что результаты сражения были незначительны; но не следует также забывать, что все, что могло сделать искусство Рейтера — это обеспечить, за исключением только весьма короткого промежутка времени, бой с противником на равных условиях и не могло вполне вознаградить меньшей численности его флота. В общем потери голландцев и англичан были велики и, вероятно, приблизительно равны.

Наконец Руперт освободился из своего критического положения и, видя, что английский арьергард (С") не отвечает надлежащим образом своему непосредственному противнику, спустился к нему; Рейтер последовал за ним. Оба враждебных центра шли теперь параллельными курсами и на расстоянии пушечного выстрела, но, по взаимному соглашению, вызванному, может быть, почти полным израсходованием боевых припасов, воздерживаясь от огня. В четыре часа пополудни центр и арьергард соединились, и к пяти часам началось новое сражение, продолжавшееся до семи, когда Рейтер отступил, вероятно, вследствие приближения французов, которые, по их собственным описаниям, присоединились к Руперту около этого времени. Так окончилось это сражение. Подобно всем предшествовавшим ему сражениям в этой войне, оно может назваться нерешительным, но следующее суждение о нем английского историка должно считаться несомненно правильным: "Выгоды, извлеченные голландцами из этого сражения через благоразумие их адмирала, были чрезвычайно велики и они открыли их порты, доступ в которые до тех пор был совсем прегражден, и положили конец всем тревогам, сделав вторжение неприятеля невозможным"[51].

Характерные черты сражения достаточно выяснены в вышеприведенном описании: искусство де Рейтера, твердость и быстрота действий Банкерта, обнаружившиеся в задержке французской дивизии, а затем в прохождении через нее; видимая недобросовестность или, в лучшем случае, неумелость французов; недисциплинированность и бестолковость Спрагге как военачальника, и наконец, кажущееся отсутствие у Руперта всех требующихся от главнокомандующего качеств, кроме упорства в бою. Союзники предались горячим взаимным пререканиям. Руперт порицал и д'Эстре и Спрагге; д'Эстре находил, что Руперт виноват, увалйвшись под ветер; а помощник д'Эстре, Мартел, прямо назвал своего начальника трусом — в письме, за которое был заключен в Бастилию. Французский король приказал сделать исследование командиру порта в Бресте, на отчете которого и основано, главным образом, данное выше описание и который оставляет мало сомнения в бесчестии французского оружия в этом сражении. "Д'Эстре дал понять, — говорит французский морской историк Труд, — что король желал беречь свой флот и выразил убеждение, что на англичан нельзя полагаться. Был ли он неправ, не доверяя искренности английского союза, когда получал со всех сторон предостережения, что народ и дворянство роптали против этого союза, единственным сторонником которого был, может быть Карл II?" Может быть, нет; но он был, наверное, не прав, если желал, чтобы какой-либо офицер или военный отряд играл двусмысленную роль, какая приписывается французскому адмиралу в этот день; потеря флота была меньшим бедствием, чем такое поведение его начальника. Так явна была для очевидцев недобросовестность или трусость (а последнее предположение недопустимо) французов, что один из голландских моряков, в беседе с товарищем о том, почему французский флот не спускается, сказал: "Как вы наивны! они наняли английский флот сражаться за себя и полагают, что все их дело заключается в наблюдении за тем, заслуживает ли тот условленной платы". Более обдуманное и значительное суждение высказано Брестским командиром, так заканчивающим вышеупомянутый отчет свой: "Кажется, что во всех этих морских сражениях Рейтер никогда не заботился о том, чтобы атаковать французскую эскадру, и что в этом последнем бою он отделил десять кораблей Зеландской эскадры для того только, чтобы отвлечь французов"[52]. Не требуется более сильного свидетельства о мнении Рейтера относительно неумелости или недобросовестности этого контингента союзных сил.

Другая глава в истории морских коалиций была закончена 21-го августа 1673 года сражением при Текселе. В ней, как и в других, широко оправдались слова, которыми современный нам французский морской офицер охарактеризовал эти коалиции: "Соединенные преходящими политическими интересами, но в сущности разделенные почти до ненависти; никогда не действуя согласно ни в совете, ни в сражениях, они никогда не давали хороших результатов или, по крайней мере, результатов, пропорциональных усилиям держав, заключивших союз против общего врага. Флоты Франции, Испании и Голландии, кажется, соединялись в различные эпохи только для того, чтобы сделать более полным триумф британского оружия"[53]. Если к этой хорошо удостоверенной несостоятельности коалиций прибавить также всем известную ревность каждой страны к росту силы соседа и соответствующее нежелание допустить такой рост на счет ослабления или уничтожения другого члена семейства наций, то получится довольно точная мера морской силы, необходимой для государства. Нет надобности, чтобы эта сила была достаточна для борьбы со всеми другими государствами вместе, как, кажется, думают некоторые англичане; необходимо только быть готовым ко встрече сильнейшего возможного врага на выгодных условиях, так как можно быть уверенным, что другие государства не присоединятся к нему для уничтожения фактора политического равновесия, даже если они держатся в стороне от этого фактора. Союзные эскадры Англии и Испании были в Тулоне в 1793 году, когда разнузданность революционной Франции, казалось, угрожала общественному строю Европы, и тогда испанский адмирал прямо сказал английскому, что не может допустить полного уничтожения французского флота, большая часть которого была в их руках… И часть французских кораблей была спасена его поведением, которое справедливо охарактеризовано не только как полное твердости, но также как подсказанное политическими соображениями высшего порядка[54].

В сражении при Текселе, заключающем длинный ряд войн, в которых голландцы и англичане состязались на равных условиях за обладание морями, голландский флот проявил высшую степень своей силы, а его величайшее украшение, де Рейтер, достиг вершины своей славы. Давно уже старый годами потому что ему было теперь шестьдесят шесть лет — он нимало не утратил своей мужественной энергии, его атака была так же горяча, как восемь лет назад, и его суждения, видимо, еще созрели под влиянием опыта последней войны, ибо на этот раз в его действиях видно еще гораздо больше планомерности и военной предусмотрительности, чем прежде. Ему, при управлении президента Генеральных Штатов де Витта, с которым его связывала взаимная симпатия, было в широкой степени обязано развитие дисциплины и бодрого воинского духа, видимо проявившегося тогда в голландском флоте. Он выступил на эту конечную борьбу двух великих морских народов для спасения своего отечества, в полноте своего гения, с вооруженной силой, превосходно организованной его трудами, и при славном численном неравенстве. Он выполнил свою миссию не с одним только мужеством, но и с глубокою предусмотрительностью и искусством. Атака при Текселе, в общих чертах, была такою же, как при Трафальгаре: авангард неприятеля был пренебрежен для нападения на центр и арьергард, и этот авангард атакованных, как и при Трафальгаре, неисполнением своего долга более чем оправдал ожидания атаковавшего; но так как превосходство сил на стороне противников Рейтера было больше, чем на стороне противников Нельсона, то первый имел меньший успех. Роль Банкерта при Солебэе была, по существу, такая же, какую играл Нельсон при Сент-Винсенте, где он бросился на пересечку курса испанской дивизии со своим единственным кораблем (см. план III, с, с'); но Нельсон сделал этот маневр без приказаний со стороны Джервиса (Jervis), тогда как Банкерт действовал по указанию Рейтера. В изложении дальнейших событий этот скромный человек и герой еще раз появится перед нами все тем же, но при грустно изменившихся обстоятельствах; и здесь, для контрастного сопоставления его славы с его скромностью, уместно привести маленькое описание его поведения в Четырехдневном сражении. Это описание сделано графом де Гишем (conte de Guiche)[55] и рельефно обрисовывает и простые и героические стороны характера де Рейтера. "Я никогда не видел его (в течение тех последних трех дней) иначе, как в ровном и спокойном расположении духа; когда победа была обеспечена, он всегда говорил, что это милосердый Бог посылает ее нам. При беспорядках в эскадрах и при выяснении потерь он, казалось, скорбел о несчастиях своей страны, но всегда безропотно покорялся воле Бога. Наконец можно упомянуть, что он имел большую долю прямодушия и недостаток лоска наших патриархов, и для заключения того, что я должен сказать о нем, я упомяну, что через день после победы я застал его подметающим свою каюту и кормящим своих цыплят".

Через девять дней после сражения при Текселе, 30-го августа 1673 года, был заключен формальный союз между Голландией, с одной стороны, и Испанией, Лотарингией и императором Германии с другой стороны, тогда как французский посланник в Вене был отозван. Людовик почти немедленно предложил Голландии мир на сравнительно умеренных условиях; но Соединенные Провинции упорно воспротивились ему, усиленные своими новыми союзниками и крепко опираясь на море, которое уже сослужило им добрую службу и поддерживало их. В Англии голос народа и парламента начал раздаваться громче; возбуждение протестантов и старая вражда к Франции росли с каждым днем, так же, как и недоверие нации к королю. Карл, хотя лично не утратил и йоты своей ненависти к Республике, должен был уступить. Людовик, видя собиравшуюся бурю, помирился, по совету Тюренна, на том, что отступил со своей угрожающей позиции, отозвав войска из Голландии, и решил попытаться заключить мир с Провинциями отдельно, продолжая в то же время войну с Австрийским домом в Испании и Германии. Таким образом он возвратился к политике Ришелье, и Голландия была спасена. 9 февраля 1674 года был подписан мир между Англией и Провинциями, которые признали абсолютное старшинство английского флага от мыса Финистерре в Испании до Норвегии и заплатили военное вознаграждение.

Уклонение от участия в борьбе Англии, которая в течение остальных четырех лет войны сохранила нейтралитет, необходимо сделало последнюю менее морскою. Король Франции не считал свой флот ни по численности, ни по качествам способным состязаться без союзников с флотом Голландии; он поэтому отозвал его с океана и ограничил свои морские предприятия Средиземным морем, да одной или двумя полуприватирскими экспедициями в Вест-Индию. Что касается Соединенных Провинций, то они, избавившись от опасности со стороны моря и остановившись только ненадолго на серьезной мысли об операциях против французских берегов, затем отказались от последней и уменьшили свои флоты. Война делалась все более и более континентальною, вовлекая и остальные державы. Одно за другим германские государства разделяли свой жребий с Австрией, и 28-го мая 1674 года германский союзный сейм объявил Франции войну. Большая работа французской политики, совершенная в течение последних поколений, была разрушена; Австрия восстановила свое преобладание в Германии, и Голландия не была уничтожена. На Балтийском море Дания, видя, что Швеция тяготеет к союзу с Францией, поспешила на помощь Германской империи, присоединив к ее армии пятнадцать тысяч своих солдат. В Германии остались все еще верными французскому союзу только Бавария, Ганновер и Вюртемберг. Таким образом, почти все державы Европы были вовлечены в сухопутную войну, и, по существу дела, главным театром действий сделалась местность за восточными границами Франции, по направлению к Рейну, и в Испанских Нидерландах. В разгаре этой сухопутной войны случился морской эпизод, вызванный тем фактом, что Дания и Швеция примкнули к противоположным сторонам; о нем, впрочем, достаточно сказать, что Голландия послала эскадру под начальством Тромпа на помощь датчанам и что соединенные флоты одержали большую победу над шведской эскадрой в 1676 году, взяв в плен десять кораблей ее. Очевидно, таким образом, что морское превосходство Голландии много уменьшило значение для Людовика XIV союза со Швецией.

Другая морская борьба возникла в Средиземном море вследствие возмущения сицилийцев против владычества Испании. Франция оказала им, по их просьбе, поддержку, смотря на последнюю, как на диверсию против Испании. Но это сицилийское предприятие имеет только второстепенное значение, и с морской точки зрения интересует нас лишь потому, что в нем еще раз является на сцену де Рейтер и при том, как противник Дюкеня (Duquesne), равного, Турвилю, а по мнению некоторых даже превосходившего последнего, имя которого всегда ставилось выше всех других во французском флоте той эпохи.

Мессина возмутилась в июле 1674 года, и французский король тотчас же принял ее под свое покровительство. Испанский флот, кажется, все время действовал слабо и во всяком случае безрезультатно, и в начале 1675 года французы прочно утвердились в городе. В течение года их морская сила в Средиземном море значительно возросла, и Испания, не будучи в состоянии сама защищать остров, обратилась к Соединенным Провинциям за флотом, издержки по содержанию которого взяла на свой счет.

Провинции, утомленные войною, войдя в долги, неся жестокие убытки по своей торговле, будучи разорены необходимостью платить императору и всем германским князьям, не могли уже более снарядить многочисленные флоты, какие некогда они противопоставляли Англии и Франции. Они, однако, отозвались на зов Испании и послали де Рейтера с эскадрою только из восемнадцати кораблей и четырех брандеров. Адмирал, которому был известен рост французского флота, заявил, что сила, вверенная ему, слишком мала, и отплыл по назначению с угнетенным духом, но со спокойной покорностью своему долгу, так ему свойственною. Он достиг Кадикса в сентябре месяце. К этому времени французы еще усилились, захватив Агосту (Agosta) — порт, командующий над юго-восточной частью Сицилии. Де Рейтер, задержанный испанским правительством, достиг северного берега острова только к концу декабря, когда противные ветры не позволили ему войти в Мессинский пролив. Он начал тогда крейсировать между Мессиной и Липарскими островами с тем, чтобы встретить ожидавшийся французский флот, конвоировавший под командою Дюкеня войска и боевые и продовольственные припасы.

Голландцы увидели этот флот 7-го января 1676 года, в составе двадцати линейных кораблей и шести брандеров; флот де Рейтера состоял только из девятнадцати кораблей, из которых один был испанский, и четырех брандеров; и должно помнить, что голландские корабли, хотя об участвовавших в этом сражении мы и не имеем подробных данных, обыкновенно уступали в силе и качествах английским, а тем более французским. Первый день прошел в маневрировании, голландцы были на ветре; но в течение ночи, бурной и загнавшей испанские галеры, сопровождавшие голландцев, под защиту Липарских островов, ветер переменился и, перейдя к WSW, дал французам наветренное положение и возможность инициативы боя.

Дюкень решился воспользоваться этим и, послав транспорты вперед, построил линию на правом галсе, на курсе к югу; голландцы сделали то же самое и ожидали атаки (План V, А, А, А).

Нельзя удержаться от чувства изумления перед фактом, чю великий голландский адмирал воздержался от атаки 7-го числа. На рассвете этого дня он увидел неприятеля и направился на него. В 3 часа пополудни, говорит французское описание, он привел к ветру, на том же галсе, как и неприятель, будучи на ветре у него, но вне пушечного выстрела. Как объяснить это явное нежелание завязать бой со стороны человека, который три года назад прославился отчаянными атаками при Солебэе и Текселе. Его мотивы не дошли до нас; но может быть, что этот глубоко мысливший моряк имел в виду оборонительные преимущества подветренного положения, особенно при условии, что неприятель обладает превосходными силами и стремительною храбростью, но неопытен в морском деле. Если такие соображения управляли его действиями, то они были оправданы результатом. В сражении при Стромболи мы видим черты, которые являются как бы предвестниками тактики, принятой французами и англичанами сто лет спустя, но в этом случае французы добиваются наветренного положения и атакуют с горячностью, тогда как голландцы довольствуются обороной. Результаты были в значительной степени таковы, как указал англичанам Клерк в своем знаменитом труде по морской тактике; здесь мы изложим ход боя всецело по французским источникам[56].

Оба враждебных флота были в ордере баталии на правом галсе, на курсе к югу, как было уже сказано, причем де Рейтер выжидал атаки, от почина которой накануне он отказался; он понимал, что его положение между портом французов и их флотом должно вынудить последний к бою. В 9 часов утра корабли французской линии спустились все вдруг и устремились на голландцев в косвенном относительно их линии направлении — маневр, который трудно исполнить в порядке и в течение которого огонь неприятеля крайне невыгоден для нападающего (А', А", Л'"). При этом два корабля во французском авангарде потерпели серьезные аварии. "Де ла Файет, на Prudente, начал сражение, но, опрометчиво врезавшись в середину неприятельского авангарда, он подвергнул свой корабль перекрестным выстрелам, которые перебили на нем рангоут и такелаж и принудили его выйти из строя (а)". Трудность маневра внесла замешательство во французскую линию. "Вице-адмирал де Прельи (de Preuilli), командовавший авангардом, спускаясь, имел слишком мало места, так что суда его, при приведении снова к ветру, слишком скучились и взаимно мешали огню своей артиллерии (Л'). Выход из линии де ла Файета поставил в опасность Parfait. Атакованный двумя кораблями, он потерял грот-мачту и также вышел из строя для приведения себя в порядок". Далее, французы вступали в сражение последовательно, вместо того, чтобы все вместе обыкновенный, почти неизбежный результат маневра, о котором идет речь. "Среди ужасной канонады, — т. е. после того, как часть кораблей уже завязала бой, — Дюкень, командовавший центром, занял позицию на траверзе дивизии де Рейтера". Французский арьергард вступил в сражение еще позднее, после центра (Л", Л'"). "Ланжерон и Бетюн (Bethune), командовавшие головными кораблями французского центра, были разбиты превосходными силами". Как могло это быть, когда мы знаем, что французских кораблей было более? Это было потому, как говорит нам цитируемое описание, что "французы еще не оправились от беспорядка первого движения". Однако, наконец, все корабли вступили в бой, и Дюкень постепенно восстановил порядок. Голландцы, сражаясь теперь по всей своей линии, везде сопротивлялись неприятелю; у них не было ни одного корабля, который не участвовал бы в схватке с противником; похвальнее этого ничего нельзя сказать об адмирале и капитанах слабейшей из сражающихся сторон. Остальная часть боя описана неясно. Рейтер, читаем мы, постоянно отступал с двумя передовыми дивизиями, но не выяснено, было ли это следствием сознания им своей слабости или же тактическим маневром. Арьергард отделился от центра (С'), допущение чего было ошибкой или его непосредственного начальника, или самого Рейтера, но попытки французов окружить и отделить его еще больше не удались, вероятно, вследствие повреждений в рангоуте их судов, потому что один французский корабль обошел вокруг отделенной группы. Сражение окончилось в 4 ч. 30 м. пополудни, за исключением арьергарда, и вскоре после того пришли испанские галеры и отбуксировали поврежденные голландские суда. Факт, что они могли безнаказанно исполнить это, свидетельствует о серьезности аварий самих французов. Позиции С, С' показывают, как далеко отделен был голландский арьергард, а также и тот беспорядок, которым необходимо кончается сражение флота под парусами вследствие повреждений в рангоуте.

Знакомые с трудом Клерка по морской тактике, изданным около 1780 года, узнают в этом описании сражения при Стромболи все черты, на которые он обратил внимание английских моряков в своих тезисах о методах сражения, каким следовали они и их противники в его время и до него. Тезисы Клерка исходят из положения, что английские матросы и офицеры превосходят французских или в искусстве и в воинском духе, или и в том и в другом, и что корабли их, в общем, так же быстроходны, как французские; сознавая упомянутое превосходство, англичане смело решались на атаки. Французы, наоборот, сознавая свою сравнительную слабость, или по каким-либо другим причинам, не были склонны к решительным сражениям; зная, что можно рассчитывать на смелую атаку англичан, они выработали хитрый план, который, обманывая противника только видимым желанием завязать бой, на самом деле имел целью уклониться от последнего, и этим обманом неприятелю наносился большой вред.

План этот состоял в том, чтобы занять подветренное положение, характеризующееся, как указано было выше, оборонительными свойствами, и выжидать атаку. По словам Клерка, ошибка англичан, на которую французы, как они знали это по опыту, всегда могли рассчитывать, заключалась в их обыкновении строить флот в линию, параллельную неприятельской, или почти такую, и затем, спустившись всей этой линией вместе, атаковать каждым своим кораблем соответствующий ему по положению корабль противника. Поступая таким образом, нападающий терял возможность пользоваться большей частью своей артиллерии, подвергаясь сам в то же время полному огню неприятеля и неизбежно расстраивая свой порядок, сохранить который было почти невозможно в дыму выстрелов, при разорванных парусах и перебитом рангоуте. Именно такая атака была исполнена Дюкенем при Стромболи, в точности с последствиями, указанными Клерком, т. е. с расстройством линии, вступлением в бой авангарда первым и сосредоточением на него огня противника, беспорядком, внесенным в арьергард потерпевшими кораблями авангарда и т. д. Клерк утверждает далее, и кажется, справедливо, что по мере разгара сражения французы, спускаясь под ветер, в свою очередь заставляли англичан повторять тот же способ атаки[57]. В сражении при Стромболи подобное же отступление де Рейтера, но мы не знаем руководивших им мотивов. Клерк указывает также, что для флота, занявшего подветренное положение по тактическим побуждениям, главною целью должно быть повреждение рангоута нападающего, его движущей силы, так, чтобы атака его не могла идти далее, чем позволит это обороняющийся, и в рассматриваемом сражении печальное состояние рангоута французского флота очевидно, так как, когда Рейтер, увалившись под ветер, не мог оказать поддержки отделившемуся арьергарду, французы, в сущности, оставили последний в покое, между тем ни один их корабль не был потоплен. Если поэтому нельзя с уверенностью приписать Рейтеру намеренный выбор подветренного положения, выбор, для которого тогда еще не было прецедента, то во всяком случае очевидно, что он воспользовался всеми его выгодами и что свойства французских офицеров его времени неопытных как моряков, но обладавших беззаветной храбростью — представляли как раз те условия, при которых оборонительное положение слабейшей стороны является наивыгоднейшим. Качества, или характерные свойства неприятеля, суть главнейшие из тех факторов, с которыми считается гениальный военачальник, и этой черте своей, в ряду многих других, обязан Нельсон своим блестящим успехом. В противоположность искусной обороне Рейтера, французский адмирал вел атаку совершенно неумело, распределив свои корабли против кораблей противника поодиночке, без попытки сосредоточить свою силу против слабой части неприятеля и даже не пробуя отвлечь его какой-либо диверсией в ожидании прихода на помощь французской эскадры из восьми кораблей, стоявшей на якоре в Мессине, т. е. совсем близко. Такая тактика не заслуживала бы собственно внимания рядом с искусными маневрами при Солебэе и Текселе, если бы не факт, что Дюкень был лучшим из французских адмиралов в том столетии, за возможным исключением только Турвиля, и только поэтому рассмотренное нами сражение имеет само по себе значение и не — может быть пропущено при изучении истории тактики. Репутация главнокомандовавшего этим сражением служит нам гарантией, что в нем проявлена высшая степень искусства в деле морской тактики, достигнутого французскими моряками той эпохи. Прежде, чем покончить с этим вопросом, следует заметить, что способ, рекомендованный Клерком, состоит в атаке арьергардных кораблей неприятельского строя, и предпочтительно подветренных; остальная часть флота противника должна тогда будет или оставить их без поддержки, или же вступить в общее сражение, что, согласно его утверждению, составляло все, чего желали английские моряки.

После сражения де Рейтер отплыл в Палермо, причем один из его кораблей утонул по пути. К Дюкеню под Мессиной присоединилась стоявшая там французская дивизия. Остальные события Сицилийской войны не важны для общего предмета нашего труда. 22-го апреля де Рейтер и Дюкень встретились снова — под Агостой. У Дюкеня было двадцать девять линейных кораблей, у союзников — испанцев и голландцев — двадцать семь, из которых десять испанских. К несчастью, главнокомандующим соединенным флотом был испанский адмирал, и эскадра его заняла центр линии, вопреки совету Рейтера, который, зная, как ненадежны были его союзники, хотел, чтобы испанские суда были распределены по всей линии для возможности поддержки их. Рейтер принял командование авангардом, и союзники, будучи на ветре, атаковали противника, но испанский центр держался почти на пределе дальности пушечного выстрела, предоставив голландскому авангарду самый жаркий огонь неприятеля. Арьергард, следуя движениям главного начальника, также принимал лишь малое участие в сражении. При этом печальном, хотя все-таки славном исполнении безнадежного долга, де Рейтер, который никогда до тех пор в течение своей долгой боевой карьеры не был поражен неприятельским выстрелом, получил смертельную рану. Он умер неделю спустя в Сиракузах, и с ним исчезла последняя надежда союзников на успешное сопротивление на море. Месяц спустя испанский и голландский флоты были атакованы на якоре в Палермо, и многие из их судов уничтожены; в то же время дивизия, посланная из Голландии для подкрепления Средиземноморского флота, была встречена французской эскадрой в Гибралтарском проливе и должна была искать убежища в Кадиксе.

Сицилийское предприятие продолжало быть только диверсией, и малая важность, приписывавшаяся ему Людовиком XIV, ясно указывает как всецело внимание последнего было поглощено континентальной войной. Насколько иначе было бы понято им значение Сицилии, если бы взоры его были обращены на Египет и на расширение могущества Франции на море! Между тем год от году английский народ приходил все в большее и большее возбуждение против Франции; торговое соперничество ее с Голландией, казалось, потухло на время, и сделалось вероятным, что Англия, вступившая в войну как союзница Людовика, еще до окончания ее поднимет оружие против него. К другим причинам присоединился еще факт, что французский флот увеличился до превосходства над английским. Карл некоторое время мог сопротивляться давлению парламента, но в январе 1678 года между двумя морскими державами был заключен оборонительно-наступательный союзный договор; король отозвал из Франции свои войска, служившие до тех пор частью армии Людовика, и с новым открытием парламента в феврале месяце испросил средства на снаряжение девяноста кораблей и тридцати тысяч солдат. Людовик, который ожидал этого результата, приказал немедленно же очистить от войск Сицилию. Он не боялся Англии на суше, но на море он не мог еще успешно сопротивляться соединенным усилиям двух морских держав. В то же самое время он еще с большей энергией повел свои атаки на Испанские Нидерланды. Пока была надежда удержать английские корабли от сражения, он избегал затрагивать щепетильность Англии операциями против бельгийского морского побережья, но раз примирение сделалось невозможным, он рассчитал, что лучше испугать Голландию стремительностью нападения на ту часть ее владения, где она всего более боялась его.

Соединенные Провинции были, по истине, главною пружиной коалиции. Будучи самой малой по размерам территории из стран, поднявшихся на Людовика, Голландия в то же время могла считаться сильнейшим противником его; этому способствовали характер и задачи ее правителя, принца Оранского, и богатство, которое, поддерживая армию провинции, поддерживало также и надежность союза с принцем бедных и жаждавших помощи германских князей. Благодаря своей морской силе, развитию торговли и судоходства, Соединенные Провинции, хотя уже шатаясь и жалуясь, все же выносили почти одни бремя войны. Как в последующие столетия Англия, так в описываемое нами время Голландия, великая морская держава, поддерживала войну против притязаний Франции; но ее страдания были велики. Ее торговля, служа добычею французских приватиров, несла тяжелые потери; и к этому присоединилась еще огромная косвенная потеря, происшедшая от необходимости отказаться вследствие войны от транспортирования иностранных торговых грузов между другими странами, а эта торговая операция всегда была для Голландии источником больших доходов. Когда флаг Англии сделался нейтральным, упомянутая выгодная операция перешла к ее кораблям, пересекавшим моря еще с большей безопасностью вследствие горячего желания Людовика приобрести симпатии английского народа. То же желание заставило его также сделать весьма большие уступки требованиям Англии в деле коммерческих договоров, отказавшись в значительной мере от протекционной системы, которою Кольбер думал помочь развитию все еще слабой французской морской силы. Эти "подачки", однако, усыпили лишь на момент страсти, которые воодушевляли Англию; не личный интерес, а более сильные мотивы побуждали ее к разрыву с Францией.

Еще менее интереса было для Голландии продолжать войну после того, как Людовик выказал желание мира. Континентальная война могла бы быть для нее, в самом лучшем случае, только необходимым злом и источником слабости. Деньги, которые она тратила на свою и союзные армии, были потеряны для ее флота, и источники ее благосостояния на море иссякали. Насколько оправдывалась стремлениями Людовика XIV непоколебимая и постоянная оппозиция ему принца Оранского, это вопрос спорный, и здесь нет необходимости обсуждать его; но не может быть никакого сомнения, что борьба осуждала морскую силу Голландии на прямое истощение и этим расшатывала положение, занятое последнею среди других государств. "Расположенные между Францией и Англией, — говорит историк, — Соединенные Провинции, освободившись от ига Испании, были в постоянной войне то с той, то с другой из них — в войне, истощавшей их финансы, уничтожавшей их флот и вызывавшей быстрый упадок их торговли, мануфактур и промышленности; и в конце концов миролюбивая нация увидела себя раздавленною ничем ею не вызванными и продолжительными враждебными действиями соседей. Часто также дружба Англии была едва ли менее вредна для Голландии, чем ее вражда; по мере роста одной и принижения другой эта дружба обращалась в союз гиганта с карликом"[58]. До сих пор мы видели Голландию или в открытой вражде, или в горячем соперничестве с Англией, ниже она появится перед нами, как союзница последней, и опять в страдательном положении, вследствие меньшей величины своей территории, меньшей численности своего народонаселения и менее благоприятного географического положения.

Истощение Соединенных Провинций и громкие жалобы их купцов и мирной партии с одной стороны, страдания Франции, расстройство ее финансов и угрожающее присоединение флота Англии к ее и без того уже многочисленным врагам с другой стороны, склонили к миру две главные враждебные стороны в этой долгой войне. Людовик давно желал заключить мир с одною Голландией, но Штаты не соглашались на это — сначала из чувства долга по отношению к тем, которые оказали им помощь в их черные дни, а затем из твердого стремления к своей цели принца Оранского. Но мало-помалу затруднения были устранены взаимными уступками, и 11-го августа 1678 года между Соединенными Провинциями и Францией был подписан Нимвегенский мир (Раесе of Nimeguen), принятый вскоре и другими державами.

Естественно, что более всех при этом потерпела огромная, но слабая монархия, центром которой была Испания, уступившая Франции Франш-Конт и многие укрепленные города в Испанских Нидерландах, что раздвинуло границы франции на восток и северо-восток. Голландия, ради уничтожения которой Людовик начал войну, не потеряла ни пяди земли в Европе; за океаном же она потеряла только свои колонии на западном берегу Африки и в Гвиане. Своим спасением сначала и успешным исходом войны потом она обязана была своей морской силе. Эта сила спасла ее в нас крайней опасности и сделала ее способной выдержать расходы в общей войне; и даже можно сказать, что эта сила была одним из главных факторов — и притом не уступавшим в значении ни одному из последних в отдельности — повлиявших на исход великой войны, которая формально закончилась Нимвегенским миром.

Тем не менее, чрезмерные напряжения Голландии подорвали ее силы и, продолжаясь в течение нескольких лет, разбили их совсем. Но каковы же были последствия разорительных войн этой эпохи для гораздо большего государства, крайняя притязательность короля которого и была главной причиной их? Между многими отраслями деятельности, ознаменовавшей блестящее начало царствования тогда еще молодого короля Франции, ни одна не имела такого значения и не полна так интеллектуальным направлением, как деятельность Кольбера, которая имела целью сначала восстановление финансов из их расстроенного состояния и затем обеспечение их в будущем на прочном основании национального богатства. Это богатство стояло в то время на значительно низшей степени, чем было возможно для Франции, и его надлежало развивать путем покровительства производительности, побуждением торговли к здоровой деятельности, расширением судоходства, созданием большего военного флота и развитием колоний. Одни из перечисленных элементов суть источники, а другие — составляющие части морской силы, которая в свою очередь должна считаться непременной принадлежностью державы, прилегающей к морю, если только не главным источником ее могущества. В течение почти двенадцати лет все шло хорошо; развитие величия Франции подвигалось во всех названных направлениях быстро, если и не одинаково, и доходы короля увеличивались поразительно. Затем пришел час, когда королю надлежало решить, на какой из двух открывавшихся перед ним путей направить силы его нации, вызванные к напряженной деятельности его честолюбием, естественно и, может быть, целесообразными средствами. Один из этих путей, хотя и требуя громадного напряжения, совсем не помогал естественной деятельности его народа, а скорее затруднял ее и разрушал торговлю, оставляя обладание морем в необозначенном положении. Другой, хотя и обязывавший к большим расходам, обеспечивал мир на границах государства, вел к обладанию морем и, давая побуждения к развитию торговли и всего, от чего она зависит, приводил к доходам, почти, если не совершенно, равным тем расходам, которые государству пришлось бы произвести. Это не фантастическая картина: поведение Людовика XIV относительно Голландии и его последствия дали первый толчок Англии на пути, приведшем ее, еще при его жизни, к результатам, на которые Кольбер и Лейбниц надеялись для Франции. Именно своей политикой Людовик направил грузы различных наций, перевозившиеся прежде голландцами, на корабли Англии, допустил ее мирно колонизовать Пенсильванию и Каролину и занять Нью-Йорк и Джерси; наконец он, для обеспечения ее нейтралитета, пожертвовал уже процветавшею торговлею Франции. Не сразу, но весьма быстро Англия заняла передовое место как морская держава, и как ни бывало по временам тяжело ее положение или положение отдельных ее граждан при международных столкновениях, всегда можно было сказать, что даже во время войны ее благосостояние было велико. Без сомнения, Франция не могла ни забыть своего континентального положения, ни всецело уклониться от континентальных войн; но можно думать, что если бы она избрала путь морской державы, то могла бы и избежать многих осложнений и перенести с большею легкостью те, которые были неизбежны. Ущерб, ею понесенный, не был неисправимым во время заключения Нимвегенского мира, но "земледельческие классы, торговля, мануфактуры и колонии одинаково пострадали от войны; и условия мира, столь выгодного для территориальной и военной силы Франции, были гораздо менее выгодны для ее мануфактур, так как покровительственные тарифы были понижены в пользу Англии и Голландии" [15}, двух морских держав. Коммерческое судоходство было расстроено, и блестящий рост королевского флота, который возбуждал зависть Англии, был подобен росту дерева без корней, это дерево скоро завяло в палящем дыхании войны.

Прежде, чем окончить рассмотрение этой войны с Голландией, полезно сделать краткое замечание о графе д'Эстре, которому Людовик поручил французский контингент союзного флота и который командовал им при Солебэе и Тексе-ле так как это замечание бросит некоторый свет на качества французских морских офицеров той эпохи, когда опыт еще не сделал многих из них моряками. Д'Эстре вышел в море в первый раз в 1667 году, будучи тогда уже человеком зрелых лет' но в 1672 году мы видим его главнокомандующим сильной эскадрой, в которой Дюкень занимал подчиненный пост, хотя этот офицер был моряком уже в течение почти сорока лет. В 1677 году д'Эстре получил от короля отряд из восьми кораблей, который должен был содержать за свой счет, при условии получения половинной стоимости призов, какие ему удастся захватить. С этой эскадрой он атаковал тогда голландский остров Тобаго, с решимостью, которая показала, что не недостаток мужества вызвал его двусмысленное поведение при Текселе. В следующем году он снова вышел в море и ухитрился посадить на мель всю эскадру у Птичьих островов (Aves Islands). Описание этого события, сделанное капитаном флагманского корабля, столько же забавно, сколько и поучительно. В своем рапорте он говорит: "В тот день, когда эскадра погибла, штурманы, определив место ее по высоте солнца, были созваны, как обыкновенно, в каюту вице-адмирала. Опускаясь туда узнать, что там происходит, я встретил третьего штурмана, Бурдалу (Bourdaleoue), который выходил оттуда с ворчанием. На мой вопрос, в чем дело, он ответил: "За то, что я нашел больший дрейф, чем другие штурмана, адмирал обижает меня угрозами, как обыкновенно, между тем я виноват лишь тем, что делаю только лучшее, что могу". Когда я вошел в каюту, адмирал, который был очень рассержен, сказал мне: "Этот бездельник Бурдалу всегда является ко мне с разными бессмыслицами, я прогоню его с корабля. Он заставляет нас изменить курс — куда, знает черт, а не я". — Так как я не знал кто был прав, — говорит довольно наивно капитан корабля, — то я и не осмелился ничего ответить адмиралу, чтобы не навлечь подобного же шторма на свою голову"[59].

Несколько времени спустя после этой сцены, которая, как говорит цитированный сейчас французский офицер, "кажется теперь смешною, но которая есть только точное изображение морских порядков того времени, вся эскадра разбилась на группе скал, известных под именем Птичьих островов. Таковы^ были офицеры". Капитан флагманского корабля в другой части своего рапорта говорит: "Крушение было результатом общего характера поведения вице-адмирала д'Эстре. На эскадре всегда господствовали мнения его прислуги или всех других, кроме компетентных в этих мнениях офицеров корабля. Этот образ действий не удивителен со стороны графа д'Эстре, который, не имея необходимых сведений в профессии, избранной им так поздно, всегда был окружен темными советчиками; присваивая себе их мнения, он думал обмануть подчиненных и скрыть от них недостаток своих знаний"[60]. Д'Эстре был сделан вице-адмиралом через два года после того, как впервые ступил на палубу корабля.

Глава IV

Английская революция — Война Аугсбургской лиги — Морские сражения при Бичи-Хэд и при Ла-Хоге

За Нимвегенским миром последовал десятилетний период затишья, в течение которого не было ни одной большой войны, но который, однако, далеко не был периодом политического спокойствия. Людовик XIV стремился и в мирное время расширять свои границы к востоку так же горячо, как добивался этого в войне, и находил способы быстро присваивать себе те части территории, которые не были уступлены ему по мирному договору. В притязаниях на них он то опирался на древние феодальные обязательства, то основывал свои права на том, что будто бы требовавшиеся им области неявно зависят от тех, которые явно переданы ему статьями договора… Покупкою в одном случае, прямым насилием в другом и пуская в ход так называемые мирные способы защиты своих прав опорой на вооруженную силу, он продолжал процесс расширения своей территории между 1679 и 1682 годами. Более всего встревожил Европу, и особенно Германскую империю, захват тогда имперского города Страсбурга, 30-го сентября 1681 года; а приобретение в тот же день Казаля (Casale), в Италии, покупкою от герцога Мантуа, показало, что у Людовика были претензии и в этом направлении так же, как и на северо-восток. И тот, и другой пункты были позициями большого стратегического значения, угрожавшими, в случае войны, одна — Германии, другая — Италии.

Возбуждение во всей Европе было весьма велико; Людовик, явно полагаясь на свою силу, во всех своих действиях создавал новых врагов и отталкивал прежних друзей. Король Швеции, прямо оскорбленный его действиями против герцогства Deux-Ponts, примкнул вместе с итальянскими государствами к врагам Франции. Сам папа сделался врагом короля, который уже показал свою ревность в вопросе обращения протестантов и приготовлялся к отмене Нантского эдикта. Но неудовольствие, хотя глубокое и общее, нуждалось в более организованном и определенном выражении его, душою которого опять явилась Голландия в лице принца Оранского. Для зрелой подготовки дела нужно было, однако, время. "Никто не вооружался еще, но каждый говорил, писал, агитировал — от Стокгольма до Мадрида… Война пером предшествовала в течение многих лет войне мечом? неутомимые публицисты обращались с постоянными воззваниями к европейскому мнению; под всеми формами террор угрожал новой всемирной монархии", которая стремилась занять место, некогда принадлежавшее Австрийскому дому. Было известно, что Людовик старался или сделаться сам, или сделать своего сына императором Германии. Но усложнения различного рода, частные интересы, недостаток денежных средств — все это мешало перейти от слова к делу. Соединенные Провинции, вопреки желаниям Вильгельма, все еще не хотели опять принять на себя роль банкира коалиции, а императору Германии настолько угрожало на его восточной границе возмущение венгров и турок, что он не решался рискнуть на западную войну.

Между тем вооруженный флот Франции ежедневно вырастал в силе и целесообразности организации под влиянием забот Кольбера и приучался к войне в нападениях на берберийских пиратов и на их порты. Рядом с этим, в течение того же времени, оба флота, английский и голландский, уменьшались количественно и падали качественно в бездействии. Уже было сказано выше, что в 1688 году, когда Вильгельм нуждался в голландских кораблях для своей экспедиции в Англию, было признано, что флот находился тогда совсем в ином состоянии, чем в 1672 году, "неисчислимо ослабленный в силе и лишенный его способнейших командиров". В Англии, за упадком дисциплины, последовала политика экономии материалов, сократившая численность флота и ухудшившая его состояние; а после вспышки, угрожавшей в 1678 году войной с Францией, король вверил попечение о флоте новой корпорации людей, относительно которых английский морской историк говорит: "Эта новая администрация продолжалась пять лет, и если бы она продолжалась еще пять лет, то, по всей вероятности, исправила бы даже то глубокое и многостороннее зло, какое сделала флоту — окончательным уничтожением его, так как тогда бы не осталось уже места для новых ошибок. Однако именно этот результат и побудил короля в 1684 году снова взять управление флотом в свои руки, возвратив большей части старых офицеров их прежние должности; но его величество умер (в 1685 году) прежде, чем процесс восстановления флота успел проявиться в чем-нибудь"[61]. Перемена правителя не только имела в высшей степени серьезное значение для английского флота, но, вследствие влияний ее на планы Людовика XIV, влияла также и на судьбу общей войны, подготовлявшейся притязаниями последнего. Яков II особенно интересовался флотом; он был сам моряком и даже главнокомандующим в сражениях при Ловестофте и Соутвольдской бухте. Он знал печальное состояние флота, и немедленно принятые им меры для поднятия его как в численности, так и в качествах, были глубоко обдуманы и целесообразны. В течение трех лет его царствования было сделано действительно очень много для создания оружия, которое впервые было испытано в борьбе против него и его лучших друзей.

Восшествие на престол Якова II, сначала полное обещаний для Людовика XIV, ускорило начало враждебных действий Европы против него. Дом Стюарта, тесно связанный с королем Франции и симпатизировавший абсолютизму его правления, пользовался все еще большим влиянием своего главы для умерения политической и религиозной вражды английской нации к Франции. Яков II с политическими симпатиями к последней соединял еще пыл римско-католической ревности; это привело его к поступкам, неизбежно вызвавшим взрыв национальных чувств английского народа, окончившийся низвержением его с английского трона и призванием на последний, голосом парламента, его дочери Марии, супруги Вильгельма Оранского.

В том самом году, когда Яков сделался королем, начала организовываться обширная дипломатическая коалиция против Франции. Движение это имело две стороны, религиозную и политическую. Протестантские государства были возмущены все возраставшими преследованиями французских протестантов, и их раздражение усиливалось по мере того, как в политике Якова Английского проявлялась все большая и большая склонность к Риму. Северные протестантские государства, — Голландия, Швеция и Бранденбург, — заключили между собою союз; они рассчитывали на поддержку императора Австрии и Германии, на Испанию и другие римско-католические государства, которые руководствовались и политическими соображениями и неприязнью к Франции. Руки императора были теперь развязаны вследствие успешного окончания борьбы с турками. 9-го июля 1686 года в Аугсбурге было подписано секретное соглашение между ним, королями Испании и Швеции и многими германскими князьями. Целью этого соглашения сначала была только оборона против Франции, но его легко было обратить и в наступательный союз, который сделался известным под именем Аугсбургской лиги; поэтому и война, последовавшая через два года после его заключения, получила название войны Аугсбургской лиги.

Следующий, 1687 год ознаменовался для империи еще большими успехами в борьбе с турками и венграми. Было очевидно, что Франция не могла ничего больше ждать от диверсий в этом направлении. В то же самое время делались все более и более явными недовольство англичан и претензии принца Оранского, который надеялся в своем восшествии на престол Англии не на простое личное возвеличение, но и на осуществление своего сильнейшего политического желания сломить навсегда могущество Людовика XIV. Но для экспедиции в Англию Вильгельму нужны были корабли, деньги и люди из Соединенных Провинций, которые, однако, не сразу отважились на этот шаг помощи ему, зная, что результатом его должна быть война с французским королем, провозгласившим Якова своим союзником. Скоро, впрочем, они сделали этот шаг, вследствие ошибочной политики Людовика, неудачно выбравшего этот момент для отречения от уступок, сделанных по Нимвегенскому миру голландской торговле. Серьезный вред, нанесенный таким образом материальным интересам Голландии, перетянул чашу политических весов на сторону разрыва. "Это нарушение Нимегенских конвенций, — говорит французский историк[62], нанеся жестокий удар голландской торговле, сократив ее в одной Европе более, чем на четвертую долю, устранило препятствие, которое религиозные страсти встречали еще в материальных интересах и отдало в распоряжение Вильгельма всю Голландию, как не имевшую более никаких оснований дорожить миром с Францией". Это было в ноябре 1687 года. Летом следующего года рождение наследника английского престола ускорило исход. Англичане могли еще примириться с царствованием отца, теперь уже преклонных лет, но не могли вынести перспективы целой династии королей римско-католического исповедания.

Дела достигли, наконец, кризиса, к которому стремились в течение многих лет. Людовик и Вильгельм Оранский, исконные враги и, в рассматриваемый момент, две главные фигуры в европейской политике, равносильные как по своим выдающимся личным свойствам, так и по существу представлявшихся ими международных интересов, стояли на краю великих событий, влияние которых должно было дать себя почувствовать в Европе в течение многих поколений. Вильгельм, деспотический по своему темпераменту, находился на берегах Голландии, смотря с полной надеждой на свободную Англию, от которой был отделен узким поясом воды, составлявшим оборону островного королевства, однако этот же пояс мог сделаться и непреодолимым барьером для его целей, ибо французский король был тогда в состоянии обеспечить за собою обладание морем, если бы захотел. Людовик, держа всю силу Франции в своей деснице и с вожделением устремив взоры, как и прежде, на восток, видел, что на континенте собирались против него тучи, а на фланге у него глубоко враждебная Англия томилась горячим желанием вступить с ним в бой, ожидая только вождя. Королю Франции предстояло еще решить, следовало ли оставить свободным путь для присоединения головы к ожидавшему его телу и для соединения двух морских держав, Англии и Голландии, под одним скипетром. Если бы он атаковал Голландию с суши и послал свой сильнейший флот в Канал, то мог бы удержать Вильгельма в его стране, тем более, что английский флот, любимый и лелеемый королем, по всей вероятности, питал к последнему более, чем обыкновенную преданность моряков своему начальнику. Верный стремлениям своей жизни, быть может, даже неспособный освободиться от них, он продолжал увлекаться континентальными интересами, и 24-го сентября 1688 года, объявив войну Германии, двинул свои армии к Рейну. Вильгельм с безмерной радостью увидел в этом устранение последнего препятствия к осуществлению своих желаний. Задержанный на несколько недель противными ветрами, он, наконец, отплыл из Голландии 30-го октября. Экспедиция состояла более чем из пятисот транспортов, с пятнадцатью тысячами солдат, прикрывавшаяся конвоем из пятидесяти военных кораблей. Смешанный характер предприятия, политический и религиозный, указывался тем фактом, что большую часть офицеров армии составляли французские протестанты, которые были изгнаны из Франции после последней войны, и главным начальником экспедиции, непосредственно после Вильгельма, был гугенот Шомберг, бывший маршал Франции. Первая съемка флота с якоря была неудачна вследствие жестокого шторма; но после вторичного выхода экспедиции в море, 10-го ноября, свежий попутный ветер способствовал быстрому плаванию ее через проливы и Канал, и Вильгельм высадился 15-го числа в Торбэй (Torbay). Ранее конца этого года Яков бежал из своего королевства, а 21-го апреля следующего года Вильгельм и Мария были провозглашены правителями Великобритании. Англия и Голландия соединились таким образом для войны, которую Людовик провозгласил против Соединенных Провинций, как только узнал о вторжении Вильгельма в Англию. В течение всех недель, когда экспедиция снаряжалась и ожидала благоприятного для отплытия момента, французский посланник в Гааге и морской министр просили короля помешать ей, это было бы вполне возможно, благодаря большой морской силе Франции, столь большой, что французский флот в первые годы войны превышал численно соединенные флоты Голландии и Англии, но Людовик не захотел сделать этого. Как будто слепота поразила королей как Англии, так и Франции. В самом деле, Яков, посреди всех своих опасений, настойчиво отказывался от всякой помощи французского флота, полагаясь на верность английских моряков своей особе, хотя его попытки отслужить обедню на кораблях возбудили ропот и возмущение, окончившиеся тем, что экипаж чуть не выбросил за борт священников.

Франция таким образом вступила в войну с Аугсбургской Лигой одна, без союзников. "То, чего она более всего боялась, чему долго препятствовала ее политика, должно было, наконец, случиться. Англия и Голландия не только заключили между собою союз, но и соединились под главенством одного вождя… И Англия вступила в коалицию со всем пылом страстей, долго сдерживавшихся политикою Стюарта". Морские сражения, состоявшиеся в этой войне, имеют гораздо меньшее тактическое значение, чем сражения де Рейтера. Что же касается стратегического интереса ее, то он заключается в неумении Людовика, при решительном превосходстве своей морской силы, поддержать Якова II в Ирландии, которая оставалась верна последнему, и в совершенном исчезновении с океана больших французских флотов, которые Людовик XIV не мог долее содержать, вследствие того, что континентальная политика, им самим избранная, поглощала все доходы государства.

Упомянем еще об одном факте, хотя несколько меньшего интереса, это об особенном характере и обширных размерах, принятых крейсерскою и приватирскою войной, к которой обратилась Франция после исчезновения ее регулярных флотов. Это обстоятельство, вместе со значительностью результатов крейсерских операций, покажется сначала противоречием тому, что было сказано выше о малой результативности последних, когда они не поддерживаются военными флотами; но исследование условий, которое мы сделаем ниже, покажет, что противоречие это скорее кажущееся, чем действительное. Наученный опытом предшествовавшей борьбы, король Франции в этой общей войне, которую сам навлек на себя, должен был бы сосредоточить свои усилия против морских держав, или против Вильгельма Оранского и англо-голландского союза. Слабейшим пунктом в положении Вильгельма была Ирландия, но и в самой Англии не только было много партизан изгнанного короля, а даже и те, которые призвали Вильгельма, стеснили его власть ревнивыми ограничениями. Власть эта оставалась не обеспеченной, пока не усмирена была Ирландия. Яков, бежавший из Англии в январе 1689 года, в марте месяце высадился на берег Ирландии в сопровождении французской эскадры и французских войск, и был с энтузиазмом приветствован везде, кроме протестантского севера. Он сделал Дублин своею столицей и остался в стране до июля следующего года. В течение этих пятнадцати месяцев французы имели большое превосходство на море; они неоднократно высаживали войска в Ирландию, и англичане, пытавшиеся воспрепятствовать этому, потерпели поражение в морском сражении при бухте Бэнтри (Bantry Bay). Но, несмотря на то, что Яков занял удачное положение, что поддерживать его было крайне важно, что было одинаково важно не допустить Вильгельма высадиться в Ирландии, пока Яков не усилился еще больше и не взял Лондондерри, выносившего тогда знаменитую осаду, что, наконец, морская сила Франции в 1689 и 1690 годах была сильнее, чем у Англии и Голландии вместе. Несмотря на все это, английский адмирал Рук (Rooke) успел без всякой помехи доставить подкрепления и войска в Лондондерри, а после того высадил маршала Шомберга, с маленьким отрядом, близ Каррикфергуса (Carrickfergus). Рук прервал затем сообщение между Ирландией и Шотландией, где было много партизан Стюарта, прошел с малой эскадрой вдоль восточного берега Ирландии, попытавшись сжечь флот в Дублинской гавани и не успев в этом только по безветрию, и наконец подошел к Корку, занятому тогда Яковом. Овладев там островом в самой бухте, он возвратился беспрепятственно в Дауне в октябре месяце. Эти операции, имевшие результатом снятие осады с Лондондерри и открытие сообщений между Англией и Ирландией, продолжались в течение летних месяцев, и со стороны французов не было сделано никакой попытки остановить их. А между тем не может быть сомнения в том, что надлежащее содействие французским войскам со стороны флота летом 1689 года подавило бы всякую оппозицию Якову в Ирландии изолированием этой страны от Англии и нанесло бы непосредственный вред силам Вильгельма.

В следующем году была сделана та же стратегическая и политическая ошибка. Предприятие, опирающееся, подобно предприятию Якова, на слабейшее население и на помощь извне, по самой природе своей скоро расстраивается, если не имеет быстрого успеха. Но шансы все-таки были бы еще на его стороне, если бы Франция содействовала ему энергично и, главным образом, при посредстве своего флота. Равным образом, в свойстве флота, чисто военного, подобного флоту Франции, лежит неизбежность постепенного ослабления после начала враждебных действий, тогда как флот союзных морских держав креп с каждым днем, черпая силу из обширных ресурсов их коммерческого мореходства и народного богатства. Так, в 1690 году неравенство между морскими силами хотя и все еще склонялось в пользу Франции, но уже не в такой мере, как раньше. Предстояло решить глубоко важный вопрос: куда направить эти силы? Открывались два главных пути, отвечавшие двум точкам зрения морской стратегии. Один приводил к прямым действиям против союзного флота, поражение которого, если бы оно было достаточно серьезно, могло бы низвергнуть трон Вильгельма в Англии, при другом пути флот являлся только вспомогательной силой для ирландской кампании. Французский король решился ступить на первый и, без сомнения, правильный путь; но при этом он без всякой причины пренебрег настоятельной необходимостью перерезать сообщение между двумя островами. Уже в марте месяце он послал сильную эскадру, с необходимыми военными припасами и шестью тысячами солдат, высадившихся без затруднений в южных портах Ирландии, но, исполнив эту миссию, эскадра возвратилась в Брест и оставалась там в бездействии май и июнь, пока снаряжался громадный флот под командою графа Турвиля. В течение этих двух месяцев англичане стягивали армию на своем западном берегу, и 21-го июня последняя отправилась из Честера, под личной командой Вильгельма, на 288 транспортах, под конвоем только шести военных кораблей. 24-го Вильгельм высадился в Каррикфергусе и отпустил эти корабли для соединения с большим английским флотом, которому, однако, помешал Турвиль, тем временем вышедший в море и занявший восточную часть Канала. Нельзя себе представить ничего поразительнее беспечности, выказанной обеими воюющими сторонами по отношению к сообщениям с островом, в течение времени, когда они оспаривали друг у друга господство в Ирландии, и эта беспечность была особенно непонятна со стороны французов, так как они обладали большими силами и должны были получать весьма точные известия обо всем происходившем от лиц, не мирившихся с положением дел в Англии. Правда, кажется, что французской эскадре из двадцати пяти фрегатов и нескольких линейных кораблей было предписано крейсировать в канале св. Георгия, но она не дошла туда, и только десять ее фрегатов достигли Кинсаля (Kinsale) к тому времени, когда Яков потерял все в сражении при Бойне (Воупе). Английские сообщения не были в опасности ни на один час.

Флот Турвиля, в полном составе его из семидесяти восьми кораблей, из которых семьдесят были линейные, с двадцатью брандерами, вышел в море 22-го июня, через день после того, как Вильгельм сел на корабли со своими войсками. 30-го числа французы были близ мыса Лизард, к смущению английского адмирала, эскадра которого у острова Уайт (Wight) в состоянии такой неготовности к встрече противника, что от нее не было даже отделено сторожевых судов к западу. Он снялся с якоря и, взяв курс на юго-восток, удалялся от берега; в течение десяти дней его плавания к нему постепенно присоединились несколько английских и голландских кораблей. Враждебные флоты продолжали затем двигаться к востоку, сближаясь иногда до взаимной видимости.

Политическое положение в Англии было критическим. Демонстрации якобитов проявлялись более и более открыто; в Ирландии успешно поддерживалось возмущение уже более года, и Вильгельм был теперь там, оставив в Лондоне только королеву. Положение дела было настолько серьезным, что совет постановил дать сражение французскому флоту и в этом смысле послал приказания английскому адмиралу Герберту (Herbert). Во исполнение полученных предписаний, последний вышел в море 10-го июля, при северо-восточном ветре; построил свой флот в линию баталии и затем, будучи на ветре французов, спустился для атаки своего противника, который ждал его с обстененными марселями[63], на правом галсе, на курсе NW.

Последовавшее при этом сражение известно под именем сражения при Бичи-Хэд (Beachy Head). Co стороны французов участвовали в бою семьдесят кораблей, со стороны англичан и голландцев — пятьдесят шесть (по их отчетам) или шестьдесят (по отчетам французов). В союзном боевом строе голландцы были в авангарде, английские корабли под личной командой Герберта занимали центр, и арьергард был составлен частью из английских, частью из голландских кораблей. Вот главные фазы сражения:

1) Союзники, будучи на ветре, спустились всем флотом в строе фронта. Как обыкновенно, маневр был исполнен дурно, и — так же, как это всегда случается — авангард попал под огонь неприятеля раньше центра и арьергарда и потерпел самые тяжелые аварии.

2) Адмирал Герберт, главнокомандующий, не атаковал противника с надлежащей энергией, удержав свой центр на слишком большом от него расстоянии. Союзные авангард и арьергард вступили с неприятелем в бой на близкой дистанции (План VI, А). Павел Гост[64] объясняет этот маневр союзников тем, что адмирал намеревался напасть, главным образом, на французский арьергард. Для этой цели он приблизил центр к арьергарду и держался на ветре, на расстоянии дальности пушечного выстрела так, чтобы помешать французам повернуть на другой галс и поставить арьергард между двух огней. Если это действительно так, то его план, хотя в общем и довольно целесообразный, был ошибочен в деталях, потому что при таком маневре образовывалось большое расстояние между центром и авангардом. Ему следовало бы атаковать, как сделал это Рейтер под Текселем, такое число арьергардных кораблей противника, с каким можно было рассчитывать справиться, поручив в то же время своему авангарду только отвлечь французский авангард, не вступая в близкий бой с ним. Можно допустить, что адмирал, который, вследствие меньшей численности своего флота, не может развернуть такой длинной и сомкнутой линии, как неприятель, не должен позволять обойти концевые части своего флота; но он должен стремиться к этой цели не оставлением большего разрыва в центре, а увеличением промежутков между теми своими кораблями, которым предписано уклоняться от боя на близкой дистанции. Союзный флот, таким образом, был поставлен между двух огней в двух своих частях — в авангарде и в центре, и обе эти части были атакованы.

3) Командир французского авангарда, видя, что голландская эскадра близко подошла к нему и что вследствие аварий она находится в худшем, чем его эскадра, состоянии, отделил вперед шесть своих головных кораблей, которые обошли линию голландцев, поставив этим противника между двух огней (План VI, В).

В то же самое время Турвиль, не имея противника после того, как отбил головную дивизию неприятельского центра, приказал выйти вперед своим головным кораблям, которые диспозиция Герберта оставила свободными, и послал их усилить атаку голландского авангарда (В).

Это повело к свалке в голове линии, в которой голландцы, как слабейшие из противников, сильно пострадали. К счастью для союзников ветер стих; и пока сам Турвиль и другие французские корабли спускали шлюпки, чтобы выбраться на буксире в надлежащую позицию, союзники догадались отдать якоря под парусами; а затем, прежде, чем Турвиль успел исполнить задуманный им маневр, отлив в юго-западном направлении отнес его на дистанцию, не допускавшую возможности сражения. Затем он встал на якорь, в одной лиге расстояния от неприятеля.

В девять часов пополудни, когда приливное течение изменилось, союзники подняли якорь и легли на курсе О. Так сильно поврежден был их флот, что, согласно английским описаниям, решено было скорее потопить корабли, потерпевшие аварии, чем рисковать на новый бой для спасения их.

Турвиль преследовал их; но вместо того, чтобы предписать своим кораблям идти в погоню по способности, он держал флот в линии баталии, уменьшив скорость его в зависимости от самого медленного из кораблей. Между тем представлявшийся на этот раз Турвилю случай принадлежал именно к числу таких, в которых свалка позволительна или даже прямо обязательна. Разбитого и бегущего неприятеля должно преследовать с возможной энергией, заботясь о сохранении строя лишь настолько, насколько это необходимо для обеспечения преследующим кораблям взаимной поддержки; а это условие никоим образом не требует таких относительных направлений и расстояний, какие необходимы в начале или в середине боя с дающим серьезный отпор противником. Неуменье понять необходимость общего преследования указывает на пробел в качествах Турвиля, как воина, и этот пробел, как бывает обыкновенно, проявился в самый решительный момент его карьеры. Ему никогда уже не представлялось в другой раз такого случая, как это первое большое генеральное сражение, в котором он был главнокомандующим и исход которого Гост, бывший на флагманском корабле, называет самой полной морской победой, когда-либо выигранной. В то время она, действительно, была такою — самою полною, но однако не самою решительною, какою могла бы быть. Французы, согласно Госту, не потеряли ни одной шлюпки, не только ни одного корабля, и это обстоятельство, если оно действительно имело место, делает еще более непростительною вялость преследования Турвилем союзников, которые, приткнув к мели шестнадцать из своих кораблей, сожгли их в виду неприятеля, гнавшегося за ними до Даунса. Английские писатели упоминают, впрочем, о потере союзниками только восьми кораблей — оценка, быть может, настолько же уклоняющаяся от истины в одну сторону, насколько оценка французов — в другую. Герберт, введя свой флот в Темзу, приказал снять фарватерные буйки и прекратил этим для неприятеля возможность преследования[65].

Имя Турвиля — единственное великое историческое имя в этой войне, если мы исключим прославленных приватиров, во главе которых стоял Жан Бар. Между английскими моряками, командовавшими эскадрами, хотя они и были люди храбрые и предприимчивые, нет ни одного, за кем можно было бы признать исключительные заслуги. Турвиль, прослуживший к тому времени во флоте почти тридцать лет, был одновременно и моряком и воином. С превосходным мужеством, поразительные примеры которого он нередко проявлял в своей юности, он соединял опыт, вынесенный из участия во всех сражениях его времени, где только появляется французский флот: в Англоголландской войне, в Средиземном море и в борьбе с берберийскими пиратами. Достигнув чина адмирала, он командовал лично всеми самыми большими флотами, посылавшимися в море в первые годы этой войны, и он внес в командование научное знание тактики, основанное как на теории, так и на опыте и соединившееся с тем практическим знакомством моряка со своим делом, которое необходимо для уменья надлежащим образом применять тактические принципы к маневрированию флота в океане. Но при всех этих высоких качествах ему, кажется, недоставало того, в чем так нуждаются многие воины, а именно способности смело принимать на себя большую ответственность[66]. Осторожность, с какою он преследовал союзников после сражения при Бичи-Хэд, была следствием хотя это и не кажется так с первого взгляда — той же черты его характера, которая заставила его, два года спустя, вести свой флот почти на верную гибель, потому что он не смел ослушаться лежавшего у него в кармане приказания короля. Он был достаточно храбр, чтобы исполнить все, что ему было поручено, по недостаточно силен, чтобы нести более тяжелое бремя. Турвиль, в действительности, был предтечей искусных и глубоких тактиков наступавшей тогда эры, но все-таки с оттенком той пылкости и того упорства в бою, которые характеризовали морских вождей семнадцатого столетия. Без сомнения, после сражения при Бичи-Хэд он считал, что действовал очень хорошо, и был удовлетворен; но он не поступил бы так, если бы проникся чувствами Нельсона, когда тот говорил: "Если бы мы взяли десять кораблей неприятеля, и одиннадцатый упустили, хотя могли бы взять и его, то я никогда не сказал бы, что мы провели день хорошо".

Через день после морского сражения при Бич-Хэде, с его большими, но все-таки частными результатами, дело Якова II было проиграно в Ирландии на суше. Армия, которую Вильгельму удалось переправить на остров беспрепятственно, оказалась и количественно и качественно сильнее армии его соперника, подобно тому, как и сам Вильгельм превосходил экс-короля, как вождь. Людовик XIV советовал Якову уклоняться от решительного сражения, отступив, если это будет необходимо, в Шаннон, в глубь страны, всецело ему преданной. Но против такого образа действий говорило опасение за моральные последствия впечатления, какое произвело бы оставление столицы после годового почти занятия ее. Гораздо больше данных было за попытку остановить высадку Вильгельма. Яков решился защищать Дублин, заняв долину реки Войн (Воупе); здесь именно и произошла 11-го июля встреча двух враждебных армий, окончившаяся полным поражением Якова. Сам король бежал в Кинсаль, где нашел десять фрегатов, предназначавшихся для наблюдения за врагом в канале св. Георгия. Под прикрытием этой эскадры он отплыл в Европу и опять искал убежища во Франции. Там он просил Людовика воспользоваться победой при Бичи-Хэд и отправить с ним эскадру с другой французской армией в самую Англию. Людовик сурово отказал и распорядился о немедленном отозвании из Ирландии все еще остававшихся там войск.

Шансы восстания в пользу Якова II, по крайней мере на берегах Канала, если и существовали, то во всяком случае были сильно преувеличены его собственным воображением. После отступления союзного флота на Темзу, Турвиль, согласно данным ему инструкциям, сделал несколько демонстраций в южной Англии; но они были совершенно бесплодны для вызова какого-либо проявления приверженности делу Стюартов.

В Ирландии обстоятельства сложились иначе. Ирландская армия, с французским контингентом ее, отступила после сражения при Бойне к Шаннону и здесь опять расположилась лагерем; между тем Людовик, вопреки своему первому суровому решению, продолжал посылать туда подкрепления, боевые припасы и провиант. Но возраставшие требования континентальной войны не позволили ему продолжать оказывать такую поддержку Ирландии в надлежащей степени, и война там, немного более года спустя, закончилась поражением под Агримом (Aghrim) и капитуляцией Лимерика (Limerick). Сражение при Бойне, которое, вследствие особенной религиозной окраски его, приобрело несколько раздутую известность, может считаться моментом, когда английская корона прочно утвердилась на голове Вильгельма. Тем не менее будет точнее сказать, что успех Вильгельма, а с ним и успех борьбы Европы против Людовика XIV в войне Аугсбургской Лиги, был следствием ошибок и неудач французской морской кампании 1690 года, несмотря на то, что в этой кампании французы одержали над англичанами самую видную победу на море из всех, когда-либо достававшихся на их долю. Что касается главнейших военных операций, то по поводу их любопытно заметить, что Турвиль вышел в море через день после того, как Вильгельм оставил Честер и одержал победу при Бичи-Хэд за день до сражения при Бойне; но самая главная ошибка состояла в том, что Вильгельму было дозволено перевезти в Ирландию беспрепятственно такой большой отряд войск. Может быть, для французской политики и было выгодно, чтобы новый король перешел в Ирландию, но не во главе таких значительных сил. Результатом ирландской кампании было надежное утверждение Вильгельма на английском троне и упрочение англо-голландского союза. И это соединение двух морских народов под одною короною было, вследствие их коммерческих и мореходных способностей, а также богатств, извлекавшихся ими из моря, залогом успешного ведения войны их союзниками на континенте.

1691 год ознаменовался только одним большим морским событием, которое впоследствии сделалось известно во Франции под именем "campagne du large de Tourville"; и память о нем, как о блестящем проявлении тактических и стратегических соображений, остается во французском флоте и до наших дней. Та резервная сила, о которой выше говорилось, как об отличительном свойстве наций, морское могущество коих основано не только на военных учреждениях, но и на характере и занятиях народа, выступила теперь на сцену в действиях союзников. Несмотря на поражение и потери при Бичи-Хэд, соединенные флоты вышли в море в 1691 году в числе ста линейных кораблей, под командой адмирала Рассела (Russel). Турвиль мог снарядить только семьдесят два корабля, т. е. то же число, что и за год перед тем. "С этими силами он вышел из Бреста 25-го июня. Так как неприятель не показывался еще у берегов Канала, то он остался крейсировать у входа, послав разведочные суда по всем направлениям. Извещенный, что союзники расположились у островов Сцилли, для прикрытия флота, ожидавшегося из Леванта, Турвиль не замедлил направиться к английским берегам, где также ожидалось прибытие другого торгового флота из Ямайки. Обманув английские крейсера ложными курсами, он застиг упомянутый сейчас флот, захватил несколько кораблей его и рассеял остальные прежде, чем Рассел успел подойти для сражения с ним. Когда же наконец союзный флот показался, то Турвиль начал уходить от него, всегда удерживая за собою наветренный галс с таким искусством, что неприятель, увлеченный таким образом в океан, потерял пятьдесят дней, не добившись возможности атаковать его. В течение этого времени французские приватиры, рассеянные по Каналу, грабили торговые суда неприятеля и прикрывали французские торговые суда, посланные в Ирландию. Утомленный бесплодными усилиями, Рассел направился к ирландскому берегу, а Турвиль, после конвоирования французских купцов, возвращавшихся в отечественные воды, опять стал на якорь на Брестском рейде".

Призы, захваченные собственно эскадрой Турвиля, были незначительны, но заслуга его в отвлечении союзников от борьбы с приватирами, расхищавшими морскую торговлю неприятеля, очевидна. Несмотря на то, потери английской торговли в этом году были не так велики, как в следующем. Главные убытки союзников выпали на долю голландской торговли в Северном море.

Войны, континентальная и морская, хотя и веденные одновременно, были независимы одна от другой до эпохи, до которой доведено наше изложение. Цель настоящего труда не требует упоминания об операциях первой войны. 1692 год памятен для французского флота большим бедствием, которое известно под именем сражения при мысе Ла-Хог. Само по себе, в тактическом смысле, оно имеет мало значения, и непосредственные результаты его были сильно преувеличены, но народная молва сделала его одним из знаменитейших морских сражений в свете, а потому его и нельзя совсем обойти молчанием.

Введенный в заблуждение донесениями из Англии, а еще более настояниями Якова — который любовно лелеял мечту, что приверженность многих английских морских офицеров к его особе была больше, чем их любовь к отечеству или преданность своему долгу — Людовик XIV решился попытаться на вторжение в Англию с южного берега, под личным руководством Якова. Для подготовки к этому возложено было на Турвиля, во главе пятидесяти или шестидесяти линейных кораблей, тринадцать из которых должны были выйти из Тулона, дать сражение английскому флоту; французы, полагая почему-то, что в последнем явится так много дезертиров, что беспорядок и деморализация в нем будут неизбежны, рассчитывали на легкую и полную победу. Но на первых же порах они потерпели неудачу в задержке Тулонского флота противными ветрами, и Турвиль вышел в море только с сорока четырьмя кораблями, но с решительным приказанием короля сразиться с враждебным флотом при первой же с ним встрече, во что бы то ни стало, не зависимо от того, будет ли он малочислен или многочислен.

29-го мая Турвиль увидел по направлению к северо-востоку девяносто девять линейных кораблей союзников. Ветер дул от юго-запада, а потому французам предоставлялся почин сражения; но Турвиль сначала созвал на свой корабль флагманов и предложил им на обсуждение вопрос — должен ли он вступить в бой? Все они ответили отрицательно, и тогда он развернул перед ними приказание короля[67]. Никто не осмелился оспаривать последнее, хотя как раз в это время (если бы они могли знать это!) флот Турвиля уже разыскивался легкими крейсерами, спешившими известить его об отмене упомянутого приказания. Бывшие на совете офицеры возвратились тогда на свои суда, и затем весь французский флот спустился на союзников, которые ждали его на правом галсе, лежа на SSO; голландская эскадра занимала авангард, а английские — центр и арьергард. Подойдя к неприятелю на близкую дистанцию, французы привели к ветру на том же галсе, сохраняя наветренное положение. Турвиль, вследствие значительно меньшей численности своего флота сравнительно с флотом противника, не мог совсем избежать того, чтобы линия последнего не подошла к его арьергарду, который был слаб по вынужденной крайней растянутости его; но он избежал ошибки Герберта при Бичи-Хэд, сумев отвлечь авангард неприятеля своим авангардом, державшимся несколько в стороне, с большими интервалами между судами, и затем вступил в жаркий бой на близкой дистанции с центром и арьергардом (План Via, А, А, А). Нет необходимости следить за всеми фазами этой неравной битвы, необыкновенным результатом ее надо считать тот факт, что когда ночью, вследствие густого тумана и штиля, огонь орудий прекратился, то оказалось, что ни один из французских кораблей не только не был потоплен, но и не спустил своего флага. Лучшего доказательства силы воинского духа и высоких достоинств своих не мог бы проявить ни один военный флот; и, разумеется, искусство Турвиля, как моряка, и его тактические способности играли большую роль в таком результате, служащем, надо сознаться, не к чести союзников. Оба флота встали на якорь с наступлением ночи (В, В, В), причем отряд английских кораблей (В') расположился к юго-западу от французского. Позднее эти корабли обрубили якорные канаты и сдрейфовались через французскую линию для соединения со своим главным флотом; при исполнении этого маневра они серьезно потерпели от неприятеля.

Поддержав в высокой степени честь своего флага и видя бесполезность продолжать сражение, Турвиль решился теперь на отступление, которое начал в полночь, с легким северо-восточным ветром, и продолжал весь следующий день. Союзники преследовали его; движения французского флота сильно затруднялись расстроенным состоянием флагманского корабля Soleil Royal, лучшего из судов французского флота, потопить которое адмирал однако не имел решимости. Отступление направлялось к Нормандским островам, причем с адмиралом было тридцать пять кораблей, из них двадцать прошли с приливным течением через опасный проход, известный под именем Альдернейского (Race of Alderney), между островом того же имени и материком, и беспрепятственно достигли Сен-Мало. Но прежде, чем остальные пятнадцать кораблей успели последовать за ними, прилив сменился отливом; и, несмотря на отданные якоря, эти корабли были сдрейфованы к востоку, под ветер неприятеля. Три из них укрылись в Шербуре, не имевшем тогда ни порта, ни брекватера, а остальные двенадцать прошли к мысу Ла-Хог, где и были сожжены или своими экипажами, или союзниками. Французы потеряли таким образом пятнадцать лучших кораблей своего флота, самый малый из которых носил шестьдесят орудий, но эта потеря была только немногим более понесенной союзниками при Бичи-Хэд. Впечатление этого события на общество, привыкшее к славе и успехам Людовика XIV, было несоответственно результатам и затмило память о блестящем самоотвержении Турвиля и его подчиненных. Сражение при мысе Ла-Хог было также и последним большим сражением французского флота того времени, который в следующие годы начал быстро падать, так что это бедствие, казалось, было смертельным для него ударом. Однако надо сказать, что Турвиль в следующем году вышел в море с семьюдесятью кораблями, и, следовательно, тогда потери французского флота были уже исправлены. Таким образом, падение этого флота следует приписать не одному только поражению его, но истощению Франции издержками по ведению континентальной войны, а эта война поддерживалась главным образом двумя морскими нациями, союз которых был обеспечен успехом Вильгельма в ирландской кампании. Не утверждая, что результат был бы иной, если бы морские операции Франции в 1690 году имели другое направление, в то же время можно безошибочно сказать, что нецелесообразность последних была непосредственной причиной сложившегося хода дела и первой причиной упадка французского флота.

Остальные пять лет войны Аугсбургской Лиги, в течение которых Европа боролась оружием против Франции, не отмечаются ни одним большим морским сражением, ни даже каким-либо морским событием первостепенной важности. Для оценки влияния морской силы союзников необходимо суммировать все данные и изобразить картину спокойного, но настойчивого давления ее на Францию во всех отраслях жизни последней. Именно таким образом морская сила обыкновенно действует и именно вследствие такого спокойствия ее работа часто остается незамеченной; необходимо поэтому выяснить ее особенно тщательно.