По зверю и птице. Рассказы

В. А. Хомутов

По зверю и птице

Посвящается

ВНУКУ МОЕМУ САШЕ

МЕДВЕЖЬЕ ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ

Старого мельника деда Герасима знало все село, хотя сам он и редко на селе показывался.

Зайдет в месяц раз в лавку купить махорки или чая да сахара, а все остальное время сидит у себя на водяной мельнице, которая стоит верстах в двух от села, на самой опушке огромного соснового бора.

Любили на эту мельницу ходить деревенские мальчики, послушать рассказов деда Герасима, посмотреть, как у плотины вода бьет и серебряными брызгами разбивается в белую пену, да как во время работы вся мельница ходуном ходит.

Два мальчика лет по 12-ти, Ильюша Изотов и Костя Кольчугин, особенно часто повадились ходить к деду на мельницу.

Придут, бывало, и глядят, что дед делает.

Если он на мельнице работает или на пасеке с пчелами занимается, они его не тревожат, мимо пройдут. А если видят, что нет у него спешной работы, они присядут к нему на зава ленку, и пойдут тогда рассказы да разговоры.

Ходили как-то Ильюша с Костей в жаркий летний день в лес по грибы, набрали боровиков да березовиков и с полными лукошками вышли к опушке на мельницу.

Глядят, дед Герасим сидит на пороге, ружье чистит.

Ну, значит, можно с ним поговорить. А говорить с ним интересно: дед Герасим всю жизнь у реки в лесу прожил, знает про всякое дерево, как дерево растет; знает про всякого зверя, как зверь живет.

Подошли Ильюша и Костя к мельнице.

Залаяла на них дедова собака «Рябчик», но сей час же их признала и хвостом завиляла.

— Что, ребятки, по грибы ходили?-спросил

Герасим, увидав мальчиков. — А я вот сижу, ружьишко чищу, хочу побаловаться, на уток пойти на Карпово озеро, там кряковых выводка четыре держится.

Мальчики сели около деда, поставили свои лукошки на траву и стали смотреть на его работу.

— Дедушка Герасим, — спросил Ильюша, — а что это у тебя — дорогое ружье?

— Какое там дорогое, ему уж годов пятнадцать, этому ружью. А только хорошее ружье.

С ним и на мелкую птаху пойти можно и на медведя оно годится.

— А ты, дедушка, медведей-то не боишься? — спросил Костя. — Ведь он человека задрать может?

— А чего их бояться? Медведь, он смирный.

Зря не обидит. Только дразнить их не надо, да матку с медвежатами не пугать, да голодному медведю не попадаться. Медведь- мирный зверь, хоть и много беды, иной раз, наделает. Да ведь всякому кормиться нужно, с голодухи, известно, всякий остервенеет.

— А ты, дед, сам-то видал медведей?

Дед Герасим только усмехнулся.

— Медведей-то! Да я их, почитай, каждый год с десяток вижу. И видать их видал, и стрелять их стрелял, и в капканы ловил. Только вот с рогатиной на них не ходил, а видел, как объездчик Кириллов, покойник, медведя на рога тину принимал.

— Дедушка Герасим, расскажи нам про медведя, — пристали к старику мальчики, — как он живет, да как на него охотятся.

— Да что же тут рассказывать? Живет, как и всякий зверь живет. У каждого свой нрав, свой обычай. Медведь — он одинокий зверь; сам по себе живет, в стаю или стадо не сбивается. Иной зверь всю свою жизнь стаей или семейством живет, иной только на время в стаи сбивается, а иной особняком в лесу хозяйничает, пропитание себе добывает да детей выращивает. Ведь вот волк, он летом в одиночку ходит, редко когда пару увидишь, а зимой в большие стаи, голов по пятнадцать сбивается. А почему? Потому что ему так сподручнее. Стаей он добычу берет, друг дружке помогает…

Одни волки гонят добычу, другие в засаде сидят, а потом вместе кормятся. Хоть и дерутся, а все-таки кормятся. Да вот хоть бы муравей или пчела, на что уж насекомое малое, а глядишь, ульи да муравейники разведут, что твой город! Каждый свое дело делает. Кто детей нянчит, кто корм добывает, а кто от врагов отбивается. Так вместе и кормятся, всем обществом. Пчелы те вон как устроились, что ни улей, то медоносная фабрика.

— А почему, дедушка, медведи вместе не живут? — спросил Костя, — им бы тоже стадами ходить.

— А зачем им вместе жить? У медведя жизнь иначе устроена. Он ведь только с весны до осени кормится, когда корму везде найти можно. А зимой-то он — Михайло Иванович в берлогу заваливается там один и зимует. Ему компаньонов не требуется.

— А как же, дедушка, медвежата-то маленькие кормятся ведь они еще не умеют корма найти? поинтересовался Костя.

— Медвежата не одни живут,- стал объяснять мальчикам дед Герасим.- Как медведица маленьких выведет (она обыкновенно пару детенышей мечет), она сейчас им вроде гнезда где-нибудь в валежнике или в буреломе устраивает. За детьми она не одна ухаживает, а около себя годовалого медвежонка оставляет, «пестун» называется. Она малышам за кормом пойдет, а пестун-то их стережет, глядит, чтобы они далеко от гнезда не ушли, да чтобы их кто-нибудь не обидел.

— В роде няньки, значит,- засмеялись мальчики.

— Нянька и есть, — ответил Герасим.- На то его медведица и держит. Он ей во всем помогает. И пищу поискать, и по лесу ребят водить, и с малыми детьми реку переплыть.

— А разве медведи плавают? — спросил Ильюша.

— Медведи-то! А почище собак. Медведь он здоров плавать. Он не только нашу речку Илицу переплывает, а и через широкую плыть не боится. Вот как медведица с медвежатами плыть соберется, она одного малого сама в зубы за загривок возьмет, а пестун другого заберет. Так и переплывают. — Мать-то медвежат бережет. Пока при ней детеныши, она люта, ой люта! Вот тогда ей уж не попадайся! Если она и не заломает, то напугает до полусмерти. Она всему детенышей научит, всему их медвежьему житью бытью, а как подрастут, она пестуна и одного из детей отпустит, а другого из младших при себе оставит; теперь он в следующем году пестуном будет…

Дед Герасим замолчал и прислушался. Из-за леса, громко свистя крыльями, вылетел к мельнице выводок диких кряковых уток. Они летели прямо на самую избу, но вдруг матка взметнула крыльями и круто повернула в сторону; совершенно как мать, взметнули крыльями молодые утята и весь выводок скрылся за поворотом реки.

— Видали? — спросил Герасим мальчиков. — Вот сейчас матка-то утиная детей бережет. Заметила людей и в сторону с птенцами поворотила. Так-то и всякий зверь о детях заботится, так-то и медведица своих зверенышей выхаживает. Под растет медвежонок — продолжал Герасим, — и рас станется с матерью; будет уже один в глухом лесу жить да кормиться.

— А чем же он кормится, дедушка? — спросил внимательно слушавший старика Ильюша.

— Медведь-то? Да он все ест; не хуже иной свиньи. Медведь — он бродяга, день деньской по лесу колобродит. Все ищет, высматривает, чем бы ему покормиться, и все жрет. Он и траву пощиплет, и зеленя озимые поест, по осени овес пососет в поле; а там, глядишь, муравьиную кучу разроет, да жрет муравьев и их личинки, или на беду на пасеку проберется, ульи разломает и медом угощается. — Потеха глядеть, как пчелы с медведем воюют! Он в улье ковыряется, а они со всех сторон его жалят. Не то что с одного улья, со всей пасеки слетятся, и пойдет у них война. Уж на что медведь-то здоров и шкура у него толстая, а и ему не стерпеть. Начнет он сам себя бить лапами, по земле катается, ревет от боли, а потом бросится в лес наутек, а если есть где озерко или лужа большая, он сейчас в воду и купается, от пчел отбивается…

Мальчики смеялись, а дед Герасим продолжал свой рассказ.

— Только этой всей пищи медведю мало; он норовит что-нибудь посытнее слопать. При таится да и схватит мелкого зверя и в минуту сожрет. Ну, как медведь крови попробует, так уж и пристрастится к говядине. Потому охотники таких медведей, которые мясо жрут, и зовут «стервятниками». Такие медведи и корову норовят заломать в лесу и лошадь задавят. Им не попадайся. А уж особенно жаден медведь с ран ней весны бывает. За зиму-то отощает, проголодается и бродит по лесу, корму ищет. Трава еще тощая, зеленя промерзли, муравейники тоже еще не оттаяли, овса еще и сеять не думали. Нечего жрать медведю. Делается он сердитый с голо духи и все хватает: птица ли в траве зазевается, белка или горностай подвернется,- всех слопает.

Дед Герасим помолчал немного и вспомнив старое, рассказал мальчикам такую историю:

— Вот я один раз сам видал. Был я на глухарином току по ранней весне в самой глуши лесной.

Убил за утреннюю зорю двух глухарей и вышел на поляну. Внизу овраг, а в овраге ручей бежит. Присел я под сосну отдохнуть, гляжу из леса вышла старая лосиха с лосенком. Лосиха-то большая, ростом с быка здорового, а лосенок с теленочка годовалого. Залюбовался я на них. Идут они тихо, под овраг спускаются. Дошли до ручья и стали воду пить. Лосенок пьет, а мать то и пьет и поглядывает, нет ли где опасности для детеныша… Вдруг, откуда ни возьмись, из кустов по оврагу как выскочит медведь, да со всего маху — хлоп лосихе на шею! Даром, что тяжелый, а не хуже кошки вскочил. Забилась лосиха бедная, да от боли бросилась бежать со всех ног. А медведь все на ней держится, когтями вцепился… Тут я ружье вскинул, да как бахну с обоих стволов… Гляжу, мой мед ведь с лосихи кубарем, да в лес наутек, а лосиха стоит, шатается сердечная. Потом тихо эдак подо шла к лосенку и вместе с ним в лес пошли. Уж не знаю, попал ли я в медведя; далеко было, да и заряд дробовый; думаю, что он просто выстрелов испугался и ушел…

— А как же медведь зимой кормится, дедушка, в берлоге?-спросил Костя.

— Ах ты, несмышленыш! — засмеялся Гера сим. — Зимой медведь совсем не кормится. Как наступят после осени морозы и начнется зима, так медвежьему гулянью конец. Он поздней осенью устроит себе берлогу, выроет лапами яму где-нибудь под большим деревом или в самом буреломе, в валежнике, натаскает туда прутьев, да сухих листьев и мху и заляжет. Тут у него начинается зимняя спячка. Он свернется в берлоге клубком, да и спит. Не ест, не пьет, а все только дремлет, до самой весны. Ему там в берлоге тепло, и мех у него за зиму отрастёт здоровый, а только он сильно тощает.

— Он что же совсем и не встает с берлоги зимой?-спросил Заинтересовавшийся Ильюша.

— Редко когда встает- объяснил Герасим, только разве сильные оттепели пойдут; тогда встанет, побродит по лесу, полусонный. Ему неспособно по снегу ходить, он ведь к снегу непривычный; а как только подморозит, он сей час обратно в свою берлогу, да и продремлет до ранней весны.

— А вот старый медведь или больной, — продолжал Герасим,-тот рано ложится в берлогу, еще задолго до снегу. Был это со мной такой случай. Иду я осенью по лесу. Тепло еще было. На полях еще яровые не везде сняты были. Иду себе лесной тропой; гляжу, под большой елью свежий песок нарыт, словно насыпь сделана, а за насыпью под елью- яма. Что, думаю, за чудеса? Кто это тут в глухом лесу песок копал? Была в то время со мной собака, не эта, не «Рябчик», а другая у меня была, легавая, «Лебедкой» звали. Вот гляжу, собака чего-то насторожилась, носом что-то учуяла и к ели подбирается. Я смекнул, в чем дело. Собаку за ошейник взял, к дереву привязал и тихонько к ели подкрался. Заглянул в яму и вижу: лежит там мой Михайло Иванович. Дышит так спокойно,-спит, значит.

Я сейчас же пошел к объездчику.

— Кириллыч, -говорю, -тут от тебя с версту медведь в берлоге лежит.

А объездчик-то мне и говорит:

— Что ты, в своем уме? Где же это видано, чтобы в такую пору, да медведь в берлогу залез. Эх ты,-говорит,- а еще старый охотник Тут я ему рассказал, как дело было, и на другой день пошли мы с ним поутру к тому месту в лесу, где я накануне медведя видел.

Взяли с собой двух собак; у Кириллыча были такие- лайки сибирские — их нарочно для медвежьей охоты и держат.

Хорошо. Бросили жребий, кому первому стрелять. Выпал жребий Кириллычу. Подошли к берлоге совсем близко, шагов эдак на десять, да и спустили собак со сворки. Обе собаки на насыпь эту свежую взбежали и сейчас же у них шерсть дыбом. Зверя учуяли, ворчат, а войти-то в берлогу им боязно.

Наконец, полезла одна собака потихоньку в яму…

Тут медведь-то как зарычит, да так это проворно из берлоги выскочил и одну лайку по го лове как ударит лапой, так она на сажень отлетела!- Кириллыч вскинул ружье, выстрелил из одного ствола… медведь споткнулся было, да вскочил и наутек… Я в него бац… бац… из обоих стволов, и Кириллыч еще раз стрельнул. Глядим, завалился медведь на землю, лапами шевелит, землю зубами хватает. Минут через пяток стих он. Подождали мы, потом подошли к нему осторожно, толкнул я его сапогом-видимо сдох. Здоровенный медведь был, большой, шерсть на нем светло-бурая и на заду изрядно стерта.

Пошли мы берлогу посмотреть и видим, недалеко от берлоги лежит на траве лайка околевшая. Смотрим, у нее голова с затылка чуть не оторвана. Это значит, медведь, как ее лапой хватил, так когтями ей чуть голову не оторвал.

Ну, пошли мы это к Кириллычу в сторожку, запрягли лошадь, поехали и взвалили зверя на телегу. Изрядно возились, потому. что в нем пудов не меньше одиннадцати было. Потом при везли это мы медведя на двор и стали с него шкуру снимать. Тут-то мы его и рассмотрели. Медведь наверно совсем больной был и старый. Внутри у него печенка будто гнилая, и дух от него нехороший, и сала почти совсем нет. Возили мы его мясо в город продавать; на медвежье мясо и всегда-то охотников мало, а этого и брать никто не захотел: он, — говорят, — у вас тухлый.

— Вот как, ребятки,- видно пришел конец медвежьему житью, почуял он скорую смерть да и пошел в берлогу успокоиться, сам себе могилу вырыл, а тут-то я на него голубчика и наткнулся!

Дед Герасим хотел кончить свой рассказ про медвежье житье-бытье, да пристали к нему мальчики:

— Расскажи, да расскажи, как на медведя охотятся.

— На медведя больше зимой охотятся. У него тогда шкура дорогая, мех теплый. Летом да по осени его бьют только, если он повадится скот резать, или ульи разорять, или овсы топтать.

Без снега на медведя — какая же охота.

Известное дело, доймет медведь мужиков, так и без снега прикончат, а только это не охота. Устраивают на него разные капканы: «ежи» они называются и «палати» и другие всякие, а только это не охота. Уж ежели летом да по осени надо медведя бить, так устраивают «лабазы».

— Это что же за лабазы, дедушка?

— А вот высмотрят место, где медведь из леса выходит в поле овес сосать, или какую-нибудь падаль подбросят да около этого места и лабаз. Это, значит, на дереве, сажени на пол торы от земли, устраивают помост из сколоченных досок, и на него охотник или двое садятся. Как подойдет медведь к лабазу близко, так с лабаза в него и стреляют.

Только это плохая охота! Сидишь себе на дереве, а зверь с другого конца на овсы выйдет, вот ты в дураках и остаешься. Нет, уж охота, так зимой по снегу. Вот это охота!

— А как же, дедушка, зимой медведя в громадном лесу найти, когда он в берлоге лежит? — чуть не сразу спросили оба мальчика.

— На всякое дело своя сноровка, уменье нужно, — объяснил Герасим, — прежде всего надо лес знать. Не на всяком месте в лесу медведь берлогу устроит. Он ищет место глухое, сухое и тихое. Любит устроиться, где много бурелома и валежника. Вот по таким местам охотник и ходит, берлогу ищет. Прежде всего на следы смотрит. Если на снегу видать следы, все равно лисьи ли, или лося, или рыси, там берлоги не будет. Всякий зверь медведя боится и чует берлогу. Он близко к берлоге не подойдет. Вот и ищешь такого места, где следов совсем нет… А в таком месте берлогу по инею и найдешь.

— Как это так «по инею»?-спросил Ильюша.

— А вот как. Медведь как заберется в берлогу, так ложится головой к выходу из своей ямы. Этот выход называется «чело». Вот он спит и дышит, а от дыханья то пар идет и на кусты около берлоги садится, и покрываются от дыхания кусты инеем. Вот идешь по лесу в сухой день, нет нигде инея, и вдруг видишь около дерева какого-нибудь кусты инеем покрыты Сейчас и смекнешь, в чем дело. Подойдешь поближе да берлогу-то и высмотришь. Дело не хитрое, только сноровка требуется.

Нашел берлогу и соберешь охотников. Либо у самой берлоги медведей бьют, либо выгоняют да облавой на охотников гонят. Поднять -то медведя недолго: либо собак на берлогу напустишь, либо заостренными кольями в берлогу тыкают. Медведь в берлоге проснется, озвереет, да и полезет на свет.

— А это страшно, дедушка, ведь медведь тут заломать может?

— Понятное дело, может. Зевать не надо. Сначала медведь норовит уйти, а вот как ранят его, или когда медведица с медвежатами из берлоги вылезет, тогда гляди в оба, стреляй наверняка, не то медведь как раз сам на тебя охотиться начнет.

— Я один раз сам видел,- вспомнил Герасим, как медведицу с двумя медвежатами из берлоги выгнали. Когда ее первым выстрелом ранили, она на охотника бросилась, чуть под себя не подмяла, а как ее вторым выстрелом свалили, она еще живая поползла к медвежатам своим да под себя лапами их загребает, защитить старается.

Притихли Ильюша и Костя. Видно, ясно им представилось, как медведица детей защищает, и жалко ее стало; потом вспомнил Ильюша, что дед про рогатину какую-то говорил, и спрашивает:

— Дедушка Герасим, а ты вот говорил, что объездчик у вас на медведя с рогатиной ходил. Это что же за охота?

— Эту охоту теперь совсем бросать стали:

Это прежде так ходили на медведя «один на один», когда в деревнях ружей мало было да когда порох и пули доставать трудно было.

Опасная- это охота. Возьмет охотник длинную крепкую жердь; один конец у нее заостренный, а на другом конце крепко приделан острый нож — «перо» называется. Вот как поднимут мед ведя с берлоги, охотник его на рогатину и принимает. Нарочно тут медведя сердят, пока медведь на дыбки не станет. А как зверь поднялся, охот ник ему перо в грудь или в живот вонзит, а другим концом рогатину в землю воткнет. Медведь свирепеет, хочет охотника схватить и сам все глубже и глубже на рогатину напарывается, пока с ног не свалится и не сдохнет. Опасная это охота; теперь если кто и пойдет с рогатиной, так больше из удали, из молодечества, да и то норовит взять с собой товарища с ружьем, чтобы, в случае беды, подсобил…

Дед Герасим помолчал немного, потом встал, посмотрел из-под ладони на солнце и сказал Косте и Ильюше:

— Ну, ребята, идите-ка вы домой. Пройдет год, другой, я вас с собой на охоту возьму, коли жив буду, только не на медведя, а по птице какой-нибудь. А сейчас, вон. солнышко спускается. Пойду-ка я на Карпово озеро, на уток посижу.

Герасим ушел в избу, а Ильюша и Костя взяли свои лукошки с грибами и собрались итти домой.