Помоги проекту - поделись книгой:
Франкони не теряет времени даром: не успел манеж освободиться, как он спешит занять его. Однако дела идут не блестяще, и Антонио решает воспользоваться наступлением лета, чтобы подработать на стороне. Он участвует в пантомимах в театре Монтансье и в театре «Сите-варьете».
В смутные времена всегда процветают подозрительность и доносы. Антонио Франкони унаследовал от отца не только воинственный дух, но и добрую душу: он спрятал в здании цирка своего бывшего лионского компаньона, разыскиваемого Комитетом общественного спасения. Через несколько недель на этого человека донесли и в отсутствие пылкого Франкони арестовали его. Когда представители власти явились вторично, чтобы арестовать и самого Антонио за то, что он укрывал преступника, наездник встретил их с оружием в руках; он забаррикадировал дверь и из-за нее посылал пришедшим проклятия и угрозы. Зная, что он меткий стрелок, жандармы решили отложить приступ и сходить за подкреплением. Франкони тем временем удрал и вернулся в Париж лишь после падения диктатуры Робеспьера.
Амфитеатр Франкони вновь распахнул свои двери 25 ноября 1795 года. Планировка здания, построенного Астлеем, была частично изменена: появились артистические уборные, фойе для зрителей и буфет. К манежу примыкала довольно большая сцена, предназначенная для пантомим и ничем не уступавшая театральной; партер располагался только по одну сторону манежа, напротив сцены, что довершало сходство с театром. Над партером шли два яруса балкона; увенчивал здание большой красиво расписанный купол.
В программу входили конные и акробатические номера, а также скетчи; один из них носил название «Роньоле и Пасс-Карро»[20]… Нетрудно догадаться, что это был еще один вариант неувядающей истории про портного из Брентфорда. Здесь же Анри Франкони впервые показал на арене высшую школу верховой езды.
Когда наступало лето, Амфитеатр конных упражнений, вольтижа и конного танца Франкони отправлялся в гастрольные поездки. Все шло как нельзя лучше, пока не был подписан Амьенский мир и Филип Астлей не вернулся во Францию. Антонио Франкони пришлось возвратить Амфитеатр его истинному владельцу и снять участок земли, располагавшийся на месте современной улицы Мира и принадлежавший монастырю капуцинок. Несмотря на столь благочестивое соседство, этот район издавна изобиловал кабачками, кафе, трактирами и прочими увеселительными заведениями, а также «дамами», торговавшими своей непорочностью (в этом отношении квартал Капуцинок не сильно изменился!). Впрочем, в 1802 году, когда происходили описываемые события, капуцинки вот уже двенадцать лет как покинули эти места. В здании монастыря располагался Монетный двор, а в церкви был открыт театр!
Новое заведение называлось Театром верховой езды и имело большой успех благодаря конным номерам в исполнении Лорана, Анри Франкони и их жен Катрин Кузи и Мари Лекьен, которые считаются первыми во Франции наездницами на панно. Они демонстрировали пластические позы и прыжки на плоском и широком деревянном седле (панно), укрепленном на крупе лошади. Впрочем, уже одной манеры наездниц одеваться в короткие римские туники было достаточно, чтобы пленить мужскую часть публики, которая в те времена не была избалована подобными зрелищами.
Следуя традиции, по утрам Лоран Франкони давал уроки верховой езды, причем среди его многочисленных учеников был даже Евгений Богарне, пасынок императора. Это также способствовало успеху цирка Франкони.
В 1805 году шестидесятивосьмилетний Антонио передал управление Театром верховой езды своим сыновьям, но в следующем году здание снесли и на том месте, где оно стояло, проложили улицу Наполеона (улицу Мира).
От капуцинок Анри и Лоран перебрались к капуцинам. Они купили участок во дворе церкви монастыря капуцинов на улице Мон-Табор, и через восемь месяцев архитекторы Куанье и Эрто построили здесь новое здание с залом на тысячу двести мест, манежем и сценой. Ему было дано модное название Олимпийский цирк. Это был первый в Париже амфитеатр, на фронтоне которого красовалось слово «Цирк». Удобная конструкция сцены Олимпийского цирка позволила Франкони уделить больше внимания искусству пантомимы. С самого первого представления в афишах значилась пантомима «Фонарь Диогена», простенькая, но не лишенная изобретательности: Диоген выходит из бочки и начинает с фонарем искать Человека. Это служит предлогом для грандиозных исторических сцен: перед Диогеном проходят Юлий Цезарь, Карл Великий, Людовик XIV и другие, но он остается безучастен. Наконец, появляется бюст Наполеона в окружении генералов: Диоген гасит фонарь с радостным криком: «Нашел!»
Начиналась эра пантомим, восхваляющих императора; можно сказать, что пантомимы Франкони прославили Наполеона не меньше, чем песни Беранже.
Среди питомцев Франкони был знаменитый олень Коко, который имел честь неоднократно выступать перед Римским королем[21] и императрицей Марией-Луизой! Олень Коко сделал в цирке Франкони блистательную карьеру и даже выезжал на гастроли за границу.
Дело в том, что в 1810 году старый Антонио поссорился с сыновьями, и молодые Франкони, испытывавшие, как и их отец, финансовые трудности (не здесь ли кроется причина ссоры?), решили пуститься в путь. Вернулись они лишь через два года, но ненадолго: 27 мая 1816 года Франкони были вынуждены закрыть свой цирк, так как власти сочли аморальным (?) соседство Олимпийского цирка с Государственной казной. За два года до этого умер Астлей. Амфитеатр предместья Тампль оставался свободным. И Франкони вернулись к своей первой любви.
На арене нового Олимпийского цирка по-прежнему первенствуют наездники, и среди них тот, кто впоследствии стяжает наибольшую славу в конном искусстве, — Эндрю Дьюкроу.
Дьюкроу не сразу завоевал доверие парижан. Не то чтобы они не оценили его талант, но Наполеон был на острове Святой Елены… и они отнеслись к наезднику-англичанину настороженно… Но это продолжалось недолго, и вскоре критики стали отзываться о нем восторженно: «Невозможно с большим совершенством сочетать в себе грацию и силу, изящество и смелость. Конь его… несется по манежу с такой быстротой, что зритель с трудом успевает следить за сменой поз наездника», — писала «Котидьен», а «Кан волан» отмечала: «Все, что хороший танцор исполняет на твердом и устойчивом полу, он с необычайной легкостью и мастерством проделывает на крупе лошади».
Между тем в 1819 году у Дьюкроу появился серьезный соперник в самой труппе Олимпийского цирка — Бассен-сын. Этот наездник хорошо изучил стиль маэстро и немало перенял у него, как, впрочем, и многие другие артисты. Эндрю Дьюкроу это не слишком понравилось; он решил покинуть Париж и начать выступления в провинции. Особенно часто он появлялся в Руане и Лионе; демонстрируя все новые и новые трюки, он неизменно имел успех.
В 1823 году, после шестилетнего отсутствия, Дьюкроу вернулся в Англию. Тем временем Лоран и Анри Франкони продолжали царить на манеже Олимпийского цирка под неусыпным надзором старого Антонио, который, сидя в своем персональном кресле, наблюдал за выступлениями наследников.
В 1826 году они показали пантомиму «Пожар в Сальене», воспроизводящую один из эпизодов войны в Испании. В постановке были использованы пиротехнические эффекты. Фейерверки в театре всегда опасны: через несколько часов после инсценированного пожара весь цирк был объят настоящим пламенем.
Олимпийский цирк пользовался в столице большой популярностью, и гибель его вызвала у всех сочувствие. Парижане организовали даже сбор средств по подписке на реконструкцию здания, и первым пожертвовал деньги сам король Карл X.
В результате на бульваре Тампль, на участке, принадлежавшем некоему Луи Дежану, разместился третий Олимпийский цирк. Дело двигалось медленно, и Франкони вынуждены были даже выпустить акции, чтобы довести постройку до конца. Наконец 31 марта 1827 года цирк на бульваре Тампль принял первых зрителей, в числе которых был герцог Орлеанский. Новое здание, более просторное, чем предыдущие, было оснащено самой современной техникой той эпохи.
Все это стоило огромных денег, и положение Франкони пошатнулось. Анри и Лоран предпочли устраниться от управления цирком, и директором цирка сделался Адольф Франкони, приемный сын Анри; он взял в компаньоны Вилена де Сент-Илера и Фердинанда Лалу. Лалу, в прошлом журналист, сочинял мимодрамы и пантомимы; некоторые из них, написанные в соавторстве с Виленом де Сент-Илером, шли в цирке Франкони. Поэтому он взял на себя руководство театральной частью, а Адольф Франкони занялся манежем. Лалу ставил пышные пантомимы, не считаясь с расходами. В «Слоне царя сиамского» слониха Кьюми дарила цветы присутствующим дамам; в «Сандеруальдском карлике» и в «Гибрэйской ярмарке» выступал карлик Харвей Лич (во второй пантомиме он исполнял роль обезьяны Понго).
Зрители валом валили на эти разнообразно и эффектно оформленные представления с участием множества статистов. Успех был несомненен, но подобные постановки обходились слишком дорого. И случилось то, что должно было случиться: дирекция Олимпийского цирка разорилась. Акционеры стали выражать недовольство, и, чтобы избавить Адольфа от больших неприятностей, братья Анри и Лоран вернулись на свой пост. Это всех успокоило и обрадовало парижскую публику, привязанную к своим любимым наездникам.
И вновь в программе одна за другой появляются пышные пантомимы: Лалу ставит «Взятие Бастилии» и «Императора», которые имеют колоссальный успех.
Он принимает участие и в создании «Майсурских львов»— пантомимы, поставленной Адольфом Франкони; в роли свергнутого набоба, вынужденного скрываться в джунглях среди хищников, выступал дрессировщик Мартен. Животные появлялись не на манеже, а на сцене, что по тем временам было значительным новшеством.
Несмотря на то, что тигр Атир при ближайшем рассмотрении оказывался гепардом, а по азиатским джунглям разгуливали африканские звери, Анри Мартен мгновенно стал одним из любимцев парижской публики.
6 декабря 1836 года основатель династии, девяностовосьмилетний Антонио Франкони, скончался. На пышных похоронах присутствовала вся парижская знать. Перед катафалком шла лошадь покойного, покрытая серебристо-черным ковром. Такова была последняя встреча зрителей с создателем французского цирка.
К сожалению, закат его жизни совпал с закатом славы династии Франкони: в 1835 году дирекция Олимпийского цирка вновь обанкротилась, и заведение перешло в руки владельца участка, на котором стояло здание, — Луи Дежана.
Хотя обстоятельства жизни Дежана мало к тому располагали, ему суждено было сыграть большую роль в развитии французского цирка. Родился Дежан в 1786 году; владельцем цирка стал, когда ему исполнилось пятьдесят. Отец его был слесарем, а сам он занимался торговлей мясом и колбасами, в чем, вероятно, немало преуспел, поскольку уже в тридцать пять лет, в 1821 году, смог удалиться от дел. Тогда-то он и приобрел тот участок земли, на котором шестью годами позже вырос третий Олимпийский цирк.
Очень скоро у Дежана зародилась мысль прибрать к рукам управление этим цирком. Он терпеливо наблюдал за денежными злоключениями братьев Франкони и, когда акционеры вторично обанкротились, купил здание, которое тут же и сдал бывшим владельцам. Но Франкони поняли, что для них это всего лишь отсрочка, и в конце сезона 1835/36 года покинули Олимпийский цирк. Благодаря своему огромному состоянию Луи Дежан без труда получил право на эксплуатацию Олимпийского театра-цирка.
Будучи дальновидным администратором, он избавил Адольфа Франкони и Фердинанда Лалу от преследований кредиторов и, как прежде, возложил на первого из них ответственность за цирковую, а на второго — за театральную сторону работы Олимпийского цирка.
Бывший мясник не совершил распространенной ошибки и, осуществляя свои честолюбивые замыслы, сумел окружить себя людьми искусства!
Посмотрим, что сталось тем временем с Анри и Лораном Франкони.
Первый из них удалился в свое поместье в Шатильон-сюр-Луэн, второй отправился в странствия и добрался до самой Англии. Он же открыл первый парижский ипподром — Ипподром Звезды. Вместе со своим сыном Виктором и бессменным Лалу он выстроил в 1845 году у заставы Звезды большой ипподром под открытым небом, окруженный деревянными трибунами в мавританском стиле, над которыми на флагштоках развевались знамена. В центре поля длиной сто три и шириной шестьдесят восемь метров находился традиционный тринадцатиметровый манеж. Ипподром вмещал около восьми тысяч зрителей!
Здесь демонстрировались большие конные представления, состязания римских колесниц, выступления наездников-вольтижеров и амазонок, а также более традиционные номера, для которых и предназначался манеж.
Огромное поле как нельзя лучше подходило для грандиозных пантомим вроде «Лагеря Дра д'Ор»[22] — зрелища, в котором участвовало несколько сотен статистов и лошадей.
Публика с восторгом взирала на эти монументальные исторические полотна; одна из газет писала об Ипподроме: «Это прекраснейший из наших театров. Люстрой ему служит солнце, декорациями — Триумфальная арка, ярусами балкона — город, а зрителями — миллионное население столицы». Дело дошло даже до того, что в 1849 году на Ипподроме состоялись страусиные бега. Но 5 мая того же года от холеры скончался Лоран Франкони, а спустя два месяца — его младший брат. Прошло еще немного времени — и ипподром у заставы Звезды сгорел. Его отстроили заново, и директором стал некий Арно. В 1852 году он ангажировал удивительного канатоходца — шестидесятишестилетнюю госпожу Саки, балансировавшую на большой высоте в одежде паломника и с накладной бородой… Но к ней мы еще вернемся.
Однако через два года началась застройка района вокруг площади Звезды и пробил последний час Ипподрома. Впрочем, роль свою он сыграл: ввел новую моду и оказал большое влияние на развитие циркового искусства — разговор об этом еще впереди.
Вернемся на несколько лет назад, к работе Олимпийского цирка. Представления в нем шли только в зимний сезон. В последний год своего директорства Франкони получили разрешение построить летнее — деревянное, крытое брезентом — здание на Карре Мариньи, на месте нынешнего Театра «Мариньи». Работы были выполнены кое-как, и ни актеры, ни зрители не могли назвать новый цирк удобным. Таким образом, когда Дежан вступил во владение имуществом Франкони, ему достались два помещения. Он сразу понял, какую выгоду можно извлечь, давая спектакли на двух манежах попеременно. Поэтому он одновременно реконструировал и шапито на Елисейских полях и цирк на бульваре Тампль. Теперь наездники смогли выступать круглый год; это избавило Дежана от необходимости слишком часто возобновлять контракты и позволило сделать состав труппы постоянным.
В это время в Париже начались работы по реконструкции проспекта, соединяющего площади Согласия и Звезды, и постепенно район Елисейских полей стал превращаться в один из самых аристократических кварталов города.
Именно аристократия с ее любовью к искусству верховой езды составляла избранную публику цирка.
Поэтому Дежан добился разрешения на замену деревянного шапито более просторным и комфортабельным каменным зданием. Префектура округа Сены предоставила ему участок, прилегающий к улице Матиньон — совсем рядом с шапито, но ближе к Рон-Пуэн.
Строительство было поручено знаменитому архитектору Жаку Иньясу Гитторфу. Работы начались в 1840 году, а через год, 3 июня 1841 года, Дежан открыл Цирк на Елисейских полях, в программе которого значились имена клоуна-прыгуна Ориоля и великого наездника Франсуа Боше — имена, на которых мы еще остановимся.
Новое здание было очень красиво и своеобразно в архитектурном отношении. Олимпийский цирк и его парижские и лондонские предшественники внешне напоминали театры, Цирк же на Елисейских полях был круглой формы; фасад его украшали четыре коринфские колонны, а фронтон увенчивала статуя полуобнаженной амазонки работы скульптора Прадье. Позировала для нее прелестная наездница Антуанетта Лежар.
Прадье, большой поклонник цирка и наездниц, потребовал за свою работу оригинальную плату — пожизненное право бесплатно посещать цирк! Прекрасное доказательство любви к цирковому искусству!
На трибунах могло разместиться около шести тысяч зрителей; впоследствии, после перестройки, в цирке появились ложи и кресла, и число это сократилось до трех тысяч, что, впрочем, тоже было немало.
Строительство потребовало огромных денег, тем более что пришлось произвести расчистку окружающей территории, отчего изначально запланированные расходы увеличились почти вдвое.
Состояние Дежана существенно уменьшилось. Кроме того, экономическое положение в стране не благоприятствовало развитию театрального искусства, и в 1844 году Дежан, сославшись на преклонный возраст, уступил свои два цирка Жюлю Фердинанду Галлуа, ресторатору, уже обладавшему скромным театральным опытом.
Увы! Если бывший мясник Дежан показал себя человеком деловым и весьма сведущим в зрелищах, то с ресторатором дело обстояло совсем иначе, и через три года цирк сожрал весь его капитал! Не всякому дано быть директором цирка.
Акционеры Олимпийского цирка (они владели обоими зданиями), в надежде поправить дела, умолили Луи Дежана вернуться к своим обязанностям.
Тот согласился, но продал Олимпийский цирк, которому директорство Галлуа нанесло наибольший урон. Старое здание на бульваре Тампль превратилось в театр, а в 1862 году в связи с градостроительными работами барона Османа было снесено.
Итак, у Дежана остался один цирк, где представления шли с мая по ноябрь, и он вновь столкнулся с прежней проблемой — чем занять свою труппу в остальное время года? Ему пришла в голову мысль отправиться в Англию, с тем чтобы выступить в Ливерпульском Королевском амфитеатре и лондонском театре «Друри-Лейн».
7 ноября 1847 года артисты, животные и весь необходимый реквизит отплыли из Гавра на двух пароходах. Еще до этого в Англию выехал Адольф Франкони, в чью задачу входило подготовить почву для гастролей.
К несчастью, ливерпульский цирк имел мало общего с Цирком на Елисейских полях, и публика его была менее аристократична, чем парижская. Кроме того, Уильям Бэтти, бывший директор Амфитеатра Астлея, узнав о приезде французского цирка, начал выступать в соседнем здании. Программа его была слабее дежановской, но ливерпульское простонародье отдало предпочтение своему соотечественнику. Луи Дежан не сдался и с помощью различных уловок сумел убедить ливерпульскую элиту в превосходстве своей труппы. Но время было упущено, и возместить понесенные убытки не удалось.
Между тем наступил 1848 год…
Третьего марта Дежан добрался до театра «Друри-Лейн», а во Франции тем временем свершилась революция; на смену монархии Луи-Филиппа пришла Вторая республика.
Хотя наездницы Каролина Лойо, Пальмира Амато и клоун Ориоль выступали перед лондонцами не без успеха, отношения между Англией и Францией не способствовали благополучному завершению гастролей. К тому же Дежан беспокоился о судьбе своего парижского здания — он вовсе не желал по возвращении обнаружить его занятым. В конце концов он решил сократить свое пребывание в Лондоне и 25 мая вновь открыл сезон в Цирке на Елисейских полях, получившем теперь новое название — Национальный цирк.
Следующая зима застала труппу Национального цирка в Бельгии. Сопоставив расходы, необходимые для того, чтобы пересечь Ла-Манш, с ничтожным результатом этого путешествия, Дежан мудро предпочел не покидать континента. Второе турне оказалось удачнее первого, и на зимний сезон 1850/51 годов парижский Национальный цирк переселился в Берлин, где Дежан выстроил стационар на Фридрихштрассе.
Это здание, не уступавшее в изяществе парижским постройкам, было первым стационарным цирком в немецкой столице. Впрочем, дежановское новшество не помешало наезднику Эрнсту Ренцу возвести неподалеку временное и кое-как оборудованное сооружение и объявить парижанам войну не на жизнь, а на смерть. Здесь шли в ход любые средства, и крикливая реклама обличала труппу противника, всячески играя на немецком патриотизме.
Дежан, однако, не испугался. Его программа была разнообразнее, а мастерство его артистов выше, чем у немецкого наездника: чего стоил один только Франсуа Боше, совершивший подлинный переворот в выездке. Журналист Жюль Мелье писал: «Разница между Боше и Ренцем в том, что первый объезжает и дрессирует лошадь с талантом художника и изяществом подлинного аристократа, а второй — с дикой грубостью и жестокой силой казака».
И в результате поражение потерпел Ренц.
Дежан провел в Берлине две зимы; однако расходы на постройку и содержание нового цирка все же не окупались, и в 1852 году он продал берлинский амфитеатр, а через полтора года здание перешло в руки Ренца.
Тем временем Цирк на Елисейских полях процветал. Это было одно из модных увеселительных заведений столицы, и посещать его считалось хорошим тоном. «Денди» и «львы» являлись в цирк во фраке, с цветком в петлице и не сводили глаз с наездниц; члены Жокей-клуба во главе с лордом Сеймуром назначали там друг другу встречи после скачек, а по окончании представления все отправлялись в «Баль-Мабий», находившийся как раз напротив. В тот период конный цирк во Франции переживал пору расцвета; он еще никому не казался «зрелищем для детей» и занимал одно из первых мест в иерархии развлечений!
В те времена люди понимали, что такое конь: аристократы всерьез занимались верховой ездой. Наездники и наездницы были кумирами публики, которая умела оценить их мастерство во всех тонкостях.
«Богом» наездников был Франсуа Боше. Он родился в 1796 году в Версале; в тайны верховой езды его посвятил дядя, берейтор князя Боргезе. В эпоху Реставрации Боше состоял на службе у герцогини Беррийской, затем руководил конным манежем в Руане. В 1834 году он перенес свое заведение в Париж, на улицу Сен-Мартен. В этот период он опубликовал труды по верховой езде, в которых полностью пересмотрел основы выездки и высшей школы. Именно для того, чтобы воплотить свои теории в жизнь, он вышел на манеж Цирка на Елисейских полях. Дебют оказался не слишком удачным — маэстро не умел держаться перед публикой. Лоран Франкони упрекал Боше в неумении кланяться — ему, истинному цирковому наезднику, это казалось непростительной ошибкой, и трудно с ним не согласиться. Но вскоре Боше завоевал симпатии зрителей своим мастерством, а его метод стал находить все больше и больше последователей. Снобам и недоумкам, упрекавшим его в том, что он выступает в цирке, он отвечал: «Мольер и Шекспир тоже опускались до того, что играли пьесы перед публикой!»
Боше воспитал многих наездников, и среди них еще одного «бога» верховой езды — Джеймса Фил-лиса; нашлись, правда, люди (в том числе граф д’Ор), объявившие войну «шуту», но Боше вышел из нее победителем.
Франсуа Боше умер 14 марта 1873 года в Париже; он не разбогател, но прожил яркую жизнь, и имя его по праву занимает почетное место в истории верховой езды нового времени.
Боше, гордость Цирка на Елисейских полях, а затем Цирка Наполеона (нынешнего парижского Зимнего цирка), делил свою славу с наездницами. Среди них была Антуанетта Кюзан, позировавшая скульптору Прадье; выйдя замуж за наездника Лежара, она взяла его фамилию. Бальзак называл Кюзан «Тальони арены», сравнивая ее с балериной из Оперы, Марией Тальони. Слегка прихрамывавшую сестру Антуанетты Полину ее брат, прекрасный наездник на панно Поль Кюзан, собирался пристроить в оркестр, раз уж она не может работать на манеже. Но пройдя школу Боше, Полина Кюзан сделалась одной из прелестнейших амазонок Парижа. А пылкая Каролина Лойо была первой школьной наездницей, вышедшей на манеж. Она тоже училась у Боше и, дебютировав в Олимпийском цирке, стала любимицей столицы. Каролина сама занималась выездкой лошадей и действовала очень жестоко, охотнее прибегая к кнуту, чем к прянику. Ей принадлежат слова: «Я убью любую лошадь, которая не станет меня слушаться!» Лойо была главной конкуренткой Полины Кюзан и, по слухам, превзошла соперницу. Великие писатели обессмертили прекрасную Каролину в своих произведениях, великие художники запечатлели ее облик на своих полотнах. Разумеется, у нее была тьма поклонников, но она осталась верна манежу и отдала свою руку одному из братьев Луассе, известному наезднику. Семейство Луассе дало цирку также Луизу Луассе и ее племянниц Эмилию и Клотильду, последних наездниц романтической эпохи, героинь сенсационных матримониальных историй… Блистали на манеже и наездницы на панно Виржини Кенебель (она стала женой Виктора Франкони), Пальмира Амато и Корали Дюко.
Во второй половине XIX столетия наездницы, как и танцовщицы из Оперы, были королевами Парижа, любимицами мужской части публики, но, в отличие от балерин, они в совершенстве владели и вполне мужским искусством — искусством верховой езды.
Та же эпоха выдвинула Теодора и Леопольда Луаялей, наездников и шпрехшталмейстеров. Они достигли в своем деле таких успехов, что во Франции их имя навсегда осталось связанным с этой профессией; с тех пор по традиции все члены их семьи становятся шпрехшталмейстерами. Так что господа Луаяли встречаются не только в мольеровском «Тартюфе».
Однако Цирк на Елисейских полях недолго оставался единственным парижским цирком. Продав Олимпийский цирк, Дежан решил, что не слишком практично иметь зимний филиал за границей, в Берлине. Поэтому он купил Шантье де Гренадье — участок в Париже, где обычно останавливались странствующие цирковые труппы и бродячие зверинцы. Место было очень удобно для представлений, так как выходило на бульвар Тампль, тот самый «бульвар преступлений», где с триумфом выступали не только Дебюро и Николе[23], но и Филип Астлей и Франкони.
Дежан вновь обратился к архитектору Гитторфу, и тот выстроил ему амфитеатр, который и поныне стоит на улице Амло, 110; в наши дни он принадлежит братьям Буглион. Строительство продолжалось всего восемь месяцев! Гитторф возвел великолепное здание длиной сорок два метра, с цельным металлическим куполом, без единой опоры, что по тем временам было чрезвычайно смело. Богато украшенный зал вмещал до четырех тысяч зрителей. «Кажется, будто видишь наяву сказки „Тысячи и одной ночи“», — проникновенно восклицает, рассказывая о нем в иллюстрированном журнале «Семейный музей», Питр-Шевалье, описывающий среди прочего «колоссальную люстру, окруженную двадцатью другими люстрами и заливающую цирк сиянием, перед которым меркнет солнечный свет». Как-то во время репетиции эта люстра сорвалась и упала прямо на голову Франсуа Боше! Наездник чудом остался жив, отделавшись ранениями (впрочем, достаточно серьезными).
11 декабря 1852 года сам император Наполеон III, коронованный девятью днями раньше, почтил своим присутствием открытие нового зимнего цирка, который Дежан весьма своевременно нарек Цирком Наполеона; в свою очередь Цирк на Елисейских полях стал именоваться Цирком Императрицы.
1 ноября 1855 года в Париже скончался Адольф Франкони. На посту шпрехшталмейстера обоих цирков его сменил Анри Метрежан, взявший на себя труд «открывать» старому Дежану талантливых актеров. Именно он, будучи в Тулузе, услышал о молодом атлете, показывающем, по слухам, совершенно необычные трюки. Он дал знать об этом директору, тот немедленно отправился в Тулузу и пришел в восторг от выступления юного Леотара.
Что же это был за номер?… Воздушный полет!
В начале развития новой ветви циркового искусства лежит забавный случай. Жюль Леотар родился в Тулузе в 1838 году; отец его был директором гимнастической школы. Сына своего он хотел видеть адвокатом, но, полагая, что мальчика необходимо приобщить к изящным искусствам, нанял ему учителя музыки. Юноше, интересовавшемуся не столько сольфеджио, сколько акробатикой, это было не по душе. Однажды он выскочил из-за рояля посреди урока. Дело происходило в заведении его отца, и, убегая от преподавателя, Леотар повис на турнике, а потом, не касаясь пола, перелетел на висевшие неподалеку кольца. Неизвестно, удалось ли ученику сбежать от учителя, но эта гонка с преследованием помогла ему открыть воздушную гимнастику. Позже он вместе со своим отцом соорудил нечто вроде рамы, на которой на равном расстоянии друг от друга были подвешены три трапеции. Рама была установлена на покрытом ковром полу, а не висела в воздухе, как в современном цирке. Леотар раскачивался на первой трапеции, потом перелетал на вторую, а оттуда на третью, совершая при этом головокружительные сальто-мортале.
Сегодня этот номер вряд ли кого-либо заинтересовал бы, но 12 ноября 1859 года, когда «полет на трапециях» был впервые продемонстрирован парижским зрителям на манеже Цирка Наполеона, он показался неслыханным новшеством[24].
Да, это было настоящее событие! Экспансивные парижане влюбились в прекрасного акробата из Тулузы. Его розовое трико стало настолько популярным, что гимнасты до сих пор называют свой костюм «леотардой».
Поделиться книгой: