Над Тиссой (из пограничной хроники)

Как мог Иван Белограй, гиревик и волейболист, несколько раз представлявший Советскую Армию на физкультурных парадах, не узнать мастеров спорта, известных всей стране?

— Смотри, капитан! — напутствовал футболистов один из провожавших. — В воскресенье надеемся услышать по радио, что над пражским стадионом взвился красный флаг победителя. Мы уже с батькой и по сто граммов приготовили. Выпьем за ваше здоровье.

— Вы-то, может быть, и выпьете, а вот мы… Наш Иван Трофимыч скоро крем-соду объявит алкогольным напитком.

Белограй, улыбаясь, пошёл дальше. У следующего вагона стояли, робко взявшись за руки, совсем молодой лейтенант и девушка. Надолго, повидимому, разлучались влюблённые. Им хотелось обнять друг друга, да так и простоять, обнявшись, до самого отхода поезда, но они никак не могли решиться на это на глазах у такого количества людей.

Белограй с доброжелательной улыбкой подошёл к парню и девушке, распахнул шинель и, повернувшись к ним спиной, скомандовал:

— Прощайтесь!

Влюблённые засмеялись и вдруг почувствовали, что тяжёлая их неловкость бесследно исчезла.

Иван Белограй уже шагал дальше, не оглядываясь.

Проходя мимо следующего вагона, Белограй обратил внимание на двух молодых женщин в котиковых шубках, похожих друг на друга. Они стояли у окна и так сосредоточенно разглядывали дорожную карту, словно им предстояло идти пешком, без дорог, по пустынной местности, а не ехать в поезде по давно известным, благоустроенным путям. Иван Белограй улыбнулся сестрам или подругам, и они подняли головы, встретились с ним взглядом.

Он задержался ещё раз, увидев большую, человек в пятнадцать, группу молодых китайцев, одетых в одинаковые синие блузы. Высокие и худощавые, кряжистые и мускулистые, черноволосые, шафранно-смуглые, они окружили седоголового человека с моложавым лицом и Золотой Звездой Героя Социалистического Труда на груди и внимательно слушали то, что он им рассказывал. Девушка в очках с гладко зачёсанными лакированными волосами оживлённо переводила с русского. Алые пухлые её губы не закрывались ни на одно мгновение, а руки то и дело стремительно взлетали кверху, словно выпуская на волю долго томившихся в плену птиц.

Ещё пять минут, и экспресс отправится в свой далёкий путь — через подмосковные заснеженные леса, по весенней украинской земле, через Днепр, мимо Киева и Львова, через хребты Карпат, к пограничным берегам многоводной мутной Тиссы, к Большой Венгерской равнине, к зелёным холмам Восточной Словакии. Чуть ли не трое суток предстоит быть Белограю в дороге. «Как жаль, — думал он, — что кассир выдал ему билет не в тот вагон, где едут китайские парни и седоголовый человек с Золотой Звездой. Сколько, наверное, интересного довелось бы ему услышать от них…»

Белограй вошёл в свой вагон. Проходя по коридору, он задержал взгляд на пожилой женщине в тёмном платье. Лицо её показалось Ивану удивительно знакомым, но он не мог вспомнить, где и когда её видел.

Поезд тронулся.

Соседом Белограя по двухместному купе оказался худощавый бритоголовый человек в роговых очках. Белограй быстро и легко сходился с людьми. Он протянул руку своему спутнику, назвал себя. Тот в свою очередь рекомендовался:

— Стефан Янович Дзюба.

— Как? — переспросил Белограй.

— Стефан Янович Дзюба. Дзюба! Председатель правления Яворской артели по производству красной, то есть стильной мебели.

— Гм!… — Белограй прищурил свои весёлые синие глаза. — Стефан?… Янович?… Дзюба?… По имени вы как будто мадьяр, по отчеству чех или поляк, а по фамилии украинец. Интересно, какой же вы всё-таки национальности?

— Закарпатец.

— Что это за новая национальность? Не слыхал про такую.

— То есть, извиняюсь, украинец, русин по-стародавнему. — Дзюба помолчал. — Имена Стефана и Яна приклеили нам, Дзюбам, не по нашей воле. Вы же знаете, что закарпатская земля десять веков подряд принадлежала мадьярскому королю, австрийской короне, чехословацкому президенту. Австрийцы нас называли Карлами и Рихардами, мадьяры — Шандорами и Стефанами.

— Это верно, — согласился Белограй. — Но ничего у них не вышло: украинцы остались украинцами.

— Точно, — подтвердил Дзюба и энергично закивал своей бритой головой. — А вы?… — спросил он минуту спустя. — Вы, конечно, чистокровный русак?

— А кто ж его знает? В анкетах пишу, что русский, хотя фамилия…

— Обращай внимание не на ярлык, а на содержание, — пошутил Дзюба.

Он снял свои роговые очки и добрыми близорукими глазами, глубоко спрятанными под седыми бровями, весело смотрел на здорового, крепкого молодого человека.

— Смотрю вот я на вас, Иване, и гадаю, где ваши корни. Должно быть, вы родились где-нибудь там, под северным сиянием, в светлой хижине лесника, на берегу синего-синего озера, среди белых берёз?

Белограй засмеялся:

— Вот и ошиблись. Родился я не на севера, а на юге, в Николаевской области, на берегу моря, в просоленной рыбацкой хибаре.

Проводник принёс постельное бельё. Белограй быстро, по-солдатски, разделся и нырнул под одеяло. Улёгся и его сосед.

— Вспомнил! — вдруг воскликнул Белограй вскакивая. — Стефан Янович, вы не знаете эту женщину в чёрном платье, что едет в соседнем купе?

— Нет, не знаю, — с сожалением сказал Дзюба. — А кто она?

Белограй опять лёг, запрокинув сильные свои руки за голову, и, глядя в потолок, в какую-то одну точку, заговорил:

— Представьте глухой полустанок на Сибирской магистрали. Тайга. Снега в рост человека. Метели. Письма с фронта идут очень долго… Шесть месяцев ждала Вера Гавриловна письма от своих сыновей-близнецов, Виктора и Андрея. И вот как-то разрывает она казённый конверт…

— Погибли? — сочувственно спросил Дзюба.

— Похоронили их вместе, у подножья двух гор. Одним указом им присвоили звания Героев Советского Союза. Теперь в Словакии есть Гора Андрея и Гора Виктора Мельниковых.

Он помолчал.

— Каждый год, весною, на сибирский полустанок приходит конверт с иностранными марками… Вера Гавриловна достаёт из-под кровати чемоданчик, укладывает в него подарки друзьям и едет за десять тысяч километров, чтобы поклониться Горе Андрея и Горе Виктора, своей рукой посадить цветы на могиле героев-близнецов. В мае она возвращается домой. До границы её провожает делегация партизан-словаков, боевые друзья Андрея и Виктора.

— Наверно, там, за границей, вы и видели её? — спросил Дзюба.

— Да. Я слышал речь Веры Гавриловны в Берлине, На солдатском митинге.

— А твоя матка… где она? — вполголоса спросил Дзюба.

Белограй долго не отвечал. Дзюба терпеливо ждал.

— Нету у меня матери, — наконец откликнулся Иван.

— Умерла?

— Да. В Ленинграде. Во время блокады, от голода.

— Отец?

— Погиб на Курской дуге.

Дзюба сочувственно помолчал, потом спросил;

— Братья?

— Никого нет, все погибли.

Белограй погасил верхний свет и решительно повернулся к стенке.

Иван проснулся рано: в окнах вагона чуть брезжил лесной туманный рассвет. Белограй бесшумно спустился с верхней полки и осторожно, на цыпочках, боясь разбудить своего спутника, вышел из купе.

Вера Гавриловна уже стояла у коридорного окна, в халате, с тёмным пуховым платком на плечах, седоголовая.

За окнами, в облаках тумана, тянулись без конца без края заиндевелые брянские леса. Изредка проплывали в молочной мгле пепельно-сизые бревенчатые избы, красные домики путевых обходчиков, силосные башни, корпуса машинно-тракторных станций. Вдоль железнодорожного полотна часто зияли огромные воронки, полные чёрной воды, с белыми ледяными закраинами. Может быть, отсюда, с брянской земли, и начали свой военный поход близнецы Мельниковы, Андрей и Виктор. От Центральной России до Центральной Европы. Должно быть, об их пути и думала осиротевшая мать, глядя в туманное окно.

— Доброе утро, Вера Гавриловна!

Седоголовая женщина с удивлением обернулась.

Лицо Белограя, хорошо выбритое, излучало приветливость. И весь он, подтянутый, в мундире без погон, с орденами на груди, аккуратно причёсанный, с сияющими глазами, был такой молодой, свежий, родной, что суровая Вера Гавриловна не могла не ответить улыбкой на его улыбку.

— Как быстро вы покоряете людей! — с восхищением, проговорил Дзюба, когда Белограй вернулся в купе.

По лицу Белограя пробежала тень искреннего неудовольствия. Он достал коробку «Казбека».

— Курите, папаша!

— Спасибо, некурящий, — Дзюба положил ему руку на плечо. — Береги и ты своё здоровье, сынок, не соси эту гадость натощак. Давай позавтракаем, а тогда дыми в своё удовольствие. — Он потёр ладонь о ладонь. — Имеется любительская колбаса, чёрная икорка, сыр и даже… коньячок. Закрывай дверь, и будем пировать.

— Не откажусь.

Завтракая и выпивая, Дзюба обратил внимание на надпись, сделанную на тыльной стороне кисти руки Белограя. Некрупными красивыми буквами было вытатуировано «Терезия» — женское имя, широко распространённое в Закарпатье.

— О, друже! — воскликнул Дзюба. — Да ты уже породнился с нашими девчатами! — Он подмигнул, указывая на татуировку. — Ещё нареченна или уже законная жена?

— Знакомая.

Через два часа Дзюба осторожными вопросами вытянул из охмелевшего Белограя всё, что ему было необходимо.

Дзюба получил из-за границы, от своих давних шефов, инструкции срочно достать, не останавливаясь ни перед чем, абсолютно надёжные документы советского человека в возрасте 25-28 лет. Белограй оказался как раз таким человеком. Идеальная находка! И месяца не прошло, как гвардии старшина демобилизовался. Пять лет сверхсрочно прослужил в Берлине. Ещё бы служил, если бы не исключительные обстоятельства. Дело в том, что его жизненные планы нарушила молодая колхозница Терезия Симак, Герой Социалистического Труда, фотографию которой он увидел в журнале.

В первом своём письме он поздравил Терезию с высокой наградой и коротко рассказал о себе. Сообщил ей, что, «между прочим, собственноручно в тысяча девятьсот сорок четвёртом году, в октябре, выметал гитлеровскую нечисть с той самой земли, на которой Терезия даёт теперь рекордные урожаи. Так что, хороша дивчина, не забывай, кому ты обязана своим геройством», — гласила шуточная концовка письма.

Терезия откликнулась на его письмо. Так завязалась переписка. Ни с той, ни с другой стороны насчёт чувств ничего не было сказано. Но в каждом письме Белограй искал чего-то между строк и находил, как ему казалось. Кончилось тем, что он, когда вышел срок службы, демобилизовался, выехал в Москву и, пожив несколько дней у своей дальней родственницы, троюродной тётки, направился в Закарпатье.

Предусмотрительный Дзюба выяснил и такую важную деталь: Белограй не посылал Терезии ни одной своей.фотографии.

— Почему? — спросил Дзюба.

— Так… Разве мёртвая фотография может заменить живого человека?

— Это верно, и всё же ты мог бы хоть приблизительно проверить фотографией, пришёлся ли ей по вкусу.

— Бумагой такое не проверяется.

— Слушай, Иван, — допытывался Дзюба, — как же ты решился на демобилизацию и на такую вот поездку, не зная, любит она тебя или нет?

— Как не знаю! Конечно, на расстоянии, заочно, по-настоящему влюбиться нельзя.

— Вот, вот! Значит, у тебя нет никакого основания рассчитывать…

— Я ни на что не рассчитываю, а от надежды-матушки не отказываюсь, — он снисходительно улыбался собеседнику, неспособному, как видно, разбираться в сердечных делах…

Весёлый, в меру хмельной, Иван Белограй вскоре перекочевал в соседнее купе. Через час он перезнакомился со всеми пассажирами вагона. Скромный, застенчивый человек, московский каменщик, направлялся в Венгрию на стройки пятилетки передавать свой опыт. Певица ехала на гастроли в Прагу. Инженер-полковника вызвали в Закарпатье для приемки моста, построенного в горном ущелье по его проекту.

Юноши и девушки оказались делегатами венгерского Союза трудящейся молодёжи. Они возвращались из Сталинграда. Каждый хранил какое-нибудь вещественное доказательство своего пребывания в прославленном городе: пачку фотографий, книгу сталинградского новатора с автографом, модель сталинградского трактора, слиток сталинградской нержавеющей стали, гвардейский значок, пробитый пулей.

В купе, где разместились руководители венгерской делегации, Белограй увидел красное знамя на трубчатом нержавеющей стали древке. Сталинградские комсомольцы начертали на нём своё послание будапештским комсомольцам: «Друзья! Братья! Под этим знаменем мы построим коммунизм».

Пока Белограй знакомился с пассажирами, Дзюба, запершись в своём купе, тщательно исследовал содержимое его чемодана. Он ничего не оставил без внимания, стараясь понять, какое место занимал в жизни бывшего гвардии старшины тот или иной предмет: настольные часы-будильник с дарственной надписью на белой пластинке, беговые туфли с шипами, старенькая бритва с тонким, вконец сработанным лезвием, круглое, в форме металлического диска, зеркало с фотографией Терезии на обратной стороне, книги и блокноты. С интересом Дзюба просматривал письма, записные книжки. Особое внимание Дзюбы вызвала книга, лежавшая в чемодане, — томик сочинений Юлиуса Фучика.

«Великолепно! Лучшего и желать нельзя».

Дзюба аккуратно поставил чемодан на то место, где его оставил Белограй, и, распахнув дверь купе, вышел в коридор.

Диктор поездного радиоузла сообщил, что поезд, ввиду ремонта мостов в Карпатах, направляется в Явор кружным путём.

Ранним вечером синий экспресс, до глянца вымытый украинским дождём, медленно входил под высокие стеклянные своды львовского вокзала.

На перроне Дзюба сообщил Белограю неприятную новость.

— Выяснилось, — сказал Дзюба, — что экспресс не может следовать напрямик: на пути временный деревянный мост заменяется новым, капитальным. Придётся спускаться на закарпатскую равнину кружной дорогой через Татарувский и Яблоницкий перевалы, а дальше автобусами пробираться вдоль Тиссы. Какая досада! — Дзюба щёлкнул пальцами. — Ещё чуть ли не двое суток дороги, а мне завтра, понимаешь, завтра надо быть дома! Эх, если б машина… часа через четыре были бы уже по ту сторону Карпат!

— С приездом, Стефан Янович!

Дзюба с удивлением обернулся. Перед ним стоял высокий черноусый человек в помятой замасленной шляпе, в кожаном шофёрском пальто, в кожаных перчатках и тёплым шарфом, обмотанным вокруг шеи.

— Вот это сюрприз! — радостно воскликнул Дзюба. — Прибыл за мной?

— Как видите, — шофёр улыбнулся из-под прокуренных усов, показывая металлические зубы. — Правление артели ждёт вас не дождётся!

— Прекрасно! Поехали! — Дзюба круто повернулся к Белограю: — А ты, сынок?… Если желаешь перемахнуть Карпаты на машине, то и для тебя найдётся место.

— С удовольствием. Какой дурак откажется от такой поездки. Одну минутку подождите, я сейчас вернусь.

Иван Белограй вскочил в свой вагон. Взяв чемоданчик, он зашёл в соседнее купе.

— До свидания, Вера Гавриловна. Покидаю поезд: еду напрямик через Карпаты, машиной. Желаю счастливой дороги. На обратном пути заезжайте в гости. Ох, и встретим!

Он достал записную книжку, что-то написал в ней и, вырвав страничку, протянул женщине.

— Ищите по этому адресу: Колхоз «Заря над Тиссой», Гоголевская, 92. Терезия Симак. Любую справку получите у этой дивчины.

Вера Гавриловна нежно и грустно посмотрела на ровесника своих сыновей, неопределённо сказала: