Охота на охотника

Долго рассиживаться мне здесь не полагается. Перекусил, чуток отогрелся, пора и честь знать. Завожу двигатель и трогаюсь, на прощание перемигнувшись подфарниками с ребятами в «Жигулях».

Судя по атласу, я должен доехать до Ристи, оттуда шестнадцать километров на юг по 27-му шоссе, а там боковушечкой переберусь на двенадцатую магистраль. Это будет где-то без четверти восемь, и тогда к одиннадцати, самое позднее, я буду в Риге. А ближе к полуночи у Алины. Видимо, я настолько отупел, что сейчас не могу себе представить Алину иначе, как помешивающей в кружке чай.

Мною владеют звенящая усталость и убаюкивающий покой. Это не самое лучшее состояние для езды. Торможу, съезжаю на обочину и, выйдя из машины, крепко растираю по лицу колючий снег. Вот так-то лучше.

Мягко набегают под машину километры, тихонечко ползут стрелки на часах. Дорога пустынна, редкие встречные автомобили вежливо переключаются на ближний свет, и я отвечаю тем же.

Осталось добраться до Риги, прочистить ствол от нагара и упаковать револьвер в корпус кассетника, потом оставить кейс в ячейке на вокзале. Утром, когда позвонит Командор, отчитаться. Вроде бы все.

А еще я этой ночью буду любить Алину, долго и всласть, переходя от нежности к ярости и снова к нежности, доводя ее до полного самозабвения и шалея от того, как сильно она хочет меня. Я жив, я цел, я еду к своей женщине и больше думать ни о чем не желаю, пошло оно все к чертям собачьим и пропади пропадом. Надо жить так, словно нынешний день последний и не будет уже ни завтра, ни послезавтра. Чтобы не болтаться между тревогой и скукой, как выразился один башковитый немец.

Вот и магистраль М12, на Ригу – вправо, дорога хорошая и знакомая.

Неожиданно вспоминается вчерашний вечер и тот сеанс ясновидения, который провела Алина. Снова я думаю, а не узнает ли она мою подноготную, не учует ли, пусть смутно, чем я занимался сегодня в лесу под Кейлой… Не берусь даже представить, что тогда произойдет. Если посмотреть сторонним взглядом, это же нечеловеческая жуть, убить незнакомого парня по приказу, а потом в тот же вечер лечь с женщиной, ласкать ее и шептать на ухо пряные нежности; нет, определенно, я стал расклеиваться, так нельзя, не доведут мои умствования до добра. И никто из вас мне не судья, слышите вы, чистенькие, сытенькие и ухоженные, между нами нет разницы, просто вас, сволочей, некому было вербовать и дрессировать…

Меня трясет, я торможу, съезжаю на обочину. Выхлебываю стакан кофе из термоса. Психовать не велено. Не велено психовать.

Есть такая русская мантра – «на хер». Ее стократное повторение творит чудеса, почти погружая в нирвикальпа самадхи.

А теперь поехали дальше.

Однако я никак не могу избавиться от мыслей о том затаенном и безотчетном страхе, который испытываю теперь перед Алиной. Мне чудится, что в любую минуту она может прозреть и узнать, кто я такой на самом деле, и назвать вещи своими именами, чего я малодушно избегаю даже в собственных мыслях. Только вот могу ли я быть уверен, что она и раньше ничегошеньки не подозревала?

Вчера она сказала прямо, что я никакой не кооператор. Мало того, сейчас я придаю совсем другой смысл тому разговору, который состоялся у нас поздней ночью, неделю назад.

Когда мы лежали в обнимку, блаженно обессилевшие и притихшие, она вдруг мягко шепнула:

– А знаешь, ты всегда остаешься чуточку чужим.

– Как это? – спросил я. – Объясни.

– Да так, – она провела пальцем по моей груди. – Там, внутри у тебя есть такая дверца, с надписью – опасно, посторонним вход воспрещен.

– В точности, как и у всякого мужчины, – сказал я, притворяясь беспечным.

– Не-ет, ты не всякий. Иногда мне хочется заглянуть туда. Я же страшно любопытная. А иногда бывает боязно, я же трусиха…

– Совершенно не понимаю, о чем это ты.

– Не надо, не прикидывайся, ты понимаешь. Вон как сердце забилось. Но если все дверцы нараспашку, это даже скучно, правда?

Я промолчал, слегка ошарашенный.

– А что, если за этой дверцей сидит дикий зверь? – мечтательно проговорила она. – Жуткий такой, с клыками. Набросится и вцепится… А?

– Конечно, – подтвердил я и навалился на нее всем телом, и стиснул в объятиях, яростно поцеловал ее жадный рот, чувствуя, как нас обоих окатывает волна сумасшедшего желания, мощная и грубая гравитация соития.

– А может, именно этот зверь мне и нравится, – прерывисто шепнула она в самое ухо и тут же блаженно замычала, потому что я одним махом, резко вошел в нее, так свирепо, будто насиловал. И больше мы не произнесли ни слова, остальное было сказано взаимным, скотским и дивным бешенством наших тел.

Ровно гудит двигатель, бежит навстречу унылая зимняя дорога. Темень и холод стоят вокруг. У меня нет дома, и никогда его по-настоящему не было. Но если мне хочется воображать, будто я возвращаюсь домой… Если мне так действительно кажется… С какой стати я буду себя одергивать.

6

«В перечень запрещенных для общения лиц входят: сотрудники милиции, прокуратуры и госбезопасности; военнослужащие и работники секретных предприятий и учреждений; депутаты всех уровней, сотрудники средств массовой информации; иностранные подданные, диссиденты; представители преступного мира или теневого бизнеса. Как только обнаружится, что новый знакомый(ая) принадлежит к одной из указанных групп, следует осторожно, не вызывая подозрений, прекратить общение и в дальнейшем эластично избегать возобновления знакомства».

Ну и с кем же тогда прикажете общаться?

Однако примерно так, цитирую ведь по памяти, выглядит одна из важнейших, накрепко вколоченных мне в голову заповедей «Карата».

Не знаю, хочется ли мусульманину надраться в стельку, и подмывает ли иудея слопать свиную отбивную. Но что касается моих отношений с Алиной, то чихать я хотел на «каратовскую» заповедь, хотя наказывают ее нарушителей на этом свете, вовсе не на том. В конце концов, не пристрелят же меня. Допустим, выяснится, что я поддерживал, так сказать, связь с представительницей, извините за выражение, республиканской прессы. Допустим, за это перебросят меня куда-нибудь в Среднюю Азию, влепят кляксу в досье, переведут, острастки ради, из охотников в пастухи. Но действительным наказанием будет только разлука с Алиной. Так не могу же я расстаться с ней под страхом расставания, это же полнейшая нелепость.

А она действительно сидит, забравшись с ногами на диван, прихлебывая чай из кружки, как и представлялось мне в лесу возле Кейлы, и под халатиком ничего не надето.

– Ты пей чай, а то остынет, – велит она.

Я сижу в кресле, отмякаю после трудного дня и жадно любуюсь ею.

– Знаешь, где я сегодня была? – спрашивает Алина.

– Понятия не имею.

– У следователя. Ну, у того, который Регину вызывал.

Мелкими глоточками прихлебываю чай. Что ж, мог бы и сам догадаться, есть у нее в душе авантюрная жилка, и вовсе не маленькая притом.

– Зачем тебе это понадобилось? – с напускным безразличием произношу я.

– Ты еще спрашиваешь. Хочу проверить, правильно ли я все разгадала. Я уверена, что всё так и есть, но хочу убедиться. А тебе разве не интересно проверить?

– Разумеется, интересно.

– Так вот, слушай. Во-первых, когда я позвонила и сказала, что есть сведения о двойном убийстве в Задвинье, он так и затрясся, даже голос у него переменился. Ну, я к нему сразу и приехала. Рассказала про то, как сидели с Региной, как у меня пошли видения… Не бойся, о тебе я не упоминала, – вставляет она, метнув на меня пристальный взгляд.

– А почему, собственно? – удивляюсь я.

– А зачем, собственно? – парирует она. – Боялась впутать тебя в эту историю и навлечь на себя твой гнев, о мой повелитель.

Я пожимаю плечами.

– Мне абсолютно все равно. Единственное, не хотелось бы зря тратить время, ходить к следователю, отвечать на расспросы…

– Я так и поняла, – лукаво говорит Алина. – Само собой, сначала он меня принял за шизу. А потом сам чуть не рехнулся. Представляешь, он бегал по кабинету, бил себя в грудь и кричал, что этого не может быть, откуда я всё это знаю, что он мне не верит и все такое прочее…

– Погоди-ка, – перебиваю я. – Ведь мы, кажется, решили, что не стоит подводить Регину, а то накроется ее Америка.

– Ничего подобного, я ее вовсе не подвела. Я сказала, что узнала от Регины об убийстве. И попробовала представить, как это произошло. Сказала, что старушку убили из-за очень дорогого камня, крупного изумруда. Что убийц было двое и они притворялись, будто хотят купить камень. Описала их внешность, Янку со слов Регины, а второго так, как удалось его увидеть. И сказала, что камень спрятан в сельском доме, в стене, на которой висит ружье. Следователь сначала не поверил. Он этак ласково кивал и поддакивал, словно боялся, что я в него стулом запущу.

Она тянется за сигаретами, закуривает, ставит пепельницу перед собой на диван.

– А ты ожидала чего-нибудь другого? На его месте и я бы не поверил.

– Но я-таки его прошибла, – щурится от удовольствия Алина. – Ты только представь, такой здоровенный дядя, матерый и тертый, ничем на свете его не удивишь. Ну, а я попробовала описать, как всё было. Меня там же, в кабинете, снова начало осенять. Я сказала, что монашку убили полусонной, в постели. Регина ведь этого не знала, но мне так показалось, убили, когда она проснулась и попыталась встать. Тут следователь малость обалдел. Потом я сказала, что убийцы приехали на своей машине, кажется, на «Запорожце», но я не уверена. Вот тогда он точно начал свихиваться, потому что в тот вечер на улице видели голубой «Запорожец» и двоих мужчин. Он стал бегать по кабинету, кричать, что я замешана в этом деле, что меня подослали, что он меня расколет обязательно… Потом успокоился малость.

– Думаю, что все-таки ты зря ходила к нему…

– Ошибаешься. Он показал мне фотографии. Ну, старушку и монашку, такими, какими их нашли. Совершенно жуткое зрелище, – она передергивается. – И я попыталась сосредоточиться на них. Получилось не сразу. А потом я снова увидела стенку дома и камень. Словно зеленая тень в пазу, под паклей. Попробовала увидеть дом снаружи, но он выглядел нечетко, словно не в резкости… Вот если я его где-нибудь увижу, то, может, узнаю. Он стоит поодаль от леса, перед ним сад, елями обсаженный вместо изгороди. Старый дом, хуторской.

– А где он, в какой стороне, что вокруг?

– Не знаю. Ничего не знаю. Понимаешь, вид был такой, словно я лечу на самолете, делаю вираж, облака расступаются, и я вижу с высоты дом, сад, елочки, а дальше опушка леса. И больше ничего.

– Да, не густо. Но теперь этот следователь вцепится в тебя и не отстанет.

– Пускай. Я за этим к нему и пришла. А еще, ты только не упади, я потом зашла к Регине, и та созвонилась с Янкой. Договорилась, что завтра вечером я зайду у нему по очень важному делу, якобы что-то связанное с Юзиком, и разговор не телефонный.

Это уже ни в какие ворота не лезет. Умный человек на моем месте давно бы вскочил и задал деру, и больше сюда ни ногой, но я остаюсь сидеть в кресле, как дурак, и допиваю еле теплый чай.

– Кажется, ты чем-то недоволен? – внимательно глядя на меня, спрашивает Алина.

– Просто я начинаю бояться за тебя. Ты завариваешь такую кашу… И потом, я уже не знаю, что еще ты можешь натворить.

– А мне казалось, ты похрабрее, – улыбаясь, говорит она. – Значит, мне на твою помощь не рассчитывать?

– Что ты имеешь в виду?

– Регина Янке сказала, что к ней пришли люди, которые были в Америке и видели Юзика. А Юзик, дескать, просит кое-что передать на словах Янке. В общем, я думала, что пойду вместе с тобой.

– Ну, знаешь ли… – я не нахожу слов.

– Конечно, ты можешь отказаться, – предлагает она с ехидцей.

– Не надо меня подначивать, пожалуйста.

– А я не подначиваю. Просто я надеялась на тебя.

Похоже, она твердо решила довести меня если не до могилы, то до сумасшедшего дома. И я не могу оправдаться, не могу объяснить, чем мне грозит участие в ее авантюре.

– Ну зачем, зачем тебе непременно надо встречаться еще и с этим Янкой?!

– Я предложу ему явиться к следователю с повинной, – невозмутимо отвечает она. – Только и всего. Если ты отказываешься идти со мной, пойду одна.

– Хочешь, чтобы он тебя придушил?

– Вряд ли, он же трус. Убийца – тот, второй. А на самый крайний случай…

Она привстает, берет со стола сумочку и что-то вынимает из нее. Раздается щелчок, в руке Алины поблескивает лезвие ножа.

Я поднимаюсь с кресла и сажусь на диван рядом с ней.

– Покажи-ка.

Беру и рассматриваю совершенно профессиональную наваху, с крепким и хищным лезвием, которое фиксируется пружиной в роговой, оправленной латунью рукояти.

– Откуда у тебя такая игрушка?

– Прошлым летом на пляже нашла, в Вецаки.

– Шутишь?

– Нет, правда.

Я возвращаю наваху, Алина складывает ее и сует обратно в сумочку.

– Знаешь, давай-ка лучше я пойду с тобой к этому Янке, – говорю я совершенно неожиданно для самого себя.

И сразу как гора с плеч. Жребий брошен, сколько можно быть слабаком, юлить, маяться, страшиться Командора. Я кладу с прибором на все их инструкции, которые делают из меня говенного труса. Во мне поднимается прилив азарта, и острый холодок игры со смертью бродит в жилах, это зелье для настоящих мужчин.

Алина обнимает меня за шею и целует протяжным, захлебывающимся поцелуем. Мои руки ненасытно шарят по ее телу, она выпрастывается из халатика, мне приходится оторваться от нее, чтобы сбросить одежду. Наши ласки становятся все судорожнее, все крепче, м вдруг я слышу ее шепот:

– Помнишь, как ты выпустил зверька на свободу?

– Не понял.

– Ну, после того, как я сказала про дверцу и зверя…

Она вдруг плотно сводит бедра, упирается ладонями мне в грудь и делает вид, что отталкивает меня. Я принимаю правила новой затеи, начинается борьба, сначала шутейная, потом почти настоящая. Алина вкладывает в нее всю свою изворотливость и гибкость. Это уже не она и не я, а двое распаленных бестий в дремучей, сумасшедшей схватке. И когда я наконец вхожу в нее напролом, она впивается ногтями мне в спину, ее тело каменеет и тут же она исторгает истошный, самозабвенный вопль.

Потом она лежит раскинувшись и курит, а я тихонечко целую свежие розовые кровоподтеки на ее предплечьях и бедрах.

– Не уходи, – просит она. – Пожалуйста, останься.

– Прости, но я должен ехать. Рано утром мне позвонят по межгороду.

– Это так важно?

– Это очень важно.

– Тогда иди…

– Во сколько мы встретимся завтра? – спрашиваю я.

– Заходи к пяти.

– Хорошо.

Наверно, я вел машину так, будто крепко выпил. Возле Деглавского моста меня остановили два гаишных остолопа, проверили документы и заставили дыхнуть в трубочку.

Дома сил у меня хватило только на то, чтобы раскидать одежду по полу и рухнуть в постель.