Помоги проекту - поделись книгой:
Он метнулся в сторону, но запнулся и чуть не упал.
…Темные, длинные, ожидающие – вот какие были у девочки глаза. Узкое, строгое, какое-то треугольное лицо. Крупными блестящими кольцами – черные волосы. Рваная челка. Тонкая шейка. Она смотрела своими глазищами на Юрася, снизу вверх, и вдруг улыбнулась. У Юрася мурашки пробежали по рукам, ему показалось, что девочка улыбнулась впервые в жизни.
– Ты – Юрась, – не спросила, а сказала она.
А Катя уже обнимала его, целовала, тормошила…
– А Саша сказал, ты в лагере…
– Нас отпустили на один день, то есть я приехал с вожатой… м-м-м… за призами, сейчас обратно…
– Ой, мы тебя навестим! Да, Динка, навестим? Ты в каком отряде?
– Я… мне идти надо! – Он выскочил, оттолкнув девочку с прохода, она обернулась и смотрела ему вслед, пока мама не сказала ей:
– Ну вот это наш Юрась, дяди Сашин внук. Вырос как!
Вечером стали звонить в дверь, стучать и звать его. Юрась спрятался в ванной. Потом все стихло. Он не зажигал свет, боялся, что его увидят с улицы и вышибут дверь. В темноте всплывали инопланетные глаза девчонки, которая стала его родственницей.
– Тетей, – усмехнулся Юрась.
Ему было непонятно и странно, что он не чувствует к девчонке ни презрения, ни жалости, ни интереса, ничего такого, – будто она всегда с Катей жила, будто своя, будто в ней неведомым образом соединились и бабушка Тася, и бабушка Марина, и мама, и тетя Катя, и даже Вика… Назло маме ему хотелось не принять девчонку, отодвинуть. Это Катя взяла ее, вот пусть сама с ней и будет, а они новую родственницу не просили!
Заснул Юрась злой.
А утром пришел дед. Открыл дверь запасным ключом, который мама оставляла у него на всякий случай.
Потряс сонного Юрася за плечо.
– Вставай, мне нужна твоя помощь.
Юрась вскочил, предстал перед дедом – голова ниже плеч.
– Катю с Диной надо отвести в Легкие Горы, пойдем, поможешь с вещами.
Юрась вскинул голову. Нет, облегчения не было. Он готов был к любому нагоняю, даже если дед его выпорет, чего никогда раньше не происходило, он даже согласился бы сейчас вернуться в лагерь! Но дед ни слова про это не сказал. И теперь ходи вот мучайся от невысказанных слов. Юрась ходил и мучался.
В машине молчали. Дед с тетей Катей сидели впереди, Юрась с Динкой сзади.
– Мы с Юрасем сядем сзади, – сказала Динка и зачем-то сунула Юрасю желтого облезлого зайца. Юрась молча положил его на сиденье.
Когда проехали железную дорогу, она сказала:
– Мы с Юрасем будем гостить у бабушки. Пить парное молоко и ходить за ягодами.
Юрась фыркнул. Но Динка даже не посмотрела на него, она говорила это деду.
После Центральной усадьбы она сказала:
– Там страшные скалы, с пещерами, но мы с Юрасем туда не полезем.
Динка уставилась на него своими глазищами. Юрась буркнул что-то в ответ.
– А мы с Юрасем…
– Надеюсь, вы с Юрасем не будете никуда сбегать, а то ведь я и выдрать могу! – сказал дед.
И Юрасю полегчало.
Бабушка Тася встретила их сурово. Сухо расцеловалась с дедом и Катей, одинаково равнодушно погладила по голове и Юрася, и Динку. Юрась никак не мог понять, к кому относится эта суровость: к нему, сбежавшему из лагеря, или к этой чужой девчонке, которая сразу притихла и оробела, покрепче вцепилась в Катину ладонь.
«Ничего бы этого не было, – вдруг понял Юрась, – если бы мама не уехала в свою Москву».
Катя звала пить чай, но Юрась не пошел. Он сел на поленницу у темной теплой стены сарая, закрыл глаза. Поплыли перед глазами круги и пятна, золотые, оранжевые.
– Дина, Юрась! Чай замерзнет! – кричала Катя.
Юрась вдруг пожалел эту девчонку: у бабушки Таси не забалуешь. Хотя ей, наверное, не привыкать, после детдома… Юрасю так тоскливо стало, что хоть вой. Как попала Динка в детдом, где ее родители? Может, и живы, может, ее мама тоже собралась второй раз замуж, а Динку – с глаз долой?
– Дядя Саша звонил твоей маме по телефону, – услышал он совсем рядом Динкин голос, но почему-то не удивился, даже глаз не открыл. – Я слышала, как он с ней разговаривал. Он сказал, что так нечестно и что она должна обязательно приехать и с тобой все обсудить. А что обсудить, Юрась?
Когда Юрась понял, что дед на его стороне, он все-таки не выдержал и заплакал. Он всхлипывал в ладони, а Динка сидела рядом, положив горячую руку ему на спину и прислонив голову к его плечу. Когда слезы кончились, Юрась сказал сердито:
– Никому не говори, поняла?
Динка только кивнула. И Юрась ей сразу поверил.
Два друга
Как только Динка приехала к бабушке Тасе, у нее появилось два друга. Первый друг сам выбежал ей навстречу, едва мама толкнула калитку. Разметая воробьев по двору, хлопая ушами, путаясь на поворотах в лапах, летела им навстречу самая смешная собака в мире. Она была тощая и длинноногая, а лаяла так звонко, что Динка зажала уши, а мама засмеялась:
– Юла, Юла…
Собака стала ластиться, упала на живот, поползла к дяде Саше, потом к Юрасю, перевернулась на спину, будто просила, чтобы ее погладили, и косила то на маму, то на Динку темными круглыми глазами. Динка засмеялась и погладила Юлу по пузу. Юла тут же вскочила и лизнула Динку в щеку, в нос, в губы.
– Ну-ну, суматошная, отстань, – сказала, выходя на крылечко, бабушка Тася.
Юла была необычной собакой. Появилась она у бабушки Таси вот как.
Это случилось три года назад, бабушка Тася тогда еще постоянно жила в Легких Горах, хотя зимой дорогу заносило и добраться до города иногда было просто невозможно.
Январь перевалил за середину. Стояли крещенские морозы, да такие, каких давно в этих краях не было. Бабушка Тася утеплила стайку, где жила молодая козочка Беляша и десяток кур. Тяжело стало за водой ходить, хоть и колодец недалеко. Вода в колодце покрывается тонким стеклом льда. Ведро пробивает в стекле узкую лунку, вода набирается медленно, нехотя. Каждый раз, когда надо было идти за водой, бабушка Тася собиралась с духом. Хорошо, что расчистили дорогу, завтра обещал приехать Саша, он наносит воды на неделю. Но сегодня-то как? Надо идти.
Скрипит, ворчит под ногой снег, будто слова выговаривает, воздух звенит льдинками, обжигает зубы при каждом вдохе. Белая шапка на крыше колодца. Варежки примерзают к ручке ведра. Стукнуло ведро об лед, что-то взвизгнуло. То ли ручка у ведра, то ли ворот у колодца, и бабушка Тася не могла понять, почему ведро так тяжело. А когда вытащила, ахнула. В воде, перемешанной с крошками льда, барахтался, пытаясь выбраться, щенок. Его когти скользили по стенкам ведра. Щенок так посмотрел на бабушку Тасю темными круглыми глазами, что она сдернула с головы шаль, укутала его, мокрого, крупно дрожащего, посеменила домой, бросив у колодца и ведро и коромысло.
Сначала бабушка Тася думала, что ей не выходить щенка.
– Девка, – констатировала она, подняв щенка за шкирку и внимательно осмотрев. – Иди-ка вот…
Она достала старую Сашину шапку-ушанку, уложила туда щенка, укрыла пуховым платком и устроила у жарко натопленной печи. Но щенок дрожал не переставая и все пытался из шапки выскочить.
– Лежи, лежи, вот юла, куда ты скочешь?
Но щенок все-таки выбрался из шапки, на полусогнутых, дрожащих дошел до спасительницы и ткнулся ей в ноги.
– Что ты будешь, а… – проворчала бабушка Тася.
Взяла низкую скамеечку, села у печи, закутала щенка в платок, положила его на колени. Накрыла сверху своими горячими сухими руками. Щенок дрожал и дрожал, и будто всхлипывал, и жаловался, но наконец уснул, пригревшись.
– Юла ты, Юла, – вздохнула бабушка Тася. Она смотрела на огонь, мерцавший в круглых дырках печной дверцы.
А наутро пришел к бабушке Тасе сосед, дед Телятьев. Коромысло принес да ведро.
– Ты чего это, Таисья Александровна, ведра по всей деревне разбросала? – И тут же ахнул. – Люська! Люська моя! Ты как здесь? Ты почему здесь? Я ж тебя по всей деревне…
– Но-но, Николай Витальевич, вы не очень-то руки протягивайте! – прикрикнула бабушка Тася, сгребая Юлу на руки. – Никакая она не ваша, а была бы ваша, так чего ж она в колодце делала?
– Где? – вытаращил глаза дед Телятьев. – Я ее неделю назад из городу привез… На вокзале подобрал, а вчера она у меня пропала, и как улизнула, ума не приложу…
– Ты поменьше-то болтай, – рассердилась бабушка Тася, – собака сама в колодец не прыгнет!
Дед Телятьев обиделся.
– Ты что же, Таисья Александровна, первый день меня знаешь? Или мы с тобой всю жизнь забор в забор не прожили? Иль не знаешь, какое я отношение к любой скотине имею?
Это была правда, дед Телятьев сильно зверей любил, и у него дома всегда кто-нибудь жил – «квартировал», говорил он. То стриж с поломанным крылом, то ежик, которого он в реке в наводнение выловил, то кошки-собаки… Деда Телятьева даже прозвали в деревне Дедом Мазаем. Бабушка Тася все это прекрасно знала, но не смутилась.
– Как же, скажи, она в колодец попала? С неба, что ли?
Дед Телятьев ласково прищурился.
– С неба не с неба, Таисья Александровна, а мысль твоя верная… Я твое ведерочко когда сейчас прибирал, приметил: у колодца-то сугроб наметен, прямо до краю. Бежала поди моя Люська по сугробу, да и свалилась, она больно резвая…
– Может, и так, – подумав, согласилась бабушка Тася. – А только все одно: никакая она теперь не твоя, и зовут ее уж целый день как по-другому. За ведро спасибо, а что случилось, то случилось, так что…
И бабушка Тася выразительно показала глазами на дверь.
Дед Телятьев присел перед Юлой, погладил ее большой своей ладонью, сказал, улыбаясь в бороду:
– Эх, Люська, суровая у тебя хозяйка теперь будет. Лучше б ты дома сидела…
– Ладно вам шептаться-то, Николай Витальевич, пойдем чай пить. Замерз поди, пока ведро-то тащил.
– Замерз, Таисья Александровна, ох замерз… Уж и не помню, когда такие морозы у нас были…
– И не говори, Николай Витальевич…
И они пошли пить чай. Юла осталась жить у бабушки Таси, но так как была умна не по-собачьи, то бегала есть и к деду Телятьеву. У него и миска для нее всегда стояла, и лежала конфетка в кармане, потому что Юла была сластеной.
– Ласковый теленок двух маток сосет, – усмехался дядя Саша, видя, как Юла, пообедав дома, бежала через дыру в заборе к Телятьеву. Характер у нее и правда был ласковый. Только пьяных она сильно не любила – заливалась злобным лаем и скалила белые клыки…
Все это рассказал Динке Юрась, пока они сидели на поленнице у сарая. Юла тоже была тут. То копала нору у морковной грядки («Крот, что ли, завелся?» – удивился Юрась), то подбегала к ребятам, обнюхивала с ног до головы Динку и тыкалась в ее ладони («Знакомится», – усмехался Юрась). Необыкновенные были у Юлы глаза. Темные, умные, Динка даже решила, что никакая Юла не собака, а заколдованная принцесса. Спросить у Юрася об этом Динка, конечно, постеснялась, но относиться к Юле стала по-особенному.
– Айда в лес? – предложил Юрась.
– А мама?
– А чего мама? Думаешь, не разрешит? – Он тут же подскочил к окну. – Тетя Катя! Мы с Динкой в лес! – И, не дожидаясь ответа, пошел к калитке. Динка бросилась за ним, а Юла – за Динкой.
– Долго не ходите! – крикнула им Катя вдогонку.
– Подружились, – вздохнула она, садясь за стол.
Бабушка Тася промолчала. Саша хмыкнул.
– Ты когда в город? – спросил он Катю.
– Не знаю еще… Поживем немножко, пусть привыкнет… – Она посмотрела на бабушку Тасю. – Мам, ну что ты мне ничего не скажешь? Как тебе новая внучка?
Бабушка Тася плечами пожала, встала из-за стола, стала тарелки убирать. Катя тоскливыми глазами посмотрела на брата. Он ободряюще улыбнулся ей: ничего, мол, привыкнет, надо подождать.
– Чего говорить-то? – сказала тут бабушка Тася. – Дитё и дитё. Чужих детей, говорят, не бывает.
Катя шумно выдохнула, улыбнулась Саше. И он заметил, что глаза ее блестят и вот-вот сорвутся с ресниц слезы. Он сказал быстро и деловито:
– Я поговорил с Артемьевым, он возьмет тебя на работу, надо только тебе сходить к нему…
– Спасибо, Саш, я… Давай во вторник?
– Ладно, я ему позвоню.
Много деревьев в лесу, и все разные.
– У нас здесь только сосны растут, никаких других не встретишь, – с гордостью сказал Юрась. – Ну, у ручья есть черемуха, да у Ямолги – ивы. Ну, шиповник встречается, только это же не дерево, так… А сосны, думаешь, простые? Не-ет, они корабельные называются, это потому, что из них мачты на кораблях раньше ставили. Смотри, какие они – одна к одной!
Но для Динки у каждой сосны свое лицо. Юрась лез в горку, щелкая сухим стеблем по траве, а Динка замерла. Среди других, высоких, стройных – ко-ра-бель-ных! – сосен стояла одна, особенная. Высокая? Да, выше всех! Огромная, ветки – мосты… Но даже не в этом дело. Ствол сосны сиял, охваченный солнцем. Динка будто видела под твердой корой золотые потоки смолы. Они лились реками, светились, и свет их освещал и сосну, и траву вокруг, и другие сосны, и Динку… Это было сильное дерево. Живое.
Поделиться книгой: