Помоги проекту - поделись книгой:
Отец Антоний сделал земной поклон и поцеловал камень с высеченным на нем крестом на свежей могиле подвижницы. Встал на колени и я.
Больше тридцати лет длились мои поиски. Здесь, в этой темной пещерке, я наконец нашел свою Феодору.
Я знаю, она угодила Господу и сейчас предстоит пред Ним в своей святости. Мне никогда не достичь ее высот, но все же я верю, мы с ней встретимся в будущей жизни. Ведь то, что соединил Господь, Он соединил навечно.
Радегунда, королева франков
Повествование о святой королеве Радегунде
Теперь любой шорох король воспринимал как приглушенный смех придворных. И эта мнительность приводила его в еще большее бешенство. Он, как загнанный в клеть дикий зверь, ходил из угла в угол своих покоев и крушил все, что попадало ему под руку.
– Ненавижу, – то и дело вырывалось у него с громким ревом. – Не-на-ви-жу!
Уже вторые сутки Хлотарь не выходил на люди, и когда обеспокоенный длительным затвором короля старый слуга Антуан заглянул к нему, тот швырнул в него бронзовый кубок, чем чуть не лишил беднягу жизни. Больше никто не осмеливался тревожить его величество.
– Ненавижу! – снова заревел король. И, стискивая кулаки, процедил: – Убью и епископа, и ее!
Он начал прокручивать в своей голове самые жестокие виды расправы. Но взвыл от тщетности подобных планов. Он был бессилен даже в своей мести.
Его законная жена, венчанная с ним перед Богом, помазанная на царство королева, сама, по своему желанию и без его согласия, приняла постриг. И, более того, была рукоположена в диаконисы, что полностью лишало его, ее живого мужа и короля франков, власти над ней. Теперь Радегунда была под покровом и защитой самой Церкви.
«В этом есть Божия воля!» – оправдывался епископ Медард, этот благочестивый старикашка, совершавший постриг. Хлотарь-то знал, что это за «Божья воля», когда мелкие людишки плели интриги против своего короля, прикрываясь именем Господа. Любой мальчишка-чтец скажет, что постригать одного супруга при жизни другого – это противоречит всем канонам. Где же здесь Бог?
А Радегунда? Лицо короля исказилось от гнева. Неблагодарная! Ведь он взял ее, пленную дочь короля Тюрингии, на попечение еще девочкой. Он дал ей лучшее образование, о котором другие женщины и мечтать не могли. Даже христианкой она, язычница от рождения, стала благодаря ему, Хлотарю. Именно он сделал из нее ту, кем восторгается весь простой народ.
Постепенно усталость и выпитое вино дали о себе знать, притупляя ярость короля. Он завалился на свое ложе, не снимая кожаных сандалий, и отрешенно уставился в резной потолок. Воспоминания крутились в его голове.
Всему виной та мерзкая старуха-прислужница. Если бы она к этому моменту уже не покоилась на кладбище близ имения Ати, он приказал бы отсечь ей голову. Это наверняка она заморочила юную Радегунду своими россказнями о святых и мучениках. Вот та и помешалась на делах милосердия и стала мнить о себе невесть что. Святоша-принцесса даже пыталась сбежать перед свадьбой, чтобы укрыться в монастыре. Но Хлотарь-то своего не упустит. И она стала его женой. Законной. Радегунда стала королевой.
Она, эта мнимая монахиня, делила с ним престол так же, как супружеское ложе. Поровну. Он даже советовался с ней в вопросах государства, ведь она была мудра. Если бы только у них были дети… Хлотарь закрыл глаза. Она бы изменилась. Эта дурь об уходе в монастырь ушла бы из нее…
Сон победил тяжелые путы мыслей. Король захрапел.
Радегунда была счастлива.
«Господи, теперь я только Твоя, – шептала она. – только Твоя».
Как давно она мечтала о монашестве. Как берегла и лелеяла в себе это стремление. Как часто, давая милостыню, она просила нищих: «Помолите Бога обо мне, чтобы Он принял мою жертву». А сама мысленно добавляла: «Чтобы сподобил ангельского чина…» И Радегунда приготовляла себя к этому деланию – предпочитая простую пищу и грубую одежду и возлюбив долгие молитвы.
Жизнь во дворце была тяжела для нее. Все эти бессмысленные церемонии, ложные почести, лесть и притворство. Гнусные дела государства, замешанные если не на крови, то на предательстве, тяготили ее душу так же, как замужняя жизнь. Что скрывать – семья не приносила ей счастья. За десять лет своего замужества она так и не полюбила Хлотаря. И дело не в том, что он был стар, – он был порочен. Радегунда не смогла полюбить короля, но она научилась его жалеть. Ведь так устроено женское сердце – если не любишь, хотя бы жалей. И она жалела и потому так долго терпела его разгульную жизнь. Она жалела Хлотаря и потому несла с ним бремя решения задач государства. Жалела и потому не оставляла его.
Но есть вещи, которые нельзя стерпеть, даже если ты женщина. Даже королева. Даже если ты христианка.
Узнав, что по наказу Хлотаря был убит ее брат, Радегунда замкнулась. Она поехала в храм отмывать невинную кровь брата с души супруга. И там, стоя перед иконой Спасителя, она вдруг осознала, что не может быть больше женой короля. И постепенно ноющая боль от потери сменилась твердой решимостью.
Епископ Медард служил вечерню, когда в алтарь неслышно вошла королева. Она упала на колени перед престолом. Удивленный епископ подошел и положил свою маленькую теплую ладонь ей на голову.
– Я желаю иноческого жития, – промолвила Радегунда.
– Но Ваше Величество…
– Медард, ты все обо мне знаешь… Не иди против воли Бога. Я уйду отсюда только монахиней.
Она подняла на него свой взор, и что-то такое было в ее лице, что епископ не посмел перечить.
Рассказ старой рабыни
Повествование о святой мученице Иулите и сыне ее Кирике
– Вот здесь мы и похоронили ее, нашу госпожу…
Старуха остановилась подле такого же, как она, сгорбившегося старого дерева и указала рукой на небольшой вал, покрытый белыми камнями. Было видно, что после долгой ходьбы слова ей даются с трудом. Но она перевела дыхание и негромким голосом начала свой нелегкий рассказ:
– Нас было двое: Урсула – мир праху ее – и я. Ночью мы перенесли тела нашей госпожи и маленького господина из города в это безлюдное место. Мы несли их в двух кожаных мешках. Урсула, уже пожилая рабыня, несла голову госпожи и тело Кирика. А я – тело. Госпожа при жизни была статной, высокой женщиной, а по смерти стала словно опавший лист оливы – легкая, невесомая. Светила полная луна, и нам было нетрудно найти эту тропинку. Вон там, за грудой камней возле ручья, мы положили наши ноши, и Урсула стала омывать тела убиенных, готовя их к погребению. С собой для этого у нас было немного масла и кусок чистого полотна. А я, будучи моложе и сильнее, принялась копать. Это дерево было еще юным, и корни его не мешали мне. Я подумала: на его ветви я привяжу ленту и так запомню, где лежит госпожа… Я рыла землю острым камнем, который нашла тут же. Была поздняя весна, и копать было легко, словно земля сама раскрывалась, чтобы принять к себе тела двух мучеников.
Пожилая рабыня отвернулась от нас и смахнула с лица набежавшие слезы.
– Мы хотели успеть до рассвета, и потому торопились. Когда яма дошла мне до пояса, Урсула подошла и прошептала, что все готово. Мы положили в яму полотно, а на него перенесли умащенное ароматным маслом тело нашей госпожи. Удивительно, но за это время (а умерла госпожа накануне днем) оно оставалось мягким и будто даже теплым. Отсеченную голову мученицы мы приставили к шее, глаза закрыли двумя монетками, а руки скрестили на груди. Яма получилась небольшая, и потому Кирика мы положили госпоже на живот. При свете луны не было видно следов побоев на его маленьком челе, и он казался живым. Мы закрыли сверху полотно и стали закапывать могилу. Это заняло у нас совсем немного времени. Тогда я принесла камней, и мы еще уминали землю сверху камнями, чтобы дикие звери не осквернили это место. К утру все было готово. Я привязала небольшую ленточку к стволу, и мы, еще раз поплакав, возвратились в город. Через какое-то время, когда в городе утихли страсти по гонению и истязанию христиан, я пришла сюда – поскорбеть у ног моей госпожи. Я чувствовала себя виноватой перед ней, ведь мы с Урсулой покинули ее, когда ее схватили воины в Тарсе… Тогда я снова натаскала камней, а сверху положила вот этот большой круглый камень. С тех пор я часто прихожу сюда, и потому уже ни камень, ни ленточка мне не нужны, чтобы точно сказать, где лежит госпожа Иулита и малютка Кирик.
Она взглянула на нас невидящими глазами и умокла.
Стало тихо, было лишь слышно, как вдали тоскливо кричит птица, а за камнями мягко шепчет свою молитву ручеек. Кто-то из нас невольно закашлялся.
Старуха вздрогнула, словно очнулась от прожитых воспоминаний и, не глядя на нас, медленно произнесла:
– Ну что же вы стоите? Давайте копать…
Оцепенение от ее рассказа исчезло. Ведь действительно, мы пришли сюда, чтобы достать кости мучеников. Теперь, когда воцарился богобоязненный Константин, да дарует ему Господь многая лета, наша община стала искать и собирать по всей округе сведения о христианах, замученных Диоклетианом. И мы уже выкопали несколько скелетов святых, захороненных в окрестностях Тарса.
Мы подошли к указанному старухой месту. Это была насыпь из земли и камней, с краю которой лежал белый полированный дождем и коленями преданной рабыни камень. На этом камне и мы попросили помощи у Бога. Так начались наши раскопки.
– Я хорошо помню тот злосчастный год, – продолжала говорить Клавдия. Она не решалась подойти к месту раскопок и сидела на камне под старым деревом. Наверное, она боялась увидеть обезображенные кости той, кому когда-то служила. Мы же, работая, с интересом слушали ее. – Мы жили в Иконии, Ликаонской области. Мои господа были богаты и знатны. Но жили они скромно и замкнуто, чем не раз вызывали людские толки и неодобрение. Тогда я не могла понять причину злой молвы. А она была проста: порок ненавидит добродетель. Мы же – рабы – искренне любили и почитали наших господ, потому что и господин, и особенно госпожа относились к нам по-доброму, словно мы были частью их семьи.
Она тяжело вздохнула и продолжила свой рассказ:
– Но беда не стучится в двери, она заходит туда хозяйкой. Сначала пришло известие о гибели нашего господина. Он был воином и во имя своего отечества сложил голову где-то на чужбине. Госпожа, узнав о смерти мужа, вся побледнела, сжалась, но причитать и рвать на себе волосы, как это обычно делали все женщины ее круга в подобных случаях, она не стала. Погребала она его сама, с помощью Урсулы и еще одного старого верного ей раба. Кто-то заметил, что она начертила на могиле крест. Тогда-то мы и узнали, что она христианка. Я помню, это известие долго обсуждалось среди рабынь и рабов всей Иконии. И кто-то из рабов соседей произнес: «То-то Иулита не наняла плакальщиц, чтобы оплакать смерть супруга. Наверное, она продала свою душу за новое учение. Своим служением распятому она прогневает всех богов. Злой рок повиснет теперь над этим домом». Я любила госпожу и избегала подобных разговоров. Но невольно я вспоминала эти слова тогда, когда через некоторое время госпожа, подточенная внутренним горем, слегла и потеряла своего ребенка, которого она носила под сердцем.
Наша работа шла неторопливо. Наученные горьким опытом предыдущих раскопок тел мучеников, когда из-за спешки были повреждены кости, а то и черепа святых, мы относились с крайним благоговением к возложенному на нас епископом труду. Мы аккуратно разобрали все камни, лежащие грудой на могиле, а потом принялись скребками разгребать землю. Грустная история Иулиты, раскрывавшаяся перед нами словами ее рабыни, трогала нас. Каждому из нас хотелось первому найти хотя бы одну из ее костей и приложиться к ней.
– После смерти мужа и неродившегося младенца госпожа Иулита стала особенно дорожить своим сыном Кириком. Она не отходила от него ни на шаг. Он рос не по годам серьезным и задумчивым мальчиком. Ему исполнилось два года, и Иулита стала рассказывать ему о Едином Боге. Я знаю это, потому что она не таилась меня, своей прислужницы, и говорила с сыном о Боге открыто, так что даже я порой заслушивалась красотой ее речей. Но беда не оставляла наш дом. Вскоре в городе поползли слухи о том, что император приказывает уничтожать всех христиан, потому что они якобы пьют человеческую кровь и поклоняются ослиной голове. На христиан началось гонение. Кто-то из рабов нашего города донес императору о том, что наша госпожа Иулита – сторонница новой веры. Об этом предупредил ее тот старый раб – тоже христианин. Ночью она, взяв с собой только Кирика, преданную Урсулу и меня, покинула свой дом. Мы скитались из одного селения в другое, перебиваясь простым хлебом и водой и ночуя, где придется. Я плакала, омывая ступни моей госпожи слезами, просила ее дать жертву богам и умилостивить этим императора, но она лишь качала головой. «Ах, милая Клавдия, если бы ты знала Христа, ты бы не смела предлагать мне это… Я не могу предать Того, Кто любит меня и Кто отдал за меня Свою жизнь». – «Но госпожа, – возражала я, – ты сама можешь погибнуть из-за него!» – «Ну и что, – отвечала она. – В небесных селениях я вновь встречу моего мужа, и мы будем вместе…» – «А как же твой сын, госпожа?» – не унималась я. Она вздыхала, целовала Кирика в макушку и замолкала со слезами на глазах. Мы переходили из одного города в другой, прячась от гонителей, пока не дошли до Тарса. Иулита слышала, будто здесь есть христианская община. Но гонители проникли и сюда. И однажды утром схватили нашу госпожу. Она никогда не скрывала, что христианка, и часто в речах употребляла имя своего Бога. Вот кто-то и указал на нее. Ее схватили на улице, вместе с Кириком. А мы с Урсулой от страха спрятались в толпе и долго следовали за ней, до самого дома правителя Александра.
– Боже милостивый! – неожиданный возглас прервал рассказ рабыни. Это вскричал Авксентий, который копал рядом со мной. Все бросились к нему.
Справа от места, где он копал, осыпалась земля, открывая нам то, что всех повергло в изумление и ужас. На сыром черноземе покоилась белая изящная женская стопа с жемчужным перламутром ногтей.
– Клавдия… – наконец вымолвил Авксентий, обращаясь к рабыне, – так ты говоришь, Иулита приняла смерть в период правления в Тарсе Александра?
Старая женщина встала со своего места.
– Да, я тогда была еще девушкой…
– Значит, прошло более полувека, – ахнул кто-то из нас. – Пелена истлела, а стопа мученицы – нет… Господи, дивны дела Твои!
Необыкновенное чувство благоговения охватило всех нас. И у некоторых даже брызнули слезы. Мы бросили все свои скребки и осторожно руками стали очищать нетленное тело мученицы от земли. Кто-то запел псалмы.
Старуха упала на колени и заплакала: «О госпожа, госпожа… видно, угодила ты твоему Богу своими страданиями».
– Продолжай, Клавдия, расскажи нам о страданиях твоей святой госпожи! – попросил кто-то. Нам хотелось узнать все про эту дивную святую, которую не тронуло даже тление – эта вечная ржа смерти. К тому же наше эмоциональное напряжение уже достигало предела, а тихий голос старухи заметно успокаивал.
Клавдия не отвергла эту просьбу.
– В тот же день, как схватили нашу госпожу, мы с Урсулой узнали, что расправа над христианами будет утром на следующий день на площади возле тюрьмы. И, конечно, на следующее утро мы пришли туда. Народу поглазеть на пытки нововерцев собралось множество. Были среди толпы и те, кто сочувствовал мученикам. Мы сразу узнали нашу госпожу среди группы осужденных. Она держала на руках Кирика и что-то ему говорила.
Правитель Александр сидел на построенном для него высоком помосте. Народ шептался: «Правитель жесток, но труслив, коли так высоко забрался».
Когда настала очередь нашей госпожи предстать перед Александром, он спросил ее имя и откуда она родом. Госпожа ответила, что она христианка, а град ее – небесное отечество. Правитель разгневался и приказал высечь ее жилами.
По мере того как открывалось тело мученицы, все сильнее ощущался необыкновенный аромат, идущий из могилы, и все сильнее было чувство неописуемой радости, охватившей наши сердца. И даже рассказ Клавдии о муках святой и ее сына добавлял какой-то торжественности нашей работе. Мы слушали:
– Когда у Иулиты вырвали Кирика, мальчик повернул голову в сторону Александра. Тот, заметив, что отрок красив, приказал принести Кирика к нему. Он посадил нашего маленького господина к себе на колени. Но тот все оборачивался, ища глазами Иулиту, и просил: «Отпусти меня! Я хочу к маме!» – «Ты же хороший мальчик… – говорил Александр, – я оставлю тебя себе, у тебя будут лучшие игрушки и сладости». – «Я хочу к маме… – твердил Кирик и вырывался. «Твоя мать плохая – она верит в ложного бога», – уже начинал злиться Александр. «Мама – хорошая! И я верю в ее Бога. Отпусти меня!»
Но правитель лишь крепче держал малыша. Тогда Кирик стал царапать и кусать его руки, крича: «Отпусти, отпусти меня!» Мы с Урсулой с трудом сдерживали рыдания, глядя на такую отважность нашего Кирика. И тут, наверное, Кирик очень больно укусил Александра, потому как тот вдруг взвыл и со всей силы отшвырнул от себя мальчика, как котенка. Кирик полетел вниз, ударяясь головой о ступени помоста. Видно, он пробил себе темечко – брызнула кровь, и мальчик оказался почти у самых ног Иулиты бездыханным. Толпа ахнула. Даже палачи опешили и перестали бить Иулиту.
Поделиться книгой: