Помоги проекту - поделись книгой:
Всю ночь она терзалась сомнениями, мучилась от чувства вины, однако венчание состоялось, и сестра милосердия Анна Ланская стала Анной Васильевной Войно-Ясенецкой.
Анна Васильевна полулежала в кресле, укутанная в теплую шаль. Рядом с ней стоял бокал со взбитыми свежими яйцами. Говорят, они помогают при грудной болезни. Возможно. Анна Васильевна не притронулась к бокалу. Она не отрываясь смотрела на лик Матери Божией, перед которым горничная еще утром затеплила лампаду. На ее пугающе бледном челе ярко горели пятнами щеки. Глаза впали, а скулы, наоборот, резко обозначились, делая лицо похожим на маску. Губы потрескались и издалека казались черными.
Ее знобило. Кашель то и дело возвращался. И каждый приступ был тяжелее предыдущего.
К обеду пришел знакомый их семьи с новыми сведениями. На Валентина Феликсовича донес некий Андрей, что работает в морге при больнице. Главврача Войно-Ясенецкого и ординатора Ротенберга отвели на допрос. У железнодорожной станции люди кричали. «Зачем с ними возиться! Расстрелять их под мостом!» Но их не расстреляли, а доставили в штаб. Туда же пригоняли солдат восставшего полка. Всех по очереди вызывают в отдельную комнату. Говорят, в списке имен почти всем ставят кресты. Живым оттуда еще никто не вернулся.
Анна Васильевна выслушала новости с непроницаемым лицом, затем медленно перекрестилась. Ее щеки еще больше вспыхнули. Дрожащей рукой она оперлась о подлокотник кресла и встала. Шерстяной платок сполз с плеч, упал на пол. Женщина не заметила этого.
– Позови детей! – тихим и одновременно твердым голосом сказала она горничной.
Бог не сразу даровал детей чете Войно-Ясенецких. И в первые годы супружества всю свою любовь и заботу Анна Васильевна дарила исключительно мужу. Валентин Феликсович стал для нее всем: и отцом, и супругом, и врачом, и ребенком. Теперь ее мир был сосредоточен на нем. И невольно, отдавая всю себя служению мужу, она ожидала от него такого же внимания.
Но Валентин Феликсович оставался прежде всего врачом, в ком нуждались другие люди. Нежно относясь в Анне Васильевне, он, однако, выше всего ставил врачебный долг. Все его время занимали операции, приемы, перевязки, врачебные советы, научная деятельность.
Молодая жена страдала. Ее любовь разрослась, незаметно переходя в собственничество. Пока, наконец, не породила в душе Анны Васильевны мнительность и ревность.
Да, она ревновала. И мучилась от чувства жгучей ревности.
Уверенная в целомудрии своего супруга, она не боялась физической измены, но ее угнетала мысль о том, что рядом с Валентином Феликсовичем находятся другие сестры милосердия – юные, горящие своей работой. Она ревновала к этим молоденьким сестрам, потому как видела в них себя прежнюю. Она боялась, что наскучит мужу, что, разделяя с ней быт, Валентин Феликсович обнаружит ее несовершенство, что когда-нибудь он встретит кого-то более чистого, достойного, светлого. Анна Васильевна боялась духовной измены.
Она успокаивала себя тем, что такие мысли пусты и беспочвенны, что они лишь указывают на ее незрелую личность. Но снова и снова страдала своею мнительностью, изводя себя бессмысленными переживаниями, а мужа – бесконечными расспросами. Она видела, понимала, что недоверием ранит Валентина Феликсовича, что разрушает мир в доме, ломает свое здоровье. И потому, справившись с подобными приступами, тут же просила прощения, говела и каялась.
На третий год совместной жизни у Анны Васильевны и Валентина Феликсовича родился первый сын. Материнство сгладило порывистость характера Анны Васильевны, переключило ее внимание с мужа на детей. Однако она так до конца и не смогла излечиться от злого чувства ревности.
В комнату вошли четверо детей. Лица их были бледны, встревожены. Видно, слухи донеслись и до детской.
Анна Васильевна внимательно посмотрела на вошедших, останавливая взгляд на каждом из них и остро примечая в лицах, выражениях и мимике детей родные черты любимого мужа.
Мише шел двенадцатый год. Лобастый, с чистым взором светлых глаз, он сейчас больше всего походил на своего отца. Это их первенец.
Анна Васильевна вспомнила, как впервые сказала мужу, что у них будет малыш. Что ей кажется, будто она беременна. Как Валентин Феликсович поправил очки и взглянул на нее взором не обрадованного мужа, а заинтересованного врача. Вымыл руки, стал ощупывать живот и расспрашивать у нее подробности, словно хорошая акушерка.
Он и правда принимал у нее в срок роды.
Да, она рожала при своем муже. И напрасно шептались местные женщины, пугали: мол, разлюбит муж, видя твои потуги. Анна Васильевна не слушала подобные толки. Кому, как не Валентину Феликсовичу, быть рядом в ее трудах, молиться за нее и помогать ей? Кому первым взять ребенка на руки, перерезать ему пуповину? Кто, как не он, лучше справится, если, не дай Бог, что-то пойдет не так?
Родился Миша.
Через год – Леночка.
Эта хрупкая беленькая девочка. Их единственная дочь. Такая серьезная, смышленая. Любимица Вали. Ее тоже он сам принимал.
Только Алеша родился, когда Валентин Феликсович был в отъезде. Анна Васильевна перевела взгляд на второго сына. Они жили тогда в Романовке. Супруг уехал на заседание врачей в город Балашов. Обещал вернуться к родам. А у нее отошли воды. Хорошо, в селе оказалась проездом акушерка. Она и принимала Алексея.
Последним родился Валечка. Валентин. Названный в честь папы, конечно. Ему только четвертый годок. Он хмурит брови, совсем как отец.
Боль снова полоснула по груди. Как там Валентин? Жив ли?
– Дети! – справилась с собою мать. – Встанем вместе на молитву. Богу помолимся о вашем отце. Валентина Феликсовича арестовали. Возможно, его уже нет в живых.
Отпустив детей, Анна Васильевна прилегла.
Что сейчас сделаешь? Надо только молиться и ждать. Вернулась лихорадка. И острый кашель давил горло. Она держала у губ платок с вышитыми инициалами В. Ф.
Она думала, какая она жена.
Дурная. Гордая. Ревнивая.
«Возможно, эта ревность дана в искупление нарушенного обета…» – как-то обронил Валентин Феликсович.
Анна Васильевна задумалась над его словами. Годы в браке притупили ее ощущение вины пред Богом. Более того, теперь Анна Васильевна понимала, что супружество было ей необходимо, что оно стало для нее настоящей школой познания своего падшего человека, а также обучения любви к ближнему и к Богу. Она ясно увидела, что образ святой сестры был придуман ею, не более. Что по-настоящему служить, страдать, болеть за другого она не умеет и только-только учится этому, находясь рядом с любимым ею человеком.
А ревность… Ревность – это проявление самости.
«Господи, прости неразумную. Прости!» – безмолвно кричала Анна Васильевна, глядя на икону.
Лоб горел. Ее знобило. В гостиной часы отбивали семь вечера. Восемь. Девять.
Она вспомнила, как год назад он слег с подозрением на туберкулез легких. Это случилось после того, как старшая сестра Анны Васильевны привезла то злополучное одеяло, на котором умерла ее дочь. «С этим одеялом к нам в дом вошла смерть!» – сказал Валентин Феликсович. А вскоре разболелся. Анна Васильевна не отходила от его постели, день и ночь проводя рядом с мужем. Его состояние пугало ее, ведь, привыкнув побеждать чужие хвори, Валентин Феликсович сам обычно не поддавался болезням. А тут, казалось, был при смерти.
Тогда, Анна Васильевна помнила, ее впервые посетила молитва:
– Боже, не забирай моего мужа раньше, чем меня. Я прошу тебя только об этом. Он еще нужен другим людям, он может послужить Тебе, служа другим людям. Я же без него – ничто. Забери первой меня, прошу тебя, Боже. Меня забери. А его – исцели. Отведи от бед. Спаси и сохрани мужа моего, Господи.
Молилась тогда Анна Васильевна.
Молилась она так и сейчас.
В гостиной часы пробили десять.
Валентина Феликсовича продержали в штабе до позднего вечера. Кто-то приметил там известного хирурга, и, немного расспросив врача и его ординатора, их отпустили. Валентин Феликсович сразу поехал обратно в больницу, где распорядился готовить больных к операции, как будто ничего не случилось.
Вернулся домой он далеко за полночь.
Анну Васильевну он нашел в гостиной. В кресле, укутанную в шерстяную шаль. Она спала. Видимо, забылась. В ладони платок. Боже милостивый – кровь! Неужели вернулась чахотка?
Она открыла глаза.
– Анечка…
Она кивнула. Такое белое лицо.
– Прости меня, – зашептали ее губы.
Она попыталась улыбнуться, но не смогла. Он обнял ее и тут же отстранил от себя. Озабоченно потрогал лоб, взял кисть, стал считать пульс. Потянулся к керосинке, увеличил пламя.
– Мне надо посмотреть твои легкие…
– Живой! Слава Богу! … – пролепетала она и потеряла сознание.
Тяжелое душевное потрясение, которое пережила Анна Васильевна, узнав об аресте мужа, крайне вредно отразилось на ее здоровье, и болезнь стала быстро прогрессировать. Она скончалась в конце 1919 года.
Валентин Феликсович пережил супругу на 42 года. В 1923 году он принял монашество с именем Луки и был рукоположен во епископа.
Прославлен Русской Православной Церковью как святитель и исповедник.
Все дети Войно-Ясенецких стали врачами.
Бог Клотильды
Повествование о святой королеве Клотильде
– Твой Бог – бессилен, Клотильда!
К удивлению Хлодвига, его жена ничего не ответила. Она опустила глаза и слегка побледнела, словно его слова причинили ей боль, но она ничего не сказала. Это воодушевило короля продолжать с большим напором:
– Твой Бог тебе не поможет. Его Самого распяли. Он бессилен. – Хлодвиг произносил слова четко и хладнокровно, будто наносил удары в поединке. – Ты, верно, ждешь, что, совершив свой обряд, ты спасешь нашего ребенка? Что после Крещения произойдет чудо и сын совершенно выздоровеет, да?
Клотильда молчала. Она нагнулась над люлькой и поцеловала младенца в горячий лоб.
– Ты ждешь от своего Бога чуда, – с упором повторил Хлодвиг.
Наконец королева обернулась к мужу.
– Нет, – промолвила тихо Клотильда. – Нет, я не жду чуда.
– Нет? Так чего же ты ждешь? – удивился он.
– Ничего, – просто сказала она.
Клотильда подошла к мужу очень близко и взглянула прямо в лицо. От неожиданности он даже отпрянул. Клотильда была прекрасна как никогда, но прекрасна особой красотой. Красотой не слабой женщины, а отважного воина.
Хлодвиг подумал, что жене очень подходит ее имя: Клотильда – прославившаяся в бою.
– Я верю в то, что мой Бог – мудр и милостив. И я полагаюсь на Его святую Волю, – спокойно произнесла королева.
– О какой милости ты говоришь, Клотильда? – скривил губы Хлодвиг. – Наш первенец, Ингомир, умер еще в крестильных одеждах. Будь мальчик освящен именем моих богов, он бы остался жив. То же произойдет и с Хлодомиром: крещенный во имя вашего Христа, он скоро умрет.
Клотильда покачала головой. Удары, наносимые Хлодвигом, ее не задевали.
– Я знаю, Хлодвиг, наш сын Хлодомир при смерти, – констатировала она. – Я не жду его чудесного выздоровления.
Морщина разрезала высокий белый лоб королевы, но ее голос не дрогнул.
– И я верю, если Хлодомир пройдет воды Крещения, умрет он после этого или нет, однажды мы с ним встретимся в Царствии Небесном.
Хлодвигу хотелось рассмеяться в ответ. Но лицо королевы и ее тон были настолько серьезны, что его лицо лишь застыло в усмешке. Он спросил:
– В Царствии Небесном ты надеешься встретить и Ингомира, не так ли?
– Так, – кивнула она и закрыла глаза.
– А меня? Меня ты там встретишь? – вскричал Хлодвиг. – Своего земного короля и супруга ты встретишь в этом Небесном Царстве?
Слова эхом отозвались от гранитных стен и застыли в воздухе.
Королева не открыла глаз. И теперь больше походила на изваяние. Холодное и неприступное.
Хлодвиг в растерянности стоял посреди залы. Выпустив свой гнев наружу, он вдруг осознал свое бессилие.
В люльке зашевелился младенец, верно, разбуженный криком отца. Клотильда наклонилась к ребенку. Ее бледное лицо вмиг изменилось: из холодного и мужественного оно стало мягким, любящим, ранимым. «Лицо матери совсем иное, нежели лицо жены», – с некоторой ревностью подумал Хлодвиг.
Он выжидающе смотрел на Клотильду.
– Нет, Хлодвиг, – наконец ответила она усталым, но твердым голосом. – Ты не знаешь моего Бога, значит, ты не можешь попасть в Его Царство.
Она произнесла эти слова, не отрывая любящих глаз от своего младенца. Тихая, спокойная, сильная.
Король почувствовал, что больше не может с ней бороться. Он сел рядом.
Поделиться книгой: