Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Безнадежные войны. Директор самой секретной спецслужбы Израиля рассказывает - Яков Иосифович Кедми на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Количество прибывающих в Израиль росло с каждым днем. Выяснилось, что все наши прогнозы подтвердились с поразительной точностью. Как всегда бывает в подобных случаях, все те, кто мешал или, в лучшем случае, стоял в стороне, вдруг попытался воспользоваться этим и вскочить на подножку. Одним из первых, кто попытался это сделать, был Симха Диниц, председатель Еврейского Агентства. Всего за несколько месяцев до этого на переговорах с еврейскими организациями США он даже не поднимал вопроса о прекращении въезда евреев, выезжающих в Израиль, в США. Он согласился на увеличение бюджета, выделяемого Объединенным еврейским призывом (Магбитом) на их поддержку. Единственное, о чем он попросил, – чтобы и Еврейскому Агентству тоже что-нибудь досталось. Не говоря уже о том, что на посту посла Израиля в США Диниц был одним из самых ярых противников действий «Натива» по введению поправки Джексона – Вэника. Никто из тех, кто кричал о победе сионизма, которая выразилась в большой волне евреев из СССР, едущих в Израиль, не оказывал давления и не обращался к американским еврейским организациям с просьбой ослабить противодействие намерениям администрации США сократить помощь евреям, едущим в Соединенные Штаты. Американские власти сделали это по своим собственным соображениям. Но мы-то знали, как все было в действительности: кроме нас никто не делал этого, не был способен это сделать или вообще подумать о таком варианте и возможности. Более того, никто из этих людей не имел ни малейшего представления, что происходит, что делается, как, кем и с какой целью. Если бы нам не удалось сделать то, что мы сделали, то все продолжалось бы, как прежде, и в Израиль не приехали бы миллион евреев. Меня тревожило тогда и тревожит до сих пор мысль о том, что решение, так повлиявшее на судьбу Израиля и еврейского народа, было принято одним человеком, без всякого упорядоченного обсуждения, а государственный аппарат был вообще не способен принять подобное решение.

Вследствие прекращения иммиграции евреев, выезжающих из Советского Союза, число приезжающих в Израиль начало расти бешеными темпами, и в Израиле, наконец, начали осознавать складывающуюся ситуацию. Была создана комиссия генеральных директоров министерств правительства, чтобы заняться массовой волной новоприбывших и искать срочные решения возникавших в результате проблем. Возглавил ее заместитель министра финансов Йоси Бейлин. Если принять во внимание всю запутанность государственной системы, комиссия работала довольно эффективно, однако ее возможности были ограниченны. Я тоже входил в эту комиссию и на одном из заседаний предложил принять решение, чтобы каждая семья репатриантов получала полную оплату аренды квартиры независимо от того, живет ли в этой квартире еще одна семья новоприбывших. Члены комиссии сначала не поняли, в чем логика моего предложения. Я объяснил, что в Советском Союзе семьи детей привыкли жить вместе с родителями и если каждая семья получит помощь на съем, то две семьи смогут снять квартиру вместе и тем самым сэкономить на издержках и уменьшить расходы. А если эту модель распространить на ипотечные ссуды, то тогда репатриантам будет значительно легче купить жилье. Бейлин провел это решение через комиссию, и таким образом часть жилищной проблемы решилась: репатрианты начали снимать квартиры вместе с родителями. Особенно помогла корзина абсорбции, решение о которой было принято незадолго до этого в бытность министром абсорбции Якова Цура. В соответствии с этим решением все льготы новоприбывшим были конвертированы в конкретную единую сумму, которая называлась корзиной абсорбции, и репатрианты могли пользоваться ею по своему усмотрению.

Ариэль Шарон, министр строительства, в середине 1990 года несколько раз приглашал меня посоветоваться по поводу того, как улучшить процесс абсорбции репатриантов. Я предложил ему вместо комиссии директоров министерств создать министерскую комиссию по проблемам абсорбции и объяснил ему, какими должны быть ее полномочия. Шарон принял мое предложение и возглавил министерскую комиссию. Однако из всех моих предложений не было реализовано одно, на мой взгляд, очень важное: этой комиссии не были предоставлены бюджетные полномочия и контроль над бюджетом абсорбции всего правительства. Шарон советовался со мной также по поводу раскритикованной позже, и не всегда справедливо, программы закупки вагончиков. Я не говорю о том, как проводились тендеры, эту тему мы не обсуждали. Я имею в виду, например, сопротивление местных советов размещению вагончиков на их территории под предлогом «снижения качества жизни» и «падения стоимости недвижимости».

В соответствии с первоначальным планом семья должна была проживать в вагончике не более двенадцати месяцев, пока квартирный вопрос не решится окончательно. Никто не планировал и не хотел, чтобы люди жили в них годами. Поэтому закупленные вагончики изначально не были рассчитаны на многолетнюю службу. Однако планы строительства и прогнозы по поводу покупательной способности репатриантов в отношении жилья не оправдали себя. Поэтому репатрианты были вынуждены жить годами в вагончиках, рассчитанных на двенадцать месяцев, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Единственным возможным решением была передача земли, на которой стоял вагончик, в собственность его жильцов и финансирование строительства домов на этом месте. Это, вероятно, помогло бы решить проблему, но, поскольку занимались ею халатно, частично она так и осталась нерешенной до сих пор.

В ожидании возможного увеличения репатриации «Натив» провел соответствующую организационную подготовку. Структуры в Будапеште и Бухаресте работали отлично. Отъезжающие, приходящие в посольство в Москве, могли на месте зарегистрироваться на рейс и одновременно получить въездную визу. Посольство взяло на себя все заботы: организацию и оплату полета и перевозки багажа. Это была замкнутая, отлаженная система, которая отлично работала при минимальных расходах.

Отношения с Еврейским Агентством – это вообще особая тема, довольно печальная и болезненная, в истории деятельности среди советских евреев в 90-х годах. На протяжении многих лет «Натив» и Еврейское Агентство – «Сохнут» – прекрасно сотрудничали, пока последнее не возглавил Симха Диниц. У Диница были свои, далекоидущие планы политической карьеры. Но, как и многие другие израильские политики, чья карьера не сложилась в своих партиях, он в качестве компенсации и утешительного приза в 1988 году был назначен главой Еврейского Агентства. Волна репатриации из СССР, которая стала во главе повестки дня, в глазах Диница выглядела отличным трамплином для продвижения своих позиций в политике. Как только Диниц возглавил Еврейское Агентство, мы ясно ощутили перемены в стиле руководства. Он начал оказывать на нас давление с требованием передать ему часть полномочий «Натива» в ряде сфер. Одним из первых его требований было включить представителей «Сохнута» в состав делегации «Натива» в Москве. Вместе с Давидом Бартовом мы ответили: «Ждем ваших рекомендаций, если кандидатуры подойдут, будем рады включить их в делегацию». Однако у Диница были другие намерения: внедрить людей, которые будут подчиняться ему и Еврейскому Агентству, а не «Нативу». Мы объяснили ему, что это невозможно. Речь идет о двух разных организациях: государственной и международной общественной неправительственной. Их нельзя объединить, они могут только сотрудничать. Диниц попытался цинично и грубо манипулировать тем, что половина бюджета «Натива» финансировалась Еврейским Агентством.

Были и другие государственные структуры, частично финансировавшиеся Еврейским Агентством, однако ни от одного из них оно не требовало права на профессиональное и оперативное вмешательство в дела организации в обмен на поддержку. Это было вне полномочий «Сохнута». Ответственность всегда возлагалась на исполнительные, а не на финансирующие органы, на тех, кто работает, а не на тех, кто дает деньги. Результатом нашего отказа стали столкновения и проблемы с представителями Еврейского Агентства в Вене, которых не было раньше. Ответственным за это был начальник финансового отдела Агентства Цви Барак. До него никто не знал, кто именно руководит финансовым отделом. Бараку же удалось установить свою тоталитарную власть в Агентстве, и все, включая руководителей управлений, трепетали перед ним. Практически он управлял не только финотделом, но и всем Еврейским Агентством, действуя совместно с Симхой Диницем, а иногда и используя его. Каждый из них стремился к достижению своих личных целей.

Среди своих деяний Цви Барак совершил одну из самых больших подлостей, с которыми я сталкивался на государственной службе: он не переводил в течение всего финансового года денег в бюджет «Натива». Барак сообщил в бухгалтерию «Натива», что переведет деньги за несколько дней до окончания финансового года, тем самым лишив нас возможности использовать их, поскольку средства, не использованные до конца года, необходимо вернуть. С циничной улыбкой он сообщил нашему ошеломленному бухгалтеру, который до этого был бухгалтером одной из важнейших государственных служб, отличавшейся высокими нравственными нормами: «Я же перевел вам деньги. Нигде не написано, что я должен их переводить в течение года». Все это происходило в каденцию Ицхака Модаи на посту министра финансов. Бартов доложил о случившемся Модаи, объяснив, что так работать невозможно. Модаи был известен своей решительностью, и после подлой выходки Еврейского Агентства он сообщил, что теперь финансирование «Натива» будет поступать исключительно из госбюджета, а ту часть, которую нам ранее переводило Агентство, он взыщет с них другим способом. Барак и Диниц засуетились. Они побежали к Бартову и Модаи и умоляли вернуть все вспять, клянясь, что больше такого не повторится. Они просто не хотели терять рычаг воздействия на «Натив». Но мы не уступили и наконец добились финансовой независимости от Еврейского Агентства. С этого момента бюджет «Натива» финансировался исключительно Министерством финансов.

После того как по распоряжению министра иностранных дел Шеварднадзе прямые полеты из Москвы прекратились, получившие разрешение на выезд в Израиль продолжали выезжать через Будапешт и Бухарест, где все функционировало без каких-либо проблем. В один прекрасный день Еврейское Агентство пригласило меня присоединиться к переговорам с иностранными авиакомпаниями, пытаясь организовать авиарейсы для выезжающих в Израиль через другие страны. Хотя мне так и не удалось понять, с чего вдруг Еврейскому Агентству понадобилось наше участие в переговорах, было решено принять их предложение. В процессе переговоров я впервые познакомился с их системой и нормами их руководства. До этого я был знаком только со структурой «Натива» и правилами, обязательными для государственных служащих. Во время пребывания в Вене я, правда, познакомился с посланниками и чиновниками Еврейского Агентства, однако не был знаком с их внутренними правилами и нормами. Вместе с их делегацией я прибыл в хорошо мне знакомую Вену. Венское представительство Агентства разместило нас в одной из самых роскошных гостиниц. Работники «Натива» много раз бывали в Вене, но мы никогда не останавливались в гостиницах такого уровня.

Переговоры, которые вело Еврейское Агентство с целью подписать соглашения с той или иной авиакомпанией, не привели к каким-либо значимым результатам. Мы побывали почти во всех странах Восточной Европы и даже в Финляндии в поисках места для дополнительных транзитных пунктов, хотя ни я, ни другие сотрудники «Натива» не могли понять, зачем они нужны. Мы не получили вразумительного ответа на этот вопрос, тем более что Будапешт и Бухарест полностью справлялись с нагрузкой. Попытка открыть маршрут через Польшу удалась, но была совершенно излишней, поскольку число едущих через Варшаву было незначительным. Видимо, для работников «Сохнута» было важно заключить соглашение с дополнительной авиакомпанией и организовать еще один перевалочный пункт. Это создавало дополнительные возможности и каналы для денежных вливаний и открытия представительств со всеми организационными и финансовыми выгодами. Я, однако, утверждаю, что с практической точки зрения – объемов выезда, надежности и безопасности маршрутов в Израиль в этом не было никакой необходимости. Совершенно чудесным образом вдруг венгры решили отказаться от уже действующего соглашения, и тут же таким же чудесным образом возник какой-то венгерский еврей, проживающий в Канаде, который предложил перевозить евреев рейсами компании, которую он собирается основать. Когда я проверил его предложение, мне стало ясно, что цены будут выше, чем у венгерской компании «Малев». Несмотря на это, Еврейское Агентство было готово подписать с ним соглашение, и венгерская сторона – Министерство транспорта, авиакомпания «Малев» и службы безопасности аэропорта «почему-то» не возражали. Соглашение все-таки не было подписано, и полеты через Будапешт продолжались с помощью компании «Малев», которая отказалась от всех своих претензий, как только выяснилось, что соглашение с частной компанией не будет подписано.

Как уже говорилось, меня поразили привычки руководства и посланников Еврейского Агентства. В конце нашего первого дня в Вене после переговоров с представителями из Восточной Европы вся делегация, и я вместе с ней, отправилась на ужин в один из самых роскошных венских ресторанов. Никогда в жизни я не посещал рестораны подобного уровня, как и, насколько мне известно, ни один из сотрудников «Натива». Был устроен царский пир, я чуть не поперхнулся, когда оказалось, что к каждому из четырех блюд заказано особое вино. Когда принесли счет, представитель Еврейского Агентства в Вене достал кредитную карточку Агентства и расплатился ею. «Как это так?» – спросил я, пораженный. «Так у нас принято», – ответили мне. И действительно, так было на каждом последующем ужине, таком же роскошном, с лучшими винами и яствами. В «Нативе», как и в любом другом государственном учреждении, было категорически запрещено платить из бюджета за приглашенных в рестораны сотрудников «Натива», служащих государственных и общественных организаций, включая сотрудников Еврейского Агентства. Но Еврейское Агентство было другой планетой. Вероятно, деньги еврейского народа были очень дешевы в глазах чиновников Еврейского Агентства, которые привыкли получать щедрые командировочные, но их расходы покрывались за счет их местных представительств. Вернувшись в Израиль, я доложил нашему бухгалтеру о произошедшем и рассчитался с нашей бухгалтерией в соответствии с его указаниями.

Цви Барак заметил мое удивление. Как-то он неожиданно обратился ко мне и разъяснил, что в Еврейском Агентстве так принято все годы, еще до того, как он пришел в него. Руководители Агентства и в прошлом получали большие суммы на представительство, которые позволяли селиться в фешенебельных гостиницах и оплачивать свои покупки в гостиничных бутиках за счет Еврейского Агентства. Я вспоминал об этих лукулловых пирах и всяких других мелких свинствах, когда читал приговор суда по делу Симхи Диница. Уважаемая судья написала в своем вердикте, кроме всего прочего, что она оправдывает Диница, поскольку все его мысли были заняты проблемами еврейского народа и он попросту не заметил, что потратил десятки тысяч долларов на товары и услуги, оказанные ему лично, расплачиваясь за них кредитной карточкой Еврейского Агентства. Давясь от смеха, я подумал про себя, интересно, что так отвлекало внимание Симхи Диница, думы о проблемах еврейского народа или яства на столе, что он забыл о всех правилах и нормах и расплачивался за эти пиры кредитной карточкой Еврейского Агентства.

Через некоторое время я «рассчитался» с чиновниками Еврейского Агентства. На одной из бесконечных комиссий по разбору отношений «Натива» и Еврейского Агентства в середине девяностых было решено, что делегация во главе с генеральным директором канцелярии главы правительства Цви Альдероти вместе со мной, главой «Натива», и руководством Агентства посетит несколько мест в бывшем СССР. Ответственность за организацию визита была возложена на «Натив». Перед тем как отправиться вместе на первый ужин, я посвятил Альдероти в правила, принятые в Агентстве, и попросил: «В начале ужина мы никого не предупредим, а в конце представитель «Натива» сообщит, что каждый платит сам за себя. Вы увидите, какие физиономии будут у сотрудников Агентства». Альдероти с радостью согласился принять во всем этом участие. Когда официанты принимали заказ, чиновники Агентства, как обычно, заказали себе местные яства. Я же заранее предупредил сотрудников «Натива», что они могут заказывать что хотят и не реагировать на заказы до конца трапезы. В конце ужина попросили счет, и по предъявлении его представитель «Натива» объявил сумму и сказал, что каждый платит за себя. Как мы и договорились, Альдероти первым вытащил бумажник. Ощущение было таким, как будто в ресторане взорвалась бомба. Все «страдания еврейского народа» моментально отразились в печальных глазах работников Еврейского Агентства. Выражение их лиц свидетельствовало о полном ошеломлении и сожалении, когда им пришлось расплачиваться деньгами из своих командировочных. После этого в большинстве случаев выяснялось, что они не могут ужинать вместе с нами по причине срочных встреч с их местными представителями по текущим вопросам. Я решил, что нам нет дела до их отдельных встреч и до того, что, как у них принято, за них платит местное представительство. Альдероти тоже вполне устраивал такой порядок.

Это была моя маленькая месть «стражам денег еврейского народа». В особенности потому, что Цви Барак во всех конфликтах с нами глазом не моргнув кричал, что жертвователи требуют, чтобы Еврейское Агентство контролировало расход денег и поэтому именно Агентство должно работать в бывшем СССР. На протяжении всех лет существования «Натив» использовал на разные цели десятки миллионов долларов, пожертвованных евреями, как и другие государственные службы Израиля, и никогда не возникало проблем доверия со стороны жертвователей. «Натив» платил из денег пожертвований за выезд евреев в Израиль. И всегда полагались на нас и на нашу честность. Только в период Цви Барака и Симхи Диница еврейский народ, который давал деньги, вдруг засомневался в нас и якобы потребовал, «чтобы только люди, подобные Цви Бараку и руководителям Еврейского Агентства, работали с евреями бывшего СССР».

35

Летом 1990 года я начал учебу в Колледже национальной безопасности. Бартов, глава «Натива», предложил мне пойти туда учиться, и за это я ему очень благодарен. На тот момент я уже стал заместителем директора «Натива» и был полностью уверен, что система, за которую я отвечаю, отлажена настолько, что может работать самостоятельно, без моего ежедневного участия. Большинство поставленных мною целей были достигнуты: волна выезда в Израиль росла и ширилась, отток евреев в другие страны («отсев») был прекращен, все находящиеся в СССР структуры работали как часы. Хотя между Советским Союзом и Израилем все еще отсутствовали полноценные дипломатические отношения, было ясно, что их установление – вопрос времени, к тому же «Натив» мог отлично функционировать и без них.

Колледж национальной безопасности представлял собой «новое старое» военное учебное заведение. Он был основан по инициативе начальника Генерального штаба Хаима Ласкова в 1963 году. Ласков намеревался создать израильский аналог британского Имперского колледжа национальной безопасности для подготовки высших офицеров Армии обороны Израиля к решению стратегических проблем. Однако в 1966 году по распоряжению Леви Эшкола, который в тот момент занимал посты главы правительства и министра обороны, Колледж национальной безопасности закрыли. Причиной были сокращения бюджета в результате экономического кризиса.

Исправляя ошибки войны Судного дня, начальник Генштаба Мота Гур предложил заново открыть Колледж национальной безопасности. В предоставленных документах и в процессе дискуссий отмечалось отсутствие учебного заведения для подготовки офицеров на уровне выше тактического, к которому готовили в Школе командной и штабной подготовки. Когда от офицеров требовалось действовать на оперативном или стратегическом уровне, чувствовался недостаток в их подготовке. Отмечалось также, что у офицеров Армии Израиля того времени способность оценивать и понимать военно-политическую ситуацию недостаточна. Более того, было недвусмысленно сказано, что офицеры Армии Израиля назначаются на высшие посты, не обладая необходимыми навыками, и, в сущности, не соответствуют стандартам генералов современных армий. По этой причине в 1976 году Колледж национальной безопасности возобновил свою деятельность для обучения военной, государственной и оборонной стратегии.

Учеба в Колледже была замечательным периодом моей жизни. Я вышел из него совершенно другим – со способностью интеллектуально и концептуально справляться с самыми сложными государственными и военными проблемами и со всем комплексом международных проблем. С намного лучшим пониманием власти, управления и контролирования государственных систем. И, самое важное, со способностью взаимодействия и интеграции между ними. Также намного улучшились и обострились мои способности к критике, сомнениям и открытость к другим мнениям. Многим, произошедшим в моей жизни после окончания учебы, я обязан знаниям и навыкам, приобретенным там. Часть из проектов, подготовленных мной в период учебы, и приобретенные в процессе их подготовки навыки и знания служат мне и по сей день. Особенно курсовая работа на тему «Неожиданное нападение», в рамках разведывательной тематики, и дипломная работа «Руководитель и разведка». Со мной учились замечательные сокурсники. В сущности, это была элита нашего поколения. Почти все обладали богатым и успешным профессиональным и, нередко, боевым и оперативным опытом. Сама интеграция и совместная работа по анализу и планированию были основными элементами учебного процесса и нашей подготовки. Большинство из нас проявили максимум старания в учебе и горели желанием сразу же после выпуска взяться за управленческие или командные должности в военных, оборонных и государственных структурах, направивших нас на обучение.

Наш выпуск оказался одним из успешных – более 60 % выпускников дослужились до генеральских званий или соответствующих им в армии, в военных, разведывательных, правоохранительных и других государственных структурах. Если бы Нехемия Тамари, командующий Центральным военным округом, не погиб трагически в вертолетной катастрофе, возможно, и начальник Генштаба был бы из нашего выпуска. Двое командующих округами и трое командующих родами войск вышли из нашего выпуска. Но вместе с тем самым большим недостатком Колледжа национальной безопасности, армии и государства было то, что обучение в Колледже не является обязательным условием для назначения на руководящие и командные посты. Израиль заплатил за это в прошлом, он платит за это и сегодня и будет платить в будущем дорогую и неоправданную цену. Многие выпускники Колледжа национальной безопасности после завершения учебы так и остались не востребованными ни направившими их на учебу структурами, ни государством. Такой подход привел к тому, что в Колледж национальной безопасности стали направлять неподходящих слушателей, так как структуры, пославшие их, изначально не видели необходимости использовать этих людей по завершении учебы. В результате цели, ради которых это учебное заведение было основано, а затем вновь открыто, были достигнуты только частично и в основном случайно. Учеба в Колледже национальной безопасности оказала большое влияние на слушателей и способствовала их развитию, однако и сегодня, как и в прошлом, Колледж не определяет уровень командования в Армии Израиля и управления в государственных структурах, посылавших слушателей на обучение.

В Колледже национальной безопасности нас учили, как управлять государством, как принимать сложнейшие комплексные государственные решения. Но когда, закончив учебу, я столкнулся более глубоко с происходящим на уровне принятия решений в государственной и оборонной сферах, оказалось, что практически в них нет ни малейшего намека на то, чему нас учили.

Не думаю, что здесь будет уместным в деталях распространяться о периоде моей учебы в Колледже национальной безопасности. Я упомянул его, поскольку это оказало большое влияние на формирование моей личности в Израиле.

Примерно через месяц после окончания учебы меня вызвал на беседу руководитель одного из отделов Службы безопасности Израиля, специалист высокого класса, один из лучших людей, с кем мне довелось познакомиться в Службе безопасности. В разговоре с ним я почувствовал некоторую неловкость с его стороны, которая спала, когда он, не глядя мне в глаза, сказал: «Возникла одна проблема, я должен с тобой кое-что выяснить. Не имеет значения, что я об этом думаю, но это моя обязанность. Мы получили донесение от армейской контрразведки, то есть, в сущности, из Колледжа национальной безопасности. Кто-то в Колледже обратил внимание, что ты задаешь слишком много вопросов и слишком много записываешь. Ты меня извини, но я обязан спросить, почему во время учебы ты задавал так много вопросов и слишком много записывал?» Тут он не выдержал и расхохотался, и я вместе с ним. Извиняющимся тоном он сказал, что должен записать ответ, чтобы потом переслать его «умникам» из армейской контрразведки. Я знаю, кто из преподавателей послал этот донос, но мне это безразлично. Я пришел в Колледж, чтобы учиться, и не понимаю, как это можно делать, не задавая вопросов, в отличие от некоторых командиров израильской армии и государства. Вопросы я задавал, чтобы лучше понять сказанное, и конспектировал, чтобы не забыть материал и иметь возможность потом проштудировать его и понять еще глубже. Но кто-то чересчур «бдительный» заподозрил меня в передаче копий этих материалов советской или аргентинской разведкам. Так завершился период моей учебы в Колледже национальной безопасности.

В период обучения у меня было немало волнующих моментов. Начальником Колледжа, который принимал меня, был генерал-майор Яков Лапидот, бывший командир 79-го танкового батальона, куда меня распределили после танковой школы. Во время войны Судного дня он командовал соседним батальоном. Мы воевали вместе, и не раз я слышал его голос во время переговоров по рации. Лапидота сменил на посту начальника Колледжа национальной безопасности Йоси Бен Ханан, яркая, легендарная личность, замечательный человек. У нас установились прекрасные отношения, сохранившиеся и после окончания Колледжа. Диплом об окончании Колледжа я получил из рук начальника Генерального штаба Эхуда Барака, знакомство с которым, совместная военная служба, проведенные вместе бои радикально повлияли на формирование моей личности и оставили в моей душе неизгладимый след. Но особое волнение я испытал, когда мне, как и всем остальным выпускникам Колледжа, пожал руку глава правительства Ицхак Шамир, человек, с которым я познакомился сразу же по прибытии в Израиль и к которому испытываю глубокое уважение. После всего, что мне довелось пережить, учеба в Колледже национальной безопасности Израиля и получение диплома из рук этих удивительных людей были для меня необычайно волнующим событием.

По окончании Колледжа я вернулся на службу, которую на самом деле не оставлял и во время учебы. Я приезжал туда почти каждый день, чтобы ознакомиться с материалами и время от времени дать кое-какие распоряжения. Я старался не слишком вмешиваться, просто «держал руку на пульсе».

36

После окончания Колледжа в августе 1991 года мне пришлось разбираться с проблемой, которая возникла за тот год, пока я учился. Давид Бартов, глава «Натива», и Цви Маген, исполнявший мои обязанности, решили, что «Натив» прекращает выдавать туристические визы, как это было принято с момента установления дипломатических отношений между Израилем и Советским Союзом в 50-х годах. Выдача туристических виз имела большое значение для работы «Натива», поскольку большинство туристов были евреями, а контакт с евреями – важнейшая часть работы организации. Поиски максимально широких контактов с евреями были основой нашей деятельности и позволяли нам получать верное представление о ситуации: государственной политике и положении евреев, а также возможность пытаться влиять на них, на их мысли и стремления, на имеющуюся в их распоряжении информацию. В этой совершенно излишней уступке я видел тяжелый удар, нанесенный по оперативным возможностям организации и сбору информации, однако все уже было сделано, ошибку уже нельзя было исправить. Дополнительная проблема, созданная Бартовом и Магеном, была результатом решения о том, что евреи, прибывающие в Израиль как туристы и желающие изменить статус на репатрианта, будут это делать в Еврейском Агентстве. Я категорически протестовал против этого и не готов был идти на компромиссы. Я тут же вступил в переговоры с Министерством внутренних дел, где также были недовольны новым порядком, и вскоре мне удалось отменить это решение и вернуть все обратно. Таким образом, организация, которая выдает визы на въезд в Израиль на территории Советского Союза, также будет определять право на репатриацию в Израиле. Не было никакой логики в том, чтобы делить эти функции между «Нативом» и Еврейским Агентством.

Эти и другие решения, не столь важные, были результатом неуверенности и недопонимания смысла нашей деятельности, которые получили распространение в «Нативе» и которые я не разделял. Я помню одного из сотрудников «Натива», бывшего активиста в Вильнюсе. Я принял его на работу после того, как он несколько лет прослужил офицером в армии. Для него «Натив» был не просто очередным местом службы. В 1988 году он должен был получить статус постоянного работника в «Нативе». Он познакомился с Бартовом еще в шестидесятых годах в Советском Союзе. Как-то этот сотрудник встретил Бартова в коридоре и между делом сказал, что ждет получения статуса постоянного сотрудника. К своему огромному удивлению, в ответ он услышал, мол, для чего тебе это нужно, все равно через год-два «Натив» закроют, там нечего делать. В те годы действительно в отделе планирования бюджета при Министерстве финансов высказывалось предложение закрыть «Натив». Это мотивировалось тем, что раз нет выезда евреев из Советского Союза в Израиль, то организация не нужна. Хотя в годы, когда массы евреев хлынули в Израиль, Министерство финансов тоже предлагало закрыть «Натив», теперь уже под предлогом, что репатриантов и так много, даже слишком, они и без того приедут. Иными словами, постоянно существовало желание закрыть «Натив», а поводы для этого подгонялись под обстоятельства. Что было бы с выездом евреев СССР в Израиль, если бы чиновники из Министерства финансов, не дай бог, преуспели бы в достижении желаемого ими еще в 1988 году?

У меня было четкое представление, что должен делать «Натив» и как он должен функционировать в новой советской действительности. Я не видел никакой пользы для евреев и Израиля в том, чтобы шаг за шагом отказываться от деятельности организации. В тот период под давлением Еврейского Агентства Бартов пришел с ним к соглашению, что отделения «Натива» в Румынии и Венгрии переходят в ведение «Сохнута» и «Натив» прекратит свою деятельность в этих странах. Я не был согласен с этим решением и в особенности с передачей основанных нами перевалочных пунктов «Сохнуту». В любом случае передача отделений Еврейскому Агентству должна была осуществляться поэтапно и в течение нескольких лет, однако Бартов уже успел пойти на уступки и даже договорился о передаче функций с главой правительства. Посланники «Натива» в Будапеште и Бухаресте, хоть это им и не нравилось, перешли в подчинение Еврейского Агентства. Они рассказывали нам об огромном бюджете, оказавшемся вдруг в их распоряжении. Речь не шла о деньгах для личного использования, а для производственных расходов.

К 1992 году уже без перевалочных пунктов в Будапеште и Бухаресте деятельность «Натива» была сосредоточена исключительно на постсоветском пространстве. Оправдывая сделанный шаг, Бартов сказал, что таким образом он надеялся, что в обмен на уступку, сделанную в Восточной Европе, Еврейское Агентство оставит нас в покое в бывшем СССР. Диниц попросил Бартова «одолжить» меня Агентству, чтобы я координировал их деятельность среди советских евреев. Хотя Бартов и спросил меня, согласен ли я, однако тут же сообщил, что, не дожидаясь моего ответа, отказал ему. В это время мы начали ощущать, что Еврейское Агентство пытается проводить независимую политику в бывшем СССР, игнорируя отсутствие соответствующих полномочий, организационных возможностей, знаний и понимания, чтобы действовать на этой территории. Этот шаг был по сути неправомерным, поскольку Еврейское Агентство не имело права на самостоятельную деятельность в каких-либо странах, и уж тем более в СССР, без предварительного согласования с израильскими государственными структурами. По крайней мере, так было до прихода Диница.

В период перед путчем, который произошел летом 1991 года, ситуация в Советском Союзе стала очень напряженной и опасной. «Натив» был единственной организацией, которая предупредила тех, кого следовало, о том, что консервативные круги могут попытаться при поддержке армии и служб безопасности захватить власть. Еврейскому Агентству удалось летом организовать несколько детских лагерей в Прибалтике. Когда начался путч, у «Натива» была информация из прессы о передвижении советских танковых и десантных подразделений в этом регионе. Я моментально позвонил главе правительства Шамиру и получил у него добро на принятое «Нативом» решение о полной остановке или сокращении деятельности Израиля на местах в случае ухудшения ситуации и возникновения такой необходимости. Я обратился в Еврейское Агентство и попросил закрыть детские лагеря в указанной зоне из-за опасности начала там военных действий. Нам и евреям не хватало только того, чтобы на фоне гражданской войны, которая готова разразиться в любой момент, и активизации националистических и, конечно же, антисемитских сил лагеря еврейских детей и подростков вместе с израильскими инструкторами остались на территории, где могут начаться военные действия. Агентство отвергло мою просьбу, а Диниц с большой помпой заявил: «Мы не бросим евреев и не сдадимся» – и напомнил о наследии Ханы Сенеш. Упоминание Ханы Сенеш при таких обстоятельствах, при которых была продемонстрирована безответственность, подвергающая опасности еврейских детей, в моих глазах выглядело оскорблением и пренебрежением ее памяти.

37

В августе 1991 года в Москве произошла попытка путча. Вскоре Советский Союз распался. Развал был тотальным и сопровождался экономическим, социальным, криминальным беспределом со всеми вытекающими последствиями. Победа Бориса Ельцина в борьбе за власть в России дала евреям надежду и развеяла страхи. В результате часть евреев, собиравшихся выехать, отложили выезд или же вообще решили остаться. Темп выезда, который определялся ухудшающейся ситуацией, замедлился, так как у людей появилась надежда. Если бы путч удался хотя бы частично, темп выезда снова бы вырос и достиг рекордного уровня девяностого года, когда в Израиль прибыло около 184 тысяч репатриантов. Это было самое большое количество прибывших за год в современной истории Израиля. Вся организация массового выезда была полностью организована и осуществлена «Нативом», включая полеты и перевозки при ограниченном числе сотрудников, находящихся в Советском Союзе, с помощью местных евреев, и не только евреев.

Тем временем усиливалось давление на различные инстанции и, главным образом, на главу правительства Ицхака Шамира с целью перераспределения функций между Еврейским Агентством и «Нативом», несмотря на то что у Агентства не было никакого статуса, который позволял бы ему вести деятельность в СССР. Однако давление оказалось эффективным, и было решено, что авиаперевозки перейдут под ответственность Еврейского Агентства, поскольку оно их финансировало. Но руководство Агентства это не удовлетворило, и под их давлением была создана комиссия, на которую была возложена задача разграничить функции между Еврейским Агентством и «Нативом». Комиссию возглавил Михаэль Декель, ветеран ЭЦЕЛЬ и помощник министра сельского хозяйства, приближенный Ицхака Шамира. В комиссию также были включены Давид Бартов и генеральный директор Еврейского Агентства Моше Натив, генерал-майор, в прошлом начальник Управления кадров Армии обороны Израиля. Комиссия постановила, что общая ответственность за деятельность среди евреев Советского Союза лежит на правительстве Израиля, иными словами, на «Нативе». Комиссия определила функции между Агентством и «Нативом» в соответствии с имеющейся на тот момент ситуацией, то есть все сферы, в которых действовал «Натив», остались под нашей ответственностью. Однако Агентство не смирилось с решением комиссии и продолжило нападки на «Натив».

За те годы, что Бартов стоял во главе «Натива», организация изменилась и стала более динамичной, оперативной, обладающей способностью анализа и оценок, чего не было раньше. Можно с уверенностью утверждать, что «Натив» начала восьмидесятых годов был не способен выполнять свои задачи и не был подготовлен к произошедшему в конце восьмидесятых – начале девяностых. «Натив» продолжал бы деградировать и не достиг бы того статуса и влияния на процессы как в отношениях между Израилем и СССР, так и в самом Советском Союзе. И, конечно же, не смог бы осуществить или даже понять и спланировать те решающие шаги, которые определили судьбу выезда в Израиль. В качестве руководителя «Натива» Бартов безусловно заслуживает высокой оценки за все сделанное им в этой области и за то, что дал мне возможность осуществить часть моих планов.

Перед моим уходом на учебу в Колледж национальной безопасности Бартов сказал мне, что по окончании мною Колледжа он выйдет на пенсию. Этот шаг был логичным, учитывая возраст Давида (ему уже исполнилось 67 лет) и целый ряд других моментов. Тем не менее, он тянул время и в конце 1991 года сказал мне, что, выйдя на пенсию и оставив пост главы «Натива», хочет еще два года проработать главой отделения «Натива» в Советском Союзе. Я положительно отнесся к этому шагу. У Бартова был опыт работы в СССР еще до Шестидневной войны, за годы службы в «Нативе» он только обогатился. У Давида Бартова были хорошие связи, как в Израиле, так и в СССР. Хотя он не отличался по части организации и управления, но при поддержке из Израиля, людей на местах и при наличии хорошо отлаженной системы я не опасался, что возникнут проблемы. Тем более мне было ясно, что нам придется организовывать отделения «Натива» во всех новых государствах, возникших на обломках Советского Союза.

1 мая 1992 года я вступил в должность главы «Натива». Через двадцать три года после моего приезда в Израиль и через четырнадцать лет после начала работы в организации. Была определенная символичность в том, что бразды правления «Натива» мне передал именно тот, кто был главой отделения «Натива» в Москве в 1967 году, когда я впервые прорвался в израильское посольство. Знаковым было и то, что главой правительства, который назначил меня директором «Натива», был Ицхак Шамир, один из самых активных и настойчивых сторонников изменения политики Израиля в отношении борьбы за выезд евреев СССР в Израиль.

Первое, что я решил сделать после вступления в должность, – провести реорганизацию «Натива». До этого момента по моей инициативе в бюро уже произошли кое-какие изменения, однако в преддверии новых дел и изменившейся ситуации мы должны были заново подготовиться и реорганизоваться. Еще с начала восьмидесятых у меня выкристаллизовалась четкая концепция «Натива», его структуры, целей и форм работы. Я давно пришел к выводу, что принятие евреями решения покинуть Советский Союз определялось положением в стране их проживания, проблемами и их остротой, отсутствием надежды на будущее. А на это мы не могли повлиять. Но я полагался на Советский Союз и на непрекращающуюся деградацию страны во всех сферах жизни. Я видел цель «Натива» в создании возможностей использовать эту ситуацию и складывающиеся условия и трансформировать разочарования и стремления евреев в выезд в Израиль. В еврейском вопросе нам нужно было противостоять всей мощи Советского Союза. Этой проблемой занималось высшее советское руководство, она была одной из важнейших составляющих внутренней и внешней политики СССР, как, впрочем, и израильской. Ответственность за этот вопрос была возложена на советскую службу безопасности – огромный и угрожающий Комитет государственной безопасности, КГБ. Мы должны были оценить и осмыслить советскую политику в отношении евреев и, более того, верно предугадать ее возможное развитие, а также проанализировать и понять советских евреев, пробудить в них национальные чувства и направить эти чувства на выезд в Израиль. На основании всего этого мы должны были составить политические и оперативные рекомендации для главы правительства и после утверждения реализовать их. Только профессиональная организация, обладающая соответствующими возможностями сбора данных, анализа и оценки, а также оперативностью, была способна выполнить эту масштабную миссию. В особенности когда в Израиле не было ни одного государственного органа, который серьезно бы занимался Советским Союзом. Моссад вообще не занимался Советским Союзом, не вел там никакой деятельности и поэтому не был в состоянии самостоятельно оценить происходящее в целом и, конечно же, в отношении евреев. Разведуправление Генштаба также не знало и не понимало Советский Союз, за исключением частично военных аспектов, связанных с советским присутствием на Ближнем Востоке. Служба безопасности была наиболее квалифицированна в понимании СССР, но в основном в области борьбы с деятельностью советских разведслужб в Израиле. В израильском Министерстве иностранных дел способности анализа и оценки Советского Союза были почти нулевыми. Таким образом, мы не могли воспользоваться помощью какого-либо израильского органа, в особенности когда речь шла о внутреннем положении и о еврейском вопросе. Нужно было создавать в «Нативе» свою собственную базу. Часть необходимых изменений мне удалось провести ранее, теперь я приступил к завершению создания в «Нативе» структур для оптимального выполнения поставленных перед ним задач.

В «Нативе» уже работали новые люди, принятые мной ранее. Большинство из них были молодыми людьми, выходцами из СССР, в том числе бывшими офицерами Армии обороны Израиля. Также в «Нативе» работали те, кто в прошлом, еще в Советском Союзе, в той или иной степени были активистами еврейского движения. Это сочетание армейских офицеров, репатриантов, отслуживших в армии, с одной стороны, и активистов, с другой, позволило создать в «Нативе» прекрасную, здоровую и оперативную систему. Созданная система полностью использовала и умножила достоинства работников, сводя к минимуму их недостатки. Кроме того, правильный баланс между новоприбывшими и уроженцами страны шел на пользу «Нативу» и оправдывал себя.

При наборе кадров я снова столкнулся с непрофессионализмом и небрежностью армейской контрразведки. Примерно через год после моего назначения главой «Натива» я принял на работу моего соученика по Колледжу национальной обороны Зеева Бонэ. Он родился в Израиле, дослужился до полковника, большую часть службы проходил в воздушно-десантных войсках. Он был прекрасным офицером и после окончания Колледжа был назначен начальником оперативного отдела Генштаба. И в тот период его службы мы отлично работали вместе, сотрудничая в ряде областей. Я был удивлен, когда за несколько дней до выхода Зеева на работу в «Нативе» мне позвонили из Службы безопасности с требованием задержать его вступление в должность до завершения проверки на допуск. Я сказал своему собеседнику, что Зеев переходит к нам из оперативного отдела Генштаба, где наверняка успел познакомиться почти со всеми сверхсекретными тайнами израильской армии. «Верно, – ответил сотрудник Службы безопасности. – Однако не мы, а армейская контрразведка определяет возможность допуска в армии. Мы не полагаемся на их профессионализм, поэтому бывшие военные проходят у нас проверку заново. Кроме того, контрразведка проверяла его в только в 1971 году, когда он призвался в армию на низший допуск, и с того времени больше проверок не было». Это означало, что на всех армейских должностях, в том числе когда он учился в Колледже национальной безопасности и возглавлял оперативный отдел Генштаба, Зеев служил, практически не проходя необходимой проверки на допуск! Я привык к халатности и непрофессионализму в армии, но это уже было слишком.

38

После распада Советского Союза возникла необходимость создать наши представительства в государствах, возникших на развалинах СССР. Я обратился к начальнику Бюджетного управления Министерства финансов Давиду Бродету и представил ему новый план работы на текущий год. Он ознакомился с планом, выслушал мои объяснения и в соответствии с предложенным планом разрешил увеличение бюджета! Для израильской действительности, особенно по сравнению с сегодняшней, это было из ряда вон выходящее событие. Но мне, как и всем нам, повезло, что мы работали с такими людьми, как Давид Бродет, Эли Юнис, Амнон Нойбах, великолепными специалистами и людьми, понимающими ситуацию и способными принимать правильные решения на государственном уровне, – качества, не столь характерные для большинства чиновников в Министерстве финансов. Только благодаря таким людям, как Бродет, Юнис и Нойбах, нам удалось претворить в жизнь оперативные планы работы «Натива».

Были изменены внутренние порядки. Прежде всего, определили, что работать мы будем согласно ежегодным годовым планам. План работы на следующий год был представлен на утверждение тогдашнему главе правительства Ицхаку Рабину. Утвержденный им документ был передан в подкомиссию по секретным службам Комиссии по делам безопасности и внешней политики Кнесета, которая курировала нас. Бюджет был разработан в соответствии с планом работы, утвержденным премьер-министром. Раньше такого в работе «Натива» не было. С тех пор во всех спорах, в том числе и с главой правительства, когда нас хотели заставить согласиться на значительные сокращения бюджета, я требовал, чтобы он определил, какие именно из запланированных планом действий (учитывая все возможные последствия) он требует отменить. Я разъяснял результаты и последствия предлагаемых сокращений бюджета, но ответственность за последствия отмененных операций перекладывалась и на главу правительства.

Была введена четкая процедура принятия решений внутри организации. Отныне велись протоколы и аудиозапись совещаний, а кассеты передавались на хранение в архив «Натива». Такой порядок работы позволял в дальнейшем, особенно при разборе проведенных операций, сделать более точные и правильные выводы, так как всегда можно было восстановить ход принятия решений. Вначале работники были удивлены нововведениями, но потом привыкли к тому, что все запротоколировано и открыто и нет сделок ни «под столом», ни «за спиной».

Была создана отличная система обучения и подготовки кадров. Все работники прошли профессиональную подготовку в соответствии с занимаемой должностью. Создавая нашу систему подготовки, мы воспользовались помощью других организаций, которые с готовностью поделились с нами своими знаниями и опытом и тем самым серьезно помогли повышению профессионального уровня работников «Натива». Главой отдела по подготовке кадров был назначен замечательный профессионал Изхар Харден. Он приехал в Израиль ребенком из Польши. В Польшу он попал из Советского Союза, где жил до десяти лет. До перехода в «Натив» он служил в израильской армии в чине подполковника. Находясь в армии, он не раз принимал участие в сложнейших операциях, многие из которых останутся неизвестными широкой публике еще многие годы. Несмотря на то что он был человеком разносторонне одаренным, он хотел заниматься профессиональной подготовкой кадров и создал великолепную систему подготовки. Во многом благодаря его усилиям наши посланники, не работавшие ранее ни в «Нативе», ни в других подобных организациях, пройдя подготовку, стали профессиональными работниками. Изхар умер на работе от остановки сердца, что было для нас огромной потерей.

Изменения коснулись и порядка приема на работу. Была введена система профессионального отбора, которая включала разнообразные тесты, в том числе и психометрические. Это позволяло нам отсеивать неподходящих кандидатов еще на самых ранних стадиях.

Точная оценка происходящего, возможностей и динамики изменений, происшедших в Советском Союзе на протяжении 80-х годов и к концу десятилетия, и были базой для деятельности «Натива» в 90-х годах. Оценки и анализы, которые я делал в 80-х годах, базировались в основном на нашей информации, но мы также использовали информацию и из других источников. Согласно имеющейся у нас информации, председатель КГБ Ю.В. Андропов и его работники в начале 80-х годов, анализируя ситуацию в тогдашнем СССР, пришли к неутешительным выводам. Несмотря на все проблемы и недостатки, необходимо отметить, что КГБ был очень профессиональной организацией, способной оценить истинное положение в стране, особенно по сравнению с другими структурами. КГБ был одной из единственных, если не единственной, государственной структурой, способной собрать и сопоставить информацию как о происходящем в СССР, так и во всем мире в различных областях и прийти к правильным, в принципе, выводам. Но эти оценки не всегда принимались государственным, то есть партийным руководством СССР.

Выводы Ю.В. Андропова в начале 80-х годов, накануне его прихода к власти, были следующие: если в Советском Союзе не произойдут перемены в государственном управлении, в экономике и в обществе, то к концу XX – началу XXI века Советский Союз вряд ли сможет соперничать с Соединенными Штатами как мировая держава. Мало того, само существование СССР как единого государства может быть под угрозой. Другими словами, если не будут произведены необходимые реформы, страна и власть могут перестать существовать. Как известно, история подтвердила эту профессиональную оценку.

Не случайно такая оценка была сделана именно Андроповым. Ему можно предъявить много претензий, но он отличался от остальных членов Политбюро. Андропов был убежденным коммунистом, но более интеллигентным и думающим, чем большинство его соратников по партии. Очень сильно повлияли на него события венгерского мятежа 1956 года. Андропов был тогда послом в Будапеште. Он был шокирован и душевно травмирован тем, что он увидел в те дни в Будапеште. Мятежники приволакивали к воротам посольства венгерских коммунистов и, сдирая с них живьем кожу, вешали вниз головой перед воротами, заставляя умирать медленной смертью в ужасных мучениях. Эти страшные сцены повторялись день за днем и во многих местах Будапешта, и Андропов, как и другие работники посольства, были их свидетелями. Речь идет о восстании венгров против власти венгерских коммунистов. Наиболее активное участие в этом восстании приняли офицеры и сторонники бывшего фашистского диктатора Венгрии Милоша Хорти, союзника Гитлера. Венгры воевали против венгров с типичной для гражданской войны жестокостью. Советская армия подавила этот мятеж через неделю после его начала – Советский Союз не мог смириться с потерей власти коммунистов в Венгрии и перехода страны в западный лагерь.

Венгрия и государства Восточной Европы не находились под советской оккупацией, а под властью своих коммунистов, правящих с помощью советских штыков. Травма Будапешта была для Андропова и личной трагедией – под влиянием увиденных ужасов у его жены повредился рассудок, и она так и не пришла в себя до конца своих дней. Эта травма и трагедия преследовали Андропова всю жизнь и были основной причиной того, что Андропов, находясь в Политбюро, был активным сторонником вторжения в Чехословакию. Мои друзья, служившие в Советской армии и участвовавшие во вторжении, рассказывали мне о происшедшем, так что у меня была довольно неплохая картина происходившего там. Это была одна из серьезнейших ошибок советской власти, которая из-за идеологической слепоты не смогла правильно оценить значение происходящих в мире событий и изменений и приспособиться к ним. Травма венгерского мятежа подтолкнула Андропова и к поддержке решения о вторжении в Афганистан. Вступление СССР в войну в Афганистане было сплошной цепью неудач в процессе принятия решений, государственных и политических оценок, определения целей войны и ее ведения от начала и до конца, как военным, так и государственным руководством. Афганская война была для Советского Союза тем же, что и неудачная война против Японии для царского правительства России в начале XX века. Второй раз в истории России неудачная война, затеянная слабым правительством, привела страну к крушению и распаду. И в событиях в Чехословакии, и в войне в Афганистане особенно ярко проявилась слабость и неспособность руководства страны справляться со сложными государственными проблемами и находить правильные решения.

Ю.Н. Андропов был тем, кто выбрал М.С. Горбачева в свои преемники, и в этом, с моей точки зрения, была одна из его серьезных ошибок. Он видел в Горбачеве коммуниста нового поколения – думающего, энергичного, открытого, интеллигентного и популярного. Андропов не понял, что Горбачеву недостает лидерских качеств и авторитета и он не способен принимать решения. М.С. Горбачев был слабым человеком и в критический момент потерял остатки своей решительности. Он также оказался неспособным понимать и разбираться в сложной действительности своей страны.

Я встретился с Горбачевым уже после его падения. Два часа разговора с ним произвели на меня очень тяжелое впечатление. Я не мог отделаться от мысли: до какой степени деградировала правящая элита, если такому человеку дали возможность управлять страной, управлять империей. Девяносто пять процентов времени Горбачев рассказывал мне о своем величии, о том, как народ любит и ценит его и как на ближайших выборах он получит абсолютное большинство, поскольку он один может спасти Россию и ему народ верит. И этого человека поставили во главе государства в 1985 году, а он совершил все мыслимые ошибки. Его неспособность принять нужное решение в критический момент привела государство, во главе которого он стоял, к краху. Советский Союз рухнул не потому, что кто-то хотел этого и спланировал этот крах. Всякого рода специалисты, постоянно ошибавшиеся в понимании происходящего в Советском Союзе, пытались задним числом объяснить события, которых они не понимали ни до, ни во время, ни после происшедшего. Все трещавшие о движениях протеста и о народе, который, желая свободы и демократии, сбросил коммунистическую власть, просто не понимают, о какой стране они говорят. Власть рухнула из-за внутренней деградации и постепенного разложения, из-за организационной и личной неспособности руководителей государства принимать и осуществлять необходимые решения. Если есть кто-то в истории, с кем можно сравнивать Горбачева, так это только Керенский. Слабость и бездействие Керенского и его правительства привели к краху Российской империи и приходу к власти большевиков в октябре 1917 года. Горбачев привел к краху Советскую империю. Истинная причина краха в обоих случаях в том, что Россия в критический момент не смогла найти никого лучше для управления страной.

Горбачев вообще не понимал значения своих действий. Он и до сегодняшнего дня не понимает. Он превратился в любимчика Запада, осыпаемого почетом и призами. За что? За то, что разрушил страну, которую был обязан хранить и укреплять? Я думаю, что объективный наблюдатель не может радоваться тому, что произошло в стране. Народы России и других государств бывшего Советского Союза заплатили и продолжают платить за процесс распада страшную цену. Процесс насильственный, неуправляемый и потому варварский и жестокий. Можно было избежать кровопролития и разгрома целого поколения. Чтобы не было недоразумений, я не сожалею о распаде Советского Союза. Однако я стараюсь проанализировать события профессионально и объективно, не вмешивая ни пророссийские, ни антироссийские чувства. Китай тоже стоял перед опасностью развала, но китайские правители нашли способ вывести страну в другую эпоху с помощью реформ и, что еще важнее, не теряя контроль над ситуацией в стране. Сегодняшнее положение Китая, с экономической точки зрения, намного лучше, чем России, хотя в начале 90-х экономическое положение Китая было намного хуже, чем у Советского Союза. Инфраструктура Китая, экономическая и технологическая, была намного более шаткой, чем советская. Но руководство Китая добилось успеха в том, в чем провалилось руководство Советского Союза. Китай далек от демократии западного образца и будет далек еще многие годы, если не всегда. Но Китай развивается головокружительными темпами и своим путем, а не тем, который был указан ему кем-то извне, без ужасной трагедии, произошедшей в бывшем СССР в злополучные девяностые годы.

Распад Советского Союза в конце 1991 года не был результатом действий, запланированных какой-либо партией или политической силой. Четыре коммунистических деятеля, большевики до мозга костей, абсолютно далекие от демократии, решили распустить СССР, каждый по своим личным интересам и интересам групп, которые стояли за ними. Инициатором был Ельцин, движимый желанием убрать Горбачева. Враждебность к Горбачеву и личные счеты с ним превратились у него в манию. Ельцин считал, что, не устранив Горбачева, он не сможет достичь вершины власти. Он не думал и не предполагал, что распад Советского Союза, инициируемый им по личным причинам, будет необратимым и что он тем самым разрушает империю. Трое других, простые аппаратчики назначившей их партии, были властителями России, Украины и Белоруссии. Они были мелкими советскими диктаторами, все желание которых было продолжать властвовать. Диктатура власти советского большевистского толка сохранилась в этих странах, она приобрела лишь некий национальный, а иногда и крайне националистический оттенок. Горбачев мог их остановить и предотвратить развал Советского Союза, но он не обладал душевными силами для борьбы. Советский аппаратчик, мелкий партийный карьерист, лишенный качеств лидера, с отсутствием элементарного чувства верности стране и исполняемой должности президента, он сломался в несколько секунд, подписал Указ о роспуске Советского Союза, пустил слезу и пошел спать.

К концу 1991 года нам было ясно, что Советский Союз находится на грани серьезнейшего внутреннего кризиса. Последней каплей стал неудавшийся путч. Но и без путча процессы деградации власти и всеобщего развала в Советском Союзе быстро нарастали. Тем более что советская власть не смогла выдвинуть из своей среды никого, кто бы был способен принимать необходимые решения и сохранить страну. Премьер-министр, один из руководителей путча, был все три дня беспросветно пьян и с трудом сознавал, что происходит. Я беседовал о путче с одним из его руководителей, Владимиром Крючковым, бывшим в то время Председателем КГБ. Он был довольно близок к Андропову и работал вместе с ним в посольстве СССР в Будапеште в 1956 году. Я спросил его: «Я видел по телевидению подразделения спецназа в стратегических точках Москвы. Как получилось, что путч не удался?» Меня это интересовало, чтобы лучше понять, какова способность советских или постсоветских структур властвовать. Его ответ меня удивил. Он сказал, что они боялись кровопролития. Они считали, что сама угроза применения силы будет достаточно устрашающей и что нет надобности открывать огонь.

Я получил этому косвенное подтверждение в беседе с Сергеем Гончаровым, заместителем подразделения по борьбе с террором «Альфа», с которым я познакомился во время совместной операции с захваченным на Кавказе самолетом. У нас сохранились хорошие дружеские отношения, и при встрече в Москве, после путча, он рассказал мне, как он получил приказ подготовиться к штурму Белого дома, бывшего штабом Ельцина во время путча. Он провел предварительную разведку местности, и его люди заняли боевые позиции вокруг Белого дома. По его словам, «Альфа» могла овладеть Белым домом в соответствии с разработанным планом в течение двадцати минут и арестовать всех, кого необходимо. При этом у «Альфы» не должно было быть потерь, только в случае ошибки, а среди обороняющихся могло быть до двухсот убитых. На мой вопрос, почему не было штурма, он ответил прямо, что просто никто не дал приказ о штурме. В критический момент, когда надо было принимать критическое решение, некому было его принять.

39

Экономический и социальный крах Советского Союза, потеря чувства безопасности и уверенности в завтрашнем дне создали почву для увеличения желающих выехать в Израиль. Советская власть, которая уже не в силах была править и управлять государством, не могла также удерживать своих граждан. С 1989 года все больше и больше людей получали разрешение на выезд в Израиль, и чем больше было получивших разрешение, тем больше подавали заявлений на выезд. Тот факт, что к началу 1990 года нам удалось завернуть всех выезжающих в Израиль, не изменил общую тенденцию – все больше и больше людей приходили к выводу, что у них, а тем более у их детей нет будущего в Советском Союзе. И если есть возможность выехать, надо как можно быстрее использовать ее и уехать из страны, пусть даже в Израиль. В этом была основная причина постоянного и быстрого увеличения желающих выехать в Израиль. Если бы путч не закончился неудачей и Ельцин не пришел к власти, возможно, число уезжающих было бы еще больше и перевалило бы за 200 000 в 1991 году. Но приход Ельцина к власти вселил в людей новые надежды. Многие в России, видя энергичную молодежь вокруг Ельцина, слыша речи о реформах, наблюдая крах советской власти и компартии, в которой видели источник всех бед в стране, черпали надежду в происходящих изменениях. Те, кто уже практически сидел на чемоданах, приостановили сборы на выезд. Темп выезда начал замедляться, и появились признаки того, что эта тенденция сохранится и в будущем. Между принятием решения о выезде и самим выездом, из-за сборов и технических проблем, проходило как минимум полгода. События, происходившие в течение этого периода, влияли на решение о выезде. И все-таки, несмотря на замедление, темпы выезда в Израиль оставались довольно высокими. Происходило это в основном благодаря высоким темпам выезда из провинции и из-за нестабильности ситуации на постсоветском пространстве, которая продолжалась еще в течение нескольких лет. Нам было важно использовать момент и максимально облегчить процесс выезда в Израиль тем, кто хотел и имел на это право. Созданная нами система функционировала успешно, справляясь почти со всеми проблемами, в том числе и в области логистики.

Сразу же после моего назначения руководителем «Натива» в 1992 году я начал заниматься созданием инфраструктур и выработкой новых методов работы, чтобы использовать создавшуюся ситуацию как в России, так и в новых, возникших на территории бывшего Союза государствах. Ослабление государственных структур и их частичный развал навели нас на некоторые новые идеи. Одной из них, разработанной нами еще во время Московской книжной ярмарки в 1989 году, было создание постоянно действующего центра в Москве. Эта ярмарка была очень успешной, хотя и не такой, как прозванная «шестидневной» (по аналогии с Шестидневной войной) ярмарка 1987 года. Весь материал и аппаратуру (и то и другое мы привезли на ярмарку в огромном количестве) мы оставили в Москве. После закрытия ярмарки мы договорились с российскими властями о постоянной израильской книжной выставке в Москве и в других городах Советского Союза, используя оборудование и экспонаты ярмарки. У меня родилась идея превратить постоянно работающую Израильскую книжную выставку в Израильский культурный центр. Такие центры предполагалось создавать при посольствах Израиля, чтобы они в дальнейшем служили платформой для нашей деятельности.

Такие центры – это повсеместно принятый и разрешенный вид дипломатической деятельности. Многие государства открыли свои культурные центры, например советские культурные центры при посольствах СССР, или British Council, Institut Français, итальянский Институт Данте, испанский Институт Сервантеса, немецкий Институт Гете. Дипломатический статус центра и его работников обеспечивает безопасность и стабильность, позволяющие работать на законном основании и беспроблемно общаться с местным населением. Нас в «Нативе» интересовало еврейское население, но я считал, что и неевреи заинтересуются израильскими культурными центрами, так как многим будет интересно познакомиться со страной и ее культурой. Я видел в центрах платформу для работы всех израильских структур, включая Министерство иностранных дел.

Как обычно, Министерство иностранных дел Израиля воспротивилось этой идее. Любая инициатива или действие, позволяющие расширить деятельность «Натива», вызывали недовольство работников МИДа, но их сопротивление созданию культурных центров было особенно резким. Еврейское Агентство, по обыкновению, тоже подавало признаки раздражения, но у Агентства не было никакого формального статуса, позволяющего ему вообще выражать свое мнение по этому вопросу. В конце концов все решилось новым главой правительства Ицхаком Рабином. Рабин очень увлекся моим предложением. Он заявил, что это замечательная идея, и заставил всех, включая Министерство иностранных дел, реализовать ее. Это было наше первое и основное начинание, которое мы воплотили в жизнь, используя новую ситуацию.

В России отсутствовали законы, регулирующие работу культурных центров других государств. Довольно быстро мы нашли контакты с российскими структурами, которые занимались подготовкой законов о культурных центрах, и они воспользовались нашей помощью в подготовке некоторых формулировок в законах в соответствии с общепринятыми межгосударственными соглашениями. Нам было важно принять участие в создании юридической базы, регулирующей деятельность центров, так как это позволяло нам впоследствии использовать центры в своих целях. В законах говорилось вообще о культурных центрах иностранных государств, и соглашения должны были быть подписаны Министерствами иностранных дел с обеих сторон. Согласно этим двусторонним соглашениям, государства, подписавшие их, получали взаимную возможность создавать культурные центры. Иными словами, и Россия могла открыть свой культурный центр в Израиле, когда сочтет это необходимым.

Другой сферой, по-моему, очень важной и в которой я видел возможности для развития нашей деятельности, было образование. Распад Советского Союза и всех жизнеобеспечивающих государственных структур привел почти к полному краху системы образования как в России, так и во вновь образованных государствах. И тогда у меня родилась идея о создании израильской системы просвещения на постсоветском пространстве вместе с Министерством образования Израиля. Правовую базу для этого я видел в двусторонних соглашениях между Министерствами образования Израиля и постсоветских государств. Мы представили нашу деятельность как вид сотрудничества между Министерством образования Израиля и Министерством образования России, Украины или других государств на постсоветском пространстве в создании системы просвещения для национальных меньшинств, в данном случае для еврейского меньшинства. У постсоветских государств не было в этом вопросе современного опыта. Важнейшим условием успеха в этом вопросе, в моих глазах, было сотрудничество с государственными властями. Я стремился создать законную базу во избежание различного рода проблем, как для нас, так и для евреев, с которыми мы намеревались работать. Соглашения, подписанные между Министерством образования России, а затем и других государств и Министерством образования Израиля, позволили нам создать совместные с Министерством образования Израиля и местными Министерствами образования школы. В этих школах работали как израильские, так и местные учителя. Еврейские ученики этих школ помимо общей программы обучения изучали предметы, связанные с Израилем и его культурой, такие как иврит, история Израиля и еврейского народа, география и культура Израиля и другие. Обучение этим предметам велось по программам израильских школ под руководством израильских учителей, отобранных Министерством образования Израиля. Я считал, что если суждено еврейскому ребенку жить и учиться вне Израиля, то и этот ребенок должен получить точно такое же образование, связанное с общенациональными еврейскими и израильскими ценностями, как мои и любые другие дети в Израиле. Это позволит создать у всей еврейской молодежи в мире общую национально-культурную базу и выработать общие национальные ценности.

Именно по этой причине мы настаивали, чтобы Министерство образования Израиля вело обучение по программе израильских школ. Более того, я учитывал, что значительная часть детей рано или поздно приедет в Израиль и, чтобы облегчить им и без того сложный процесс адаптации в израильской школе, желательно, чтобы разница между системами образования была минимальной. Этот подход в корне отличался от подхода Еврейского Агентства, в школах которого в других странах при еврейских общинах обучение проходило по местным программам, местными учителями и без всякого участия Министерства образования Израиля. Еврейское Агентство всячески сопротивлялось введению нашей программы, обвиняя Министерство образование в том, что оно вмешивается в сферу деятельности Агентства. Такая резкая негативная реакция была вызвана, прежде всего, опасениями, что созданная нами система заменит общинную сеть образования Еврейского Агентства и в других странах мира. Мной же руководили не интересы какой-либо организации, а, прежде всего, желание выстроить для евреев бывшего СССР наилучшую систему еврейского образования.

Свои соображения и предложения по этому вопросу я изложил Звулону Хамеру, министру образования в правительстве Ицхака Шамира. С ним и с Ицхаком Бен Меиром я познакомился, когда они были руководителями молодежной фракции Национально-Религиозной партии и присоединились к небольшой группе общественных деятелей Израиля, поддержав нас в борьбе за евреев СССР, против политики молчания и невмешательства, которую проводили тогдашние правительства Израиля в начале 70-х. С тех пор у нас установились дружеские отношения и взаимное уважение. Я встретился с Звулоном Хамером и предложил ему, чтобы его министерство взяло на себя ответственность за образование евреев постсоветского пространства. Хамер загорелся этой идеей. Так была создана система еврейского просвещения, которая отлично функционировала до тех пор, пока не была раздавлена и заброшена правительством Ариэля Шарона и его министром образования Лимор Ливнат, которые просто сбагрили ее Еврейскому Агентству.

Сеть израильских школ я видел как базу системы образования. На этой базе я запланировал создать сеть воскресных школ. Я полагал, что мы не сможем создать сеть постоянных израильских школ, которые способны охватить все еврейское население. Кроме того, не все евреи были готовы послать своих детей в постоянные израильские школы. И я подумал, что, если дети не смогут по тем или иным причинам учиться постоянно в израильских школах, они смогут посещать занятия хотя бы раз в неделю, по воскресеньям, занимаясь с израильскими преподавателями. Мы решили укрепить израильские школы молодежными инструкторами, присылаемыми из Израиля. Тем самым мы приобщили к израильскому образованию, полному или частичному, почти всех заинтересованных в этом еврейских детей. Количество воскресных школ должно было быть в несколько раз больше, чем постоянных израильских школ, и предполагалось, что они будут расположены почти во всех городах постсоветского пространства.

Одной из основных частей моего плана была программа НААЛЕ. Я исходил из того, что в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет формируется мировоззрение и закладываются основные нравственные ценности, поэтому этот период в жизни многих молодых людей является критическим и решающим. В пятнадцать лет израильский подросток начинает обучение в тихоне – старших классах школы. Я считал, что имеет смысл привезти как можно больше еврейских детей, чтобы они последние школьные годы обучались в Израиле. В то время система образования Израиля была намного лучше почти развалившихся систем образования государств постсоветского пространства. Я посоветовался с психологами, которые объяснили мне, что нежелательно отрывать от семьи подростков моложе пятнадцати лет, поскольку большинство из них не выдержит разрыва с семьей и привычным окружением. Так был определен минимальный возраст кандидатов. Так родилась идея привозить детей на обучение в Израиль после того, как проверка психологов подтвердит, что они смогут психологически и душевно выдержать расставание с домом и близкими. Программа должна была действовать в рамках соглашений между Министерствами образования, в которые заблаговременно были введены пункты, позволяющие обмен учениками между странами. Согласно международным законам дети не имеют права эмигрировать без родителей до 18 лет даже с согласия родителей. Поэтому я определил, что до достижения 18 лет участники программы не будут получать статус репатриантов, а смогут сделать это в дальнейшем. Я исходил из того, что подросток, окончивший израильскую школу и привыкший к израильскому обществу, не захочет оставить Израиль и навсегда свяжет с ним свою судьбу. Я не представлял себе, что Израиль и израильская система образования деградируют за последующие годы до их сегодняшнего уровня.

Еврейское Агентство вело настоящую непрекращающуюся войну против программы НААЛЕ, направляя ничем не обоснованные обвинения против программы во все государственные инстанции и средства информации. Чиновники Агентства кричали, что «Натив» осуществляет «антисионистскую программу для туризма». До самого предела низости это дошло на одном из обсуждений программы у генерального директора Министерства главы правительства Шимона Шевеса: председатель Правления Еврейского Агентства кричал: «Программа НААЛЕ – это Яшина программа по привозу еврейских поселенцев на оккупированные территории в Иудее и Самарии!» Шевес смущенно улыбнулся и подал мне знак не реагировать на сказанное. К нашему счастью, когда я представил программу НААЛЕ главе правительства Ицхаку Рабину, тот пришел от нее в восторг и дал указание немедленно приступить к ее выполнению.

Успех программы превзошел все ожидания, но она могла бы быть еще более успешной при достаточном финансировании. Я выставил условие, чтобы подростки, которые приедут в рамках программы, были способны сдать экзамены на израильский аттестат зрелости. В Советском Союзе почти не было еврейских детей без аттестата зрелости, и редкий еврейский ребенок не получал высшего образования. Я дал распоряжение не принимать в программу подростков, в способности которых получить полный израильский аттестат зрелости были сомнения. Я не считал, что мы вправе уродовать дальнейшую жизнь этих молодых людей, оставив их без аттестата зрелости. Это не могло бы быть принятым еврейскими родителями, воспитанными в Советском Союзе. Мы разработали систему тестов, которая позволяла определить степень психологической зрелости подростка и способность выдерживать психологическое давление, ведь он должен был находиться в отрыве от семьи и близких. Мы также проверяли, позволят ли знания и способности этих детей получить им израильский аттестат зрелости. И опять посыпались обвинения и сообщения в средства информации от руководителей Еврейского Агентства, что мы проводим селекцию среди еврейских детей и это программа только для элиты. Наш подход, однако, оправдал себя. Управление НААЛЕ и люди, осуществившие программу, работали великолепно. Первый набор можно оценить как безусловный успех. Когда израильские психологи проверили приехавших подростков уже в израильских школах, оказалось, что треть из них являются особо одаренными по израильским стандартам.

Мы заботились о том, чтобы подростки попали в школы, соответствующие их уровню. Мы забраковали те школы, уровень которых был недостаточно высоким, исходя из того, что уровень образования приезжающей молодежи вполне высок. Они ехали в Израиль не для того, чтобы понизить свой уровень, а, наоборот, чтобы подняться во всех отношениях и максимально развить свои способности.

С 1992 года, с момента назначения меня руководителем «Натива», начался период строительства и расширения инфраструктур «Натива» по всей территории постсоветского пространства. Благодаря Роберту Зингеру, который стоял во главе образовательных программ и управления Израильскими культурными центрами, возникали все время новые инициативы, и деятельность постоянно расширялась. Была создана система курсов по изучению иврита. В этой области мы взаимодействовали с Министерством абсорбции. Я видел для этого простую и вескую причину. В Израиле преподавание иврита велось Министерством абсорбции на десятках курсов по всей стране. Я считал, что будет логично, если одна и та же организация будет заниматься преподаванием иврита и до приезда евреев в Израиль. Так достигалась непрерывность и последовательность в обучении, и новоприбывшие, прошедшие часть программы обучения ивриту до приезда в Израиль, продолжали бы обучение с той же точки, по той же программе и с преподавателями, работающими по той же системе.

В беседах с министром абсорбции и его работниками я настаивал на том, что абсорбция должна начинаться за год до выезда, в процессе подготовки к переезду в Израиль, включая профессиональную подготовку. Вместе с Министерством труда мы организовали курсы профессиональной подготовки и переквалификации, чтобы специалисты могли продолжить занятия в Израиле с той же точки, на которой закончили обучение до выезда. Пройдя значительную часть материала до приезда в Израиль, они уже были знакомы с профессиональными требованиями в Израиле, так как под руководством профессиональных израильских инструкторов успели пройти значительную часть программ. Тем самым сокращался период профессиональной абсорбции, и сама абсорбция проходила значительно легче. Мы также проводили научные семинары, на которые собирались еврейские ученые со всего постсоветского пространства. На семинарах они встречались с учеными и представителями научных центров Израиля, что позволяло им узнать и понять, что происходит в Израиле в их научной области и какие возможности откроются перед ними в случае приезда в страну. На этих семинарах они могли устанавливать профессиональные связи и спланировать свой приезд в Израиль более эффективно. Многие научные работники интересовались возможностью эмиграции и были готовы уехать в Израиль, ведь в то время вся система научных исследований на постсоветском пространстве пребывала в катастрофическом состоянии. У Израиля же появилась возможность получить представителей научной элиты мировой державы и в таком количестве, о котором ни одна страна мира не могла и мечтать. Если бы мы смогли эффективно воспользоваться предоставленным нам шансом и принять этих ученых, то сегодня Израиль был бы намного более богатой и передовой страной. Но из-за ограниченности израильской бюрократии и чинуш Министерства финансов это так и не стало реальностью.

Все эти культурные и образовательные проекты развивал и великолепно руководил ими Роберт Зингер, во многом благодаря сложившимся у него хорошим связям и добрым отношениям, с одной стороны, в России и других постсоветских государствах, а с другой стороны, в Израиле. Все больше и больше израильских структур и учреждений начинали взаимодействовать с нами, и все больше и больше евреев, так или иначе, знакомились с работой наших структур и принимали в ней участие. Это, конечно, крайне раздражало руководство Еврейского Агентства. Агентство требовало запретить израильским министерствам проводить какую-либо работу среди евреев. Оно считало, что это – наследственное право Еврейского Агентства вести единолично работу среди евреев диаспоры, и опасалось, что израильские министерства, воодушевленные нашим совместным успехом, начнут самостоятельно работать с евреями и в других странах и тем самым поставят под угрозу существование бюрократического монстра, именуемого Еврейским Агентством. На каком основании чиновники Агентства будут клянчить пожертвования в сотни миллионов долларов в год для поддержания своего существования и огромного аппарата? Ведь основным для деятелей Еврейского Агентства стало их собственное существование и сбор пожертвований для его поддержания, а евреям и их репатриации в Израиль придавалось мизерное значение. Еврейское Агентство вело постоянную войну с «Нативом» всеми дозволенными, а большей частью недозволенными средствами. Это не особенно мешало нам, просто отнимало время и внимание на бесконечные споры и объяснения, не всегда на серьезном уровне.

Но основное, к чему я стремился, – это расширение нашего присутствия во всех государствах постсоветского пространства при дипломатических представительствах, не дожидаясь официального открытия посольств. Темп работы израильского Министерства иностранных дел был ужасающе медленным. Можно было сто раз околеть, пока они зашевелятся и отберут кандидатов, о профессиональных качествах некоторых из них и соответствии занимаемой должности я уже не говорю. Правда, среди посланных Министерством иностранных дел работников были и замечательные люди, и отличные, высокопрофессиональные дипломаты, но это бывало чисто случайно. Практически всюду мы начинали нашу работу намного раньше их, завязывая связи, снимая помещения, в которых потом на первых порах размещались и работники нашего МИДа. Все наработанное мы с удовольствием предоставляли в их распоряжение. Мы вводили наших дипломатов во все местные структуры власти, помогая им во всем. В благодарность за это, как правило, наши работники получали со стороны мидовских представителей презрительное, унижающее отношение и постоянные попытки помешать нашей работе.

Несмотря на это, преимущество наших сотрудников в работе на постсоветском пространстве было неоспоримым. Ведь «Натив» все годы постоянно и профессионально занимался Советским Союзом во всех аспектах, так или иначе касающихся евреев. Министерство иностранных дел не было готово для работы с Советским Союзом и на советской территории. Большинство, занимавшихся СССР, не знали русского языка, не были знакомы ни с историей, ни с культурой страны, разве что из документов западных «спецов», написанных по-английски. Часть представителей МИДа, посланных на территорию СССР, до этого занимались Ирландией, до Ирландии – Южной Америкой, а до этого Африкой. А теперь им было поручено на два, три года заняться Советским Союзом! Да и в других профессиональных государственных структурах почти не было знающих русский язык, особенно современный. Не раз я видел пенсионеров и ветеранов «Натива», приехавших в Израиль из Польши в пятидесятых годах и незнакомых с современным русским языком, делающих для них переводы с русского на иврит. У нас же работали люди, отлично владеющие русским языком, знакомые с материалами о Советском Союзе и с опытом работы и в Советском Союзе, и в израильских структурах по советской тематике. Пришедшие к нам офицеры израильской армии, говорящие по-русски, приехали в Израиль из Советского Союза, большинство – после Шестидневной войны. Все они отшлифовали и углубили свои знания за годы работы в «Нативе». Мы были единственными в Израиле, кто мог полагаться на свои источники, а не на исключительно иностранные благодаря тесному контакту с населением и со странами, в которых мы работали. И, как всегда, особенно в Израиле, все, что успешно, вызывает зависть и сопротивление, особенно в бюрократической системе.

Работники Министерства иностранных дел видели в каждом нашем действии попытку нанесения ущерба их статусу. Нередко мы слышали от местных работников нелестные для мидовцев сравнения с работниками «Натива», касающиеся их профессионального уровня и соответствия занимаемой должности. Но не «Натив» же ввел в МИДе извращенную и порочную систему работы. Когда посол дерется с ответственным за безопасность посольства, это не добавляет уважения к государству. Когда на дипломатические должности назначают людей с нервными расстройствами, без соответствующей проверки, их поведение не производит благоприятного впечатления ни на принимающие государства, ни на их граждан, особенно евреев. Посол, берущий под «опеку» местную работницу посольства и дающий ей «править бал» в посольстве, не добавляет уважения к Израилю. Большинство этих послов, не знавших русского языка, не говоря уже о языках других постсоветских государств, не понимали ни стран, в которых работали, ни ментальности народов, населяющих эти страны. Положение усугублялось тем, что способность МИДа подготовить тогда специалистов для работы в Советском Союзе была очень слабой.

Стоит отметить, что советскому направлению в израильском МИДе не уделялось должного внимания и все, связанное с ним, было в течение многих лет практически заброшено. Как можно говорить о серьезном отношении к России или Украине, когда эти страны оставались без послов Израиля по году и по полтора. Я помню, как во время одного из посещений Государственного департамента в Вашингтоне один из молодых работников отдела, занимавшегося СССР (я обычно встречался с работниками этого отдела два раза в год), сообщил мне: «Я должен попрощаться, я ухожу…» Я спросил, куда он уходит, и он сказал, что назначен послом в Латвию. На мой вопрос, когда он вступит в должность, он ответил, что в следующем году. Увидев мое удивление, он пояснил, что в течение года он будет изучать язык, культуру и все, что связано с Латвией. У нас же не думали, что дипломатические кадры, направляемые в Россию или бывшие советские республики, нужно специально обучать и готовить.

Люди по-настоящему серьезные, думающие и владеющие материалом, повторяю, были чистой случайностью. Именно к таким можно отнести и Арье Левина, который был безусловным исключением из общего правила и понимал, что такое СССР. А. Левин родился в Тегеране, в семье, которая уехала из Латвии в Палестину. Он владел персидским, французским, английским и русским языками как родным. Его служба в других структурах, до МИДа, только отточила его способности мыслить, анализировать и формулировать. Другим исключением был покойный Мирон Гордон, родившийся в Советском Союзе, специалист по русской культуре и поэзии, безвременно ушедший. Но даже Арье Левин не мог пересилить ревность, когда речь шла о деятельности и успехах «Натива».

Я помню совещание, созванное по просьбе работников МИДа у министра иностранных дел и посвященное проблемам, которые Яков Кедми создает работе МИДа Израиля в Москве. Министром иностранных дел тогда был Миша Аренс, который обладал практичным, логическим мышлением, столь редким у израильских чиновников, прямотой и честностью, не только личной, но и профессиональной. В начале встречи Аренс попросил предоставить пример действий Яши Кедми, которые мешают работе МИДа. Арье Левин сказал, что мои встречи с представителями власти и общественности мешают деятельности посольства. Аренс попросил разъяснить более подробно, и Арье Левин рассказал, что я встречаюсь с Александром Бовиным, который был тогда одним из важнейших и влиятельных советских журналистов. «А вы не встречаетесь с Бовиным?» – спросил Миша Аренс. Арье Левин ответил, что тоже встречается с Бовиным. «Если так, то в чем же Яша мешает вам, встречаясь с Бовиным?» – недоумевал Аренс. В ответ Арье Левин попросту выразил, что действительно мешало ему и многим другим в Министерстве иностранных дел и в других структурах Израиля: «Со мной Бовин встречается как с послом, а с Яшей как с товарищем». Я признаю вину. Наша способность раскрыть людей, вызвать у них доверие, человеческое отношение и понимание, как и желание людей делиться с нами своими проблемами и мыслями, была такой, какая и не снилась работникам МИДа.

Несерьезное и безразличное отношение к России и другим государствам бывшего СССР со стороны Министерства иностранных дел стоило израильской государственной казне немалых денег. После нашего прибытия в Москву у нас установились отличные отношения с местными властями, и все они, кроме служб безопасности, относились очень доброжелательно к Израилю. Я хотел использовать создавшуюся ситуацию и обратился к Министерству иностранных дел с предложением построить новое посольство, которое было бы больше по занимаемой площади и соответствовало бы современным требованиям. Можно было получить любой участок земли в Москве и очень быстро выстроить здания посольства, включая, как я предложил, и жилой комплекс, и школу для детей израильских работников в Москве, да и вообще все необходимое. Мы разговаривали об этом и с работниками Московского муниципалитета и с УПДК. Все проявили готовность продать нам жилые дома возле посольства, а также прилегающие земельные участки, что позволяло выстроить единый комплекс, включающий жилые помещения. Это давало возможность решить многие проблемы, в том числе проблемы охраны дипломатов и даже проблемы взаимоотношений между работниками посольства, и все при минимальных затратах. В Министерстве иностранных дел и слушать не хотели. Так мы и остались на многие годы в неподходящем старом здании посольства. Один израильский предприниматель был даже готов выстроить за свой счет новые здания посольства, если МИД обяжется снимать у него помещения в течение десяти лет. За это время он вернул бы вложения, а потом хотел передать все безвозмездно государству Израиль. Мы также предложили скупить по низкой тогда цене квартиры для работников посольства в любом подходящем месте. Министерство иностранных дел Израиля отвергло и эти предложения. В конце концов государство было вынуждено снимать для резиденции посла номера в московской гостинице по астрономической тогда цене 18 000 долларов в месяц! Если бы приняли наши предложения, можно было бы за сумму шестимесячной арендной платы купить самые фешенебельные хоромы для посла. Но это никого в МИДе не волновало.

Для посла Ализы Шенхар, которая приехала только с мужем, сняли квартиру всего из двух комнат и вложили огромные суммы в ее ремонт. Я спросил, а что будет, когда поменяют посла и приедет новый посол, с детьми, но опять никому до этого не было дела. Я уже не говорю о самом факте назначения послом в России специалистки по израильскому фольклору. У нее не было ни малейшего представления ни о России, ни о ее культуре, ни о ее проблемах, ни вообще о международных делах. Это назначение было не только унижением для России, но и для самого Израиля, который так беспечно относится к сложнейшим и важнейшим отношениям с одной из главных стран мира. Но таков был каприз Шимона Переса, и никто, даже Ицхак Рабин, не хотел перечить ему. Что же касается квартиры, то, действительно, когда прибыл новый посол, нашли новую квартиру и вложили опять огромные деньги в ее ремонт. Ответственный за эту глупость и за разбазаривание сотен тысяч долларов получил повышение и был назначен дипломатом в США на должность, равную по рангу должности посла.

Вследствие увеличения числа выезжающих в Израиль было необходимо провести изменения в здании посольства, что позволило бы эффективно и быстро обслуживать обращавшихся за визой. Заветной мечтой посла и Министерства иностранных дел Израиля было совсем выгнать «Натив» из здания посольства. Я предложил построить во дворе посольства здание из сборного алюминия, подобное которому я видел в посольстве Австралии. Такие здания строили и другие посольства. Я переговорил с австралийцами и выяснил все подробности, связанные со строительством подобных сооружений. Выяснилось, что финские компании выполняют эту работу быстро и недорого. Во время обсуждения в Министерстве финансов на мое предложение чиновники Минфина ответили своей коронной фразой: «Стройте из вашего текущего бюджета». Но наш небольшой бюджет был жестко распределен, не то что бюджет МИДа, который мог с легкостью найти в бюджете необходимую сумму. Но тут произошло чудо. Арик Шарон, бывший тогда министром, побывал с официальным визитом в Москве. Он посетил посольство и пришел в ужас от условий, в которых выдавались визы. Наши работники разъяснили ему, что необходимо построить специальное здание. Когда Шарон вернулся в Израиль, он надавил на правительство, и Минфин был вынужден выделить необходимый бюджет.

Я предложил добавить еще 50 000 долларов, около 20 % от выделенной суммы, и добавить еще один этаж, что намного улучшало бы нашу работу. На этот раз я наткнулся на сопротивление и Министерства иностранных дел, а не только Министерства финансов. Я в это время находился уже на учебе в Колледже национальной безопасности. В «Нативе» решили без моего ведома, что выбор подрядчика и все работы будут под ответственностью МИДа и его работников в посольстве в Москве. Те выбрали местного подрядчика, и в результате построенное здание стало настоящим позором, хотя условия работы немного улучшились. Через два года выяснилось, что строение абсолютно непригодно для эксплуатации – результат халатности строителей, подрядчика и работников посольства и МИДа, и мы были вынуждены провести серьезный ремонт. На этот раз уже взяли западную компанию, заплатили ей в два раза большую сумму, чем в первый раз, и в здании стало не стыдно принимать людей.

Проблемы помещения были важными, но, конечно, не единственными. Когда я впервые приехал в Москву в качестве руководителя «Натива», оказалось, что как в повседневной работе, так и в решении жилищных проблем посольство активно пользуется услугами местной еврейской организации и компании, принадлежащей руководителю этой организации. Его фамилия была Ройтман. Я потребовал немедленно прекратить все контракты на съем жилья. Я настаивал, что все проблемы жилья необходимо решать с властями, а не с частными компаниями. И заявил, что мы будем работать только с государственной структурой, обеспечивающей дипломатов жильем. Мидовцы только рассмеялись и остались в квартирах, снятых у Ройтмана. Мы же переехали в квартиры УПДК. Это были квартиры советского типа, худшего качества, но намного более дешевые. Нам же, во-первых, было важно работать с властями, а во-вторых, эти квартиры были в районах, намного более близких к посольству. Я также прекратил порядок найма местных работников через подрядчиков или через еврейские организации. Вообще я предпочитал не нанимать местных евреев на работу, поскольку это было связано с неудобствами. Если выяснялось, что он не подходит, то как уволишь его – не выбрасывать же еврея на улицу. Если еврей работает в посольстве Израиля, службы безопасности могут надавить на него оказать содействие своей стране и завербовать его работать против Израиля. С неевреями нет таких проблем. Поскольку евреи были приняты на работу в мое отсутствие, часть из них продолжала работу у нас, но в основном мы полагались на работу неевреев, которые отлично выполняли свои обязанности.

Я отказался от всех услуг Ройтмана, кроме одной, – помощи в преподавании иврита. Ройтман принадлежал к еврейской молодежи, которая в начале восьмидесятых годов начала еврейскую деятельность, которая заключалась в основном именно в преподавании иврита. В конце восьмидесятых он создал и Организацию учителей иврита, которую и возглавлял. Объединенные организацией учителя проделали большую работу по распространению иврита на территории СССР еще при советской власти и продолжали работать на постсоветском пространстве после распада Союза. Их работа в тот период была очень важна.

Мы старались установить отношения с самыми разными людьми и структурами, которые имели отношение к нашей деятельности. Многие из тех, с кем мы начали сотрудничать тогда, впоследствии продвинулись и занимали ключевые посты в самых разных организациях. И отношения с научными центрами по исследованию Израиля и Ближнего Востока первыми установили работники «Натива», и только потом появились работники МИДа, то есть те из них, кто в состоянии был вести диалог с местными научными работниками. Мы снабжали эти центры материалами из Израиля, организовали для некоторых из них рабочие поездки в страну. Для этих людей, изучавших Израиль по книгам, такая поездка была чем-то необыкновенным. Для нас же было важно приблизить их к Израилю, так как в Советском Союзе обучение дисциплинам, связанным с Ближним Востоком, было тенденциозным, то есть проарабским. Мы пытались найти тех, кто был готов и способен к более объективному подходу. Мы хотели поддержать произраильское направление в российской науке и обеспечить ученых инструментарием и информацией, позволяющими им видеть и израильскую позицию. Подводя итоги, можно сказать, что в определенной мере нам это удалось. Часть установленных тогда связей поддерживается и по сей день. Некоторые из этих людей продвинулись в академических сферах или на дипломатической службе, а были и такие, кто впоследствии работал в Израиле. Важнейшей целью нашей работы тогда было разъяснение местным государственным структурам проблемы выезда евреев в Израиль и связь между евреями и Израилем. Нам удалось прийти к тому, что все приняли, что во главе приоритетов государства Израиль находятся связи с евреями и их выезд в Израиль и все другие аспекты взаимоотношений между нашими странами зависят от этого. Хотя личное отношение многих израильских чиновников и дипломатов было совершенно противоположным, нам удалось создать мнение, что именно этот подход является определяющим в политике правительства Израиля.

40

Еще в начале восьмидесятых я попросил, чтобы мне приносили каждую статью, написанную Александром Бовиным. Из своих источников я знал, что Бовин очень близок к Андропову, и поэтому с особым вниманием относился к его публикациям, считая, что, возможно, в какой-то мере они близки к идеям Андропова, или отражают часть из них, или, по крайней мере, обсуждаются с Андроповым. Прибыв в Москву в 1988 году, я нашел Бовина и связался с ним. Я помню, как первый раз пришел к нему в редакцию газеты «Известия». Войдя в кабинет, я тут же заметил фотографию Андропова на стене. Это была единственная фотография в комнате, и я улыбнулся про себя, вспомнив свое указание по поводу его статей. Бовин начал разговор очень осторожно. В какой-то момент я перевел разговор на Андропова и его роль в государстве. Я уловил волнение на лице Бовина. Когда он заговорил об Андропове, его глаза повлажнели. С этого момента лед между нами был сломан, и со временем наши отношения переросли в дружбу и взаимное уважение. По его просьбе я привозил ему материалы об Израиле на русском языке. Когда я приходил к нему, он меня спрашивал полушутливо: «Ну, прочитал, что я написал? Я правильно понял написанное в твоих материалах?» Я разъяснял ему, что, на мой взгляд, он понял правильно, а что не очень. Не стоит это расценивать как то, что я использовал его или превращал в то, что на профессиональном языке называется «агент влияния». Бовин был одним из самых авторитетных и популярных журналистов в Советском Союзе, и, в той же мере, в которой он требовал восстановления дипломатических отношений с Израилем и их дальнейшего укрепления, он ратовал за установление дипломатических отношений с Южной Африкой и изменения в политике СССР по отношению к Японии. Израиль был частью его взглядов, взглядов русского интеллигента, который любит свою страну и с болью переживает ее трудности, пытаясь исправить сделанные в прошлом ошибки. И все это, по крайней мере в то время, не отказываясь от своих классических коммунистических взглядов. Любовь к родине, ее культуре и ее народу была у него на первом месте. Ни в коем случае, однако, не стоит представлять наши отношения как агентурное использование Бовина – это унижает интеллигентность А. Бовина и оскорбляет память этого человека, настоящего честного русского патриота, а таких в то время было немного. Арье Левин был прав, когда жаловался, что Бовин разговаривает со мной как с другом.

Я пригласил Бовина в Израиль, чтобы он поближе познакомился со страной. Как было принято, я сообщил о предстоящем визите в Министерство иностранных дел и предложил, что, если они хотят использовать приезд Бовина для встреч с ним, мы можем найти общий язык. Мы договорились, что часть времени за визит Бовина будет отвечать МИД, который организует его встречи с теми, с кем посчитает нужным, а другую часть времени – «Натив». Мы организуем ему те встречи, которые нам кажутся желательными, и покажем то, что считаем важным и интересным. Бовин прибыл в Израиль в 1991 году, и я приехал встретить его в аэропорт. В соответствии с протоколом в аэропорту его встречал глава советской дипломатической миссии Чистяков. Когда он увидел Бовина, входящего вместе со мной в зал ожидания, его лицо перекосилось от злости и возмущения. С садистской улыбкой я поприветствовал его. Мы оба помнили нашу московскую стычку, и он знал, что, несмотря на все его усилия, я провел переговоры с «Аэрофлотом». Я понимал, как он расстроился, увидев нас с Бовиным вместе. Он с трудом сдерживался, вынужденный демонстрировать уважение к Бовину, важной советской персоне, прибывшей в Израиль. Потом мы долго смеялись с Бовиным, говоря о тяжелейших условиях работы и страданиях Чистякова, вынужденного общаться с такими типами, как мы, да еще соблюдая вежливость и демонстрируя уважение.

Вопреки рекомендации Чистякова и практике, принятой в Советском Союзе, Бовин захотел посетить «оккупированные территории», и работники нашего МИДа попросили меня провести этот визит. Они вдруг забыли, что это не входит в компетенцию «Натива», а исключительно сфера международных отношений. Мне сказали попросту: «Мы не знаем, как это организовать. У тебя наверняка есть связи и знакомые в поселениях». Они не ошиблись, и я с удовольствием согласился. Я заранее назначил встречи и повез Бовина на своей машине. Мы начали поездку с Ариэля, где нас ждал мэр города Рон Нахман, один из самых энергичных и успешных градоначальников в Израиле. В Ариэле проживало много новоприбывших из Советского Союза, многие узнали Бовина, сразу собралась толпа. Бовин был ошеломлен тем теплом и уважением, с которым окружающие отнеслись к нему. Я спросил его, хочет ли он посмотреть поселения в глубине Самарии, может быть, Алон Море возле Шхема. Бовин с радостью согласился. Мы ехали как обычные гражданские лица, без оружия, по крайней мере, так считал тогда Бовин. На самом деле я был вооружен, но Бовин этого не знал и не мог заметить. Мы спокойно проехали через все блокпосты. Я показывал солдатам свое удостоверение работника канцелярии премьер-министра, и они нас пропускали без всяких проблем.

Мы доехали до Шхема, оттуда в Маале Адумим и в Гуш Эцион. За один день я провел с ним экскурсию по большинству «территорий». Гражданский автомобиль с израильскими номерами проехал по Иудее и Самарии, и по центральным городам этих территорий, и все без каких-либо проблем. По дороге он спросил меня, как же так, мы едем и едем без оружия, вокруг все тихо, а где же интифада. Я ответил ему, что, если он хочет, я выйду из машины, скажу ребятишкам, что тут есть журналист, дам им по пятьдесят шекелей, они начнут кидать камни, и будет интифада. Позже Бовин рассказал мне, что он встретился в Восточном Иерусалиме с кем-то из палестинцев. Когда они стали с ним говорить об интифаде, Бовин рассмеялся и сказал, что проехал по Иудее и Самарии и что вся их интифада – это блеф за пятьдесят шекелей. Он видел это своими глазами, и пусть ему не рассказывают об этом надувательстве. Я не хотел вводить Бовина в заблуждение, просто это был один из странных парадоксов, которые иногда случаются. Через некоторое время пребывания в стране он понял ситуацию более глубоко, как и то, что по одной случайной поездке нельзя судить о стране, особенно об Израиле, где все так сложно и запутанно.

Министерство иностранных дел поселило Бовина в одной из гостиниц Тель-Авива. Когда я пришел к Бовину, он спросил меня, неужели в министерстве не могли найти для него другую гостиницу. Это была дешевая гостиница, которой пользовались в основном туристы, молодежь и представительницы древнейшей профессии. Мне было просто стыдно. Бовин рассказал мне, что несколько «девушек», которые были родом из Советского Союза, узнали его в гостинице и подошли поприветствовать. Это было и для него, и даже для «девушек» довольно позорное зрелище, которое свидетельствует о некомпетентности и безразличии и отсутствии минимальных понимания и чуткости чиновников МИДа. Запихнуть такого человека, настолько влиятельного и во многом определяющего общественное мнение в одном из важнейших для Израиля государств, в такую гостиницу – это значило создать потенциальную проблему и навсегда испортить отношения. Я пообещал Бовину, что, как только ответственность за его визит перейдет в наши руки, он переедет в гостиницу, соответствующую его уровню. Она находилась всего в двадцати метрах от этой и была только на десять долларов дороже.

Когда визит Бовина подошел к концу, он попросил меня, если возможно, продлить его пребывание в стране еще на несколько дней. Борис Панкин, новый министр иностранных дел Советского Союза, должен был приехать в Израиль с официальным визитом. Это был первый визит советского министра иностранных дел в Израиль. Бовину, и как журналисту, и как человеку, приложившему немалые усилия для улучшения отношений между нашими странами, было важно быть в Израиле в это время. Я сообщил в МИД, что Бовин останется еще на несколько дней в связи с визитом Б. Панкина. Ни Бовин, ни я не предполагали, что за этим последует. Во время одной из своих бесед с журналистами в Израиле Панкин вдруг заметил Бовина и подозвал его. Когда Бовин подошел к нему, Панкин заявил: «Мы ищем кандидатуру для посла Советского Союза в Израиле. Теперь я знаю, кто должен быть послом». Бовин хотя и рассказал мне тут же об этом, но не придал этим словам большого значения. Вскоре после возвращения в Москву его вызвали в Министерство иностранных дел и сообщили, что президент СССР М. Горбачев решил назначить его послом Советского Союза в Израиле. Бовин тут же принял это назначение. Он был последним послом Советского Союза и первым послом России, который вручал верительные грамоты. В том, что именно А. Бовин был этим последним и первым послом, проявлялся определенный символ происшедшего в России и в ее внешней политике.

Я был очень растроган, когда в один прекрасный день в 11 часов ночи у меня дома раздался телефонный звонок и я услышал взволнованный голос Александра Бовина: «Яша, пять минут назад я, уже послом, приехал на машине из Каира в гостиницу «Хилтон» в Тель-Авиве. Прошу тебя, приезжай ко мне. Ты первый, кому я звоню в Израиле». Это назначение не было для меня новостью – Бовин лично рассказал мне об этом. Я тут же приехал к нему, мы открыли бутылку в честь такого события и проговорили вдвоем полночи. С волнением Бовин рассказывал мне о том, что он видел в Каире, о том, как он видит свою будущую деятельность, и об отношениях между нашими странами. Позже он не раз подшучивал, что его назначение – это задумка сионистов и что я «вырастил его и сделал из него посла». Наши отношения продолжались и во время его работы в Израиле, и после его возвращения в Россию. Я много узнал от него и о России, и о механизмах власти России, и о его работе, в том числе с Брежневым и с Андроповым. А. Бовин был культурным человеком, гордился русским народом, любил свою страну, умел получать удовольствие от жизни и любил людей. Он был настоящим другом Израиля и много сделал для улучшения взаимопонимания и сближения между нашими странами. Его смерть меня очень опечалила.

41

Процесс создания инфраструктуры «Натива» на постсоветском пространстве продолжался два-три года. По его окончании наши представители начали постоянно действовать более чем в четырехстах городах бывшего СССР. Иногда для содействия в этом нам приходилось прибегать к помощи самых высокопоставленных государственных лиц Израиля, в том числе главы правительства и министра иностранных дел. Наши действия обычно получали поддержку и Ицхака Рабина, и Шимона Переса.

С момента назначения Ицхака Рабина премьер-министром на него началось давление, как со стороны Рабочей партии, так и со стороны Еврейского Агентства, руководство которого было в руках той же партии, а задача – ограничить деятельность «Натива». Были те, кто выступал лично против меня: как может этот человек, сторонник правого лагеря, назначенный Ицхаком Шамиром, продолжать руководить «Нативом». Во время одной из наших первых рабочих встреч Ицхак Рабин сказал мне: «Не обращай внимания на то, что пишут в газетах, и на высказывания партийных чиновников в прессе против тебя. Я не дам тебя в обиду. Не волнуйся».

На первых же совещаниях я обратил внимание Рабина на наши разногласия и споры с Еврейским Агентством и предложил создать группу, которая проверит и определит функции «Натива» в соответствии с потребностями и интересами государства Израиль. Я сказал, что предыдущая комиссия, комиссия Декеля, провела определенную проверку, но ее решения, благоприятные для «Натива», так и не были реализованы, поскольку все, и в первую очередь Еврейское Агентство, пренебрегли ими. Вскоре после этого Ицхак Рабин поручил генерал-майору запаса, бывшему командующему Северным фронтом во время войны Судного дня и бывшему директору Моссада, Ицхаку Хофи (Хаке), проверить деятельность «Натива» и структур Израиля в бывшем Советском Союзе и предоставить ему соответствующие рекомендации.

Комиссия Хофи провела основательную и серьезную работу, глубоко вникая в проблемы. На первых встречах Хофи сказал мне: «Я столкнулся в «Нативе» с тем же положением, которое было в Моссаде, когда я пришел туда, и мне придется предложить ввести порядки, которых не было раньше». Вне всякой связи с комиссией, сразу же после назначения меня главой «Натива», по нашей собственной инициативе, мы начали приводить в порядок процедуры принятия решений и создавать рабочие инструкции, которых не было раньше. Они содержали четкие указания и упорядоченные приказы, как для текущей работы, так и для операций, подробные планы работы и протоколы проводившихся совещаний и разбора операций. До этого мне удалось только частично внести изменения в работу организации, и с годами я внес изменения только в то, что находилось непосредственно под моим началом. Введение части задуманных изменений мы вынуждены были отложить до нового определения функций организации и сферы ее ответственности.

Комиссия Хофи работала довольно долго. Хофи сказал мне, что до официального предоставления отчета премьеру он хочет посоветоваться с Ицхаком Рабином, потому что заключения должны в принципе соответствовать мнению главы правительства. Через несколько дней он сообщил мне, что Рабин принял предложенные им рекомендации и отчет может быть официально представлен. Но тут начались проблемы совершенно другого рода. Согласно рекомендациям Хофи, «Натив» должен был оставаться в подчинении главы правительства, как это и было раньше. Однако у Шимона Переса было другое мнение по этому поводу – он хотел видеть «Натив» в своем подчинении. Он считал себя, и в определенной степени не без оснований, одним из тех, кто разбирается в происходящем на постсоветском пространстве и в делах, связанных с выездом в Израиль. Перес действительно внес немалый вклад в дело выезда евреев в Израиль, особенно из Советского Союза. Но Перес был министром иностранных дел, а по логике рекомендаций Хофи, с которыми я был полностью согласен, «Натив» должен был подчиняться главе правительства. Проблемы, стоящие перед «Нативом», и их решения требовали интеграции между различными министерствами и учреждениями, а также оказывали влияние на политику государства, что могло быть только на уровне и в ведении премьер-министра. Дополнительным аргументом в пользу этого был тот факт, что, согласно политической системе Израиля, каждый министр представляет ту или иную партию, и подчинение «Натива» определенному министру автоматически идентифицировало бы «Натив» с определенным министром и его партией. И в положительном, и в отрицательном смысле. Как результат этого, все политические проблемы, которые есть у каждого министра, влияли бы на «Натив», на эффективность его деятельности и на выезд евреев в Израиль, что являлось высшим общенациональным интересом. Эти предпосылки подтвердились в двухтысячных годах, когда подчинение «Натива» Авигдору Либерману на той или другой его министерской должности привело к отождествлению организации с ним и его политическими взглядами. В результате престижу организации и ее деятельности был нанесен серьезный ущерб.



Поделиться книгой:

На главную
Назад