Морские рассказы

– Свободен, Брынцев, отдыхай!

Мне хватило пары недель, чтобы стать равноценным членом экипажа. Морской воздух, отличное питание, добавляемое дарами моря, и прекрасный аппетит скоро округлили моё лицо, нарастили мускулатуру. Я, играючи, одной рукой, мог перевернуть и поставить «на попа» полную бочку.

Тело привыкло к качке, и я ходил по палубе как у себя дома, не хватаясь руками за дополнительные опоры.

Впереди – сто суток промысла, сто суток ежедневной, порой изматывающей работы, сто суток непросыхающей, постоянно влажной одежды, хлюпанья воды в кубрике, голоса ветра в снастях. Сто суток суровой мужской работы с постоянным риском быть смытым волной за борт, или погибнуть вместе с нашим судёнышком.

Новый год мы встречаем на подветренной стороне Фарер, ожидая захода на базу в Торксхавне, столице островов, чтобы очистить гребной винт от намотанных на него чьих-то обрывков сетей. По этому случаю первое января получилось выходным. 31-го мы выгрузили пойманную селёдку на плавбазу, получили привезенную ею корреспонденцию и затарились деликатесом; я, например, купил целый ящик апельсин. Вечером кок смастерил праздничный ужин, даже смог изготовить примитивный торт. Капитан выставил к ужину пять бутылок шампанского, его хватило ровно на то, чтобы шумно и весело, с лёгким опьянением, выскочить на палубу в начале первого ночи и понаблюдать, как люди празднуют наступление нового года. В тёмное небо летели ракеты, в том числе и с нашего судна.

Только второго нам разрешили заход. Мы прошли узким фиордом в довольно большую бухту. Первое, что бросилось в глаза – необыкновенно чистая вода в ней, чего у нас в Союзе нигде не было. В наших бухтах обычно столько мазута, грязи, фекалий, что были случаи, когда выброшенные за борт угли из камбузной плиты зажигали эту дрянь, вызывая пожар на стоящих у причала в пять – семь рядов судах.

Бухту окружают высокие сопки, похожие на египетские пирамиды, их склоны сложены террасами. Ни одного деревца, ни кустика, зато лужайки покрыты, несмотря на зиму, зелёной травой.

Пришвартовавшись, мы с любопытством осматриваем маленькие, не выше двух этажей, выкрашенные разноцветными, весёлыми красками, домики.

На улицах никого.

Подошёл буксир с водолазами, на пожилого мужика в толстом свитере двое помощников натягивают, по команде, водолазный костюм, надевают на торчащую голову помятый медный шлём, привинчивают его к костюму. Сразу же эти помощники начинают крутить шкив водолазной помпы, подавая в костюм воздух. Водолаз, еле передвигая ноги, обутые в свинцовые башмаки, подходит к опущенному в воду металлическому трапу, поворачивается к нему задом и, также задом, опускается по ступенькам в воду. Ему подают пилу, над коленом, в ножнах, прикреплен большой кинжал. Водолаз скрывается под водой, его, заранее переданным на нашу корму концом, подтягивают под кормовую оконечность, к винту.

С водолазом есть связь по телефону.

Капитан интересуется:

– Ну что там?

Старшой, после переговоров, поднимает голову:

– Ругается. Матом. Дня на два работы.

Водолазы постоянно меняются, из костюмов их извлекают потных, с мокрыми волосами. Работа, очевидно, не сахар.

Меня больше всего интересует жизнь городка, его жители и, в особенности, женская половина. Но никто на нас особенного внимания и не обращает. Прямо перед нами небольшой магазинчик. Редкий посетитель подходит, открывает дверь, звонит колокольчик. В бинокль через стекло витрины видно, что со второго этажа к нему спускается кто-нибудь из семьи – женщина или мужчина или молоденькая девушка, скорей девочка.

К вечеру подходит боцман:

– Санёк, не хочешь бахилами махнуться, на берегу клиент есть?

У меня кожаные бахилы, почти новые, тяжёлые, мы ими почти не пользуемся, только в большие шторма, обходясь обычными резиновыми сапогами, а у иностранцев лёгкие резиновые, с утеплением, в таких щеголяет наш рыбмастер. Я с радостью соглашаюсь.

Через полчаса Володя приходит с новыми блестящими импортными бахилами, я примеряю – великолепно!

В придачу даёт красивую бумажку, на которой написано 10 чего-то.

– А это что?

– Вот темнота! Это ж ихние деньги!

– И куда их? – я искренне недоумеваю.

– Да вон в магазин смотаемся, что-нибудь купим. Подойди к капитану, попросись на берег.

Я иду к каюте капитана, стучу в дверь.

– Разрешите, товарищ капитан?

– Входи, Брынцев, – капитан замечает мои сапоги. – Вова сподобил?

Я киваю головой.

– Дурак ты, Брынцев. Хочешь пораньше ревматизм заработать?

Я стою, опустив голову.

– Наверно валюту приобрёл? И сколько?

Я показываю бумажку.

– О, серьёзные деньги. Хватит на банку кока-колы и пачку жвачки. Смотри, не вздумай пива купить! Вернёшься, сразу ко мне! Скажи старпому, что я разрешил тебе на берег.

Проскочив мимо толи сторожа, толи полицейского, с которым Володя чинно поздоровался, мы минули портовые ворота.

Поразила, прежде всего, невиданная чистота улицы. Впечатление, что тротуар аборигены вылизывают.

– У них, что – вообще грязи нет? – спросил я, озираясь по сторонам.

– Так они ж тротуары моют. Ты обрати внимание – нигде невозможно грязь выковырнуть. Смотри – ни одной щелочки!

– Как моют? – представить это было выше моего понимания.

– А так и моют, мылом и щёткой.

Я покрутил у виска пальцем – чокнутые.

– Что ты крутишь, балда! Разве это плохо?

Я подумал, что это не плохо. Вспомнил, как, подъехав ранним утром на трамвае к конечной остановке в Риге, был несказанно удивлён, что она была чисто подметена, хотя находилась километрах в пяти от города.

На первой практике, на паруснике «Георгий Ратманов», по субботам полагалась большая приборка, и мы драили тиковую палубу кирпичами и швабрами, потом прямо на палубе обедали, и целый день ходили по ней босиком.

Мы вошли в магазинчик. Звякнул тронутый дверью колокольчик, сверху послышался детский голосок – «Э-ей» и дальше фраза на непонятном языке.

Я вопрошающе взглянул на боцмана.

– Подождать надо.

– А на каком языке это? – спросил я, не уловив хорошо знакомого английского.

– На датском.

В магазинчике было всё – продукты, хозтовары, напитки, тетради, книги, даже лекарства, всё понемножку.

Минуты через три со второго этажа по лестнице спустилась девочка – та, которую я видел в бинокль. Белокурая, с голубыми глазами, с веснушками на чистом белом лице, залопотала по своему.

Я заметил, что боцман внимательно вслушивается, но, видно, понимает не всё. Он подошёл к полке, обернулся.

– Пиво будешь? У них оно очень хорошее.

– Нет, – замотал я головой, не признаваясь, что капитан запретил мне пиво. – Какая-то кока-кола у них есть, вот её буду.

Но Вова снял две банки пива и засунул их к себе в карман, а для меня снял красную баночку.

– А жвачку можно? – я посмотрел на девочку, а она посмотрела на меня, пытаясь понять.

– Бубль-гумм, – подсказал Володя.

Девочка улыбнулась и пригласила меня к полке, с уложенными на ней разноцветными пакетиками. Что-то спросила.

Я вопросительно посмотрел на боцмана.

– Она спрашивает – какую тебе надо, – повернулся к девочке, – минт, плиз. Я попросил ментоловую, пойдёт? – он повернулся ко мне.

– Пойдёт! – уверенно сказал я, хотя мне было всё равно, жвачку я ещё не пробовал. А денег хватит? Очень не хотелось чувствовать себя неловким перед этой девочкой.

– Денег хватит? – шепнул я Володе, помня слова капитана, что моих денег как раз хватит только на колу и жвачку, а Вовик взял ещё и пиво.

– Хватит! – и повернулся к девочке, – хау мач?

Девочка ответила. Вова сделал глубокомысленное лицо, вынул мою бумажку, потом ещё, зелёные. Я знал – это доллары. Девочка взяла мою бумажку и ещё пять долларов. Дала сдачи. Володя галантно поблагодарил её, я кивнул головой, девочка присела – книксен.

Мы вышли из магазина на стерильную улицу.

– На корабль или прошвырнёмся? – предложил боцман.

Я оглядел улицу справа и слева. Красивые, чистенькие домики, никаких развалин, щербатых изгородей, – кто всё это делает? Вспомнил трущобы Мурманска, грязь и мазут в воде гавани, лениво колыхающиеся от небольших волн. Почему у них так чисто и уютно, а у нас нет?

Володя глядел на меня, усмехаясь.

– А, хочешь, я скажу тебе, о чём ты сейчас думаешь? О том, что у них чистота и порядок, а у нас всё по-другому? Так? Угадал?

Но я только молча посмотрел на него. А что говорить?

На промысле, да и на предыдущих практиках, я много раз встречал иностранные суда – покрашенные, чистенькие. И если встречается ржавое, с облезлой краской, то это либо польское, либо румынское, в общем – из стран народной демократии.

– Пошли на корабль! – почему то от этих мыслей мне стало паршиво на душе.

Нам предстояли ещё два месяца работы в Атлантике.

Подъём в шесть утра, отбой – пока не закончится выборка всего порядка. Однажды эта работа заняла трое суток, заканчивали мы её в условиях надвигавшегося шторма. Именно тогда я обнаружил, что можно спать стоя, обняв в трюме пиллерс, в ожидании подачи очередного груза.

Девять баллов для нас – рабочая погода, но именно в такую погоду легко оказаться за бортом во время работ на палубе. К счастью, нас миновала такая участь, если не считать случая со мной.

Я работал на палубе, смазывал сетевыборку. Рулевой пропустил бортовую волну, судно зачерпнуло правым бортом несколько тонн воды, которая подхватила меня и, с переменой крена, повлекла по палубе к левому борту, выкинула за планширь, за борт, вдобавок по голове ударила летевшая за мной пустая бочка. На палубу меня вернула очередная порция воды, зачерпнутая уже левым бортом. Мокрый до нитки, я был отправлен в кубрик, сушиться. В предвкушении отдыха я переоделся, переобулся, но согревшись, через десять минут вернулся на палубу.

Последнее не осталось незамеченным, мой авторитет среди команды рос.

Ещё более он вырос, когда Лёшка-боксёр, осуществлявший загрузку трюма, упустил грузовой трос и он, юркнув через шкив, закреплённый на штаге, соединявшем фок и грот мачты, упал на палубу. Всё, погрузочно-разгрузочные работы оказались парализованы. Назревал простой.

Заправить трос можно было только с помощью плавбазы, подняв их судовой стрелой человека в люльке, который заправил бы трос в шкив. Я предложил эту операцию сделать немедленно – всего-навсего проползти от фок-мачты по штагу шесть метров до блока и продеть в него привязанный к поясу грузовой трос. Боцман побежал к капитану получить «добро» на эту операцию, гибель моряка от падения с девятиметровой высоты могла стоить капитану должности, а то и свободы.

Капитан дал добро, увидев как ловко, заученными до автоматизма движениями, я изготовил беседочный узел, предназначенный для страховки от падения, влез в него, привязал к поясу грузовой трос и полез на мачту.

Размахи качки на высоте были гораздо больше, чем на палубе, но это не помешало мне уверенно добраться до шкива блока, продеть в него трос и пропустить его до палубы, в руки боцмана.

С мачты я слез став крупным авторитетом. Припомнили, что именно я научил правильно сращивать вожак, плести огоны и другие штучки с любыми канатами, которым меня, – спасибо им! – научили на парусной практике.

В середине января начал проглядываться дневной свет, вначале робкой зарёй, пока, наконец, не выглянуло солнышко. Работать стало веселее, постоянная темнота угнетала.

С промысла мы могли уходить 27-го февраля, когда исполнились три с половиной месяца нахождения в экспедиции. План был выполнен и перевыполнен, но рыба, как ошалела, лезла к нам в сети, да и в трюме осталось около четверти пустого пространства. На собрании команды, а мы по существу были артелью, решили сделать ещё пару-тройку выметов, чтобы возвратиться домой с полным трюмом. Трюм мы забили за два дня, причём рыбы было столько, что часть бочек загнали в карманы у кормовой надстройки по левому и правому бортам, основательно закрепив их.

По моим приметам хорошая рыба была предвестником хорошего шторма.

Уход с промысла наметили на утро, ночь дали на отдых.

Побудка в семь утра.

Приоткрытую дверь капа вырвало из рук, она ударила в стенку, защёлкнувшись. В снастях непрерывный вой ветра, дувшего в корму, серые громады волн высотой не менее десяти метров обгоняли нас, заливая палубу при прохождении шипящих гребней, попеременно задирая то нос, то корму судна.

От капа до кормовой надстройки заботливо протянут леер. Выждав, когда с палубы скатится очередной водопад, бегу к надстройке, вскакиваю на принайтованные в кармане бочки, пригибаясь, чтобы не удариться головой о бимсы подволока, бегу к поручням трапа, ведущего на спардек. Корма уходит вниз, значит, её сейчас накроет очередной гребень, но мне деваться некуда и я лезу по трапу наверх.

Волна накрывает меня, когда я уже почти вылез, осталось преодолеть две ступеньки, – она ударяет меня, пытаясь оторвать от поручней, сбросить вниз, на бочки. От полной мокроты меня спасает куртка рокана и зюйдвестка, но бахилы залиты полностью. Вода, урча, скатывается в проём, я ложусь на живот и поднимаю вверх ноги, выливая воду из бахил.

Кормовая дверь рулевой рубки открывается, пропуская меня внутрь, за ней стоит капитан, он наблюдал за мной, очевидно.

– Ну что, Брынцев, искупался? – капитан улыбается.

– Не совсем, Николай Егорович, почти сухой. Вот ноги только малость промочил.

– Дуй вниз, обедай, и сюда, смени Палыча, – показывает на второго штурмана, который, не отрываясь, смотрит вперёд и постоянно крутит штурвал.

Я понимаю, корма, скатываясь с вершины волны, юзит, сбивая судно с курса.

Упустив момент можно поставить кораблик бортом к волне, обеспечив, в таких условиях, поворот оверкиль, то есть через киль, и кирдык всей команде.

– Есть сменить штурмана! – я бегу к трапу, лихо, по поручням, съезжая на главную палубу.

В кают-компании никого, сейчас самое выгодное – лежать в койке, упершись коленями в комингс. И спать, ни о чём не думая.