Нежные языки пламени. Лотос

– Ты так смотришь, как будто призрака видишь. Так голова болит? Слушай, я могу тебе таблетку дать.

– От головной боли?

– Ну… как бы да, – уклончиво ответила девица, и мне стало немного не по себе. Еще сунет какой-нибудь наркотик. – Это просто типа вообще-то от аллергии, у меня тут аллергия – в полный рост. Но это ничего, это бывает. Обычно весной, а тут вдруг осенью. Черт знает, может, где-то рядом кот. Мне тавегил помогает лучше всего. А я с него так сплю, и если чего болит – все проходит. Шикарная штука.

– Серьезно? – задумалась я, а девица уже ускакала в комнату, притащила мне блистающую серебром пластинку, где осталась буквально пара таблеток.

– Говорят, что нового поколения колеса лучше, но мне не помогают. Да, в сон не тянет, но и аллергия не проходит. Да ты пей чай, – и она отдала мне мельхиоровую ложку, которой только что мешала свой чай. Я пожала плечами и приняла и то и другое. Мы немного поболтали, выпили чаю и даже договорились, что я зайду завтра – она обещала поставить мне пару песен своей любимой группы. Девушку звали Машей, и она мне понравилась, а «Рамштайна» ее я всё же не оценила.

Андре так и не позвонил. Вместо этого я позвонила ему сама.

Я ненавидела себя в этот момент всей душой, ненавидела, когда набирала цифры, ненавидела женщину, сказавшую мне, что абонент недоступен. Пока я ненавидела, было еще ничего, но потом в мое сердце начал заползать страх. Только тогда я выпила две таблетки тавегила и легла на кровать. Я сильно сомневалась, что мне удастся уснуть, но Маша была права, тавегил убивал наповал. Я позвонила Шурочке, попросила ее поднести трубку к Костику, моему коту. Шурочка сказала, что я спятила, и что завтра она привезет мне Костика целиком, если я захочу. Я расплакалась и отключила чертов телефон. Затем, замотавшись в три одеяла, я провалилась в изрядно подогретый химией сон.

* * *

Это был, кажется, первый раз, когда Сережа приснился мне с тех самых пор, что он исчез. Я почти забыла его или думала, что почти забыла, но он возник передо мной, стоя вдалеке, в толпе людей – во Франции, в Париже, на забитой, перегруженной людьми, машинами, магазинами, улице. Он единственный стоял, все остальные – безликая толпа – обтекали его со всех сторон. Сережа был таким, каким я запомнила его. В чуть измятых шортах, размашистой футболке и в туристических босоножках, в которых можно было хоть три дня ходить и не устать. Это свойство Сережа ценил в обуви больше всего, всегда покупал ее в магазинах, как-то связанных с рыбалкой или охотой, или походами в горы. Мы были такими разными, и я вспомнила об этом, пока смотрела на него в толпе незнакомых людей. Я не понимала, что это сон, но чувствовала, что что-то не так, не в первый уже раз. Сережа смотрел прямо на меня, его волосы развевались на ветру, отчего-то у него были голубые глаза. Он не шевелился, и тогда я крикнула:

– Где тебя носило? Мы тебя обыскались! – Мой голос прогремел, как гром. Я чувствовала возмущение, ярость, даже бешенство, но Сережа продолжал стоять неподвижно. Я подняла взгляд в небо и увидела, как тяжелая серая туча быстро набегала на нас. Такая же туча, как в тот день на площади, когда я убегала от Андре. Я закричала снова с такой силой, что Сережа наконец услышал меня, но замотал головой так, словно не желал меня видеть.

– Эй, ты можешь вернуться? Сколько можно издеваться? – В этот момент грохот усилился, и я увидела, как огромная трещина пошла по зданию рядом. Я присмотрелась – это был особняк Габриэль. Улица исчезла, мы с Сережей стояли в саду дома Габриэль, и тяжелые капли падали мне на лицо. Сережа был теперь куда ближе. Я подбежала к нему, а он стоял, как истукан, и смотрел в небо. Я кричала, трясла его за плечи, даже попыталась ударить по лицу, но он никак не реагировал.

– Чертов ты дебил, Сережа! О родителях подумай! – последнее я прокричала ему почти в лицо. Сережа опустил на меня свои и в то же время чужие голубые глаза, сжал кулак, и я вдруг поняла, что он меня сейчас ударит. Его руки оказались на моих плечах, и хватка его была крепка. Я попыталась вырваться, отбиться, попыталась убежать, но уже не Сережа, а какое-то чудовище ухватило меня за ноги. Я заорала от ужаса и… проснулась.

Проснулась – да не совсем. Права была Маша, когда говорила, что этот тавегил валит наповал.

И вот я сижу в реальном мире, скованная странным оцепенением, источником которого, наверняка, являются таблетки. Мысли спутанные, медленные, как ложка в густом меду, но я понимаю, что это уже не сон. Я не сплю, я дома, в собственной кровати, в своей комнате. Руки и ноги подчиняются мне, но шевелить ими мне ужасно трудно и не хочется. Я как будто все еще под каким-то наркозом. Кто-то включил верхний свет. Я щурюсь и пытаюсь разглядеть лицо человека, стоящего в тени, и вдруг понимаю, кто это. Андре включил свет. Это открытие буквально потрясает меня. Андре здесь, он наклоняется и берет меня за плечи. Я вижу на столике рядом с кроватью стакан воды, вода разлилась по столику, залила какие-то бумаги. Может быть, нужные? Нет, у меня уже не осталось нужных бумаг.

– Ты сдурела? Ты что, совсем свихнулась? – прикрикнул на меня Андре, и я не нашлась, что ответить. Думать – это слишком сложно и лень. Я заметила, что в руках у него пустая упаковка из-под тавегила. Какая-то ерунда, глупость, и почему его лицо перекошено от ярости? Мне хотелось спать.

– А ты где был? – спросила я сонно, потому что мое сознание даже в таком состоянии беспокоил этот вопрос.

– Ты решила так мне отомстить? Так решила от меня уйти? – Андре пнул мои ботинки, которые я так и оставила валяться посреди комнаты. Сидеть было тяжело, я предпочла бы упасть обратно на кровать, но Андре не дал мне этого сделать. Он заставил меня выпить воду и облил меня саму, так что моя футболка враз намокла. Я с возмущением отмахивалась от Андре, но он не оставлял меня в покое. Какая-то ерунда. Где он был? Где его носило?

– Я уже вызвал врачей.

Эта фраза поставила меня в тупик. Я молча стащила с себя мокрую футболку, бормоча себе под нос, что Андре идиот. Встала и начала копаться в шкафу в поисках сухой одежды, но следующий вопрос заставил меня обернуться.

– Сколько таблеток ты приняла? – спросил Андре. Его слова не сразу дошли до моего сознания, но когда дошли, я бросила искать футболку, повернулась к нему и засмеялась. Он, кажется, принял это за еще один признак моего неадекватного поведения. Может быть, так оно и есть, и это заставило меня успокоиться. Руки почему-то дрожали. Я устала, устала, какой все-таки ужасно сильный препарат. Кто бы мог подумать.

– Что? О чем ты говоришь? Я приняла две таблетки.

– Две? – не поверил Андре. – Не понимаю.

– Чего не понимаешь? Две таблетки тавегила.

– Тут пустая пачка, – возразил он мне. – У тебя что, аллергия? Ты мне никогда не говорила! – Похоже, его оскорбила сама идея того, что он может чего-то обо мне не знать.

– Нет у меня никакой аллергии! – Состояние сна наяву постепенно уходило, и я начала соображать хоть что-то. – Это ты спятил. Ты что, подумал, что я решила покончить с собой?

Тишина говорила, что именно так он и решил.

– Ты идиот? – громко воскликнула я. Мне холодно, я окончательно проснулась. – Я просто не могла уснуть.

– И что? Причем тут тавегил?

– А то, что эти таблетки – отличное снотворное. У меня болела голова, а Маша сказала, что это прекрасное средство: и боль снимет, и усталость, и напряжение. В общем, почти как наркотик – по крайней мере, так она его описала. Я вообще-то не собиралась его пить, взяла лишь из вежливости. Но ты же пропал, мать твою! – Тут я вспомнила всё. – Ты исчез, не звонил, не отвечал на мои звонки. Ты пришел… Который теперь час? – Я посмотрела на будильник, стоящий на столике в луже воды. – В три часа ночи?! И так и не сказал, где ты был!

– Я… был зол.

– О, это, конечно, всё объясняет! – воскликнула я, всплеснув руками. – Когда я буду зла, я тоже буду уходить и приходить в три часа ночи, идет?

– Не идет, – покачал головой он. – Тебе влетит, ты даже не представляешь как. Но ты уехала к родителям Сережи, так что мы квиты.

– Ты считаешь? Я уехала к ним днем, и ты знал об этом. Ты исчез и пришел поздно ночью. Может быть, ты попал под поезд! Может быть, ты завел любовницу! Купил проститутку!

– Что? – Андре дернулся и подошел ближе, но я не желала, чтобы он ко мне прикасался. Я схватила сразу кучу вещей из шкафа и отпрыгнула к кровати. Я хотела одеться, мне больше не нравилось стоять перед Андре в одном бюстгальтере, но Андре не дал мне сделать этого, он планомерно выдергивал у меня из рук вещи, и, в конце концов, я замоталась в одеяло, закрываясь им, как коконом.

– Я уехал к отцу и пробыл у него почти весь день. А потом, птица, чтобы не думать о тебе, о твоей дурацкой противоестественной склонности к независимости, я уехал в больницу.

– У меня нет противоестественной склонности. И я очень-очень зависима, к сожалению, – пробормотала я. – Постой, в какую больницу? Что случилось?

– Ничего. Ничего не случилось. Да, я был в больнице, ведь я же врач, если ты не забыла. Отец давно мне предлагал приехать, он хотел, чтобы я приезжал в Москву оперировать. Мне показали больницу, операционный комплекс, нескольких пациентов. Мы разбирали старые дела, планы операций, обсуждали возможные осложнения. Такие консилиумы могут длиться несколько часов подряд. Мы закончили только в первом часу ночи.

– Кто работает по ночам?! – слабо возразила я, но Андре только покачал головой.

– Врачи работают по ночам. Если дежурство. Не важно.

– Ты будешь тут оперировать, у нас? – поинтересовалась я уже куда более спокойным тоном. Андре взял мое лицо в ладони, поправил мне волосы и нежно улыбнулся.

– Я еще не решил. Ну что, ты больше не злишься? – Андре спрашивал, а его руки настойчиво пробирались под одеяло. – И скажи на милость, кто такая Маша?

– Маша – это соседка. Она, знаешь, любит Тилля Линдеманна. Вот у нее-то как раз аллергия, причем, вполне возможно, на моего кота. Он, конечно, тут давно не появлялся, но аллергики – народ упертый. У них аллергия даже на остатки шерсти. Впрочем, кто знает. – Я зевнула и опала на кровать. Андре воспользовался моментом моей слабости и раскрыл одеяло, обнажив меня. Я поежилась от холода, но Андре только тихо засмеялся – терпи. Он пальцами синхронно спустил бретельки моего бюстгальтера и почти оголил мою грудь, как в дверь вдруг позвонили. Мы оба подскочили и переглянулись. Затем Андре кивнул.

– Врачи. Я забыл про них.

– Какие к черту врачи?

– «Скорая», Даша. «Скорая помощь», которую я вызвал.

– Черт, зачем? Андре, вызови их теперь обратно! – Но Андре уже пошел в прихожую, а я поплелась за ним.

– Пустая пачка из-под таблеток, ты в одежде, на полу ботинки, телефон отключен. Что я должен был думать? – сказал Андре, выходя навстречу к врачам, которые стояли в проеме открытой входной двери. Я застыла в изумлении. В прихожей меня ждал еще один сюрприз. Оказалось, что дверь в мою квартиру выбита и сорвана с петель. Она валялась на полу и, чтобы попасть ко мне в квартиру, достаточно было просто перешагнуть ее.

– Это что?! – гаркнула я. Врачи смотрели на нас молча и безо всякого энтузиазма.

– Я вышиб твою дверь. Ты не отвечала на звонки! – пожал плечами Андре.

Врачи долго ругались, отказывались от денег и грозили Андре карами небесными за ложный вызов. Оказалось, что на сигнал об отравлении таблетками и возможном суициде они выезжают в первую очередь. Так из-за меня, возможно, эта бригада не доехала в ту ночь до тех людей, которые реально нуждались в помощи. Впрочем, не из-за меня. Из-за Андре. Потом врачи все же сошлись на том, чтобы сделать мне какой-то укол – так они могли быть уверенными в моем благополучии. Однако услышав, каких именно таблеток я накушалась, посмеялись и сказали, что колоть супрастин после тавегила – верх идиотизма. Забрав немного евро, предложенных Андре, они уехали, явно пополнив свою копилку историй о нелепых вызовах. Когда мы остались одни в прихожей, сквозь выломанную дверь которой было отлично видно мусоропровод, я решила кое-что уточнить.

– Так почему я должна была покончить с собой?

Андре посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом, словно мы были совершенно незнакомы.

– Откуда я знаю, почему люди кончают с собой! – воскликнул Андре, и я поняла, что он подумал об Одри. О ее самоубийстве.

– Не люди, Андре, – я. Ты знаешь меня!

– Нет, я не знаю тебя, – пожал плечами он. – Представь, я увидел тебя и пустую пачку таблеток. Мне просто стало страшно, когда я не мог тебя добудиться. Я не думал ни о чем, кроме того, что могу тебя потерять. Я не знаю тебя. Наверное, даже самого себя не знаю. Ты для меня – как непойманная птица, я никак не могу привязать тебя к себе. Даже мое кольцо – его нет на твоем пальце. А зачастую ты ведешь себя так, будто я просто случайно зашел к тебе в гости и скоро уйду. Давай поженимся прямо завтра?

– Думаешь, это поможет? Это привяжет меня в достаточной степени? Думаешь, если не привязать меня, я улечу? Проблема в том, что только рядом с тобой у меня появляются крылья, – устало рассмеялась я. За окном над мусоропроводом светлело – рассвет близок.

– Я не должен был оставлять тебя, я должен был позвонить, – признался он с неохотой. Я кивнула, но отвечать не стала. Вместо этого я предложила пойти спать, хотя сон уже и прошел. Мы вернулись в комнату, по полу которой гулял сквозняк. Я подумала: еще неизвестно, как теперь чинить дверь. Мы легли на бок, лицом друг к другу, я протянула Андре половинку одеяла.

– Почему у тебя тут такой морозильник? – спросил он.

– В Москве есть зима и есть остальное время, когда отопительный сезон еще не начался. Сейчас как раз это время года. А ночи уже холодные.

– Он тебе снился, да? – спросил вдруг Андре, сменив тему резко и без предупреждений.

Я не хотела отвечать, зная, что Андре обладает способностью вытягивать из меня самые ненужные и даже почти забытые подробности. Сон о Сереже уже почти покинул меня, растворился в дымке рассвета, как случается со всеми снами, которые не успеваешь хорошенько прокрутить в голове. И только горящие огнем глаза Андре снова оживляли его в моей памяти.

– Да, – ответила я, в конце концов, уже не пытаясь защищаться. – Он снился мне.

– Теперь ты скажешь, что это ничего не значит, – пробормотал Андре.

– Почему? Нет, это точно что-то значило, только я не поняла еще до конца, что именно.

– Издеваешься? – холодно улыбнулся он. Я устало прикрыла глаза. Интересно, что в моей квартире Андре ни разу не прикоснулся ко мне… в том смысле, в котором я так желала его прикосновений.

– Ты ревнуешь к призракам, Андре. Я же не могу просто забыть о нем, неужели ты не понимаешь?

– Как твой жених, я имею право ревновать тебя, Даша, к чему угодно. Ну, не злись, – он приподнялся на локте и взял меня за руку. Я старательно вынимала ладонь, а он снова захватывал ее в плен.

– Мой жених? Ты не доверяешь мне и на миллиметр, представляю, какая из нас выйдет семья, – проворчала я, и он улыбнулся.

– Очень хорошая. Я увезу тебя и запру в замке. Ты никогда и никуда не сможешь выйти оттуда, я сделаю тебе десять детей, и ты будешь моей навеки. Спи, Даша. – Андре отпустил меня, лег на спину и принялся изучать потолок с таким видом, будто ничего важнее моей осыпающейся штукатурки не видел. Мы так и лежали, неподвижные, запутавшиеся в собственных чувствах, пока я не уснула. Du hast mich. Утром Маша снова включила «Рамштайн».

* * *

Идея посетила мою дурную голову к утру, когда я услышала уже знакомые низкие звуки приглушенных басов. Андре простонал во сне, когда я попыталась выскользнуть из-под одеяла.

– Ш-ш-ш, – тихо прошелестела я. – Спи, я сейчас вернусь.

– Ты куда? – спросил он сквозь сон, и я дала ему самое честное объяснение.

– Я зайду к соседке.

– Зачем? – пробормотал он, и я улыбнулась.

– За солью!

Как ни странно, этот ответ устроил его. Андре раскинул свои большие руки по кровати и снова уснул. Я осторожно дотянулась до скомканной одежды, все еще валяющейся на полу, взяла темную водолазку и натянула на себя. Из квартиры я выходила, перешагивая через выбитую дверь. Маша открыла мне дверь, и сразу скривилась, решив, что я снова пришла лишить ее права на драгоценный музыкальный грохот.

– Извини за ранний визит, – пробормотала я, и Маша кивнула в ответ, продолжая ждать подвох. Тогда я добавила, что не имею ничего против музыки. Маша улыбнулась, а затем ее взгляд упал на мой дверной проем, из которого торчал краешек выбитой двери.

– Слушай, а у тебя там что, шабаш был?

– Что-то типа того, – кивнула я, невольно улыбаясь.

– Шабаш – вещь хорошая. Чего не позвали? Сексуальные жертвы приносили? Или только мебель ломали?

– Только мебель, – вздохнула я, причем сожаление мое было вполне искренним. – Скажи, а вот ты татуировку у кого делала?

– Какую? – уточнила Маша.

– В смысле, какую? У тебя их что, несколько?

– Странная ты, соседка, – пожала плечами Маша, проходя внутрь квартиры. – Ты что же, не знаешь, что люди, которые начинают набивать всякие картиночки на своем теле, потом уже не могут остановиться? Кофе будешь?

– Нет, спасибо, – ответила я и тут же пожалела. Чай у Маши был отменный, какой бы был кофе, наверное.

– Да будешь, я же вижу. С молоком или перцем?

– А можно с перцем? – изумилась я. Маша остановилась посреди коридорчика и снова посмотрела на меня глазами старой матроны, поучающей воспитанниц из школы благородных девиц.

– Сейчас кофе почти нигде нормальный не делают. Так какой?

– С молоком.

– Дитя! – подытожила Маша. – Так что, ты набить картинку хочешь? А какую? Куполочки?