Помоги проекту - поделись книгой:
Отныне представители любых других возрастных категорий могут перенимать свойственные молодым модели поведения, способы одеваться, ценности и восприятие собственной жизни. «Быть молодым»: энергичным, мобильным, готовым начать «все» сначала в любой момент, наслаждаться жизнью, тянуться к экстремальным впечатлениям и разнообразию, заниматься спортом и культивировать собственное тело, носить джинсы можно (и должно) теперь хоть в семьдесят. Специфический «экзистенциальный опыт» молодости — через тиражирование, распространение соответствующих моделей поведения — превращается — о, удивление! — в (якобы) универсальный. В предписание для всех. (Такие, не менее неотъемлемые, черты молодости, как, допустим, незрелость и эгоцентризм или иллюзия безграничного запаса времени впереди — почему-то при этом не удостоились культурно значимой рефлексии. Надо полагать, это у нас еще впереди).
Но, значит, и молодые получили право не быть молодыми. Строить свою жизнь, относиться к обществу не так, как это предписывают им стереотипы Модерна. Осваивать и другие занятия, кроме противоречия, критики и протеста. Они теперь свободны.
Тут и начался закат Великой Молодежной Революции Нового времени. Тем более, что и в «прогрессе» западные общества к 1970-м — а чем дальше, тем больше — стали разочаровываться.
И что происходит с молодостью после прогресса? Похоже, она — с таким энтузиазмом открытая чуть более века назад — начинает исчезать. Специфически «молодежная» смысловая ниша размывается.
Никуда не делись ни молодая агрессивность, ни жажда выделиться, ни потребность в будущем; ни вкус к новизне едва ли не ради нее самой (об этом легко догадаться хотя бы по тому, как быстро сменяются моды, которыми особенно озабочены как раз молодые — а вслед за ними и все остальные); ни молодежные группировки, как и прежде, объединяющие себя по внешним признакам и особенностям проведения свободного времени.
Но молодежи в целом, как категории, позволено перестать быть протестующей частью социума. Источником большого и принципиального «НЕТ» всему, на чем настаивает лживое общество взрослых. Проект, который ей это предписывал, сложившийся в известных нам формах в конце XIX — начале ХХ века, отработал свое и оставил по себе горький привкус. Во всяком случае, он уже не срабатывает автоматически. Не то чтобы общество перестало ощущаться как лживое (сильно сомневаюсь). Скорее всего, с этим просто примирились и стали это учитывать как одно из условий игры.
Дело, возможно, в том, что молодость исчезает как особая культурная позиция: так же, как активно изобреталась в эпоху Модерна. Во всяком случае, активно перетолковывается. Когда-то Хабермас назвал Модерн «незавершенным проектом». Так вот, молодость в ее модернистском понимании — проект, видимо, завершенный. Но сама-то молодость никуда не делась — значит, будут и другие проекты.
Ее агрессивность и избыток утратили привычное для нас оправдание и компактное, направленное оформление — но найдут и другие. Одно вероятно: молодежь, по чисто структурным причинам, уже вряд ли станет единодушно восприниматься как «исторический авангард» и «новый революционный класс», как единственный источник благотворной новизны и освобождения от проклятого прошлого. Она снова становится возрастом, как и все другие. Ему только предстоит обрести новые смыслы, соответствующие наступившему времени. (Это означает и то, что задачу интенсивной культурной работы придется взять на себя и людям других возрастов. Когда переинтерпретируется один возраст, другие не могут остаться незатронутыми). И, может быть, это еще одна — пока не замеченная как следует — антропологическая революция.
Ольга Гертман
Молодежная (контр)революция?
О «современной молодежи» кажется невозможным сказать что-нибудь обобщающее. Сказать, что «им» недостает социальной активности и заинтересованности в судьбах страны? (Типичный упрек). Тут же приведут в пример множество левых и правых молодежных объединений разной степени радикальности, которые только о том и думают, как бы забрать эти судьбы в свои руки и устроить по- своему. Сказать, что они вечно всем недовольны, хотя сейчас так много возможностей строить жизнь самостоятельно? Получите: современная социальная ситуация в России, пишет социолог Сергей Шмидт, будто бы «характеризуется явлением новой молодежи, уже при молодости своей заполучившей свое будущее в полном объеме и с правом полного его использования. Молодежи, социальное бытие которой определяется не привычной и ожидаемой «нехваткой» и скудностью социальных ресурсов, а наоборот — их полнотой и даже избытком. Поколение, которому не нужны красочные реликты субкультур молодежного протеста и молодежного страдания. Поколение, которое нуждается только в технологиях использования имеющегося набора ресурсов, а не в благородных практиках отказа от чего-либо или борьбы за что-либо»[1 С. Шмидт. Ювенильная лужа: Заметки о победившей в России молодежной революции // http://www.russ.ru/docs/103250816]. И вообще мы имеем восторжествовавшую «молодежную революцию»: «буржуазную» или «консервативную», «ибо молодые люди в современной России обладают наилучшими показателями буржуазности и консерватизма среди всех «возрастных групп». Основные признаки социальной (пусть не политической, именно социальной) победы молодых... налицо»[2 Там же.]. А вместе с ней грянула и еще одна революция — «потребительская»: российская молодежь сегодня — «идеальная потребительская группа для любого стремительно растущего рынка. Это «дети», которые ... зарабатывают больше своих родителей. Быть бедным среди этих «детей» считается не то чтобы позорным, а скорее просто немодным. «Дети» не приучены откладывать деньги в банку или в банк. У них нет своих семей и детей, а значит, они освобождены от «социально-обязательных» трат и поэтому могут тратить деньги исключительно на самих себя»[3 Там же.]. Чувствуют себя эти молодые на самом деле прекрасно, и с властью уживаются чудесно, поскольку (будто бы без всяких иллюзий) прагматически используют ее в своих интересах, — а потому о каком протесте вообще речь?
В свою очередь, всегда найдется тот, кто посоветовал бы автору таких высказываний поинтересоваться, а есть ли вообще жизнь за МКАД, и вспомнить, что в провинции у молодых людей слишком часто нет возможностей прожигать жизнь хотя бы потому, что и работу найти сложно. А в ответ на это снова: а что же они не протестуют?! Почему не сопротивляются такой жизни и не стремятся ее переделать?! Западная молодежь давно бы уже, а тут!.
Молодежные субкультуры (которым во множественности не откажешь) опять же вызывают у своих (взрослых) исследователей сильные сомнения. «В современной России», — пишет социолог Елена Омельченко[4 Е. Омельченко. Субкультуры и культурные стратегии на молодежной сцене конца ХХ века: кто кого? // Неприкосновенный Запас. № 4 (36). — 2004. — С. 54.], — волей-неволей «включенной в глобальное пространство, с остатками «старых» мини-групп соседствуют имитаторы, примкнувшие, туристические экспонаты «а-ля субкультурщики», населившие пешеходные «Арбаты» столиц и больших городов. Стили смешались, и хотя некоторые ритуальные разборки сохранились (например, между скинами и рэперами), но они мало отличаются от территориальных споров молодежных группировок конца перестройки». Современные социологи склонны говорить о «смерти субкультур», об идущих им на смену «постсубкультурах»: теперь-де возникают новые молодежные «племена», отличающиеся от своих куда более определенных и энергичных предшественников «текучестью, прозрачностью границ, временным и ненадежным характером соединений»[5 Там же.].
Итак, всему этому разнообразию отказывают в подлинности, в «чистоте стиля» — а значит, в полноте подлинности — и опыту, который проживают включенные в это люди.
При всей сложности договориться до чего-то конструктивного на уровне Больших Обобщений ясно, кажется, одно: политический протест, стремление быть активной, консолидированной и автономной силой в формировании судеб социума — точно не привилегированный и не «типовой» сценарий нынешних молодых в России. Вот на Западе студенческий протест в порядке вещей и ощутимо влияет на принятие политических решений. А нашим будто бы ничего не надо.
То, что молодым чужды классические протестные идеи — мягко говоря, неправда. Они как раз переживают такой расцвет, о каком в советские годы и мечтать было невозможно!
Леворадикальная литература сейчас из самых читаемых и, похоже, входит в обязательный набор чтения продвинутого молодого человека (одной из его разновидностей, но тем не менее). Кого читают и почитают? Махно и Бакунина, Кропоткина и Грамши, «Франкфуртскую школу» и сюрреалистов, Дебора, Негри, Сартра, Троцкого, Кастро, Альенде... Тонкий интеллектуал Эрих Фромм в этом ряду соседствует с известно как любившим интеллектуалов Мао Цзе-дуном, Маркс с Энгельсом мирно уживаются, с одной стороны, с националистом и «консервативным революционером» Эрнстом Юнгером, с другой — с Уильямом Берроузом и Ирвином Уэлшем[6 Это все — из списка авторов, авторитетных для молодого и популярного леворадикального писателя Алексея Цветкова. (А. Тарасов. Творчество и революция — строго по Камю: Постсоветская левая молодежь в поисках новой культуры и новой идеологии//http://www.scepsis.ru/libra.ry/id_166.html).]. То-то изумило бы их такое соседство. «Партизанскую войну» Че Гевары, переизданную у нас четырежды за три года, расхватали стремительно — в основном молодые. Труды Маркузе, теоретика «студенческих революций» 1960-х, выйдя несколько лет назад, разошлись тут же, пришлось переиздавать. Ноама Хомского раскупают на ура — и не за то, что лингвист, а за то, что анархистский теоретик. Его коллеги Хаким-Бей («черная звезда американской контркультуры 90-х, теоретик и экстремист ... с прочным имиджем исламиста, анархиста и педофила»[7 Из аннотации к книге «Хаос и анархия».]) и субкоманданте Маркос — лидер мексиканских партизан-сапатистов и один из основателей «антиглобализма», изданные «Ультра.Культурой», тоже очень хорошо читаются. И не за красоты стиля, как легко догадаться.
С продолжением традиции «музыки бунта» тоже все в порядке. На этой ниве трудятся и имеют множество поклонников разные рок- и рэп-группы: «Запрещенные барабанщики», «Зимовье зверей», «Навь», «Зона сумерек», «Sixtynine», «Теплая трасса», «Красные пантеры», «Mental Depression», «Черный Лукич», «Адаптация», «28 панфиловцев». Ценят их, прежде всего, за социальный заряд, за протестные интонации (в отличие от опопсевшего и конформистского «официального» рока).
Знающие предмет люди находят даже основания говорить[8 А. Тарасов.], будто среди молодых в России сегодня складывается новая «революционная» субкультура, скорее даже контркультура, сопоставимая с «революционной контркультурой 60-70-х годов XIX века».
Что-то, правда, заставляет подозревать: с увлечением леворадикальной тематикой все не так просто и с чем она точно, при всех сходствах, не в родстве, так это с революционным движением второй половины позапрошлого века. Тогда все было куда серьезнее и катастрофичнее.
То, чем увлечены молодые радикалы сегодня — вещи в основном глубоко традиционные, если не сказать архаичные (их ровесники в царской России ее последних десятилетий жили современными себе идеями и платили за это в буквальном смысле слова жизнью). Протест этого рода занял свою, вполне четко очерченную нишу — в ряду прочих ниш. Он нынче, при всей как бы скандальности, нормализован (та же «Ультра.Культура», которая так и норовит издать что-нибудь подрывное и не устает напоминать своему читателю, что все, что он знает — ложь, — вполне респектабельное издательство, не производящее впечатление ни подпольного, ни бедствующего. Хорошего качества книжки издают. И «Фаланстер» — один из самых престижных книжных магазинов.)
Явно не составляя мэйнстрима, «классический» протест не представляет собой, однако, ничего ни исключительного, ни катастрофического. Хотя бы потому, что не слишком преследуется. Можно принадлежать к «новым левым», а можно и к «новым правым». Хотите в троцкисты, анархисты или экологисты? Пожалуйте. Стремитесь в русские националисты? Ради Бога. Я уж не говорю о «комсомолах» при разных партиях. Выбор превеликий.
Возраст, как историческая категория, создается культурными сценариями — а те не только помогают людям построить свою жизнь, но и давят на них, живых, не вписывающихся в схемы.
Может быть, сейчас — с нынешней множественностью, «текучестью» субкультур — происходит процесс высвобождения из-под гнета накопленных сценариев. Они уже хотя бы потому неустойчивы и многообразны, что входящие в них ребята так пытаются ускользнуть от того, что на предыдущем историческом этапе успело себя дискредитировать.
Почему «во всех цивилизованных странах» студенческий протест всегда — и в 1960-е, и после — бывал началом грандиозных политических сдвигов, а наши студенты, у которых с западными вроде бы масса общих «формальных» признаков, никогда не организовывались так и не оказывали такого влияния на происходящее в обществе?
Не потому ли, что массовые студенческие выступления — лишь традиция? Ее находили готовой, в нее уходили (из других, почему-либо переставших устраивать). Она, как всякая традиция, ограничивает, давит, что-то предписывает, что-то запрещает — и ей хочется сопротивляться. Она способна стать формой несвободы и неподлинности. И становится!
Это всего лишь одна традиция из многих, хуже того — уже успевшая разочаровать мыслящих людей. У нас — хотя бы в эпоху незабвенной перестройки — молодежный протест слишком явно эксплуатировался взрослыми в их целях. Люди со вкусом к независимости это запомнили, учли и решили, что больше такого делать не будут.
Нынешние молодые левые презирают тех своих предшественников, кто пошел на соглашение с Системой и, ясное дело, не добился ничего хорошего. «Предыдущее поколение левой молодежи, порожденное «перестройкой» и отчасти «постперестройкой», — пишет А. Тарасов[9 А. Тарасов.], — тяготело либо к «взрослым» левым партиям, либо к западным «интернационалам» (троцкистским и анархистским), часто существуя на их деньги и фактически втягиваясь в их полит-бюрократическую деятельность». Их предшественники, в свою очередь, тоже кого-нибудь, должно быть, презирали.
Раз прежние сценарии вызывают противодействие — идет выработка контрсценариев. Например: молодые, обжегшись на опыте ХХ века, уже не хотят быть инструментами в руках. С другой стороны, они хорошо знают, как контркультурное движение — и еще какое мощное! хиппи, например... — может стать торговым брендом и работать на отвергаемое им же общество потребления. Их уклонение от протеста — полноценная разновидность протеста. Усилие (насколько успешное и с какими результатами — отдельный вопрос) уйти от навязанного сценария, чем бы тот ни был — даже если это сценарий ухода. Это неизменно попытка обмана (внешних) ожиданий. (Вы ждете, что мы будем строить баррикады?! А мы вот пойдем в казино, то-то вы удивитесь. Вы думаете, мы пойдем на танцполах оттягиваться? А ничего подобного, мы отправимся в провинцию церкви реставрировать). Читай: вы не дождетесь протеста в привычных вам формах, к которым вы подготовлены. Тем беззащитнее вы будете. Мудрено ли, что сопротивления иной раз просто не узнают?
Для сегодняшних молодых политически выраженный протест, неотъемлемый от переступания и прочих границ (вроде, например, запрета на наркотики) — крайне важный опыт. «Ты впервые пробуешь кислоту. Впервые демонстративно уходишь с лекции, где тебе втирают про преимущества рыночной системы, и читаешь в парке Бакунина, потому что Хаким Бея трудно достать. Впервые выбриваешь виски и идешь на никем не разрешенный митинг, где метко кидаешь недопитую бутылку в милицейскую цепь и кричишь в мегафон: «Капитализм — дерьмо!» Ты уходишь из дома, чтобы жить с друзьями общиной в приговоренном к сносу доме. Ты оставляешь институт, потому что там всеми движет страх, вызывающий у тебя брезгливость. Их страх как запах их гниения. «Не хочешь ли ты назад в СССР?» — на дурацкий вопрос холеной журналистки из американской газеты ты гордо отвечаешь: «Я анархист» — и даришь ей неприличную листовку»[10 А. Цветков. Анархия non stop. М., 1999, стр. 122-123.].
Это вещи одного порядка, не зря они перечисляются подряд. Сколько угодно можно говорить об архаичности Бакунина, заемности форм антикапиталистического протеста, глубокой условности выбривания висков... — подлинности, силы и необходимости стоящего за этим опыта мы этим не отменим. Но он не политический, а экзистенциальный. По важности, по неотъемлемости для становления личности он сопоставим лишь с инициацией традиционных обществ.
Традиционное общество не исчезает. Это его черты — деление общества на «возрасты» с закрепленным набором черт, социального места и социальных обязанностей. (Видимо, они соответствуют чему-то очень глубокому. То была первичная мерка, снятая с человека и действенная и поныне, ибо в ней много точного). Не архаичен ли страх перед молодостью как разрушительным началом? А необходимость прожить, для полноценности самочувствия, ту или иную форму опасности, чтобы стать в полной мере взрослым? Чистая архаика — но и не думающая утрачивать свое значение.
Отдельный вопрос, что-то или иное, прямое или косвенное, «использование» молодежи старшими было и будет, пока свет стоит (хотя бы потому, что в социуме все это образует одно большое целое, связано в единую систему). Старшие всегда делали ставку на молодых. а молодые — на старших, ибо протест, даже самый агрессивный — вещь адресованная и требует адресата и его реакции. Протест всегда — диалогическое действие, даже когда вроде бы взахлеб монологичен. Без реакции он ничто.
Когда радикально настроенный юноша дарит «холеной» представительнице чуждого лагеря «неприличную листовку» — он по крайней мере ожидает, что ей будет неприятно, она будет шокирована и посрамлена. А та, может, только того и ждет, чтобы ей устроили что-нибудь провокационное, и была бы шокирована как раз, если бы предполагаемый оппонент вдруг стал с ней во всем соглашаться. Так что здесь игра ожиданий — с обеих сторон, причем играемая по определенным правилам. Что не отменяет ни подлинности чувств обеих сторон, ни необходимости «игры»!
Молодежь, вкупе с любыми ее субкультурными построениями, не самодостаточна (ни экономически, ни в прочих отношениях) ни в каком социуме, даже когда издает подрывную литературу на свои деньги (понятно, что это — деньги все того же окаянного государства, образующие часть его экономики). (Совершенно то же можно сказать и о взрослых: не думают же они, что ОНИ самодостаточны?) Но это не имеет никакого значения. Не самодостаточен никто, поскольку все члены социума делают одно большое дело. Социум их распределил внутри своих равновесий с той же хитростью, как это делали архаичные общества. Разве что чуть менее явно.
Взрослым, «их» обществу (на самом деле — очень даже общему) молодежный протест необходим, как воздух (не меньше, чем самим молодым, а может быть, даже больше, чем им). Это ИМ, взрослым, нужно, чтобы молодые протестовали, и когда те этого вроде бы, в привычных формах, не делают — начинают возмущаться: они, дескать, аполитичны, им все равно.
Арина Туркатенко
Молодежные субкультуры сегодня: попытка энциклопедии
Нынешняя молодежь — люди примерно 14-25 лет, они же «пацаны и деффчОнки» — отнюдь не единое «поколение пепси». Каждый выбирает свое течение, и этот выбор подчас меняется несколько раз на протяжении пары лет. В 14 лет такой выбор обусловлен модой, окружением, социальным статусом, в 18 — попытками участвовать в общественной жизни или, напротив, найти в ней свое обособленное место. И что же они выбирают?
Анархисты — близки панк-сообществу (всякий панк — анархист, но не всякий анархист — панк). Анархия — отсутствие власти и государства — для нынешней молодежи вполне четкая политическая программа. Отличительные признаки: черный цвет, обилие железной атрибутики, часто очень короткие прически — из-за них непосвященные путают анархистов со скинхедами. Самоназвание: анархисты Разновидности: границы провести трудно, но один критерий очевиден — радикально настроенные и умеренные.
Музыкальные предпочтения: панк, очень тяжелая альтернативная музыка, металл.
Ключевое понятие субкультуры: анархия.
Места обитания: парады антиглобалистов и сочувствующих, несанкционированные митинги и т.п. Это не значит, что движение асоциально — есть вполне легальные анархистские интернет-сайты, но там чаще всего собираются умеренные. Партий и правительственных организаций анархической направленности, насколько известно автору, в России нет.
Характерная лексика: не зафиксирована. Пара известных девизов: «Мама — анархия, папа — стакан портвейна», «Анархия — мать порядка».
Готы — одно из самых известных музыкальных и культурных течений. Часто подвергается осмеянию и пародиям. Основа их философии — осознание жестокости мира и бренности бытия. Отсюда интерес к бытию иному, загробному. Готов не надо путать с сатанистами: они очень близки, но это не одно и то же. Сатанизм — понятие, прежде всего, религиозное, готы же делают упор на взаимодействие с социальной средой (часто переходящее в конфронтацию). То есть: сатанизм — религия, готика — мировоззрение. (Всякий сатанист гот, но не всякий гот — сатанист).
Отличительные признаки: популярен черный — цвет ночи, смерти и печали.
Самоназвание: сложный вопрос. Чаще всего от них можно услышать нечто вроде «я просто человек, который понимает всю тяжесть земного существования». Само слово «готы» с недавнего времени приобрело насмешливый оттенок, поэтому все реже используется как самоназвание. Разновидности: дарк-готы, готик-металлисты, готик-рокеры — деление происходит в основном по музыкальным предпочтениям. Вряд ли они осознают себя целостной культурой, скорее действует интуитивный отбор: «свои — не свои», «не свои, но где-то рядом, тоже готы».
Музыкальные предпочтения: готика в ее разновидностях — от грустного рока, часто с симфоническим оркестром, до очень мрачного и тяжелого готик-метала (ударение на Е: готик- метал).
Ключевое понятие субкультуры: боль, печаль, темнота, меланхолия. Самые убежденные представители течения называют «смерть как фетиш». Другим важны эстетизм, красота -грустные и меланхолические.
Места обитания: концерты готик- групп, клубы соответствующей направленности (часто там же проходят панк-вечеринки: корни этих двух культур тесно связаны, и то и другое — протест), форумы вроде darkcity.ru, часто - философские, филологические и исторические факультеты ВУЗов.
Характерная лексика: большей частью — обыкновенный молодежный жаргон, но есть и специфические оценочные слова, типа готично — не- готично. Большинство увлекается философией и неплохо в ней разбирается, поэтому в ходу общефилософские понятия.
Золотая молодежь, она же элита. Выделяется исключительно по социальным признакам (своего рода имущественный ценз).
Отличительные признаки: самые дорогие марки всего — от автомобиля до шариковой ручки. Обилие ярких цветов.
Самоназвание: «мы» (в противоположность «всем остальным»). Разновидности: выделяется несколько групп — звезды дорогих ночных клубов («тусовщики»), мальчики-мажоры — дети не просто богатых, но еще и интеллигентных и широко известных в определенных кругах родителей, и т.п.
Музыкальные предпочтения: рэп, хип-хоп, r'n'b (первоначально — музыка черных американских кварталов). Ключевое понятие субкультуры
— гламур (дороговизна, качество, яркость, модность...)
Места обитания: гламурные факультеты, в основном экономические и юридические. Кроме того — самые дорогие клубы и рестораны.
Характерная лексика: смешение русских слов с английскими, низкой лексики — с экономическими терминами. (Иду, кароч, сдавать ОТП, не фильтрую ваапче, ну беру пейпер и думаю «Оу, щщщитт!» Вот такая у меня монодрама...).
Клабберы, «танцевальная культура» — завсегдатаи ночных клубов и дискотек.
Отличительные признаки: яркая дискотечная одежда и макияж.
Самоназвание: «Я люблю ходить по клубам и танцевать».
Разновидности: танцующие под любую музыку вплоть до обычного попа и предпочитающие особый жанр — хаус, техно, диско, латино и т.д. Музыкальные предпочтения: танцевальная музыка.
Ключевое понятие субкультуры: танцуем и веселимся!!!
Места обитания: клубы с танцполом. Характерная лексика: «зажигать», «музыка типа тыц-тыц или тыгы-дым там-там» и т.д.
Металлисты — особая группировка: ее представители есть не только среди молодежи, но и среди людей среднего возраста (молодежь 80-х). Выделяются по музыкальным критериям: любовь к металлу — «железному року» — сформировала их мировоззрение.
Отличительные признаки: металлические украшения, одежда из черной кожи. Байкеры — длинноволосые люди в коже, в черных очках и на мотоцикле.
Самоназвание: «Мы — те, кто гибнет за металл!»
Поделиться книгой: