Почему не иначе

Точно так же иностранные ученые-этимологи все время должны прибегать к помощи русской этимологии: немало важных трудов по ней написано и опубликовано и за рубежом.

Нет возможности один за другим описать все когда-либо появившиеся на свет большие и малые русские этимологические словари: о них вы можете прочитать в специальных работах.

Я скажу только о тех из них, которые в наши дни чаще всего встречаются на книжных полках; моя книга, например, построена в основном на сведениях, почерпнутых из трех таких словарей.

Это прежде всего большой этимологический словарь, составленный московским языковедом А. Преображенским в начале нашего века; прекрасный труд, к сожалению, не доведенный до конца и к нашим дням уже в некоторых отношениях устаревший.

Это вышедший в свет на немецком языке десять — пятнадцать лет назад трехтомный словарь известного знатока русской этимологии профессора Макса Фасмера. В настоящее время в Москве том за томом появляется его русский перевод.

Фасмеровский словарь полнее и новее словаря Преображенского, хотя у него есть свои недостатки: нелегко даже самому осведомленному в чужом языке ученому составлять словарь этого языка, живя в другой стране, не имея возможности все время дышать воздухом мира, о котором он судит. Некоторые ошибки неизбежны; впрочем, в русском переводе многие из них исправлены.

В общем, оба эти словаря очень хороши, это образцовые работы. Однако их составители никак не рассчитывали на то, что ими будут пользоваться школьники, ребята. Разбираться в них без специальной подготовки довольно трудно: авторы говорят с читателями на высокоученом, изобилующем условными сокращениями и сложными формулами языке.

Значительно легче для читателя недавно вышедший у нас «Краткий этимологический словарь русского языка», составленный московскими учеными Н. и Т. Шанскими и В. Ивановым: он предназначен для учителей средней школы. Но книга для учителей, преподающих язык, — это все же не для учеников, не для школьников! Чтобы пользоваться и этим словарем, надо достаточно свободно ориентироваться во многих языковедных вопросах. Надо уметь обращаться с транскрипцией, особым алфавитом, которым лингвисты пользуются, чтобы точно передавать на письме звуки любых языков. Надо овладеть целой системой особых обозначений, к которым языковеды, как математики, прибегают, стремясь сделать свои объяснения как можно более краткими и сжатыми. В свое время вы, вероятно, овладеете всей этой премудростью; пока что пользоваться «взрослыми» этимологическими словарями вам, пожалуй что, не под силу.

Поэтому-то и было решено составить для советского школьника новый, специально на него рассчитанный этимологический словарик, приспособленный для него и по изложению, и по подбору слов.

В самом деле: вот и у Преображенского и у Фасмера объясняется слово «проскомидия»; это — определенный раздел в одной из христианских церковных служб. А зачем такое слово нашим школьникам?

А вот слова «алгебра» у Преображенского вы вовсе не найдете, да и у Фасмера о нем сказано чрезвычайно кратко: «арабского происхождения». А ведь интересно же узнать о нем как можно подробнее, не так ли?

Установить, какие слова должны войти в наш словарь, какие нет, было нелегко.

Прежде всего в него было включено как можно больше самых обыкновенных школьных — и даже школярских! — слов: «парта» и «педагог», «зубрить» и «шпаргалка», «физика» и «химия»… Можно ли вам не знать, откуда они пошли?

Но ведь нынешний школьник во многих делах даст очко вперед взрослому. У него поминутно срываются с языка, все время звучат в ушах самые новые слова, знакомые, может быть, еще далеко не каждому современному русскому человеку.

Из каких частей сложено, к примеру, слово «космонавт»?

Как построен самоновейший термин «кибернетика»? Ваша бабушка может не знать этих слов, но вы-то уж их наверняка знаете…

А такие высокие и близкие каждому из нас слова, как «коммунизм», «агитатор», «большевик»… Можно ли их оставить без объяснения?

Необъятного, конечно, не обнимешь, все слова в словарь не введешь, но чем больше, тем лучше!

Это всё слова, которые хотели бы увидеть в словаре вы, читатели. А в нем нашлось место и для тех, в которых заинтересован я, автор.

Ведь я задумал не только практическое пособие, этакий сухой справочник: захотел узнать, откуда слово, полистал — и узнал! И точка. Нет, мне нужно и другое: чтобы из словаря можно было увидеть на деле, какова она, работа этимолога; с какими трудностями он встречается; к каким хитростям и уловкам прибегает при своей охоте за предками наших слов. Показать же это можно ярче всего не на первом попавшемся, а на некоторых особых словах. Вас они могут вовсе не интересовать: зачем вам какая-нибудь трава «дурман» или зверюга «еж»? А мне они драгоценны, и я обязательно расскажу вам про них все, что о них дознано этимологией. Я хочу, чтобы вы узнали, что слово «здоровый» и слово «дерево» — в родстве между собой. Что «каракатица» и «окорок» тесно связаны друг с другом.

А слова, обосновать правописание которых может только этимолог? «Вазелин» попал в словарик, а «вара» там нет. Почему? Да потому только, что орфография первого слова затруднительна и разъясняется лишь этимологией; второе же слово любой двоечник напишет правильно, ни на миг не задумавшись… Такие трудные слова я тоже вводил в свой список.

Видите, сколько разных подходов и требований, как совместить их все? Поэтому не раздражайтесь, если слова, интересного вам, вы в словаре можете и не найти, а натыкаться будете на те, до которых вам и дела нет. Знайте: каждая кандидатура на место в словаре сто раз обсуждалась и многие из слов просто «не прошли по конкурсу», как студенты при поступлении в самый прославленный вуз.

Не попали в него слова с «прозрачной», как выражаются ученые, этимологией: каждому и так ясно, что «одуванчик» произошел от слова «обдувать». Не вошли в него многие иностранные слова, если в их этимологии — там, на их родине, — нет ничего удивительного, любопытного. Нет и тех слов, относительно которых мне просто нечего сказать; это бывает в случаях, когда этимологи еще ничего существенного о них не узнали.

Многое в словаре мне пришлось упрощать, отступая от строгих требований науки. Я не мог греческие слова писать греческой азбукой, старославянские — старославянской: вы их не знаете. Не знаете вы и ручной транскрипции, — не заставлять же каждого читателя предварительно изучать ее, а потом уж браться за книгу!

Поэтому слова всех языков в этом словарике передаются очень несовершенно — либо русским, либо латинским алфавитом. Только в очень редких случаях я прибегаю к нескольким старославянским буквам; что каждая из них означает, указано в конце этого предисловия. Вы сами подумайте: совершенно точно иноязычные слова и звуки передать русской азбукой нельзя. Иногда можно приблизиться к их подлинному произношению. Так, если я напишу латинское слово «domus» (означающее «дом») русскими буквами — «домус», большого искажения не получится. Если же я вздумаю немецкое «Fruhling» — «весна» изобразить, для вашего облегчения, как «Фрюхлинг», выйдет невесть что: немецкое «h» очень мало напоминает русское «х», а в данном случае оно и вовсе не произносится; только предшествующий ему гласный звук становится долгим. Значит, тут наша русская азбука совершенно непригодна.

Другой случай. Как вы увидите, три слова — латинское «катус» («кот»), русское «кот» и французское «ша» (тоже «кот») — ближайшие родичи. Услыхав это, вы удивитесь: «катус» и «кот» вроде похожи, но с «ша»-то у них нет ничего общего?! Такое впечатление создается только потому, что нерусские слова выражены русскими буквами. Стоит напечатать их латинской азбукой, и слово «catus» оказывается довольно близким к слову «chat» (так французы пишут свое «ша», происходящее от латинского «катус»). Может быть, писать это слово все-таки по-русски — «кхат»? Немыслимо: это — варварское, неверное написание. Оно напоминает чеховского героя, который слово чепуха читал по-латыни как «реникса». Так делать нельзя.

По этим и другим причинам мне и пришлось изображать иностранные слова неодинаково, то так, то эдак. Неправильно, но иначе поступать слишком сложно. Так делать не следовало бы, но другой возможностью я не располагал, пишучи книгу для школьников.

И все же, как я ни старался облегчить вам чтение словаря, пользование им, полностью упростить это дело не удалось. Пришлось оставить кое-какие сокращения: не повторять же по множеству раз на странице прилагательные «русский», «древнеиндийский», «латинский» или «родительный падеж», «дательный падеж», «суффикс». Таких сокращений не так уж много, но все-таки до чтения словаря мой совет — ознакомиться с приложенными к нему таблицами и перечнями их. Дело пойдет куда веселее.

Что еще? Пожалуй, вот что. В этимологии, откровенно говоря, бесспорных истин меньше, чем в какой-либо другой области языкознания. Этимологи неустанно работают над уточнением своих гипотез. Они выдвигают всё новые и новые предположения чуть ли не по каждому, даже уже давно объясненному слову.

Бывает, конечно, что ученый мир сразу соглашается с таким предположением: никто не спорит в наши дни против утверждения, что слово «мышца» происходит от слова «мышь». Но очень часто случается наоборот: слово — одно, а объяснений — несколько. Одни этимологи думают: «варежка» — значит «варяжская рукавица», скандинавского образца. Другие возражают: «варежка» связано с древнерусским «варити» — «оберегать», «защищать». «Варежка» — это «обережка»…

Было бы очень неверно в таких случаях считать, что который-либо из ученых тут «напутал», «допустил промах», Нельзя возмущаться: «Как же так? Один — одно, другой — другое! А где же правда?»

Ученых много: «сколько голов, столько умов», но все умы идут разными путями к одной цели — объяснению слова.

Пока она не достигнута, мы всегда можем столкнуться не с одним, а с несколькими предположениями, со спорами и несогласиями. Давно известно: в спорах-то и рождается истина!

Вот, кажется, и все. А теперь желаю вам всяческого успеха в ваших первых шагах по этимологическим дебрям. Эти шаги будут тем прямее и размашистее, чем больше вы будете, интересуясь этимологией, расширять запас и повышать уровень общих ваших знании, — всяких знаний — языковедных и исторических, но археологии и по истории культуры.

Эти шаги будут тем сбивчивее и медлительней, чем больше в вас окажется самоуверенности и торопливости, от которых с таким трудом отделываются многие начинающие этимологи.

Впрочем, я уверен — подобные недостатки вам несвойственны.

Счастливого пути за пределы моей книжки!

Лев Успенский

Внимание!

В «Словаре» могут встретиться новые для вас, непонятные слова-термины. Познакомьтесь с ними.

Аканье. Звук «о», когда на нем не лежит ударение, не все мы выговариваем одинаково. В некоторых областях России говорят как написано: кОрОва, пОлОтно… В других же заменяют «о» не очень ясным звуком, иногда очень похожим на «а»: кАрОва, иногда звучащим совсем неопределенно: 'п?расён?к (поросенок)… Это и называется «аканьем» (а противоположное явление — «оканьем»). Случилось так, что в литературном русском языке, в языке людей образованных, с течением времени укрепилось «аканье», а не «оканье». Потому мы с вами пишем «мОрковь», а говорим «мАрковь».

Ассимиляция (или «уподобление»). В древнерусском языке растение чечевица звалось «сочевица» — сочный, питательный плод. Почему же оно превратилось в «чечевица»? Звук «с», говорят ученые, уподобился звуку «ч», который за ним следовал; произошла его ассимиляция. Наблюдаются и противоположные случаи: тогда мы имеем диссимиляцию, или «разуподобление».

Буквы старославянские. Как я ни старался изображать звуки всех языков только двумя азбуками, русской и латинской, нашлись среди них такие, для которых пришлось взять буквы старославянские: иначе русские слова пришлось бы писать при помощи французской азбуки. Перечислю сейчас эти буквы.

Ѫ— так вот выглядел в древности «юс большой»: у древних болгар он обозначал особый, до нас не дошедший звук — носовое «о» (несколько напоминающий его звук во французском письме обозначается как «on»). Если древнерусские и старославянские слова изображаются латинскими знаками, на месте «юса большого» ставится звук «Q».

ѧ — а это «юс малый»; он обозначал второй носовой звук — носовое «е». В научной транскрипции его изображают как «е» «с лапкой» — «ę». Носовые звуки уцелели в польском языке; однако поляки обозначают свое носовое «о» как «ą» и носовое «е» как «ę».

Ъ, Ь — эти два знака сохранились и в нашей азбуке, только означают они теперь совсем не то, что когда-то. В старину оба они выражали краткие и невнятные звуки, вроде тех, которые мы встретили, описывая «аканье». Наши предки, пожалуй, могли бы написать «пърасенок» или «бьрьг» вместо «берег», чтобы обозначить звуки средние между «о» и «а», между «е» и «и». Мы превратили эти «буквы», т. е. знаки звуков, в чистые значки, никаких звуков не выражающие. А вот языковеды прибегают к ним, когда нужно изобразить именно один из этих древних звуков: «вълкъ» — «волк», «льнъ» — «лен».

Гаплология. Бывает, в слове сталкиваются два одинаково звучащих слога: «зна-ме-Но-Но-сец». Сплошь и рядом с течением времени один из двух исчезает: мы теперь говорим «знамеНОсец». Это явление называется «гапЛОЛОгия», по-гречески — «простословие». Гаплология играет известную роль в нашем языке: она превратила в наше «пряный» древнее «пеПЕряный» (т. е. «перчистый»); из старого «шиВОВОрот» она сделала современное «шиВОрот». Вы спросите: почему же тогда она «гапЛОЛОгию» не превратила в «гапЛОгию»? Потому, что такому преобразованию поддаются только слова, часто встречающиеся в разговорной речи, выговариваемые быстро и небрежно. Ученые, премудрые термины от гаплологии застрахованы: «гиппопотам» вряд ли когда-нибудь превратится в «гиппотама»…

Диссимиляция. Явление, прямо противоположное ассимиляции: оно меняет звук так, чтобы он стал не похожим на соседний, а отличным от него. Древнее «веЛбЛюд» постепенно превратилось в «веРбЛюд»: второе «л» не потерпело себе соперника… Это и есть диссимиляция.

Звездочка. Читая словарь, вы будете то и дело находить в его статьях слова, перед которыми стоит вот такая «звездочка» (*). Что она обозначает?

Она говорит вот что: «Слово, которое я сопровождаю, пи один ученый не слышал и не видел написанным. Оно принадлежало языку, исчезнувшему задолго до нас. Но, действуя по правилам сравнительного языкознания, наука может «восстанавливать» и внешний облик и смысл таких слов. По данным, которые она находит в словах языков-потомков исчезнувшего, языков-родственников и наследников его. Так палеонтологи «восстанавливают» внешность, а порою даже характер и образ жизни древнего, не существующего теперь животного, какого-нибудь археоптерикса или мегалозавра, по его костям, найденным в земле, по отпечаткам его следов на каменных породах, по множеству признаков.

Чтобы никто не принял слово «восстановленное» за слово действительно обнаруженное в какой-нибудь древней рукописи, надписи или любом другом источнике, перед ним и условились ставить сигнальную отметку — меня, «звездочку».

Звукоподражание. В каждом языке есть некоторое число слов (пе очень много), которые образованы при помощи подражания звукам внешнего мира. Таковы наше «кукушка» или такие слова, как «шорох», «топот», «бренчание», «дребезг»… Увидев в статье о слове пометку: «звукоп.» или «звукоподр.», знайте, что это слово образовалось именно таким способом.

Калька. Лет пятьдесят или шестьдесят назад среди учеников, занимавшихся в школах немецким языком, ходило такое считавшееся забавным утверждение: «Слово поднос, если перевести его на немецкий язык, должно звучать как «унтерназэ», потому что «под» по-немецки — «унтер», а «назэ» — это «нос». Забавным в этом не слишком остроумном утверждении представлялось то, что в действительности перевод слова «поднос» на немецкий язык дает слово «прэзэнтирбрэтт» («дощечка для поднесения»), а ничуть не «унтерназэ». Это последнее слово представляет собою не правильный перевод, а грубую кальку нашего «поднос». Значит, под словом «калька» подразумевается не обычный перевод слова на другой язык, а особый — когда копируется само строение этого слова: «об-йект» — «пред-мет»; «интер-йекцио» — «междо-метие». Калька — перевод слова не в целом, а по составляющим его частям. Кальки встречаются обычно только в ученой, терминологической части словаря. Слова обычные не положено калькировать.

Метатеза. Если вы представляете себе, что именно шахматисты именуют рокировкой, вам нетрудно понять, что такое метатеза: это как бы рокировка звуков внутри слова.

Мы теперь называем определенный разряд блюдец таРЕЛками. Наши предки звали их таЛЕРками. из немецкого «тэллер»— «блюдо». Потом в слове произошла «рокировка» — метатеза.

Из древнего «мьжюрить» («мьга» по-старорусски означало «тьма») при помощи метатезы — перестановки — родилось наше современное «жмурить». Само слово «метатеза» по-гречески и значит «перестановка».

Оканье. Это такое произношение, при котором звук «о» выговаривается одинаково четко и ясно и под ударением, и в неударных слогах. Вологжанин или ярославец никогда не напишет «кАрова», потому что говорит совершенно четко «кОрова». Вы видите — «оканье» прямо противоположно «аканью»: литературному языку людей образованных оно, вообще говоря, несвойственно.

Перегласовка. Бывает, что при образовании новых слов от корня согласные звуки его сохраняются, а гласные заменяются другими. Так, слова «вал» и «волна» восходят к общему корню. То же можно сказать про такие разные слова, как «вода», «ведро» и «выдра»: древний корень у них один, а гласные звуки различны. Это и есть перегласовка.

Полногласие. Характерная особенность восточно-славянских (русского, украинского, белорусского) языков. Она заключается в том, что в словах, внутри которых в общеславянском языке имелись звукосочетания «ор», вол», «ер», «ел», у нас образовались полногласные сочетания «-оро-», «-оло-», «-ере-». А в других славянских языках тут наблюдаются иные сочетания звуков. Вот вам для примера:

В общеславянском: горхъ, голсъ, бергъ, мелкъ.

В болгарском: грах, глас, брег, млеко.

У нас: горох, голос, берег, молоко.

Почему же, однако, слово «град» (вид осадков) не звучит у нас как «город»? Очень просто: в общеславянском языке оно никогда не звучало «гордъ», только «градъ»!

Для этимолога полногласие — очень существенный признак происхождения слова.

Разуподобление. То же, что диссимиляция. Очень неуклюжая калька этого термина.

Удвоение. Так называют случаи, когда слово образуется при помощи повторения дважды подряд его основы: кол-о-кол, тара-тора, бала-бола. В русском языке таких слов немного; в некоторых других они — обычное явление (например, в тюркских).

Уподобление. То же, что ассимиляция (см. это слово).

А

Знаете ли вы, что почти все русские слова, начинающиеся с буквы «а», — переселенцы, иноземцы?

Откройте первую страницу любого толкового словаря русского языка.

«Абажур» — из французского, «абаз» — из иранского языка. Слово «абака» значило счетный прибор по-древнегречески… Слов русских по происхождению на «а» почти не существует.

В чем же дело?

У языков, как у людей, бывают неожиданные причуды. Один из них как бы «любит» начинать свои слова с такого-то звука, другой как раз этим звуком пренебрегает. Европейские языки не терпят звука «ы», особенно в начале слова, а по-турецки «липа» — ыгламур, несчастье — ыгын, нрав — ыра… Уйма таких слов в чукотском языке…

Так вот: русский язык не любит начинать слова тем звуком, который мы обозначаем буквой «а». Настолько не любит, что таких слов на «а» в нем (я говорю о литературном языке) практически вовсе нет.

А почему я выражаюсь так осторожно: «звуком, который мы обозначаем буквой»? В народных говорах много слов, начинающихся на «а»: атава, абломак, асина…

Однако пишутся все они через «о»: отава, обломок, осина… Вы уже читали объяснение этому; дело тут в особом явлении нашего языка, в его «аканье»…

Узнав все это, вы уже не будете удивляться тому, что слов на «а» в нашем словаре окажется довольно много, но большинство из них пришли в наш язык из других языков — одни с Запада, другие с Востока.

Абрикос. Конечно, это слово в нашем словарике оказалось первым чисто случайно: никаких первых или вторых по порядку слов в языках не бывает. И все же смотрите: у него, первого попавшегося нам, сложная, долгая, запутанная история.

Оно явилось три столетия назад из Голландии: оттуда привозились на Русь абрикосы. Но голландцы свое «abrikoos» позаимствовали у французов, которые зовут этот вкусный плод «abricot», переняв это название из испанского языка: там он именуется «albercoque». Что это, конец эстафеты?

Вовсе нет. Испанцы взяли имя фрукта у арабов-мавров: по-арабски «абрикос»— «аль-биркук»… Что же, значит, слово это пришло в индоевропейские языки из семитских? Представьте себе, ничего подобного: семиты-арабы, в свою очередь, пересадили его к себе из латинского языка индоевропейцев-римлян. Идет только спор, как оно образовалось у них: то ли из прилагательного «прэкокс» — «ранний», «скороспелый» (абрикосы поспевают намного раньше своих собратьев — персиков), то ли из другого прилагательного «априкус» — «согретый солнцем» (см. Апрель). Если так, «абрикос» значит «солнечный плод».

Видите, какую причудливую петлю описало это слово по миру? И мы с вами зовом абрикос абрикосом, даже не подозревая, как сложен был его путь, прежде чем оно проникло в наш язык. А ведь абрикос мог бы очень просто получить у нас имя «курага» (т. е. «сушеный абрикос», или «кайиса» — от «кайысы» — абрикос), если бы мы заимствовали название для него не с Запада, а с Востока.