О святых и тенях

Проснуться было легко. Еще мгновение назад Карл крепко спал, сейчас он просто лежал, широко раскрыв глаза. Он слишком поздно почувствовал чужое присутствие у дверей. Топор ударил в толстое дерево. Очень осторожно Карл попытался разбудить девушку, Уну. Она заменила первую, которую безжалостно убили меньше полугода назад. Новая Уна, прежде ее звали Мария Эрнандес, прошла превращение около недели назад. Она была пьяна от выпитой крови, и, как ни старался Карл, он не мог разбудить ее.

Он оставил ее на кровати.

В спальне не было окон — мера предосторожности. Если за дверью только один незваный гость, Карл может подождать его в темной комнате и убить, когда он войдет. Впрочем, интуитивно Карл понимал, кто пришел за ним, и знал: они не настолько глупы, чтобы посылать к нему одного или двоих.

Он схватил покрывало, валявшееся в ногах Уны, и набросил его на себя, прикрыв лицо, словно капюшоном плаща. На всякий случай. Затем выбежал в прихожую. Топор снова опустился на дверь, и в комнату ворвался дневной свет. На лице Карла мгновенно появился пылающий шрам. Он быстро отскочил в сторону.

Что сказал ему Октавиан примерно полвека назад?

Если ты будешь верить, ты сгоришь.

Карлу было трудно сосредоточиться. В прихожей он уперся рукой и ногой в стены и поднялся на несколько футов вверх, толкнул деревянный прямоугольник — дверцу на чердак — и сдвинул его в сторону. Стараясь не шуметь, он подтянулся и как раз в тот момент, когда от входной двери отлетел большой кусок и внутрь просунулась рука, чтобы открыть замок, вернул дверцу на место.

Бедняжка Уна.

Услышав тяжелые шаги в доме, Карл повернулся к чердачному окну. Решетка с внутренней стороны, потом стекло, снаружи ставни. Он подобрался к окну, стараясь не шуметь, двигаясь так, как сам учил их всех на протяжении стольких лет. Он снова подумал про Октавиана.

«Если ты будешь в это верить, ты сгоришь», — твердил тот.

Карл попытался убедить себя, что не верит христианской легенде, не верит в миф. Но когда ты являешься частью мифа, трудно понять, что правда, а что нет.

Октавиан утверждал, что именно церкви каким-то образом удалось сочинить легенду о физических слабостях бессмертных существ, а после ей удалось убедить его несчастных предков, что эти слабости — не выдумка Так вот и получилось, что, несмотря на их способность совершать и ужасные, и замечательные вещи, они сами себя и уничтожали. Что-то вроде самоубийства.

Если ты будешь верить, ты сгоришь.

Снизу послышались крики. Они разбудили Уну, и, к несчастью, она верила в легенды. Лампы в спальне, старинное устройство с медленно вращающимся вентилятором были установлены кем-то не слишком умелым, и в потолке остались щели, сквозь которые Карл видел, что происходит в комнате.

Ему совсем не хотелось на это смотреть. На теле Уны, появился ожог — серебряный крест, который держал в руке мужчина с черными волосами, оставил на ней этот след. Девушку удерживали на месте другие кресты в руках его спутников, еще один мучитель прижал христианский символ к ее глазам, и они лопнули, точно пузыри. Затем они сожгли ее грудь, и на месте нежных сосков с розовым ореолом появились уродливые ожоги. Если Октавиан сказал правду, девушка стала жертвой своей веры в силу креста.

«Если ты будешь в это верить, ты сгоришь».

Карлу нестерпимо хотелось спуститься вниз и уничтожить их всех, заставить страдать, как страдала сейчас Уна. Но в комнате их было слишком много, к тому же кто-то остался на улице, и Карл не знал, сколько их там.

— Мы знаем, что ты здесь, вор и убийца Иди сюда, и мы отпустим твою подружку. Выходи, пока мы не сделали с ней что-нибудь посерьезнее.

Карл с трудом удержался, чтобы не ответить им, контролировать свой гнев было трудно, никогда ранее он не чувствовал такой сильной ярости. Крест коснулся живота и ног девушки. Двое мужчин схватили Уну за лодыжки, раздвинули ноги и бесцеремонно засунули серебряный крест ей между ног. Черноволосый мужчина, видимо главарь, схватил крест обеими руками и принялся его поворачивать, словно взбивал масло. В теле Уны оказалось, наверное, шесть дюймов проклятого металла, который жег и рвал все на своем пути, уничтожая все, с чем соприкасался.

Уна перестала кричать, ее вырвало кровью.

Карл почувствовал запах керосина, вероятно, они собирались поджечь и Уну, и кровать, и сам дом. Единственный способ положить конец ее мучениям находился у него за спиной.

Он быстро подошел к окну и, стараясь как можно меньше шуметь, вырвал прутья решетки. Они все равно его услышали.

— Чердак! — крикнул один из них.

Можно было подумать, что до сих пор им не приходило в голову, что он может скрываться там.

У Карла фон Рейнмана не было времени, чтобы подумать над словами своего ученика. Если он хочет спастись, если есть способ спасти Уну, ему придется принять на веру все то, что говорил ему Октавиан. Он на мгновение закрыл глаза и сосредоточился на словах Питера Сделав четыре шага, Карл разбежался и выбросился в окно. Звон разбитого стекла и грохот отвалившихся ставен рассказал его врагам, что он сделал… Такого поступка они от него никак не ожидали.

Карл упал на землю, усыпанную осколками, отчаянно стараясь не растерять своей новой веры. Он жалел, что не может пройти превращения, но знал, что это потребует напряжения и, следовательно, отвлечет от происходящего, а значит, будет для него губительно. Если хотя бы на короткое мгновение он позволит себе испугаться, если потеряет ориентацию на долю секунды, к нему может вернуться заблуждение, которое жило в нем на протяжении многих веков, уверенность в том, что христианский миф говорит правду. И тогда он сгорит.

Поднимаясь на ноги, он улыбался, и если бы мог позволить себе попусту травить силы, то расхохотался бы. Октавиан, его сын, оказался прав.

Карл увидел, как трое мужчин, стоявших во дворе, впереди которых шагал человек с топором в руках, двинулись на него. На них не было ритуальных одежд, но он сразу понял, кто они, — так мышь всегда узнает кошку, не важно, какой она породы. Это представители Ватикана Священники!

Наверное, не следовало удивляться. Он только не ожидал, что возмездие наступит так рано.

Карл принюхался к воздуху: еще двое вышли из задней двери и прятались за домом, один сидел на крыше. На крыше! Неужели они думают, что он, как Санта-Клаус, сможет подняться по трубе? Нет, они совершенно точно знают, кто он такой, и явились, чтобы его уничтожить. Страдания Уны ничто по сравнению с тем, что они, вероятно, приготовили для него.

Священники уже почти подошли к нему, и он приготовился к сражению: губы сжаты, чтобы не растерять темноту, заключенную внутри его. Он не сгорел, но солнце причиняло ему страдания. Оно жгло спину, вонзая в тело острые иглы боли, и эта боль медленно поднималась к голове.

Человек, сидевший на крыше, спрыгнул, оказался у него за спиной, в руках он держал нечто вроде сети. Другой человек бросился к нему, сжимая в руке серебряный кинжал. Фон Рейнман почувствовал, как уязвимо его сердце, когда-то, много веков назад, когда он еще был человеком, он так же боялся за свои глаза и свое мужское достоинство. Он двигался быстрее, чем они: одним уверенным движением отбросил сеть и оттолкнул нападавшего, одновременно он швырнул на землю человека, державшего кинжал, хотя тот находился в нескольких ярдах. Мужчина с сетью еще только начал подниматься, но фон Рейнман уже с силой ударил его по голове. Череп треснул, и с едва слышным хлюпающим звуком фон Рейнман вытащил ногу.

Его тут же окатила волна запаха, и он вспомнил вчерашний пир и бедняжку Уну. Он ощущал аромат их крови; слышал, как бьются их сердца. И этот запах, и этот звук звали его, требовали утолить жажду, насытить желание и голод.

Подняв голову, Карл увидел, что в нескольких ярдах от него замерли два священника, один из них держал в руках топор. Их товарищ, тот, что держал в руке серебряный кинжал, поднялся с земли и собрался атаковать его сзади. Карла охватила ярость: болван пытался застать его врасплох. В последний момент он развернулся и издал хриплый рык. Только ненависть в прищуренных глазах говорила о его гневе и боли. Эта священники и монахи, жалкие, словно слишком уверенные в себе дети, сами по себе не имели никакого значения. Но они представляли для него опасность. Очень тихо, едва слышно Карл принялся повторять:

— Ты не веришь, не веришь.

И у него получилось. Почта незаметным движением он чуть сдвинулся в сторону, схватил руку с кинжалом и выдернул ее из сустава. Человек дико завопил, а из свежей раны фонтаном брызнула кровь. Карл притянул его к себе и вонзил серебряный кинжал в живот с такой силой, что острие вышло с другой стороны, а рука Карла погрузилась в его живот. Ногтями другой руки он вцепился в лицо врага и сорвал с него кожу, обнажив кости и мышцы.

Фон Рейнман легко поднял тело в воздух и бросил его в двоих священников, что по-прежнему неподвижно стояли в стороне.

В этот момент он понял, что чувствует другой запах, запах огня: он не ощущал его до этого, ведь его перекрывал сильный запах крови.

Горел его дом. Эта уроды у задней двери не атаковали его только потому, что решили поджечь дом. Теперь он не сможет вернуться туда, они уничтожили и все сокровища, которые он собирал целый век, и тело Уны.

Вот теперь Карл разозлился по-настоящему.

Двое мерзавцев, которые подожгли дом, бросились к нему, и ему пришлось повернуться к ним, хотя за спиной у него остался человек с топором. Эти двое показались ему не слишком опасными, и он хотел уже отвернуться, но тут один из них швырнул в Карла серебряный кинжал. Карл не ожидал нападения и едва успел увернуться, — кинжал чудом не попал в сердце… Карл закричал.

Какая страшная боль! Клинок обжег его тело; ругая себя за неосторожность, он с трудом его вытащил.

«Нет никакой боли», — сказал он себе не слишком уверенно.

Октавиан ничего не говорил про серебро. Может быть, это тоже часть обмана, жертвой которого стал его народ, обмана, несущего смерть? Эти мысли смутили его, он начал терять концентрацию. Что — правда, а что — нет?

«Я не верю», — мысленно твердил он.

Боль постепенно отступала, но слишком поздно, потому что нападавшие начали смыкать круг.

В руках одного из них блестел топор. Опасаясь, что он может быть серебряным, Карл вонзил кинжал в шею священника, державшего топор в руках. Голова священника отделилась от тела, повисла на позвоночнике, и, сделав несколько шагов, он рухнул на землю.

Остальные трое были очень похожи между собой, Карл заметил это даже в пылу поединка. Вероятно, это братья Монтези, щенки покойного колдуна Винсента Монтези. Карл не отступал, но был смущен, немного рассеян и, возможно, напуган. Совершенно точно, что удар в сердце должен был прикончить такое существо, как он, серебро причинило ему сильную боль. Значит ли это, что легенда говорит правду? Почему солнечные лучи жалят его так сильно? Где же правда?

Священник, стоявший слева от него, положил руку под куртку, Карл не мог позволить ему достать еще один серебряный кинжал. Только в следующее мгновение он понял, что священник просто отвлек его внимание: другой нападавший уже держал в руках огромный серебряный крест. В голове у Карла роилась тысяча вопросов, но он не успел найти ни одного ответа: крест коснулся его лба, и он завыл от боли.

Крест обжег его, он почувствовал запах горящей плоти. Этот запах был сильнее запаха дыма, доносившегося от горевшего дома. Теперь его дом превратился в погребальный костер. Они потащили его к огню. Карл споткнулся, упал, и священники повалились на него. Он собрал воедино всю свою бессмертную силу, кто-то вонзил кинжал ему в спину, но он сумел отшвырнуть их от себя и вскочил на ноги. На одно лишь мгновение он потерял ориентацию и посмотрел наверх, на солнце… И пронзительно закричал: лицо его задымилось, загорелась одежда, глаза почернели в глазницах, а волосы и лицо охватило пламя.

Карл фон Рейнман вспыхнул, словно огненный столб, и сгорел, остались лишь тлеющие обрывки одежды и тонкий черный пепел.

Священники перекрестились и принялись бормотать молитвы. Один из них собрал часть пепла, в который превратился вампир, в маленький пластмассовый флакон, чтобы останки нельзя было собрать воедино. Затем, они подтащили тела своих товарищей к дому и бросили их в огонь. Снова произнесли молитву и отправились восвояси.

— Я и не думал, что с ним будет так трудно, — сказал Томас Монтези.

— Я тоже, — проговорил его брат Исаак. — Он был очень старым. Я был уверен, что он-то все еще верит.

— Да, — сказал Роберт, самый младший Монтези, — но в конце концов он все равно поверил опять. Это самое главное.

— Скорее всего, — возразил Томас, — его святейшество захочет, чтобы мы расследовали это дело.

— Да, — согласился с ним Исаак. — Ему будет интересно, каким образом этому старому вампиру удалось узнать правду. Значит, работы у нас много.

— Это возможно… — проговорил Роберт. — Правда, только если мы ему скажем. Кроме того, когда он вернется из паломничества, нам будет чем заняться.

Все трое улыбнулись и дружно принялись насвистывать песенку, которую слышали в баварской гостинице накануне вечером.

Почувствовав запах горелой плоти, Питер Октавиан пришел в себя. Это произошло не резко, как бывает после кошмара, не медленно и лениво, как после долгого глубокого сна Он просто очнулся. Еще мгновение назад он был не в силах пошевелиться, а сейчас мог и двигаться, и думать, оглядывая окутанную мраком комнату. Сбитый с толку, он попытался осознать случившееся. Никогда контакт с Карлом, даже если они осуществляли его по собственной воле, не был таким ярким и четким Питер был не в состоянии проанализировать то, что только что увидел. Думая обо всем этом, он твердо понял только одно: убийцы его друга должны заплатить за содеянное.

Однако подробности начали быстро стираться из его памяти. Он знал, что люди, напавшие на Карла, приехали из Ватикана, но их лица теряли очертания, постепенно расплывались, становились неузнаваемыми. К счастью, при этом стали растворяться и самые отвратительные подробности сражения. Остались лишь голые факты. Карл мертв, возможно, его убили церковники. Ватикан редко устраивал охоту на таких, как он, это случалось, только если кто-нибудь бросал вызов церкви.

Питеру отчаянно хотелось отомстить, он испытывал мучительное чувство вины. Он знал, что ничего не мог сделать, но все равно злился на себя. Может быть, если бы он не оставил Карла, Александру и остальных членов клана накануне Нового года почти сто лет назад, может быть, Карл был бы жив… Впрочем, Питер понимал, что думать об этом глупо. Нужно решить, что делать дальше.

Он встал и принялся расхаживать по комнате, сел на кровать, снова встал, обошел комнату по кругу и неожиданно понял, что сейчас он не должен делать ничего. Питер скорбел о своем давнем друге, но он знал, что другие члены клана географически находятся ближе к Карлу и им придется начать расследование без его участия. Сначала он должен довести до конца свои дела в Бостоне. Питер понимал, что клан не слишком будет рад видеть его, но надеялся, что без него они не станут мстить. Рано или поздно Карл будет отомщен, Питер знал это наверняка.

Зазвонил телефон, и он осознал вдруг, что все еще задыхается от ярости. Он сделал, глубокий вдох, пытаясь успокоиться, и взял трубку после третьего звонка.

— Октавиан.

— Питер, это Тед Гардинер.

— А-а-а Что случилось, Тед?

— Хм. Слушай, если я не вовремя, я позвоню в другой раз.

Питер все же не сумел справиться с яростью, и голос выдал его. Нет смысла рассказывать о том, что случилось.

— Нет, я в порядке. Слушаю тебя.

— Я добыл дело об исчезновении Дженет, так что можешь его забрать, когда тебе будет удобно. Там нет ничего особенного, но я уверен, ты сможешь извлечь из собранных сведений больше, чем удалось нам. И ты просил позвонить по поводу убийства в гараже вчера вечером. Помнишь, тот парень, Роджер Мартин? Он засиделся на работе допоздна, делал что-то срочное по просьбе своей начальницы. Впрочем, она говорит, что он часто оставался после работы.

— А конкретно что он делал? И для кого?

— Знаю только, что для церкви. После работы он отправился в «Открытый дом» пропустить пару кружек пива, но его жена говорит, что это необычно. На него напали, когда он вернулся за машиной. Когда уборщик придет в себя, мы сможем узнать больше. Доктора совершенно уверены, что он выживет.

— Спасибо, Тед. Держи меня в курсе.

— Питер? Ты, правда, в порядке?

— Я отлично, Тед. Устал немного. Извини.

Повесив трубку, Питер почувствовал себя спокойнее, и ему стало стыдно, что он так резко разговаривал с Тедом, но горечь потери не проходила Неожиданно прозвенел будильник и испугал его. Питер выругался и сбросил его с тумбочки. От удара пластиковое окошко треснуло, и Питер снова выругался.

— Прекрати, — приказал он себе.

Сделав глубокий вдох, Питер задержал дыхание и только через несколько секунд медленно выдохнул. Он изо всех сил пытался справиться с охватившими его чувствами. Гнев, страх, горе охватили его сердце. Стараясь хоть немного успокоиться, он подошел к окну, широко распахнул ставни и вдохнул холодный ночной воздух.

Ночной воздух? Действительно, ведь уже прозвонил будильник! Питер понимал, что видение, или что бы это ни было, посетило его на рассвете, почти сразу после того, как он заснул. Казалось, это случилось пару минут назад. Он не нуждался в сне, точнее, почти не нуждался, но сейчас он чувствовал, что очень устал.

Питер мрачно ухмыльнулся. Грешники не имеют права на отдых.

Отвернувшись от окна, он принялся разглядывать свою коллекцию, он все прекрасно видел в темноте. Картины и статуэтки были самыми разными и по темам, и по стилю. Одни — спокойные и чувственные, другие — свирепые, пронизанные темами насилия. А чуть в стороне, в углу, на мраморной подставке стоял бюст, выполненный в традиционной манере. Когда-то он объяснял их сходство, называя этот бюст портретом своего отца.

«Теперь же, — подумал, он, — придется говорить, что это его пра-пра-прадедушка».

«Открытый дом». Там последний раз видели живым Роджера Мартина, там же видели и Дженет Харрис, тоже последний раз. Совпадение, скорее всего. Однако о нем не следует забывать.

Некоторое время Питер стоял, будто разглядывая свою комнату. Затем, чувствуя, что начал понемногу успокаиваться, хотя на сердце у него по-прежнему было тяжело, он начал готовиться к ночи. Ему предстояло встретиться с Меган в восемь часов, и он уже опаздывал. Питер надеялся, что она сделала то, что обещала.

Стоя у окна, Питер смотрел на падавший снег. Он уже оделся и собрался уходить, но снегопад, пусть и невероятно красивый, остановил его: на дорогах уже полно машин, а значит, могут быть и пробки. Он взглянул на часы, где красовалась новенькая трещина; было уже без четверти восемь. До Меган ехать минут двадцать пять, тем более в такой снегопад да по бостонским дорогам. Даже в самую яростную непогоду многие бостонцы с удовольствием открывали окна своих машин, чтобы сообщить тебе, что ты «вонючий ублюдок».

Жители Бостона реже носили при себе оружие, и время от времени Питер позволял себе послать этих милых людей куда подальше или, если настроение у него было особенно циничным, открывал окно и кричал им в ответ: «Вы это о себе?»

Нет. Сегодня никаких дорог и машин. После того, что случилось, он может потерять контроль над собой. Питер застегнул молнию на куртке и вышел из квартиры, однако не стал спускаться вниз на лифте, а поднялся натри этажа. Он шагнул на продуваемую всеми ветрами крышу и закрыл глаза, когда в лицо полетели крупные хлопья снега. Питер чувствовал холод, но это ощущение не причиняло ему никаких неудобств.

Под завывание вьюги он подошел к краю крыши и посмотрел на город, который называл своим домом. Это была особенная ночь в особенном городе, когда нужно сделать что-нибудь действительно необычное, чтобы привлечь внимание. Впрочем, Питеру внимание было ни к чему, он просто хотел успеть на свидание… деловое свидание с Меган. А еще ему нестерпимо хотелось летать.

Разумеется, это было связано с болью — мучительной болью, — но за пятьсот лет жизни вполне можно научиться не обращать внимания на такие мелочи.

И в этот раз, как обычно, изменения тела причинили ему боль, и Питер старался сосредоточиться на созерцании городских огней и падающего снега. Он с трудом сдерживал стоны, сжал губы изо всех сил, чтобы не выдать своего страдания. Никто — ни Карл, ни сам Питер — не понимал природы того, что с ним сейчас происходило. Он знал только, что это магия, простая и чистая. Вместе с его телом менялась и его одежда, и даже пистолет в кобуре, а когда он возвращался в свое человеческое обличье, вновь пройдя через мучительную боль, он выглядел так же, как выглядел, когда вышел из квартиры.

И снова боль. На протяжении всех прошедших лет Питер ждал, что боль уйдет, что тело его привыкнет к превращению. Этого так и не произошло. Иногда боль бывала сильнее, слабее не бывала никогда.

А потом превращение закончилось, и боль отступила. До следующего раза.

Было уже почти восемь, и Питер помчался к дому Меган, лавируя между воздушными потоками, словно оседлав ветер, чтобы не опоздать к ней. Изменение тела всякий раз вызывало у него ощущение, будто он совершил нечто нечистое. Он прекрасно знал, что это всего лишь миф, в который и сам не верил, но всякий раз ощущение повторялось. А вот полет был для него чем-то удивительным, словно он переживал очищающий восторг, когда ему удавалось оседлать ветер.

Меган ничего не сказала ему ни о том, что он опоздал, ни о том, что он не извинился. Все ее мысли занимала Дженет, а теперь и Питер, она думала о нем все больше и больше. Она видела в нем одновременно и какую-то удивительную силу, и мягкость, в нем было нечто… невероятно человечное, если только можно так сказать. Она не могла придумать слово, которое охарактеризовало бы его, разве что — «человек». Питер представлялся ей идеальным примером того, чем хотят стать люди, примером человечности. Но с другой стороны, он ее пугал, словно, оказавшись рядом с ним, она каким-то непостижимым образом вынуждена будет сдавать некий экзамен, к которому она не готова.

Проклятье, не в первый раз она так увлечена мужчиной, и вполне возможно, что в конце концов и Питер окажется самой настоящей задницей.

— Итак, что вам удалось обнаружить?

— Ну, я съездила в «Клермонт».

Она тряхнула головой и, посмотрев на него, заметила, что каскад ее роскошных каштановых волос, упавших ей на плечи, отвлек Питера от их разговора.