Oh, Boy!

— Вы его видели?

— Нет. Ни его, ни офтальмолога. Вот он действительно сын Жоржа Морлевана, но отца никогда не видел.

— Сводный брат, — задумчиво протянула судья.

Можно ли взвалить на молодого парня такой неподъемный груз — ответственность за трех детей? И должна ли она, судья, грозить ему законными карами, если он откажется иметь дело с братом и сестрами?

— Да, войдите!

Лоранс глянула на часы. Было только 10:50.

— Г-жа Жозиана Морлеван, — объявила секретарша, приоткрыв дверь.

— Ну-ну, — пробормотала себе под нос судья. — Значит, врач из престижного района.

Социальная сотрудница вытянулась в струнку на своем стуле. Лицо у нее сделалось напряженным от любопытства. Положение детей Морлеван было таким отчаянным, что поневоле хотелось, чтобы появился Зорро. В данном случае Зорро был в строгом английском костюме светло-серого цвета и пуловере от Родье.

— Добрый день. Г-жа Дешан? С вашего разрешения, должна сказать, что сегодняшний вызов поставил меня в крайне неловкое положение. Сегодня ровно в одиннадцать я должна была оперировать пожилую даму по поводу катаракты. У врача время расписано, нельзя им так произвольно распоряжаться.

Жозиана Морлеван говорила подчеркнуто холодно. Она не какая-нибудь простушка, и надо дать это понять с самого начала.

— Сожалею, что нарушила ваши планы, — парировала Лоранс, у которой без шоколада начиналась ломка. — В самом деле, ведь речь-то всего о трех детях, у которых отец ушел, а мать умерла.

— Спасибо за нравоучение, — съязвила офтальмолог, усаживаясь. — Теперь, если можно, факты. Бабушек и дедушек у этих детей, значит, нет?

— Никаких родственников, кроме вас и…

— Они мне не родственники, — отрезала Жозиана.

— Вы Морлеван по усыновлению.

— Ну, если хорошенько разобраться, мы все окажемся родственниками, — не удержалась от колкости Жозиана. — Сколько лет этим детям?

— Четырнадцать, восемь и пять.

— Пять лет… Это мальчик?

— Девочка.

— Девочка… Ну, если уж никак иначе… — протянула докторша с видом покупателя, который, так уж и быть, поддается на уговоры. — Она хоть хорошенькая?

— Не знаю. Я ее еще не видела.

Бенедикт и Лоранс обменялись возмущенными взглядами. Они не знали, что г-жа офтальмолог три года безуспешно старалась забеременеть, а три неудачные попытки искусственного оплодотворения едва не довели ее до депрессии. Так что уже готовая пятилетняя девочка, если она еще хорошенькая и умненькая, — почему бы и нет, в самом деле? К тому же Жозиана слышала, что некоторым удавалось забеременеть после того, как они брали приемного ребенка.

— Разумеется, остальные двое — это уж увольте, — добавила она, одним взмахом руки отметая Моргану и Симеона. — Они слишком большие.

— Мы стараемся не разлучать братьев и сестер, — вмешалась социальная сотрудница.

— Это что, лот? — осведомилась Жозиана с иронией, совсем не вязавшейся с ситуацией. — Желаю выигравшему получить массу удовольствия.

Три робких удара в дверь прервали разговор.

— Дети пришли, — объявила секретарша жалостливым голосом, который сочла наиболее подходящим к случаю.

Судью словно что-то толкнуло в сердце. Сейчас она увидит своего одаренного мальчика. Сама того не сознавая, она много думала о нем. Она тоже мысленно уже отделила одного из детей Морлеван от остальных.

И вот они вошли в кабинет. Брат подталкивал перед собой сестренок, и судья с офтальмологом сразу поняли, что перед ними единое целое. Чтобы отделить одного или другого, пришлось бы воспользоваться электропилой. При виде Симеона Лоранс не удержалась и разочарованно охнула. «Прекрасный отрок» оказался тощим парнишкой в круглых очках, из-под которых он недоверчиво щурился на присутствующих. Средняя, Моргана, тоже имела все права на кличку «очкарик»: очки в красной оправе на вздернутом носу и оттопыренные уши, заботливо подчеркнутые стягивающим волосы обручем.

— А судья тут кто? — спросила Венеция.

Ее голосок мгновенно вызвал улыбки у всех трех женщин.

— Прелесть, — чуть слышно вырвалось у Жозианы.

Венеция была как раз такая девочка, какую могла пожелать себе дама, носящая пуловеры от Родье. Волосы теплого золотистого цвета, лучистые голубые глаза — ну прямо куколка, к которой невольно тянешь руки со словами: «Хочу вот эту!» Однако Жозиана сдержалась, потому что Симеон, почувствовав что-то, положил руку на плечо сестренке.

— Судья тут я, — сказала Лоранс. — Но ты не бойся, я просто хочу вам помочь. Садитесь, все садитесь.

Лоранс краем глаза наблюдала за Симеоном. Он сел, откинувшись на спинку стула, и скрестил руки на груди. Судья решила представить всех друг другу.

— Бенедикт вы уже знаете, она ваша социальная сотрудница. А это Жозиана Морлеван…

— Почему-то здесь все девушки красивые, — удивилась маленькая Венеция.

Замечание было настолько же верным, насколько и неожиданным. Женщины рассмеялись.

— Жозиана Морлеван носит ту же фамилию, что и вы, — продолжала судья, обращаясь в основном к девочкам. — Но она вам не совсем родственница. Она, как бы это сказать…

Лоранс на секунду задумалась. Нетерпеливый Симеон не выдержал:

— Она сводная сестра нашего сводного брата, — сформулировал он.

Судья с этой точки зрения вопрос еще не рассматривала.

— Ну да, можно и так сказать. У вас очень развито логическое мышление, Симеон.

Мальчику понравилось, что к нему обращаются на «вы». Он слегка наклонил голову в знак признательности.

— Вам удалось нагнать пропущенное в школе? — спросила его Лоранс.

— За последнюю контрольную по физике у меня 19. Это, думаю, как раз не проблема.

Не успев договорить, Симеон понял, что допустил промах. Выставил себя зазнайкой. И, как это с ним часто бывало, он не сказал того, что рвалось из души. Ему надо было бы ответить: «Мне все равно, что там со школой. Я хочу видеть Бартельми. Я хочу, чтобы у меня был старший брат. Он мне очень нужен». В его глазах за круглыми очками стояли слезы.

— А где Бартельми? — спросила Моргана, которая служила брату переводчицей, даже когда он ничего не говорил.

— Опаздывает, — сказала Лоранс.

— Сложности с парковкой верблюда, — шепотом предположил Симеон.

Сестренки прыснули.

— И вы вообразили, что он явится? — бросила Жозиана. — Не знаете вы Бартельми. Он только о себе и думает. И вообще, он го…

Тук-тук-тук. Секретарша объявила:

— Г-н Морлеван.

Трое детей вскочили, не усидев, — слишком они были взволнованы. С тех пор как они узнали о существовании брата, они ни о чем другом думать не могли. Венеция уже нарисовала ему четыре картинки. Бартельми вошел, несколько запыхавшись, — последнюю часть пути он бежал.

— К судье сюда? — выдохнул он, озираясь, словно свалился с луны.

Лоранс и Бенедикт смотрели на него, чуть ли не разинув рты. Прекрасный принц! Наконец-то! Судья, однако, отметила кое-какие настораживающие детали: серьгу в ухе, безупречный загар в середине декабря и мелированные волосы.

— Где моя картинка? Ну, скорей, давай, ту, где я дом нарисовала, — ныла Венеция.

Симеон никак не мог нашарить рисунок.

Появление старшего брата потрясло его. В мечтах он рисовал себе Бартельми двухметровым гигантом, который войдет и гаркнет: «Все, ребята, нечего нам тут торчать. Айда в Австралию!»

— Я что-то не понял, чего от меня хотят, но я, ей-богу, невиновен, — сказал Бартельми каким-то странным, жеманным голосом. — Oh, boy! И ты тут, Жозиана?

Его сводная сестра даже не потрудилась ответить.

— Г-н Морлеван, — довольно торжественно обратилась к нему судья, — здесь перед вами ваш сводный брат и ваши сводные сестры: Симеон, Моргана и Венеция Морлеван.

— Мои сво… мои… — у Бартельми отнялся язык.

Венеция наконец отыскала свой рисунок и теперь протягивала его брату.

— Я тебе нарисовала дом, — объяснила она. — Это где мы будем с тобой жить. Вот тут моя кровать, а вот холодильник.

Бартельми наклонился пониже, стараясь вникнуть в пояснения девочки. На каждую новую подробность он отзывался беспомощным: «Oh, boy!»

— Я нарисовала около твоего имени три сердца, потому что я тебя вот как люблю: немножко, очень и безумно.

Они смотрели друг на друга, почти нос к носу, и Венеция задала самый главный вопрос — тест, позволяющий провести первое деление на хороших и плохих:

— Тебя поцеловать?

Бартельми удивленно улыбнулся, от чего на щеках у него образовались две ямочки. Венеция обняла его за шею и чмокнула в то место, которое выбрала бы и г-жа судья, — прямо в ямочку на щеке. Симеон знал, что младшая сестренка инстинктивно делает именно то, что надо. И все-таки ощутил укол ревности. Жозиана Морлеван заерзала на стуле. Да что же это, неужели малютку доверят Бартельми! Ни мораль, ни здравый смысл такого не допускали.

— Садитесь, г-н Морлеван, — сказала судья.

Свободного стула не оказалось.

— Ничего, — сказала Венеция.

Она устроилась на коленях у старшего брата, и, глядя на них, каждый из присутствующих изнывал от зависти. Такие красивые, и тот и другая, как с картинки к волшебной сказке с идиотским названием «Сестричка и братик». В генетической лотерее не всем везет. «Глаз голубенький, всем любенький» — это было про Венецию и Бартельми. А «Глаз карий — харя харей» — это про Моргану и Симеона.

— Г-н Морлеван, — сказала судья, — ваши сводные брат и сестры, которых вы здесь видите, остались без семьи: их отец, Жорж Морлеван, исчез, а мать, Катрин Дюфур, скончалась.

— Да, плохо дело, — признал Бартельми, поскольку судья явно ожидала от него какой-то реакции.

Прекрасный принц что-то слишком уж туго соображал, и Лоранс решила его подстегнуть.

— Поскольку вы их старший брат, мы думаем доверить вам опеку над ними.

— Вы что, не видите, он же совершенно не подходит, — вскинулась Жозиана.

— Смотря для чего, — обиделся Бартельми. — А что это за фишка такая, опека?

Г-жа судья, не в восторге от «фишки», ответила довольно раздраженно, цитируя Гражданский кодекс:

— Опекун, г-н Морлеван, отвечает за воспитание и образование вверенных ему детей. Он представляет их интересы в гражданской жизни и заботится об их благополучии, как хороший отец.

— Да это же нелепо, в конце-то концов! — взорвалась Жозиана, которую вся эта сцена раздражала донельзя. — Как хороший отец! Вы же сами видите, что Барт — го…

— Горячее сердце! — чуть ли не рявкнула судья, чтобы не дать ей договорить.

— Даже три сердца, — ввернула Венеция.

— Не правда ли, г-н Морлеван? — окликнула его Лоранс.

— Ну да, только я не понял. Что это за фишка-то, опека?

— Oh, boy! — тихо передразнил его Симеон, возведя глаза к потолку.

Глава третья,

в которой говорится, как трудно быть Любимой

Симеон не выносил жизни в коллективе. В хорошие дни он шутил про себя, что если после смерти попадет в ад, то особой разницы не заметит. Другие мальчишки сразу взяли его на заметку, потому что он вел себя не как все. Он не интересовался ни настольным футболом, ни сортирным юмором, а забивался в комнатушку сестер и сидел там на полу, подпирая стенку. «Б’таник» — так определило его общественное мнение. Кролик стал при нем придворным мучителем. Имя Симеон он переделал в Симону, и мальчик шагу не мог ступить, чтобы ему не заорали в ухо: «Симона, карета подана!»[2]

Вдобавок Тони обшарил-таки чемодан Симеона и открыл невероятную, возмутительную истину: в четырнадцать лет — в выпускном классе! Нет, да что ж это такое, что он из себя строит, этот ботаник? Кролик наклеил в учебнике философии фотографии голых красоток. Потом стянул тетради с домашними заданиями, где все оценки были 18—20 баллов, оценки переправил на нули, а поля исписал всякой похабщиной.

Бывали вечера, когда Симеон с 21:15 до 21:30 стоял в туалете, вцепившись обеими руками в края раковины. Он думал о матери, о «Сортирном Кроте», и рыдания сотрясали все его тело. Нет, этого он никогда не сделает. Однако он стоял вот так над раковиной, словно над бездной, и у подступающих слез был привкус крови.

— Я нарисовала Бартельми еще одну картинку, — почти каждое утро объявляла Венеция.

Малышка боготворила своего взрослого брата — мимолетное видение в кабинете судьи. Но Симеона встреча скорее разочаровала.

— Смотри, сколько сердец я нарисовала для Бартельми!

Венеция растравляла ему душу. Почему Бартельми заслужил у нее три сердца, а сам он только два? Симеон ловил себя на мелочности. В это утро сердец было целых пять, розовых, как кукла Барби, и все для Бартельми. Симеон язвительно усмехнулся. Ткнул пальцем в первое сердце:

— Люблю.

И принялся отсчитывать дальше: