К ПОРТРЕТУ А. Н. СЕРОВА{6}
О музыке судя лет сорок вкось и вкривь, Над Ростиславом он отпраздновал победу. Сначала выпустил Юдифь, Потом — Рогнеду. Из музыканта он вдруг педагогом стал, Но в педагогии покрылся вечным срамом. Плохое воспитанье дал Он этим дамам: Одна Владимира хотела уморить, Другая пьяного прельстила Олоферна, И обе так привыкли выть, Что даже скверно. 24 августа 1869 ПЛАЧ ЮСТИНИАНА{7}
Ночью вчера, задремав очень рано, В грезах увидел я Юстиниана. В мантии длинной, обшит соболями, Так говорил он, сверкая очами: «Русь дорогая, тебя ли я вижу? Что с тобой? Ты не уступишь Парижу. Есть учрежденья в тебе мировые, Рельсы на Невском, суды окружные; Чтоб не отстать от рутины заморской, Есть в тебе даже надзор прокурорский, То, что в других образованных странах. Есть и присяжные… в длинных кафтанах. В судьи ученых тебе и не надо, Судьям в лаптях ты, родимая, рада. Им уж не место в конторе питейной — Судят и рядят весь мир на Литейной. Вечно во всем виноваты дворяне, Это присяжные знают заране: Свистнуть начальнику в рожу полезно, Это крестьянскому сердцу любезно. „Вот молодец, — говорят они хором. Стоит ли думать над этаким вздором?“ Если ж нельзя похвалить его гласно, „Он сумасшедший! — решат все согласно. Но ненадолго ума он лишился, Треснул — и тотчас опять исцелился!“ Публика хлопает, и в наказанье Шлют ее вон, — под конец заседанья. Злы у вас судьи, но злей адвокаты; Редко кто чешется: все демократы! Как я любуюсь на все эти секты, Я, написавший когда-то пандекты. Как бы министры мои удивились, Знавшие весь „corpus juris civilis“, Если б из дальней родной Византии Ветер занес их на север России. Там, в Византии, сравненный с Минервой, Законодатель считался я первый; Здесь же остаться мне первым уж трудно: Здесь сочиняет законы Зарудный!» Смолк император при имени этом, Словно ужаленный острым ланцетом, И, в подтвержденье великой печали, Слезы из глаз его вдруг побежали. Чтоб усыпить его силой целебной, Дал я прочесть ему «Вестник Судебный», Сам же прочел об урусовском деле, И, к удивленью, проснулся в постели. Видно, недаром все это виденье! Было ужасно мое пробужденье: Солнце в глаза уж смеялось мне резко, От мирового лежала повестка, И осторожно, как некие воры, В спальню входили ко мне кредиторы. 14 ноября 1869 СОВЕТ МОЛОДОМУ КОМПОЗИТОРУ{8}
По поводу оперы Серова «Не так живи, как хочется»
Чтоб в музыке упрочиться, О юный неофит, Не так пиши, как хочется, А как Серов велит! 29 ноября 1869 * * * * *{9}
Когда будете, дети, студентами, Не ломайте голов над моментами, Над Гамлетами, Лирами, Кентами, Над царями и над президентами, Над морями и над континентами, Не якшайтеся там с оппонентами, Поступайте хитро с конкурентами. А как кончите курс эминентами И на службу пойдете с патентами — Не глядите на службе доцентами И не брезгайте, дети, презентами! Окружайте себя контрагентами, Говорите всегда комплиментами, У начальников будьте клиентами, Утешайте их жен инструментами, Угощайте старух пеперментами — Воздадут вам за это с процентами: Обошьют вам мундир позументами, Грудь украсят звездами и лентами!.. А когда доктора с орнаментами Назовут вас, увы, пациентами И уморят вас медикаментами… Отпоет архиерей вас с регентами, Хоронить понесут с ассистентами, Обеспечат детей ваших рентами (Чтоб им в опере быть абонентами) И прикроют ваш прах монументами. 1860-е годы ЯПОНСКИЙ РОМАНС{10}
Наша мать Япония, Словно Македония Древняя, цветет. Мужеством, смирением И долготерпением Славен наш народ. В целой Средней Азии Славятся Аспазии Нашей стороны… В Индии и далее, Даже и в Австралии Всеми почтены. Где большой рукав реки Нила — гордость Африки, Наш гремит талант. И его в Америке Часто до истерики Прославляет Грант. А Европа бедная Пьет, от страха бледная, Наш же желтый чай. Даже мандаринами, Будто апельсинами, Лакомится, чай. Наша мать Япония, Словно Македония Древняя, цветет. Воинство несметное, С виду незаметное, Край наш стережет. До Торжка и Старицы Славны наши старицы — Жизнию святой, Жены — сладострастием, Вдовы — беспристрастием, Девы — красотой. Но не вечно счастие — В светлый миг ненастия Надо ожидать: Весть пришла ужасная, И страна несчастная Мается опять. Дремлющие воины Вновь обеспокоены, Морщатся от дел; Все пришли в смятение, Всех без исключения Ужас одолел: Все добро микадино В сундуки укладено, И микадо сам К идолам из олова Гнет покорно голову, Курит фимиам. Что ж все так смутилися, Переполошилися В нашей стороне? — Генерала Сколкова, Капитана Волкова… Ждут в Сахалине. 1860-е годы В. А. ВИЛЛАМОВУ{11}
Ответ на послание
Напрасно дружеским обухом Меня ты думаешь поднять… Ну, можно ли с подобным брюхом Стихи без устали писать? Мне жить приятней неизвестным, Я свой покой ценю как рай… Не называй меня небесным И у земли не отнимай! Апрель 1870 В. А. ЖЕДРИНСКОМУ{12}
С тобой размеры изучая, Я думал, каждому из нас Судьба назначена иная: Ты ярко блещешь, я угас. Твои за жизнь напрасны страхи; Пускайся крепче и бодрей, То развернись, как амфибрахий, То вдруг сожмися, как хорей. Мои же дни темны и тихи. В своей застрявши скорлупе, И я плетуся, как пиррихий, К чужой примазавшись стопе. 1871 ПО ПОВОДУ НАЗНАЧЕНИЯ М. Н. ЛОНГИНОВА УПРАВЛЯЮЩИМ ПО ДЕЛАМ ПЕЧАТИ{13}
Ниспослан некий вождь на пишущую братью, Быв губернатором немного лет в Орле… Актера я знавал… Он тоже был Варле… Но управлять ему не довелось печатью. 1871 ПО ПОВОДУ ЮБИЛЕЯ ПЕТРА ПЕРВОГО{14}
Двести лет тому назад Соизволил царь родиться… Раз, приехавши в Карлсбад, Вздумал шпруделя напиться. Двадцать восемь кружек в ряд В глотку царственную влились… Вот как русские лечились Двести лет тому назад. Много натворив чудес, Он процарствовал счастливо… «Борода не curgemass», Раз решил за кружкой пива. С треском бороды летят… Пытки, казни… Все в смятеньи!.. Так вводилось просвещенье Двести лет тому назад! А сегодня в храм святой, Незлопамятны, смиренны, Валят русские толпой И, коленопреклоненны, Все в слезах, благодарят Вседержителя благого, Что послал царя такого Двести лет тому назад. 30 мая 1872 ЗЛОПАМЯТНОСТЬ ДУХОВЕНСТВА{15}
Петр Первый не любил попов. Построив Питер, Он патриарха сократил… Чрез двести лет ему Кустодиев пресвитер Своею речью все отмстил. 30 мая 1872 С. Я. ВЕРИГИНОЙ{16}
Напрасно молоком лечиться ты желаешь, Поверь, леченье нелегко: Покуда ты себе питье приготовляешь, От взгляда твоего прокиснет молоко… 1872 МОЛИТВА БОЛЬНЫХ
От взора твоего пусть киснет шоколад, Пусть меркнет день, пусть околеет пудель, Мы молим об одном — не езди ты в Карлсбад Боимся убо мы, чтоб не иссякнул шпрудель. Май или июнь 1872 * * * * *{17}
«Жизнь пережить — не поле перейти!» Да, правда: жизнь скучна и каждый день скучнее, Но грустно до того сознания дойти, Что поле перейти мне все-таки труднее! 1874 ПЕВЕЦ ВО СТАНЕ РУССКИХ КОМПОЗИТОРОВ{18}
Антракт. В театре тишина, Ни вызовов, ни гула, Вся зала в сон погружена, И часть певцов заснула. Вот я зачем спешил домой, Покинув Рим счастливый! На что тут годен голос мой: Одни речитативы! Но петь в отчизне долг велит… О Шашина родная! Какое сердце не дрожит, Тебя воспоминая! Хвала вам, чада новых лет, Родной страны Орфеи, Что мните через менуэт Распространять идеи! Кого я вижу? Это ты ль, О муж великий, Стасов, Постигший византийский стиль, Знаток иконостасов? Ты — музыкальный генерал, Муж слова и совета, Но сам отнюдь не сочинял… Хвала тебе за это! Ты, Корсаков, в ведомостях Прославленный маэстро, Ты впрямь Садко: во всех садках Начальник ты оркестра! Ты, Мусоргский, посредством нот Расскажешь все на свете: Как петли шьют, как гриб растет, Как в детской плачут дети. Ты Годунова доконал — И поделом злодею! Зачем младенца умерщвлял? Винить тебя не смею! Но кто сей Цезарь, сей Кюи? Он стал фельетонистом, Он мечет грозные статьи На радость гимназистам. Он, как Ратклиф, наводит страх, Ничто ему Бетховен, И даже престарелый Бах Бывал пред ним виновен. И к русским мало в нем любви: О, сколько им побитых! Зачем, Эдвардс, твой меч в крови Сограждан знаменитых? Ты, Афанасьев, молодец, И Кашперов наш «грозный»… И Фитингоф, Мазепы льстец, — Вам дань хвалы серьезной! О Сантис, ты попал впросак: Здесь опера не чудо, В страну, где действовал Ермак, Тебе б уйти не худо! О Бородин, тебя страна Внесла в свои скрижали: Недаром день Бородина Мы тризной поминали! О Рубинштейн! Ты подчас Задать способен жару: Боюсь, твой Демон сгубит нас, Как уж сгубил Тамару! Не голос будет наш страдать, А больше поясница: Легко ль по воздуху летать? Ведь баритон не птица! Но ты века переживешь, Враги твои — дубины; Нам это доказал Ларош, Создатель «Кармозины»! И ты, Чайковский! Говорят, Что оперу ты ставишь, В которой вовсе невпопад Нас в кузне петь заставишь! Погибнет в ней певца талант, Оглохнем мы от гула: Добро б «кузнечик-музыкант», А то — «Кузнец Вакула»! Не обездоль нас, Петр Ильич, Ведь нас прогонят взашей: Дохода нет у нас «опричь» Того, что в глотке нашей! Пока же, други, исполать Воскликнем дружно снова, И снова будем мирно спать Под звуки «Годунова». Один ты бодрствуешь за всех, Наш капитан-исправник, По темпу немец, родом чех, Душою росс — Направник! Подвластны все тебе, герой: Контральто, бас, сопрано, Смычок, рожок, труба, гобой. Ура! Опоковано! 1875 ДИЛЕТАНТ{19}
Была пора: что было честно, Талантливо в родном краю, Сходилось дружески и тесно В литературную семью; Назваться автором решался Тогда не всякий спекулянт… И как смешон для всех казался Уединенный дилетант! Потом пришла пора иная: Россия встала ото сна, Литература молодая Ей оставалася верна: Добру, отчизне, мыслям чистым Служил писателя талант, И перед смелым публицистом Краснел ненужный дилетант! Но все непрочно в нашем веке… С тех пор как в номере любом Я мог прочесть о Льве Камбеке И не прочесть о Льве Толстом, Я перестал седлать Пегаса — Милей мне скромный Росинант! Что мне до русского Парнаса? Я — неизвестный дилетант! Я родился в семье дворянской (Чем буду мучиться по гроб), Моя фамилья не Вифанский, Отец мой не был протопоп… О хриях, жупеле и пекле Не испишу я фолиант, Меня под праздники не секли… Что ж делать мне, я дилетант! Я нахожу, и в том виновен, Что Пушкин был не идиот, Что выше сапогов Бетховен И что искусство не умрет, Чту имена (не знаю, кстати ль), Как, например, Шекспир и Дант… Ну, так какой же я писатель? Я дилетант, я дилетант!.. На площадях перед народом Я в пьяном виде не лежал, Стрижом, лукошком, бутербродом Своих противников не звал; Болезнью, брюхом или носом Их не корил, как пасквилянт, И не входил о них с доносом… Я дилетант, я дилетант!.. В грехе покаюся сугубом (Хоть нелегко сознаться в том): Знаком я с графом Соллогубом И с князем Вяземским знаком!.. Не подражая нравам скифов, Белье меняю, хоть не франт… Мне не родня Гиероглифов… Я дилетант, я дилетант!.. Я не ищу похвал текущих И не гонюсь за славой дня, И Лонгинов веков грядущих Пропустит, может быть, меня. Зато и в списке негодяев Не поместит меня педант: Я не Булгарин, не Минаев… Я, слава Богу, дилетант!.. Начало 1870-х годов ЭПИГРАММА{20}
Тимашев мне — ni froid, ni chaud[1], Я в ум его не верю слепо: Он, правда, лепит хорошо, Но министерствует нелепо. 1870-е годы К НАЗНАЧЕНИЮ В. К. ПЛЕВЕ{21}
Знать, в господнем гневе Суждено быть тако: В Петербурге — Плеве, А в Москве — Плевако! Между 1881 и 1884 НАДПИСЬ НА СВОЕМ ПОРТРЕТЕ{22}
Взглянув на этот отощавший профиль. Ты можешь с гордостью сказать: «Недаром я водил его гулять И отнимал за завтраком картофель». 22 марта 1884 ПОСЛАНИЕ{23}
Графу А. Н. Граббе во время его кругосветного плавания на великокняжеской яхте «Тамара»
Княжна Тамара, дочь Гудала, Лишившись рано жениха, Простой монахинею стала, Но не спаслася от греха. К ней по причине неизвестной Явился демон — враг небес — И пред грузинкою прелестной Рассыпался как мелкий бес. Она боролась, уступая, И пала, выбившись из сил… За это Ангел двери рая Пред ней любезно растворил. Не такова твоя «Тамара»: С запасом воли и труда Она вокруг земного шара Идет бесстрастна и горда; Живет средь бурь, среди тумана И, русской чести верный страж, Несет чрез бездны океана Свой симпатичный экипаж. Британский демон злобой черной Не нанесет ущерба ей И речью льстивой и притворной Не усыпит ее очей. Ей рай отчизны часто снится, И в этот рай — душой светла — Она по праву возвратится И непорочна, и цела. 12 декабря 1890 П. ЧАЙКОВСКОМУ{24}
К отъезду музыканта-друга Мой стих минорный тон берет, И нашей старой дружбы фуга, Все развиваяся, растет… Мы увертюру жизни бурной Сыграли вместе до конца, Грядущей славы марш бравурный Нам рано волновал сердца; В свои мы верили таланты, Делились массой чувств, идей… И был ты вроде доминанты В аккордах юности моей. Увы, та песня отзвучала, Иным я звукам отдался, Я детонировал немало И с диссонансами сжился; Давно без счастья и без дела Дары небес я растерял, Мне жизнь, как гамма, надоела, И близок, близок мой финал… Но ты — когда для жизни вечной Меня зароют под землей, Ты в нотах памяти сердечной Не ставь бекара предо мной. 1893 (?)
