Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России

Егор Яковлев, Дмитрий Пучков (Goblin)

Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России

Идеология и реальность нацистской агрессии против СССР

Технический редактор Е. Семенова

Литературный редактор О. Андросик

Художники И. Граве, С. Заматевская

Корректоры Н. Баталова, В. Ганчурина

Верстка Л. Егорова

© ООО Издательство «Питер», 2017

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

* * *

Если они нам не нужны, пусть умирают.

Начальник партийной канцелярии НСДАП Мартин Борман о советском населении. Из письма министру восточных территорий Альфреду Розенбергу 19 августа 1942 года.

Предисловие

Не так давно в родной стране невозможно было жить и не знать, что такое Великая Отечественная война. Не было ни одной семьи, которую эта война не затронула. Мужчины воевали, женщины работали в тылу, дети, и те стояли у станков. Война была настоящей катастрофой, и коснулась она всех и каждого.

Невозможно было жить в родной стране и не знать, что у нас творили нацисты. Уничтожение военнопленных, массовые расстрелы на оккупированных территориях, концентрационные лагеря, лагеря смерти, сожжение людей заживо и разрушение сотен деревень. Кровь стыла в жилах даже у самых неразумных и маленьких. Большинство взрослых, переживших войну, предпочитали об этом не говорить – настолько тяжелы были воспоминания.

При этом невозможно было понять – в чём причина столь жестокого нападения и откуда такие зверства? Вроде немцы – цивилизованная нация, носители высочайшей европейской культуры. Что произошло в Германии? Каким образом немецкий народ начал вытворять такое, что содрогнулась вся планета? Почему именно эта война была настолько жестокой?

В Советском Союзе про такие вещи говорить было не принято. Ибо немецкий народ – он хороший. Плохими были нацисты, которые ловко одурманили этот замечательный народ. Как нацисты ухитрились это сделать – понять было крайне затруднительно. Лично я располагал исключительно отрывочными сведениями, и сложить из них целостную картину никак не получалось.

Совсем недавно (в исторической, понятно, перспективе) познакомился с историком Егором Яковлевым. Егор – настоящий историк: отлично подготовленный, глубоко знающий и по-питерски прекрасно воспитанный. В продолжительных беседах с ним наконец-то сложилась цельная картина – откуда вырос нацизм и что он собой представлял. Причём масса важнейших аспектов раскрылась совершенно с неожиданной для меня стороны. Оно понятно – время идёт, открываются архивы, выясняются новые обстоятельства. Но всё равно лично для меня многое рассказанное Егором – настоящее открытие.

Повествование Егор ведёт как подобает историку: беспристрастно, с документами в руках. Кто и что придумал, кто руководил, кто исполнял, о чём докладывал. Но главное – для чего всё это было, какие цели преследовались и чем всё должно было закончиться. Поскольку речь идёт о цивилизованных европейцах, мы на каждом шагу видим высочайшую организацию и строгую дисциплину. И то и другое было направлено на физическое уничтожение наших соотечественников, дабы освободить жизненное пространство для «людей высшей расы».

В настоящее время в родной стране интересоваться подобным не принято. Теперь принято считать, что мы были плохие, а нацисты – хорошие. Что мы – дикие варвары, а нацисты пытались нести нам культуру.

Всем, кто разделяет подобные взгляды, настоятельно рекомендую прочесть книгу Егора Яковлева. Надежды на то, что мозг вдруг заработает как надо, не питаю, но хотя бы интерес к действительному положению вещей появится.

Всем, кто любовь к нацистам не разделяет, ещё более настоятельно рекомендую прочесть книгу, ибо масса вещей предстанет совершенно в другом свете. А когда прочитаете сами – дайте прочитать подросшим детям. Они всё это должны знать в первую очередь.

Большое спасибо Егору за проделанный труд. Историческую память надо освежать регулярно. Если этим не занимается государство – надо это делать самим.

Дмитрий Goblin Пучков

Введение

Почти за два месяца до начала агрессии против СССР, 30 марта 1941 года, Адольф Гитлер лично обозначил отличие будущей войны на Востоке от кампаний на Западе. Схватка с Советским Союзом, сказал он, будет «войной на уничтожение»[1]. Беспристрастный взгляд на директивные документы, подготовленные нацистскими службами для ведения этой «вернихтунгсриг» (с нем. – войны на уничтожение), позволяет безошибочно определить её основные цели.

Речь шла не только об уничтожении коммунизма, истреблении комиссаров и коммунистической интеллигенции, но и об исполнении давней мечты фюрера – завоевании жизненного пространства «немецким мечом для немецкого плуга». Эта задача была озвучена ещё в «Майн Кампф»[2], и лидер нацистов раз за разом декларировал её уже в статусе вождя германского народа. Так, едва приступив к обязанностям рейхсканцлера, Гитлер поднял эту тему, выступая перед командованием армии и флота на квартире генерала Хаммерштейна-Экворда 3 февраля 1933 года. Одной из вероятных и более того – желанных перспектив применения политической власти он назвал завоевание Lebensraum (с нем. – жизненного пространства) на Востоке и его «безжалостную германизацию»[3]. 18 августа 1935 года министр пропаганды Йозеф Геббельс отметил в дневнике, что фюрер настроен на вечный союз с Англией, и сделал многозначительную приписку: «Зато расширение на Востоке»[4]. Насколько широко Гитлер трактовал понятие «Восток», видно из его публичного заявления 1936 года о том, что «если Урал с его неизмеримыми сырьевыми ресурсами, Сибирь с её богатыми лесами и Украина с её необъятными полями окажутся в руках Германии, то Германия, ведомая национал-социалистами, ни в чём не будет знать недостатка»[5]. Эти аппетиты до поры ограничивались военными, экономическими и политическими возможностями рейха.

Однако после Мюнхенского соглашения и захвата Чехословакии предпосылки к осуществлению планов Гитлера уже сложились. Новые исследования показывают, что в 1939 году военное командование Германии всерьез прорабатывало вопрос о подчинении европейской части СССР германской власти. В частности, историки располагают малоизвестным планом командующего группой ВМС «Восток» генерал-адмирала Конрада Альбрехта, составленного в апреле 1939 года. Хотя этот документ в основной части касался боевых действий против России лишь на Балтике, в его преамбуле развернуто говорилось о целях будущей войны.

«Наивысшая цель германской политики видится в том, чтобы охватить всю Европу от западных границ Германии до европейской части России включительно и подчинить её военному и экономическому руководству держав Оси. Такая Центральная и Восточная Европа будет достаточно сильной, чтобы в ходе войны полностью обеспечить себя продовольствием и обороняться собственными силами и средствами, отказавшись от сырьевых ресурсов других континентов…

Постановка политической цели с направлением главного удара на Восток может быть реализована только в отношении России; будет ли она большевистской или авторитарной, не играет никакой роли, так как от неё Германии нужны только территория и сырьё»[6].

Последние слова особенно красноречивы. Становится ясно, что ликвидация большевизма, при всей ненависти к нему, рассматривалось как задача более низкого порядка по сравнению с захватом русских земель и ресурсов. 6 июля 1940 года фюрер сказал сподвижникам относительно будущего освоения восточных просторов: «Основной принцип заключается в том, чтобы этот пирог разделить наиболее сподручным способом, для того чтобы мы могли, во-первых, им владеть, во-вторых, им управлять и, в-третьих, его эксплуатировать»[7].

Для наиболее вдумчивых современников гитлеровские планы подчинения и колонизации России были секретом Полишинеля. Генерал Деникин, наблюдая, как рейх открыто поощряет украинских националистов, ещё в 1938 году резко и точно определил цели такой поддержки: «…Это не освобождение, а поход на Россию, на раздел её, на порабощение нашего Юга силою, толкающего две ветви русского народа не против большевизма, а друг против друга, на междоусобие и братоубийство; чтобы по завершении этого каинова дела на развалинах и Великой и Малой России диктовать свою волю»[8].

Верным можно считать позднейший вердикт эмигрантского философа Ивана Ильина, которого никак нельзя заподозрить в просоветской пропаганде: «Коммунизм в России был для них [нацистов] только предлогом, чтобы оправдать перед другими народами и перед историей свою жажду завоевания»[9].

Таким образом, глубинной целью «войны на уничтожение» нацистам виделась окончательная ликвидация государственного суверенитета любого воплощения России над европейской частью её территории. Далее предстояла та самая «беспощадная германизация», о которой фюрер грезил ещё в год своего прихода к власти. Впрочем, уже в ходе самой войны должно было начаться немедленное изъятие природных богатств lebensraum в пользу рейха. Герман Геринг, которому предстояло руководить этим процессом в качестве шефа экономического штаба «Восток», говорил об этом по-солдатски прямо: «Я намереваюсь грабить, и грабить эффективно. Всё, что может быть пригодно для немцев на Востоке, должно быть молниеносно извлечено и доставлено в Германию»[10].

Следующий шаг, который явно просматривается в подготовительных директивах рейха, это эксплуатация новоприобретённых территорий. В качестве рабочей силы, во всяком случае на первом этапе, планировалось привлекать коренное население, чьё место в новой системе демонстрирует инструкция для колониальных руководителей, написанная статс-секретарем министерства сельского хозяйства и продовольствия Гербертом Бакке 1 июня 1941 года:

«Мы не хотим обращать русских на путь национал-социализма, мы хотим только сделать их орудием в наших руках. Вы должны покорить молодёжь, указывая ей её задачи, энергично взяться за неё и беспощадно наказывать, если она саботирует или не выполняет этих задач…

Русские всегда хотят оставаться массой, которой правят. Так они воспримут и приход немцев, ибо этот приход отвечает их желанию: “…приходите и владейте нами”».

Никаких объяснений и обоснований, пусть русские видят в вас руководителей.

По отношению к русским следует настаивать даже на ошибке, допущенной немцем.

Нищета, голод и лишения – удел русского человека в течение многих столетий. Его желудок переварит всё, поэтому никакого ложного сочувствия к нему.

Исходя из своего многовекового опыта, русский видит в немце существо более высокого порядка. Заботьтесь о том, чтобы этот престиж немцев сохранялся»[11].

В реальности нацисты сами видели в себе существ более высокого порядка и пытались убедить в этом других. Такое самомнение, возведённое национал-социализмом в высшую добродетель, проистекало из стародавнего «колониального комплекса» Германии. Германская империя появилась на карте Европы только в 1871 году, а первыми колониями обзавелась лишь в 80-х годах XIX века, когда мир в общем и целом был поделён и успешно освоен. Берлин никогда не имел своей Индии, Мексики или Калифорнии, а то немногое, что удалось приобрести к Первой мировой, оказалось быстро утрачено в ходе боевых действий. Неудачи прошлых лет не давали покоя не только членам НСДАП, но и деловым элитам, которые поддержали Гитлера: захват России виделся им долгожданным прорывом к будущему могуществу по примеру Великобритании. И Бакке, и фюрер, и сотни других немецких бонз мыслили стереотипами классической колониальной парадигмы, в которой «цивилизованное человечество», или, говоря по-нацистски, высшая раса обладает естественным правом господства над туземными дикарями. Это не исключало привлечения одних аборигенов для истребления других, но выполнение чёрной работы не делало их равными «европейцу». Характерные нотки звучат в докладной командующего 2-й танковой армии генерала Рудольфа Шмидта о действиях коллаборационистской 29-й гренадерской дивизии СС «Рона» (1-й русской): «Благодаря успешному развёртыванию русских войск под руководством Каминского стало возможно не привлекать новых немецких подразделений и сохранять германскую кровь в борьбе с партизанами»[12] (здесь и далее выделено автором).

Однако нацисты собирались не только эксплуатировать территорию СССР, но и разместить на ней миллионы германских колонистов. Таким образом, перед рейхом с самого начала стоял вопрос: как поступить с коренными жителями, которые издавна живут на этой земле? Потенциальных батраков предполагалось переселять в менее комфортные для проживания районы, однако потребности германцев в рабочей силе были ограниченны, и со всей неизбежностью вставал другой вопрос: что делать с остальными? По словам антрополога Патрика Вульфа, «от обсуждения поселенческого колониализма не так далеко до вопроса о геноциде. Земля – это жизнь, или во всяком случае она необходима для жизни». Американский историк Роксана Данбар-Ортиз, которая цитирует эти слова в весьма интересной статье о покорении Северной Америки, развивает его мысль: «Люди не отдают свои земли, ресурсы, детей и будущее без боя, и эта борьба порождает насилие. Используя жестокость для достижения своих экспансионистских целей, колониальный режим превращает насилие в закон. Представление, что конфликт “поселенец – абориген” является результатом культурных различий или недопонимания или что насилие колонизаторов и колонизируемых – это одно и то же, размывает исторические процессы. Евро-американский колониализм, аспект экономической глобализации капитализма, с самого начала имел тенденцию к геноциду»[13]. Эта тенденция и проявилась в том, что Гитлер спланировал против СССР войну, в которой «жестокость будет благом для будущего».

Несмотря на огромное число современных работ, посвящённых Великой Отечественной войне, в российском обществе нет ясного понимания, что со стороны национал-социалистической Германии с её расовой теорией она представлялась колониальной войной, которая ведётся не против равного, а против «туземного», низшего народа. Внести некоторую определённость в этот вопрос призвана данная книга. В первой главе предпринята попытка проследить такие источники вдохновения Адольфа Гитлера, как англосаксонские стратегии освоения Северной Америки и Австралии, американские Доктрины открытия и явного предначертания, пуританский кальвинизм, концепция прав англичанина Бенджамина Дизраэли, а также расовые теории Артюра де Гобино и Хьюстона Стюарта Чемберлена. Во второй главе показано, в чём коренились и как воплощались в практической нацистской политике представления о славянах как о низшей расе. Попутно мы дадим ответы на вопросы, почему догмы о расовом превосходстве немцев над славянами не исключали союзных отношений Германии с Болгарией, Словакией и Хорватией и как расовые недостатки русских увязывались с большевизмом. В третьей главе исследуется вопрос существования конкретной нацистской программы уничтожения граждан СССР, отличной от программы истребления евреев. На наш взгляд, она существовала, и смерть военнопленных, блокада Ленинграда, карательные операции и деятельность эсэсовских айнзацкоманд были звеньями одной цепи. В книге предпринята попытка подступиться к реконструкции этого бесчеловечного замысла.

Глава первая. Сияющий град на холме: идеология и практика завоевания жизненного пространства

Гитлер и Виннету: подсказки для будущего фюрера

В 1939 году Адольф Гитлер получил, возможно, самый необычный подарок в своей жизни. Это было новое, роскошное 65-томное собрание сочинений Карла Мая, автора романов о приключениях охотника Олд Шеттерхенда и его друга индейца Виннету в прериях Дикого Запада[14].

Книги прислала жена покойного писателя Клара, хозяйка издательства Karl-May-Verlag, которая уже много лет поддерживала нацистскую партию. Не зная биографии лидера НСДАП, можно предположить, что, принимая дар, он всего лишь отдавал дань своей стороннице, и томам предстояло пылиться на полках библиотеки в альпийской резиденции фюрера Бергхофе. Однако это было не так. Между Гитлером и книгами Мая существовала многолетняя связь: эти истории, по словам близкого к вождю Альберта Шпеера, были для него «путеводной нитью, он читал их на ночь, и они придавали ему смелости, помогали ему, как помогают многим философские труды или Библия – пожилым людям»[15]. Их появление в доме вождя национал-социалистов накануне Второй мировой войны в высшей степени символично.

К Маю Гитлер пристрастился давно. В начале двадцатого века романы о Шеттерхенде запоем читали все немецкоязычные подростки, и юный Адольф не был исключением. Никто из англо– или франкоязычных новеллистов, проходящих по разряду авторов книг для юношества, не был в Германии популярней «великого Карла». Когда Стивенсона и Джека Лондона перевели на немецкий, обложки их романов в рекламных целях стилизовали под обложки книг Мая. Повстречайся тогда Гитлер, к примеру, с Эйнштейном, который был на десять лет старше, они определённо нашли бы общую тему для разговора. Великий физик также обожал Мая и на склоне лет произнёс трогательные слова благодарности в его адрес: «Он помог мне пережить множество часов отчаяния. Так было всегда и остаётся сейчас»[16].

Карл Май, бесспорно, был крупным мастером и, по отзывам Германа Гессе, представителем того рода литературы, которая является воплощённой мечтой. Однако любая книга – это не только вопрос писателя, но и вопрос читателя. Русский писатель Юрий Трифонов как-то заметил, что, глядя на Венеру Милосскую, одни видят произведение искусства, а другие – женщину без рук. Гитлер, читая книги Карла Мая, увидел совсем не то, что Эйнштейн. Он увидел в них нечто привлекательное для него, но бесконечно зловещее для всего остального мира.

«Гитлер в своих суждениях опирался на опыт Карла Мая, который, по его мнению, доказал, что для принятия решения достаточно одного воображения, – рассказывал Шпеер, с 1942 по 1945 год занимавший пост рейхсминистра вооружений. – Не нужно знать пустыню, чтобы ввести войска в Африку; ты можешь не знать людей, как Карл Май не знал бедуинов или индейцев, однако с помощью воображения и умения поставить себя на место другого ты узнаешь о них, их душе, их обычаях и привычках больше, чем какие-нибудь антропологи или географы, изучавшие их в полевых условиях. Карл Май убедил Гитлера: чтобы узнать мир, необязательно путешествовать»[17].

Май действительно никогда не был на Диком Западе, что не сильно выделяло его из числа собратьев по перу. Эдгар Райс Берроуз тоже не ступал на землю Африки, где жил его Тарзан, а Жюль Верн не посещал берегов ангольской Кванзы, ярко описанной им в «Пятнадцатилетнем капитане». Но одно дело беллетристика, и совсем другое – реальная политика, в которой отсутствие крепких знаний и вера в личные фантазии превращаются в самоубийственный авантюризм. Примером такого авантюризма могут служить суждения фюрера о будущей войне с СССР. Так, 28 июня 1940 года Гитлер безапелляционно заявил главе Верховного командования вермахта (ОКВ):

«Теперь мы показали, на что способны. Поверьте мне, Кейтель, война против России была бы в противоположность войне с Францией похожа только на игру в куличики»[18].

При этом фюрер полностью игнорировал экспертную оценку военного атташе в СССР Эрнста Кёстринга, который высоко оценивал боеспособность Красной армии. Истоки такого воинствующего дилетантизма, когда воображение, а не наука двигала действиями нацистского лидера, Шпеер видел именно в неверно понятом примере Карла Мая.

Но этим влияние книг «немецкого Купера» на Гитлера не исчерпывалось. Связь между гитлеровским прочтением Мая и самой практикой национал-социализма попробовал определить Клаус Манн, сын литературного нобелиата Томаса Манна и сам первостатейный прозаик. В 1940 году Клаус, уехавший из нацистской Германии в США, написал статью «Карл Май. Литературный ментор Гитлера», в которой попытался пояснить, чему именно фюрер научился на книгах о Шеттерхенде.

«Одним из самых ярых поклонников Карла Мая был некий бездельник из австрийского Брунау, которому предстояло подняться до впечатляющих высот. Юного Адольфа сильно впечатлили эти книги: они стали любимым, а может, и единственным его чтением, даже в последующие годы. Всё его воображение, все его представления о жизни пропитаны этими остросюжетными вестернами. Дешёвые и поддельные понятия о героизме, представленные Маем, очаровали будущего фюрера… Что более всего привлекало неудачливого художника и потенциального диктатора в Олд Шеттерхенде, так это смесь брутальности и лицемерия: этот герой мог с величайшей лёгкостью цитировать Библию и в то же время убивать; совершать чудовищные злодеяния с чистой совестью; он принял как должное, что его враги – это низшая раса и дикари, в то время как он, Олд Шеттерхенд – сверхчеловек, призванный Богом побеждать зло и сеять благо»[19]. В конце своего текста Манн назвал Третий рейх абсолютным триумфом Карла Мая[20].

Была ли эта оценка точна и объективна?

Думается, что не до конца. Если бы всё было так, как описал Манн, у Карла Мая не осталось бы шансов сохранить своё место в пантеоне классиков приключенческих романов после падения нацистов. Между тем он не только не канул в литературную Лету, но западногерманские экранизации с Пьером Брисом и Лексом Баркером возвели его книги на новую ступень популярности. Особенно парадоксальная ситуация сложилась в СССР: здесь Мая не издавали из-за гитлеровского шлейфа, но фильмы о Виннету шли в советском прокате и были всенародно любимы[21].

С чем же можно поспорить в категоричной оценке Манна? В первую очередь с идеей о примитивном разделении героев Мая на сверхчеловека и «низшую расу». Индейцы, как и белые, наделены у него разными – привлекательными и отвратительными – чертами; благородный вождь апачей Виннету, изображённый наиболее ёмко, вызывает большую симпатию, а его друг Олд Шеттерхенд совсем не выглядит белокурой бестией, лишённой «химеры совести». Пожалуй, зрелый Гитлер мог бы упрекнуть бывалого охотника (как упрекал он, скажем, Кейтеля) в излишней мягкости, в сочувствии к поверженному врагу и нравоучительных призывах оставаться человеком, с которыми герой регулярно обращается к врагам и соратникам. Так, в первой книге трилогии Шеттерхенд упрашивал Виннету не подвергать страшным индейским пыткам бледнолицего негодяя Рэттлера, убившего духовного наставника племени. Вождь нехотя соглашался при условии, что преступник попросит прощения у Разящей Руки, но тот с проклятьем отверг предложение. Поэтому убийцу, привязанного к пыточному столбу, должны были подвергнуть истязаниям, и он истошно выл, страшась своей участи. Уступая просьбам друга, Виннету объявил жертву трусом, недостойным, чтобы к нему прикасалась рука индейца. Бандита швырнули в озеро и добили выстрелом из ружья.

Гуманность, проявленная Стариной в этом и других эпизодах, отнюдь не принадлежит к «добродетелям» нацистского сверхчеловека. Явно предвзято и обвинение Разящей Руки в лицемерии. Таким образом, в отношении главного героя Манн, очевидно, ошибался. И всё же представляется, что общую линию он уловил верно, только шла она не от главных, а от второстепенных персонажей цикла. В книгах Мая все морализаторские призывы Шеттерхенда, как правило, пропадают впустую. Силач-охотник постоянно сталкивается с героями, у которых «своя правда» и которые объясняют жестокость тем, что на Диком Западе «иначе нельзя». Иллюстрирует это, например, беседа Шеттерхенда с юным Гарри, у которого бандит Финнети в союзе с индейцами племени черноногих убил семью. Охотник говорит юноше, что он отдал бы убийцу своей матери в руки правосудия, а «между местью и наказанием есть существенная разница. Месть лишает человека тех качеств, которые и отличают его от животного». Но собеседника это не убеждает: «Если человек добровольно отрекается от разума и жалости к ближнему и становится диким зверем, то с ним и надо обращаться как с диким зверем и преследовать до тех пор, пока смертоносная пуля не убьёт его»[22].

То же самое слышит Шеттерхенд от приятеля Сэма Хокенса, который не просто убивает, но обязательно скальпирует индейцев из числа своих противников. Главный герой шокирован тем, что его товарищ пристрастился к варварскому обычаю, но тот объясняет:

«“У меня есть на то свои причины, сэр. Мне пришлось воевать с такими краснокожими, что у меня не осталось ни капли жалости к ним, да и они меня не жалели. Смотрите!”

Он сорвал с головы свою потрёпанную временем шляпу, а вместе с ней и длинноволосый парик, под которым скрывался багровый, ужасного вида скальпированный череп. Однако это зрелище было для меня не новым, поэтому и не произвело должного впечатления.

– Что вы скажете на это, сэр? – продолжал оправдываться Сэм. – Я носил собственную шевелюру с раннего детства, привык к ней и имел на неё полное право, чтоб мне лопнуть! И вдруг появляется дюжина индейцев пауни и отнимает у меня моё естественное украшение. Пришлось идти в город, выкладывать три связки бобровых шкур и приобретать накладные волосы. Не спорю, парик – штука удобная, особенно летом, его можно снять, если вспотеешь; за него поплатился жизнью не один краснокожий, так что теперь содрать скальп – для меня большее удовольствие, чем поймать бобра»[23].

Голоса оппонентов Разящей Руки – это хор, поющий о том, что они находятся на особой территории, где не действуют ни законы государства, ни нормы христианской морали. Если в Европе Бог умер, как говорил Ницше, то здесь он и не рождался. В риторике нацистского фюрера, призывавшего своих солдат помнить, что все страдания немцев в межвоенный период были вызваны кознями жидобольшевиков и в войне на Востоке незачем жалеть или судить их, явственно различимы аргументы Гарри и Сэма; увещевания Шеттерхенда со ссылками на Евангелие в сознание Гитлера не проникли, их он легко отбросил. Обращаться с врагом «как с диким зверем» – именно в этом контексте встречаем мы упоминание Карла Мая в донесении командира 707-й охранной дивизии вермахта фон Бертольсхайма. На исходе октября 1941 года этот военный чин сообщал генерал-майору Нагелю, что «в России они имеют дело с преступниками самого худшего пошиба… В качестве инструкции могут быть использованы только Карл Май или Эдгар Уоллес»[24].

Но, пожалуй, самая важная тема, которая никак не могла ускользнуть от будущего фюрера, – это покорение Америки европейцами. Каким бы привлекательным персонажем ни был Виннету, из текстов Мая видно, что индейский народ обречён. Это понимает и сам вождь апачей. «Ты знаешь, кто убил их? Ты видел их? – говорит он Шеттерхенду над трупами своего отца и сестры. – Это были бледнолицые, которым мы не сделали ничего плохого. Так было и так будет всегда, пока они не уничтожат последнего краснокожего. На собственной земле индеец всегда будет жертвой белых… Любим ли мы вас или ненавидим – всё равно там, где ступает нога бледнолицего, нас ждёт гибель»[25]. И Разящая Рука, восхищаясь мужеством друга, понимает, что это правда.

Романы о Виннету были для Гитлера, вероятно, первым источником знаний о завоевании «жизненного пространства» колонизаторами. Как оценил эти исторические события двенадцатилетний Адольф, мы не знаем, но зрелый Гитлер, планируя нападение на СССР, этим фактом восхищался. Больше того, именно его он взял за пример. Перед нами, говорил лидер нацистов, «стоит лишь одна задача: осуществить германизацию путём ввоза немцев, а с коренным населением обойтись как с индейцами…»[26] Развивая эту мысль далее, фюрер вещал: «Нам придётся прочесывать территорию, квадратный километр за квадратным километром, и постоянно вешать! Это будет настоящая индейская война»[27]. О жертвах её он призывал не жалеть: «Мы совершенно не обязаны испытывать какие-либо угрызения совести… Едим же мы канадскую пшеницу, не думая об индейцах»[28].

Познакомив Гитлера с темой колонизации Нового Света, романы Карла Мая косвенно указали ему путь, который превратил бы Германию в сверхдержаву. Образ «своей Америки», богатой и плодородной территории, которую он завоюет для немцев на Востоке, определённо стоял перед глазами нацистов. Волгу Гитлер порой называл русской Миссисипи. В известной нацистской брошюре «Унтерменш» были высказаны сожаления, что территория СССР, принадлежа недочеловекам, пребывает в жалком состоянии, но под управлением высшей расы она могла бы стать «европейской Калифорнией»[29].

Оборотной стороной всех этих «американских» аллюзий была трагическая судьба коренного населения Америки. На оккупированных территориях Польши и СССР Гитлер собирался повторить тот огромный опыт господства и геноцида, который был накоплен великими державами за пять веков колониальной политики начиная с Христофора Колумба. Американский этнолог Уард Черчилль был трижды прав, когда в своей монографии «Геноцид между делом» о гибели индейских народов писал:

«Призрак Колумба шёл с британцами в их войнах против зулу и арабов, с американцами против “моро” на Филиппинах, с французами против народов Алжира и Индокитая, с бельгийцами в Конго, с голландцами в Индонезии. Он присутствовал во время опиумных войн в Китае, во время “секретных” бомбардировок в Камбодже, он наблюдал за системным истреблением аборигенов Калифорнии в XIX веке и гватемальских майя в 1980-х. И да: мы очень часто видим его в нацистских коридорах власти, среди охранников Собибора и Треблинки, в составе айнзацкоманд на Восточном фронте. Третий рейх, очевидно, не был каким-то отклонением, он был кристаллизацией основных черт – расового превосходства, жажды покорения и геноцида – той европейской традиции, ярким выразителем которой был Колумб. Нацизм не был уникален: это был лишь один из “новых мировых порядков”, запущенных в результате Открытия [Америки]. Он был не более и не менее ужасным, чем то, что сотворил Христофор Колумб на Испаньоле в 1493 году; 1493 и 1943 – это части одного целого»[30].

Разница была только в том, что нацисты решили применить этот чудовищный опыт к народам Европы.

«Лучше им умереть»: повседневный геноцид, избыточное насилие и принцип «мы здесь одни» как инструменты очищения Lebensraum

Итак, Карл Май лишь подсказал будущему фюреру дорогу к «школе». На реальных учителей Гитлера красноречиво указывает его патологический расизм, соединённый с жаждой завоеваний.

Исторически расизм сформировался именно как инструмент колониального владычества. По метким словам Ханны Арендт, «империализм неизбежно влёк за собой изобретение расизма как единственно возможного “объяснения” и оправдания своих действий»[31]. Однако имперский расизм необязательно означал геноцид. Истребление колониальных народов принимало угрожающие масштабы в тех случаях, когда захватчики не могли извлечь из них выгоды.

Действительно, колониальные агрессии можно разделить на два типа исходя из их цели. В одном случае агрессия преследовала цель выкачать все ресурсы в пользу метрополии, а местное население использовать в качестве невольников. Хотя «колонизация порабощения» не исключала массовых убийств, но, за редкими исключениями, экономическая целесообразность брала верх. По справедливому замечанию крупного исследователя вопроса Ива Тернона, «аморальная политика насаждения рабства… спасала людей от геноцида»[32]. Этот тип колонизации по большей части применялся для территорий, которые не рассматривались как место постоянного обитания европейца. Так зачастую происходило в Азии и Африке, а наиболее ярким примером можно считать Британскую Индию. По этому поводу профессор Гейдельбергского университета Мануэль Саркисянц заметил:

«Туземное население Индии избежало судьбы коренных жителей Австралии (в значительной мере истреблённых) именно благодаря непригодности тропиков для заселения – о чём британские империалисты говорили совершенно открыто»[33].

Совсем иначе обстояло дело при другом типе колониальной агрессии – борьбе за жизненное пространство, или поселенческом колониализме: тут европейцев интересовал не только вывоз ресурсов, но и сама земля для вольготного размещения на ней. Оседлость аборигена на конкретной территории, с которой он редко готов был уйти по своей воле, превращала его в конкурента колонизатора, чьё существование не приносит никаких выгод – только издержки. Жертвами такой агрессии, преимущественно британской, стали индейцы Северной Америки, аборигены Австралии и Тасмании, маори Новой Зеландии. Эти народы были уничтожены или радикально сокращены, а их место заняли новые нации англосаксонского корня.

Очень важно определить механизм колониального истребления. В значительной мере оно было результатом насилия, учинённого множеством отдельных людей, которые, конечно, не получали специальных санкций из Лондона или Вашингтона. Такой тип уничтожения был по сути стихийным и очень быстро принимал обыденный характер, так как зиждился на уверенности общества, что убивать низшую расу вполне допустимо, и на устранении государства от осуждения и наказания на эти убийства. Далее мы будем называть его повседневным геноцидом.

Ярким примером могут служить умонастроения белых колонистов Австралии, о которых в Русское географическое общество сообщал Н.Н. Миклухо-Маклай: «Их [аборигенов] вытесняют внутрь страны, всячески преследуют, и убийство чёрного не считается даже преступлением»[34]. Душегубы, учинившие в 1838 году бессмысленную резню на Майелл-Крик в Новом Южном Уэльсе (чуть ли не единственный случай в истории, когда белых австралийцев повесили за убийство «ниггеров»), говорили на суде: «Мы не сознавали, что, убивая чёрных, нарушаем закон… потому что раньше это практиковалось повсеместно»[35]. На первом процессе по этому делу бандитов и вовсе оправдали: местный житель сообщал в редакцию газеты Australian, что один из присяжных заседателей так пояснял своё решение: «Я смотрю на негров как на стаю обезьян, и чем раньше их сметут с лица земли, тем лучше. Я знал, что эти люди были виновны, но я никогда не видел, чтобы белого человека повесили за убийство чернокожего»[36]. На повторном процессе благодаря принципиальности генерального прокурора и главным образом из-за наличия белого свидетеля убийцам вынесли обвинительный приговор, но общество встретило его с негодованием. Симптоматично заявление газеты «Сидней Морнинг Геральд»: «Эта банда чёрных животных не стоит тех денег, которые колонистам придётся потратить на печать глупых судебных отчётов. Мы и так уже потратили слишком много»[37]. По мнению исследователя Брюса Элдера, дело о резне на Майелл-Крик лишь усилило в среде белых австралийцев «заговор молчания» относительно убийств аборигенов[38]. Вторым его следствием стало то, что для расправы с «обезьянами» начали активнее использовать яд: это делало положение убийц «более безопасным» на случай, если некий чиновник-идеалист вдруг захочет расследования.

Помимо молекулярных убийств (обыденных расправ частных лиц над одним туземцем или небольшим их числом) частным случаем повседневного геноцида при очищении жизненного пространства является принцип избыточного насилия, когда уничтожение «чужих» формально осуществляется в рамках возмездия, но масштабы этого возмездия многократно превосходят как сам ущерб, так и меру необходимого устрашения. Об этом тот же Н.Н. Миклухо-Маклай писал корреспондентам в Петербурге: «В северной Австралии, где туземцы ещё довольно многочисленны, в возмездие убитой лошади или коровы белые колонисты собираются партиями на людскую охоту и убивают сколько удастся чёрных, не думая о том, что, вытесняя каждый день туземцев из более плодородных областей, они ставят их в положение или голодать, или убивать скот белых взамен растений и животных, уничтоженных или редеющих вследствие овцеводства и плантаций у белых»[39].

Признаком избыточного насилия часто выступает пересчёт жизни одного высшего человека или даже его имущества на значительное число жизней представителей низшей расы. Когда Вильгельм Кейтель предложил расстреливать за каждого убитого советскими партизанами немца по пять гражданских лиц, Гитлер возмутился и поднял планку до 50–100 подлежащих казни[40]. Этот лимит – прямая отсылка к зверствам, учинённым первой, Колумбовой, администрацией в Новом Свете: именно она впервые оценила жизнь одного христианина в сто индейских, что зафиксировал в своих обличительных трудах священник-гуманист Бартоломе де Лас Касас[41]. Стоит добавить, что политика Колумба была откровенно тиранической: первооткрыватель Америки обязал всех взрослых индейцев острова Эспаньола каждые три месяца платить ему специальный налог – напёрсток золотого песка или двадцать пять фунтов хлопка. На шею несчастным данникам вешали медный жетон с датой последней выплаты. Тем, кому не удавалось сделать очередной «взнос» в срок, отрубали кисти рук, обрекая на мучительную смерть от голода. Естественно, что любви к колонизаторам этот закон не прибавил, и случаи отчаянного сопротивления туземцев были не так уж редки, как и карательные рейды.

Особенно важную роль в депопуляции коренного населения на «жизненном пространстве» играют массовые убийства женщин и детей, так как они больше, чем убийства мужчин, подрывают биологическую силу противника. Последствия таких действий проанализировал профессор Дэвид Стэннард на американском материале:

«Европейская привычка без разбора убивать индейских женщин и детей во время войн с коренными американцами была не просто зверством. Это был категорический и намеренный геноцид. Рассмотрим в этом смысле влияние самых тяжёлых современных войн. В июле 1916 года генерал Дуглас Хейг отправил британские войска сражаться с немцами в битву при Сомме. Он потерял 60 000 человек в первый же день – 21 000 в первый же час! – включая половину офицеров. Когда сражение закончилось, потери Хейга составили 420 000. Между тем война продолжалась ещё два года. Справедливо считать, что это была самая тяжёлая война в английской истории. Ухудшали положение и отток населения из страны, и смертельная пандемия гриппа, случившаяся в конце десятых годов. Однако между 1911 и 1921 годом население Британии выросло почти на два миллиона человек»[42].

Та же самая динамика роста наблюдалась, скажем, в Японии во время Второй мировой войны. По обоснованному мнению Стэннарда, «причиной того, что население могло расти в военных условиях, была непропорциональность гибели мужского и женского населения. Но совсем иначе обстояли дела на Карибах, в Мезоамерике, Южной Америке, на территории современных США и Канады. Там произошло не что иное, как преднамеренное убиение невинных, которое не закончилось с концом колониальной эпохи»[43].

Дополним эти данные тем, что самые массовые в истории убийства детей произошли именно в колониальной Южной Америке: в 1539 году конкистадор Франсиско де Чавес, покоряя королевство Каруа Кончукас в империи инков, приказал убить около шестисот индейских младенцев младше трёх лет[44]. В XIX веке в ходу у американских поселенцев была фраза «гнида делает вошь», поощрявшая расправы с индейскими детьми: наиболее известным апологетом этого принципа был полковник Джон Мильтон Чивингтон, инициатор садистской бойни на Сэнд-Крик[45]. Отдавая бесчеловечный приказ, прямо дозволявший на Востоке убийство женщин и детей, фюрер германской нации абсолютно наследовал этим иродам из «расы господ»[46].

Впрочем, повседневный колониальный геноцид мог осуществляться и в формах, которые не требовали прямого насилия над аборигенами. Речь идёт о колонизаторской деятельности, которая просто не учитывала жизненных интересов туземцев и тем самым создавала условия для вымирания. Относительно укрепившись на новой территории, белые начинали вести себя по принципу «мы здесь одни»: так, будто коренного населения просто не существует. Самым ярким проявлением этой поведенческой стратегии были действия, отторгающие местное население от критических для его выживания ресурсов. По сути, именно об этом на слушаниях в Конгрессе в 1875 году говорил американский генерал Филип Шеридан:

«Охотники за бизонами сделали за последние два года больше для решения острой проблемы индейцев, чем вся регулярная армия за последние 30 лет. Они уничтожают материальную базу индейцев. Пошлите им порох и свинец, коли угодно, и позвольте им убивать, свежевать шкуры и продавать их, пока они не истребят всех бизонов!»[47]

Форсированное истребление бизонов привело к тому, что индейцы в прериях стали голодать, и породило эсхатологические представления в среде туземных народов. Симптоматично, что Сенат США проголосовал за принятие закона о защите бизоньего поголовья, но президент Грант наложил на него вето. Правда, Белый дом в 1867 году заключил с индейцами Нерушимый договор, известный также как Договор, скреплённый клятвами в вигваме шамана. Согласно ему, на обширных равнинных территориях коренные американцы получали исключительное право охотиться на бизонов. Однако этот Нерушимый договор очень скоро был нарушен самым бессовестным образом. Как пишет исследователь Дж. М. Уайт, «на закреплённую за индейцами территорию ринулись белые охотники, в основном такие же грубые и бессердечные негодяи и головорезы, как и калифорнийские золотоискатели. Они полностью истребили животных, к которым индейцы относились с трепетом и поклонением в течение столетий. Бизоны были выбиты белыми охотниками за четыре года: с 1870 по 1874 год… В 1860 году поголовье бизонов в западной части Равнин составляло, по оценкам, 100 миллионов животных; в 1900 году их осталось лишь 1000»[48]. Особо характерная деталь: на бизонов, отмечает патриарх французской зоологии Жан Дорст, часто «охотились ради развлечения, о чём свидетельствуют рекламы железнодорожных компаний, привлекавшие пассажиров возможностью стрелять в бизонов прямо из окна вагона!»[49]. Очевидно, железнодорожные магнаты или вообще не задумывались о последствиях этого для индейцев, или не считали это хоть сколько-то важным.

Изучение колониального геноцида осложняется тем, что он по определению слабо документирован. Убийство «зверолюдей» или «недочеловеков» не было нужды отражать в документах. Сегодня это открывает широкие возможности для манипуляций цифрами: либо в пользу данного фактора депопуляции, либо, наоборот, для фактического его отрицания. Вторая проблема состоит в слабой исследованности влияния повседневного геноцида на другие причины депопуляции. Между тем массовые убийства, сожжения жилищ, создание атмосферы постоянного страха за жизнь свою и детей, очевидно, становятся первопричиной голода, стимулируют болезни, уменьшают сопротивляемость организма и в конце концов косвенно приводят к смерти. Всё это мы должны принимать во внимание.

Однако существование самого повседневного геноцида отрицать нельзя по причине множества документальных свидетельств. Та точка зрения, что гибель коренных народов Америки, Австралии и Новой Зеландии является следствием исключительно европейских болезней и отсутствия у аборигенов иммунитета к ним, откровенно наивна. Очевидно, что ни оспа, ни корь, ни грипп, ни даже сифилис, действительно занесённые колонизаторами, не помешали созданию наций современной Латинской Америки, ядра которых составляют метисы, то есть потомки и индейцев, и европейцев. Между тем ядро американской или австралийской нации составляют чистокровные потомки англичан и других колонизаторов, прибывших в Новый Свет. Пока что наука не представила доказательств того, что причины этой разницы лежат в области биологии. Есть куда больше оснований искать их в области политики и религии.

Тема повседневного геноцида в колониях остаётся мало освещённой в мировой литературе. К примеру, не получила широкой известности трагедия аборигенов Австралии и Тасмании, между тем она является ярчайшей иллюстрацией механизма молекулярного уничтожения в ходе завоевания жизненного пространства. Знаменитый французский историк Марк Ферро, написавший труд «Как преподают историю детям разных стран», горько иронизировал относительно умолчания об этих событиях:

«В высшей степени серьёзный труд профессора А.П. Эткина об аборигенах содержит в себе целый параграф о… “демографическом приросте” у туземцев начиная с 1930 года. Французское издание этой книжки насчитывает 452 страницы. Я напрасно искал на них хоть малейшее указание на демографический спад предшествующего столетия… В конечном счёте больше всего об этом узнаешь, читая “Детей капитана Гранта”»[50].

Нам нет нужды ссылаться на Жюля Верна, хотя он и не грешил против истины, описывая убийства аборигенов и вкладывая в уста майора Мак-Наббса (персонажа, вообще-то, положительного) симптоматичную фразу, что это обезьяны. Правдивую картину трагедии мы находим у австралийского историка XX века Алана Мурхеда: «В Сиднее дикие племена были заморены. В Тасмании они были поголовно истреблены… поселенцами… и каторжниками… все они жаждали получить землю, и никто из них не собирался позволить чёрным препятствовать этому»[51].

На острове Тасмания с началом колонизации в 1804 году действительно развернулась вакханалия убийств, сексуального насилия и обращения в рабство местных, не исключая детей. Впрочем, злодейства совершались не только из-за земли или даже расовой ненависти, но и просто для удовольствия белого человека. Читая свидетельства о колониальных буднях, мы часто встречаем слова «охота» и «спорт» применительно к убийству коренного населения.

«Охота за чёрными была любимым спортом колонистов. Выбирали день и приглашали соседей с их семьями на пикник… после обеда джентльмены брали ружья и собак и в сопровождении 2–3 слуг из ссыльных отправлялись в лес искать чёрных. Охотники возвращались с триумфом, если им удавалось подстрелить женщину или 1–2 мужчин»[52]. Биогеограф Джаред Даймонд приводит другие факты кровавого веселья англичан: «Один пастух расстрелял девятнадцать тасманийцев из фальконета, заряженного гвоздями. Четверо других напали на коренных жителей из засады, убили тридцать человек и сбросили их тела с горы, ныне называемой Виктори-хилл»[53]. Отчаянные попытки аборигенов защититься, которые в британской традиции принято называть «чёрной войной», жестоко подавляла колониальная армия: «Солдаты сорокового полка загоняли туземцев меж двух каменных глыб, расстреливали всех мужчин, а потом вытаскивали женщин и детей из скальных расселин, чтобы вышибить им мозги»[54].

В 1828 году губернатор Тасмании просто запретил коренным жителям появляться в той части острова, где уже обжились европейцы. В случае нарушения запрета солдатам было разрешено убивать аборигенов на месте. Зато сами белые зачастили на территорию тасманийцев, так как их похищение и продажа в рабство, так называемый «отлов чёрных», стали прибыльным бизнесом: за взрослого давали пять долларов, за ребёнка – два. В результате к 1830 году из пяти-шести тысяч аборигенов на всём острове оставалось всего лишь двести – их в итоге принудительно вывезли за тридцать миль от Тасмании на остров Флиндерс. Итог тасманийской трагедии цинично, но точно подвёл историк и журналист Джон Хэммонд: «Тасманийцы были бесполезны и все умерли»[55].

В Австралии белое население восприняло опыт соседей с энтузиазмом. Как рассказывает Даймонд, «австралийское правительство, по образцу карательных отрядов тасманийского правительства, создало подразделение конной полиции, так называемых “полицейских для дикарей”; это подразделение выполняло приказ “найти и уничтожить”: аборигенов либо убивали, либо сгоняли с обжитых территорий. Чаще всего полицейские окружали стоянку аборигенов ночью, а на заре нападали и расстреливали всех. Белые поселенцы также широко применяли для уничтожения аборигенов отравленную еду»[56]. Иллюстрацией к последнему тезису может быть красноречивое хвастовство одного из колонизаторов, который в 1885 году говорил: «Чтобы успокоить ниггеров, им дали нечто потрясающее. Еда наполовину состояла из стрихнина – и никто не избежал своей участи… Владелец Лонг-Лэгун при помощи этой хитрости уничтожил более сотни чёрных»[57]. «Чёрная кровь на руках “добропорядочных” колонистов Нового Южного Уэльса, и всех вод новой Голландии будет недостаточно, чтобы смыть эти позорные пятна»[58], – написал политик и писатель-гуманист Джон Данмор Лэнг об активности соотечественников.