Черный человек. Книга 2

Комиссар прервала его жестом.

— Во-первых, наш мир устроен так, что случайность и неопределенность — его объективные характеристики. Понимаете, о чем речь? Во-вторых, как бы точно ни задавалось прошлое, нельзя абсолютно точно предсказать будущее. Это что касается прогноза. Короче, у меня есть все основания требовать соблюдения «срама» по формуле ВВУ.[8]

Сабатини потускнел, но, в отличие от своих более молодых коллег, не стал возражать.

Мальгин прислушался к пси-фону Бояновой и понял, что ей тоже звонил Лондон. Вот откуда ее основания, подумал он с удивлением. Однако она смелый человек, если доверилась экзосенсу, хотя имеет все права не доверять ему.

Мальгину показалось, что кто-то вдруг одобрительно похлопал его по спине, но мгновение спустя Клим осознал, что это эхо пси-передачи. В зале находился еще один интрасенс. Хирург «растопырил антенны», обнимая сферой метачувствительности весь зал, и увидел его: длиннолицый мужчина на вид лет пятидесяти смотрел на него, иронически приподняв бровь.

— Кто вы? — мысленно спросил Мальгин.

— Один из нас, — пришел тихий ответ. — Варлиц. Разве вы не сразу засекли меня?

— Я еще неопытен.

— Понятно. — Невидимые пальцы проникли под череп Мальгина, погладили лобные доли мозга, щекотно прошли затылок. — Теперь я вижу: вы еще не включены в парасвязь. Попросите Аристарха, он поможет.

— Вы его знаете?

— Мы все знаем друг друга.

— А здесь чем занимаетесь?

— По просьбе геологоразведки ищу месторождения редкоземельных элементов, по образованию я геофизик… — Варлиц отвернулся, Клим перестал ощущать его пси-шепот.

Разговор длился несколько секунд.

Боянова и Ландсберг сели в кресла позади операционных коконов, Ромашин жестом пригласил сесть Мальгина рядом.

— А что скажет интрасенс Мальгин? — спросила вдруг Боянова, бросив на хирурга косой взгляд.

— Я бы посоветовал надеть всем «заскоки» и держать «Шевалье» готовым к немедленному старту, — ответил Мальгин.

Комиссар посмотрела на него более внимательно, кивнула, отвечая скорее своим мыслям; Сабатини, оглядывающийся на них в сомнении, понял ее решение без слов.

Через минуту кибер принес груду защитных скафандровых комплексов, и, когда все в зале облачились в них, Мальгин не сдержал смешка: показалось, в зал забрело стадо странных зверей, не то белых крокодиломедведей, не то гамадрилов-альбиносов. Верхний слой скафандров представлял собой подобие косматой шкуры и отливал сединой. ЗСК не надели только руководители эксперимента, кокон-кресла предоставляли им не менее надежную защиту.

Шлемные накидки никто не застегнул, и казалось, шеи людей были укутаны толстыми ворсистыми шарфами.

— Игнат, — вдруг обратилась Боянова к Ромашину, — вы хорошо разбираетесь в физике «суперструн»?

— Как и любой флибустьер моего класса, — серьезно ответил эксперт, но, заметив мелькнувшую в глазах женщины озабоченность, добавил: — Как и любой инженер-системник.

— Объясните мне популярно, что такое «суперструна», а то я слышу это слово часто, но толком не знаю, что это такое.

— Вообще-то «сверхструна» — одномерный объект, имеющий одно измерение — длину, и образуется она в результате компактификации — свертки остальных измерений. В начальные мгновения рождения нашей Вселенной такие «струны» появлялись во множестве, потом большинство из них рассосалось, а оставшиеся в результате инфляционного раздувания… — Ромашин остановился. — Я понятно изъясняюсь?

— Пока да, — сухо ответила Боянова.

— А остальные «струны» в эру инфляции Вселенной разбросало на колоссальные расстояния друг от друга, поэтому они так редко встречаются. Внутри каждой «сверхструны» время трехмерно, а пространство одномерно, и лишь вход в «струну», так называемая Горловина…

— Меня интересует практический аспект проблемы. Ведь метро тоже использует «струнный» принцип? Как же объект, сжатый в «струну», а тем более живое существо, принимает потом свою былую форму?

— Вы слегка упрощаете картину, — пришел Мальгин на помощь Ромашину. — Не живое существо, в том числе и человек, сжимается в «струну» при «движении», как макрообъект, а все его частицы — протоны, нейтроны, электроны, а на самом деле еще глубже — кварки, из которых состоят частицы, а из них — тело, — превращаются в «струны», и дальше «летит» уже пакет «струн», пакет информации, хотя по толщине он и тождествен толщине одной «струны», если только правомочно применять термин «толщина». Обратное превращение пакета в объект — это физический процесс типа роста кристалла, только скорость этого процесса неизмеримо выше.

— Спасибо, — поблагодарила Боянова, отворачиваясь к Ландсбергу.

Руководитель эксперимента за это время успел предупредить пограничников, чтобы они были готовы к немедленному старту, и дал команду инку начать отсчет. В зале раздались звуки метронома.

Снова тревожно сжалось сердце. Ощущение ворочавшегося внутри бесформенного великана не проходило, подсознание силилось предупредить хозяина о чем-то, но Мальгин пока не понимал голоса интуиции, хотя и слышал его.

Свет в зале погас, наступила полная тишина.

Гора со странг-машиной высилась перед людьми так близко, что казалось, до нее можно добросить камень. Стали заметны гофрированные шланги энерговодов и золотистые сеточки-паутинки преобразователей электромагнитных полей.

— Внимание: первая фаза — раскачка! — раздался в зале голос контролирующего инка.

Картина в виомах не изменилась, лишь над горой зажглись алые вертикальные огни, плавно скользнули в небо, исчезли. Прошла минута, другая…

Ромашин шевельнулся, посмотрел на Мальгина с неопределенной усмешкой, сказал вполголоса:

— Я начинаю волноваться, и знаете почему? Боюсь, ничего у нас не получится. Этот «значок» — мне он напомнил одно понятие в индийской мифологии — татхата. Знаете, что это такое?

Мальгин отрицательно качнул головой.

— Татхата или татхагатагарбха — особое завершенное состояние, при котором вещи обладают абсолютным тождеством, имеют названия и объяснения, не подчиняются никаким изменениям и не обладают никакими свойствами.

— То есть выходят за пределы человеческого познания?

— Ваш скепсис понятен, и все же обрывок «струны», найденный где-то Шаламовым, — знать бы, в каком месте, — очень напоминает татхату. Вряд ли мы его развернем.

В фокусе антенны сверкнула яркая голубая вспышка, расплылась колечком дыма. В центре колечка появилась черная точка, а «дым» заискрился сотнями крохотных звездочек.

— Фаза экспоненциального поглощения, — сообщил инк. — Предвижу опасность пробоя.

— Что это значит? — быстро спросила Боянова.

— Очевидно, энергия уходит в дыру «струны» так быстро, что возможен спонтанный разряд генераторов, — ответил Ромашин. — На этом эксперимент и закончится.

Но он не закончился.

Среди физиков, ожидавших своего часа (они готовили другие «громкие» эксперименты), произошло оживление, они быстрее реагировали на высвечиваемую инком информацию.

— Отмечаю усложнение континуума, — раздался голос координатора. — Пошла развертка! Фаза три — плоскость.

Из черной точки, окруженной кольцом звездочек в фокусе антенны, ударил вдруг веер чистого зеленого огня, развернулся в колоссальное поле параллельно поверхности Меркурия. Сквозь эту плоскость можно было видеть скалы и ущелья, она была тонка и эфемерна, и свечение ее постепенно сдвигалось в сторону ультрафиолетового диапазона.

Куб!

Веер зеленого, вернее, теперь уже фиолетового свечения превратился в прозрачный конус, вершиной упиравшийся в антенну странг-установки, ушел краями за горизонт, коснулся нижним краем скал, и те вдруг начали оплывать, как свечи, испаряться, таять.

— Черт возьми! — проговорил Ромашин. — Эта штука напоминает мне Горловину «серой дыры».

Конус разделился на множество конусов, сидящих один в другом, как куклы-матрешки. Конусы побледнели, почти исчезли, стали совсем прозрачными, а их общая вершина внезапно коснулась антенны и втянула ее внутрь, в себя.

Тотчас же в зале ударил гонг, над вириалом ручного монитора всплыл хоровод алых огней.

— Отключай энергопитание! — скороговоркой выпалил инк. — Ресурс на исходе… ресурс — ноль!

Гофрированные трубы энерговодов диаметром два метра каждая, змеящиеся по склону горы к странг-машине, окутались светящейся голубой «шубой» электроразрядов и более крупными ветвистыми росчерками молний, а затем рассыпались в прах!

— Усложнение континуума вышло из-под контроля! Мерность пространства повышается, в эпицентре зоны мерность четыре… шесть… восемь… двенадцать… двадцать шесть…

На месте конусов появился шар, пронизанный множеством других прозрачных шаров, затем гигантская решетка из плоскостей, сложное переплетение гнутых поверхностей и еще что-то невообразимо сложное, колышущееся и непонятное, светящееся алым и нежно-фиолетовым.

Юбагр — пришел на ум старинный русский термин, обозначавший алый и фиолетовый цвет.

— Пора рвать когти, — пси-сказал[9] молчавший до этого Харитон. — Этот многомерный смерч способен сожрать весь Меркурий!

— Не каркай!

От горы, как и от странг-установки, уже ничего не осталось, на ее месте росла и росла воронка, уходя вершиной в недра Меркурия. Породы планеты не выдерживали соприкосновения с разбушевавшейся многомерной стихией и таяли, как воск от языка пламени.

— Всем в корабль! — первым опомнился Мальгин. — Через три-четыре минуты волна преобразования будет уже здесь. Объявите тревогу!

В зале началась тихая паника, превратившаяся в настоящую после того, как часто забил гонг тревоги. К счастью, персонал полигона не превышал трех десятков человек, и все успели добежать до спейсера вовремя.

Мальгин и Варлиц уходили последними, с помощью своего пси-зрения проверив, не остался ли кто-нибудь в подземных сооружениях базы.

Над гигантским уступом-эскарпом Павел уже вспухал пенисто-прозрачный вихрь приближающейся беды, ни на что не похожий, яростный, неукротимый. Скалы расползались от его дыхания, дымились и испарялись. Твердь под ногами вздрагивала и дышала как живая.

Едва хирурга с новым знакомым подхватил лифт, спейсер «Шевалье» стартовал. Мягкая сила, начавшая мять его, скручивать и давить, нехотя отпустила корабль, скачком метнувшийся на высокую орбиту.

Виом десантного отсека, куда вынесло эвакуированных людей, показывал часть сумеречного пояса, извилистую линию обрыва-эскарпа Павел и часть Моря Жары, над которой вытягивалось странное, полупрозрачное, вспыхивающее пронзительными звездами, вспухающее, как мыльная пена, облако.

— O Dio mio![10] — прошептал кто-то в отсеке, скорее всего Криста Адальяно. — Мы же приняли все меры…

— Значит, не все, — отрезала Боянова. — Прима, что там у вас?

В косматых белых скафандрах, похожие друг на друга, тесно сбившиеся люди сейчас еще больше походили на стадо перепуганных медведей, но Мальгин безошибочно угадал комиссара под одной из «шкур».

— СПАС-флот поднят по тревоге, — отозвался командир спейсера. — Не волнуйтесь, они знают свое дело, успеют. Не хотите взглянуть? Там, сзади нас, появилось нечто любопытное.

В виоме откололась часть объема изображения, и внутри его показалась маленькая, блестящая, как ртуть, капля. Скачком увеличилась в размерах, и Мальгин с Ромашиным одновременно издали возглас удивления: видеокамеры спейсера поймали скользящий над планетой знакомый контур «глазастого» — фантома с Орилоуха. По очереди мигающие глаза, скорее птичьи, чем человеческие, которыми был набит «мешок» фантома, с любопытством ребенка взирали на игру гигантских сил внизу, на колоссальный купол Солнца и на спейсер, зависший в небе Меркурия.

Глава 2

Макар Мальгин, отец Клима, женился поздно, в сорок два года, и потерял жену через шесть лет после рождения сына: она была океанологом и погибла во время экспедиции в Марианскую впадину, самую глубокую в Тихом океане. Клим поэтому не очень хорошо помнил мать, но Макар помнил все до мельчайших подробностей и забыть жену не смог до старости, так и не женившись второй раз.

Сына в приют он сдавать не стал, воспитывал его сам, несмотря на собственную занятость и наличие родственников, которые всегда охотно откликались на просьбы посидеть с малышом.

Женитьба Клима обрадовала его несказанно (сын тоже не торопился, женившись в тридцать три), и невестку он принял как родную дочь, отдав ей ту накопленную сумму нежности и тепла, которую не успел отдать жене. Старик души в ней не чаял, прощал занозистый характер, может быть, потому, что знал жесткий характер сына. Уход Купавы надолго выбил старика из колеи, он переживал это событие так, как не переживал, наверное, сам Клим, и стал более замкнут и угрюм, хотя и не потерял своей изначальной доброты.

Узнав случайно о том, что внучка в приюте, Мальгин-старший сначала не поверил ушам: Купава была, по его мнению, не из тех, кто не любит детей, да и родственников у нее хватало, хотя с матерью своей она и не ладила (причина была известна только самой Купаве). Потом старик осмелился позвонить бывшей невестке и был потрясен, когда она спокойно солгала, что дочь, мол, находится у мамы.

То, что вокруг Купавы вьются молодые люди, Макара никогда не тревожило, он знал ее достаточно хорошо и верил в приятельские отношения: женщина была очень красива, неординарна, чему ж удивляться? Но на сей раз, увидев Купаву среди одетых весьма вызывающе парней (сюр-моду Мальгин-старший не понимал и не любил), старик задумался и долго анализировал свои впечатления, пока наконец не решился навестить Купаву, поговорить с ней по душам и выяснить, где находится внучка. Интуиция ему подсказывала, что женщина не очень счастлива, хотя и пытается бодриться и выглядеть независимой.

Была у Макара мысль поговорить и с сыном, узнать, что тот думает делать дальше, если Шаламов так и не найдется, но старик пока не решался заводить этот разговор, видя, как его железный сын, человек-да, мучается и страдает, не придя сам ни к какому решению. Да и руки у него были связаны, пока судьба Шаламова оставалась неизвестной.

Последняя встреча с сыном заставила Макара действовать более решительно. Вечером двадцать девятого сентября он собрал вещи Купавы, оставшиеся от ее последнего пребывания на хуторе Мальгиных, подумал, что предлог нашел не совсем удобный, но оттягивать визит не стоит. К тому же его бы вряд ли одобрил Клим.

Метро, а затем такси за полчаса доставили Мальгина-старшего с его хутора в Брянских лесах к дому Купавы, и Макар, набравшись духу, показал себя дверному автомату. К его удивлению, дверь не открылась, хотя было еще не поздно — шел девятый час вечера. Правда, в это время года темнело уже в шесть.

Макар зачем-то помахал рукой, опомнившись, спросил:

— Хозяева дома?

Автомат не ответил, зато дверь через несколько секунд убралась валиком в сторону. На Мальгина смотрел красивый молодой человек, одетый в сетчатую майку и шорты, раздувающиеся на бедрах пузырчатыми буфами. Был он широкоплеч, загорел, накачан, на лице с тонкими губами застыло выражение скуки и ленивого превосходства. Этого парня Макар уже видел в компании Купавы, звали его Марсель Гзаронваль.

— Вам кого? — спросил Гзаронваль, загораживая вход.

Потом в глазах его мигнули злые огоньки, и скука уступила место выражению неприветливости.

— Кажется, к нам пожаловал родитель знаменитого хирурга? Зачем?

— Кто там, Марс? — раздался из глубины квартиры еще один мужской голос, и за спиной Гзаронваля показался второй молодой человек в чем-то, напоминающем балахон в павлиньих перьях. — Что ему нужно?

— Это предок Мальгина, — поигрывая мышцами живота, процедил Гзаронваль.

Лицо второго парня мгновенно стало холодным и злым, глаза сузились, ощупывая фигуру Макара с головы до ног.

— Какого… лешего ему здесь?… Своего дома нет, что ли?

Макар растерялся. Всегда исповедовавший принцип взаимного доброжелательства, готовый на компромисс ради установления добрых отношений, он, встретившись с принципиальным неприятием его интересов, на какое-то время потерял ощущение реальности.

— Позвольте… — пролепетал он, краснея. — Здесь живет моя невестка, Купава, почему вы?…

— Бывшая, папаша, — буркнул Гзаронваль, — бывшая.

— Какое это имеет значение? Я хочу поговорить с ней. В чем дело? Позовите ее, пожалуйста.

— А шел бы ты, предок, пока цел-здоров, — взорвался вдруг ни с того ни с сего второй, в «павлиньем» одеянии. — Тебя еще только здесь не хватало! Пошли, Марс!

Всякое бывало в жизни Мальгина-старшего, но так его не оскорбляли ни разу. Ошарашенный выпадом, не зная, чем он вызван, но догадываясь, что это как-то связано с Климом, Макар слепо двинулся на юных атлетов и получил несильный, но резкий удар в переносицу — «павлин» нанес его через руку Гзаронваля и ударил бы еще раз, если бы старик не упал, услышав сквозь звон и боль в голове недовольный возглас Марселя:

— Осторожнее, Билл, какая муха тебя укусила?

Очнулся Макар через минуту. В голове гудело, из глаз лились слезы и по губе текло что-то горячее и соленое. Он вяло дотронулся до лица — это была кровь. Кулак «павлина» по имени Билл повредил переносицу.