Черный человек. Книга 2

— Во все времена только этически зрелые дисциплинарные коллективы были способны решать самые сложные задачи, в том числе и по крупному счету, к примеру — задачу сохранения жизни на Земле, а отнюдь не «свободные» от условий и ограничений анархистские организации, ставящие во главу угла «абсолютную свободу» личности. Человеческая свобода не тождественна всемогуществу.

— По-моему, ты комиссар отдела больше меня, но в одном ты права: дисциплинарные коллективы, несущие ответственность, всегда были нужны человечеству, нужны и сейчас. Истинное сообщество — это сообщество ответственных личностей, а не толпа свободных от любой зависимости удальцов. Нас же хотят заставить не трогать тех, кто проповедует «истину толпы», способной ради удовольствия разнести не только продуктовую базу, но и всю Землю, а главное — тех, кто строит планы физического уничтожения неугодных. И самое страшное, что находятся исполнители!

Забава вздохнула.

— Чему ты удивляешься? Высочайшие взлеты человеческой мысли, разнообразие и утонченность культуры и наш рафинированный гуманизм всегда будут уживаться с разгулом низменных страстей, наркоманией, терроризмом и просто хулиганством. Таков человек, Власта. Биологическая эволюция не успела до сего времени вычистить в человеке агрессивность, трусость, алчность, вероломство, страсть к стяжательству, лживость и так далее, и, быть может, мы, интрасенсы, — последняя попытка эволюции в этом направлении. Поэтому нас и ненавидят. Не все, далеко не большинство, но еще многие.

— Один из их лозунгов: интрасенсы больны, болезнь их заразна и ведет человечество к вырождению и гибели. — Власта слабо улыбнулась, целуя сестру в щеку. — Это ты-то больна? Да я за тебя жизнь отдам!

В прихожей вдруг заиграла мелодию дверь. Власта увидела расширившиеся глаза Забавы и в тревоге привстала.

— Что?!

— Это он! — еле прошептала старшая сестра.

— Кто?

— Железовский!

— Желе… Аристарх? Не может быть! — Власта вышла в прихожую и открыла дверь. Перед ней с непроницаемым лицом горой высился Аристарх Железовский собственной персоной.

— Добрый вечер, — вежливо пророкотал он своим — не басом — подземным гулом. — Если гора не идет к Магомету…

— Что? — Власта на мгновение растерялась, за что потом казнила себя весь вечер. — О чем вы?

— Ну, я же вас приглашал к себе. А если гора не идет, то идет Магомет. Вот я и пришел объясниться.

— Ах, вот о чем речь! — Легкая краска легла на щеки комиссара, в глазах промелькнули иронические огоньки. — Мне казалось, что мы все выяснили. Что ж, заходите, Магомет, если в этом есть смысл.

— Власта, — с укором позвала появившаяся в проеме двери Забава, — гость всегда гость, при чем тут смысл. Заходи, Аристарх.

Власта молча посторонилась.

В гостиной женщины усадили математика на диван и принялись его разглядывать до тех пор, пока не почувствовали неловкость. Власта сдалась первой, засмеялась и ушла на кухню. Вернулась с плавающим подносом, протянула Аристарху красивый резной стакан с янтарным соком, взяла другой, толкнув поднос в сторону сидевшей с нерешительным видом Забавы. Железовский кивком поблагодарил, отпил глоток сока и снова превратился в изваяние, изредка поглядывая то на одну, то на другую.

— Итак? — произнесла Власта.

— Начну с того, — сказал Железовский, — что я принимаю ваше предложение работать в отделе. По многим причинам. Главная из них — прямая утечка информации, я не мог сказать вам это по видео. Конечно, я не бог, просто хороший математик и согласен с формулой эфанализа: глубина предвидения ограничена. И все же попытаюсь кое-что сделать для вас.

— Для нас? — не выдержала Власта. — А разве не для вас в конечном счете? И не переоцениваете ли вы свои силы?

Железовский порозовел, хотя очень старался держаться невозмутимо.

— Не переоцениваю.

— Оперативной информацией мы вас снабдим, но вам придется сделать не стандартный эфанализ с выдачей прогноза, а определить центр дестабилизирующих общество сил, понимаете? Надо очень хорошо разбираться в жизни общества, которое в наше время представляет собой сложнейший организм, мозаику разнообразных форм производственных, политических и общественных организаций. Вас это не пугает?

— Нет.

— Вы заявили, что интрасенсы — индивидуалисты и не любят работать под каким бы то ни было давлением, что же движет вами? Вы случайно не относитесь к тем, кто называет себя «рыцарем эскадрона жизни»?

— Власта! — слабо запротестовала Забава.

Легкая улыбка тронула твердые губы Железовского.

— Кто-то из философов говорил: «Быть на стороне закона — такое же захватывающее дело, как и быть против него». Мне лично интересно работать на стороне закона. Проведите мне консорт-линию, Власта, и чтобы об этом знали только двое: вы и я. Умник тоже не должен ничего знать.

— Каким образом можно получать информацию через компьютер, не подключая его?

— Сообщите мне параметры инка, и я дам вам рекомендации. И учтите: против вас… нас работают очень хорошие специалисты, эфаналитики, политологи, социологи, технари, недовольные своим положением и отсутствием тех возможностей, которые открылись у интрасенсов. Это — элита, и вам придется в ходе следствия с этим считаться, если хотите довести дело до логического конца. Конечно, эти люди — без особого полета фантазии, номенклатурные работники, но в их руках реальная власть.

— Откуда вы это знаете? — почти шепотом спросила Власта.

Железовский подмигнул Забаве, сломав на миг невозмутимость и превратившись в лихого удальца.

— Ветер носит. Но что бы вы ни думали обо мне, приближается новая волна стихийной борьбы с творческим потенциалом, с генераторами идей, с людьми, одаренными богом, которые всегда во все времена раздражали аппарат власти. При любых правительствах и режимах. Как говорят новоявленные пророки: грядет очищение мира от скверны инородцев! От нас то есть. А заодно и от всех, кто довел себя до кондиции таланта. — Математик допил сок, легко встал. — Извините, спешу. Позвоните мне утром, Власта, по личному каналу. Забава его знает.

Вышел. Совершенно бесшумно.

Женщины остались сидеть, глядя друг на друга.

— Нахал, — нарушила молчание Власта.

— Мальчишка, — печально улыбнулась Забава.

Глава 6

Ощущение полета и сказочной легкости потрясало настолько, что хотелось петь и мчаться, опережая ветер и свет. Однако длилось это ощущение недолго: накатилась вдруг волна тоски, мир внизу, голубой и зеленый, покрылся серым налетом, солнце скрылось за мрачной пеленой туч. Похолодало.

Крылья стали тяжелыми, а тело потеряло легкость и обтекаемость, голова явно перевешивала хвост, и приходилось напрягать шейные мышцы, чтобы не перейти в пикирование. И очень мешали лапы…

Мальгин проснулся.

Сон, в котором он существовал в образе могучего, но одинокого орла, навещал его регулярно, и хотя не приносил неудобств, но запоминался щемящим и неуютным чувством одиночества, чувством, которое ранило больней удара шпаги. Однако в памяти сохранился еще один эмоциональный след, отзвук далекого зова, раздражающего таинственностью и неповторимым ароматом инородности и в то же время родства. Зов этот не был целенаправлен, то есть он звучал как призыв о помощи, сигнал SOS, предназначавшийся всем, кто его услышит, но и криком помощи назвать его было трудно. Зовущий не ждал ответа, и печальный зов — пакет пси-волн, не мысль, но и не эхо инстинкта, — мчался в пространстве, достигал мозга Мальгина и реализовывался фразой тарабарского языка, полной непонятных чувств (кроме печали, ощущения потери и горечи — что воспринималось сразу) и еще более непонятного смысла.

Мальгин поднял руки ладонями к себе, привычно раскачал температуру: голова — лед, ноги — огонь, — и ладони засветились в темноте, словно были вылиты из раскаленного стекла.

— Вставай, орел, — пробормотал он сам себе.

В душе царила ночь, бескрайняя пустота, где далеко-далеко сияли две звезды — Купава и Карой. Идти никуда не хотелось, мозг искал возможность спрятаться от ужаса внутренней пустоты и хватался за любую возможность отвлечься от привычного потока дум, зациклившихся на ощущении безвыходности. Самыми приятными отныне становились минуты после схваток с памятью «черного человека», когда мозг освобождался от информационных «шлаков» и отходов физиологических реакций. В эти минуты Мальгин, выражаясь высоким штилем, пил «божественный нектар сумеречного сознания» и отдыхал.

Клим попытался еще раз определить координаты зовущего, углубился в космос насколько мог далеко, но услышал только слабый отзвук чьей-то мысли, явно нечеловеческой: словно где-то на краю Вселенной заплакал ребенок…

И снизошла на него вселенская печаль, с горькой усмешкой подумал хирург, расслабляясь. Потом встал и поплелся умываться.

Душ придал телу толику бодрости, сразу захотелось есть, словно организм вспомнил об увеличении энергозатрат, необычных для нормального человека, но обычных для интрасенса, живущего ускоренно и раскованно. Проглотив завтрак, Мальгин полюбовался серебристым туманом «магической сферы», лежащей на полке шкафа, за небьющимся стеклом, однако трогать не стал, интуиция требовала осторожности. Исчезающий «голыш» исправно продемонстрировал свои возможности, как только его перевернули, что сопровождалось гулким ударом на пси-уровне, и появился на прежнем месте через семь минут. Клим покачал головой, подумал: я еще разберусь с вами, подарочки! — на что Харитон, редко вмешивающийся во внутренние монологи и диалоги хозяина с самим собой, хмуро проворчал:

— Не трогал бы ты их на самом деле, предупреждал же Лондон.

— Я и с ним еще разберусь, — неопределенно пообещал Мальгин. — Говорил бы прямо, чем они опасны, а то напустил туману…

Некоторое время он колебался, не зная, куда податься: то ли к Купаве домой, то ли в институт, и выбрал последнее. Решение созрело давно, и следовало расставить точки над «i».

В его кабинете работал Заремба.

Увидев хозяина, он сделался пунцовым, сорвал с головы эмкан и встал, впервые не найдя, что сказать. Так они смотрели друг на друга долгие две секунды, потом Клим сделал жест: освободи место, мол, — и молодой нейрохирург с готовностью отскочил от стола.

Мальгин обошел его, пробежал глазами плывущие по черной гладкой поверхности стола строки, выслушал мысленный рапорт секретаря и сел. Поднял глаза на Зарембу:

— Не выдержал?

— Извини, — буркнул Иван, пряча глаза, потом оживился. — Да и что здесь такого? Ну, поработал с Гиппократом, побеспокоил эм-синхро из твоего ящика…

— Не хитри, Иван, ты искал информацию обо мне, вернее, о «черных кладах».

— Так ведь интересно же! А сам ты молчишь, ничего из тебя…

Клим исподлобья взглянул на Зарембу, и тот, сразу замолчав и побледнев, попятился.

— Т-ты что, Клим?

— Ничего. — Мальгин заставил себя улыбнуться, отметив, как сразу с облегчением, хотя несколько заискивающе, улыбнулся в ответ Заремба. — Ты же знаешь, как я не люблю неоправданного любопытства. Этике тебя учили?

— Больше не буду, клянусь! — Заремба прижал кулаки к груди. — А правда, что у тебя… э-э… расщепление личности? Это Гиппократ сообщил.

— Вздор! — рассердился Мальгин. — Гиппократ такого сообщить не мог, если только не сошел с ума.

— Значит, сошел. — Заремба уже пришел в себя и разговаривал как обычно. — Спроси у него сам, зачем мне возводить напраслину?

Хирург молча натянул эмкан, и Гиппократ сообщил ему все, о чем только что говорил Заремба. Оглушенный, Мальгин посидел несколько секунд, ничего не понимая, покрутил головой, с трудом заставил себя общаться с инком спокойно:

— Кто ввел тебе эту информацию?

— Информация поступила по консорт-линии, адресат неизвестен. Предположительно это служба безопасности.

— Безопасность не ведет себя так грубо.

— Больше у меня ничего нет.

— Когда поступил пакет?

— Вчера в семь вечера.

— Стобецкий знает?

— Естественно. Он интересовался, когда вы планируете выдать информацию «черных кладов».

Мальгин не ответил, сбрасывая эмкан.

— Убедился? — кивнул Заремба на стол. — Когда собираешься устраивать пресс-конференцию? Все обещаешь, обещаешь…

— Я еще не готов, не дави на психику, Иван.

— А почему ты такой хмурый? Давно не видел тебя веселым, ходишь вечно озабоченный… и недобрый.

— Потому что я не обязан все время терпеть самого себя, — проворчал Мальгин. Последние слова Зарембы задели его и заставили задуматься. Недобрым Клим не помнил себя никогда, во всяком случае, никто до этого не бросал ему подобных упреков, и если Иван заметил изменения в его характере, значит, самоконтроля не хватало, да и контроля Харитона тоже. Интересно, при наступлении «фазы черного» он полностью отключается или ведет себя как обычно? Если не считать недоброго взгляда?…

— Все, Иван, мне надо поработать. Кстати, если я тебя оставлю замом, справишься?

Заремба недоверчиво посмотрел на хирурга.

— Справлюсь, конечно, — сказал он с великолепной самоуверенностью как о чем-то само собой разумеющемся. — Не шутишь? В отпуск собрался или еще куда?

— Еще куда. — Мальгин помахал рукой, и Заремба вышел, оглядываясь, сбитый с толку.

Клим, подождав немного и набравшись духу, вызвал кабинет Стобецкого. Некоторое время они смотрели друг на друга. Видимо, Стобецкий только что разговаривал с кем-то, он был оживлен и весел, но при виде хирурга оживление постепенно покинуло его, в лице проглянула озабоченность.

— Готард, мне надо переменить работу.

Глаза директора расширились.

— Что произошло?

— Устал.

Выражение глаз Стобецкого изменилось: недоверие и озабоченность боролись в них с изумлением и недоумением. Клим представил, что творится сейчас в душе застигнутого врасплох директора, и ему самому стало неуютно.

— Устал — это причина для женщины, но не для меня. К тому же ты должен знать, что специалистов такого класса, как ты, можно отпустить только с разрешения Совета.

— Я действительно устал… и больше всего от самого себя, а спасти может только перемена обстановки, смена впечатлений и образа жизни. Хотя бы на время, на полгода, скажем. Хочу наконец найти смысл собственного бытия и вернуть то, что потерял. Связывайся с Советом, придумывай любые причины, но завтра я не выйду.

Стобецкий покачал головой, не сводя пристального взгляда с хирурга, хотел что-то спросить, но с видимым усилием передумал. Помолчав, сказал:

— У тебя нет достойного заместителя.

— Заремба справится.

— Этот мальчишка? У него еще молоко на губах не обсохло. — Стобецкий не выдержал взгляда Мальгина, отвел глаза. — Хирург он хороший, но…

— Он хирург от бога, Готард, и ты это знаешь. Иван справится, не держи парня в запасе.

Разговор достиг точки неловкости, оба чувствовали это, разве что у Стобецкого было что спросить у коллеги, а у Клима нет. И директор все-таки не удержался:

— Это правда, что о тебе сообщил Гиппократ?

— О расщеплении «я»? Правда. Вот тебе и главная причина ухода, — оживился Мальгин. — Мне самому нужен врач.

Взгляд Стобецкого стал подозрительным.