Помоги проекту - поделись книгой:
Римма равнодушно повела плечами.
— Об этом не может быть и речи. Вы же обещали, товарищ Семенюк…
— Пожалуйста, — обиженно произнес Семенюк. — Ноя бы мог и товарищей подбросить.
Бабкину не понравилась эта снисходительность.
— Благодарим вас, — сказал он, прикрывая зевок рукой. — Мы должны еще кое-что проверить. Потом сами доберемся.
Вадим растерянно смотрел на Римму. Она казалась ему существом из другого мира и абсолютным совершенством, которого он не встречал даже на картинах прославленных мастеров. Возможно, виной тому была неожиданность ее появления, неверный свет фонарика — он как-то по-особому подчеркивал прекрасные девичьи черты… Но скорее всего тут скрывалась иная причина, а именно: обычная Димкина восторженность и глубокое преклонение перед женщиной, как самым изумительным чудом природы.
Он держал в руках командировочные удостоверения, переданные Риммой, и чувствовал, что от них струится запах тонких духов. Ну, да это понятно, — она вынула удостоверения из сумочки.
Но кто же такой Семенюк? Он прячется в темноте — то ли из скромности, то ли из высокомерия. Единственно, что мог заметить Вадим, — его невысокий рост и довольно щуплую фигуру. А Римма? Высока, чуточку полновата, и это ей очень идет. Но особенно покорила Вадима ее певучая украинская речь.
Поглаживая собаку, Римма ласково приговаривала:
— Хиба я не чую, то зараз буде розлука, мий коханий. — И потом, повернувшись к спутнику, сразу без всякого перехода уже по-русски: — Да, Тимошку берут, а возьмут ли нас — еще неизвестно.
Тимофей все время поглядывал на часы, не обращая внимания на ее болтовню, но тут удивленно переспросил:
— Почему Тимошку?
— А я знаю? Научная сила. А мы пока еще недостойны. Хотелось бы, конечно, горы посмотреть, да наше начальство боится. Говорит, там сидит какой-то Набатников — ужасная собака, злющий!..
Трудно Тимофею смириться с подобной клеветой. Он сдвинул на затылок кепку.
— Набатникова не трогайте. Мы его получше вас знаем. Да и вообще, что за манера так разговаривать? Какой-то Тимошка… Ведь у него, наверное, и отчество есть?..
Римма изумленно взглянула на Бабкина и откровенно захохотала.
— У Тимошки отчество? — Она приподняла собаку за ошейник и, все еще давясь от смеха, приказала: — Ну, дай ему лапу, представься как следует.
Ей вторил хрипловатый хохоток невидимого Семенюка.
Бабкин помрачнел, надвинул кепку на глаза и, отвернувшись, стал вертеть ручку приемника.
Чтобы сгладить неловкость, Багрецов спросил:
— Значит, Тимош… то есть я хотел сказать, эту собаку вы отправляете в институт Набатникова? Туда же повезут и «Унион»?
— Повезут? — послышался насмешливый голос Семенюка. — Впрочем, конечно, платформу уже подали.
— Но мы не заметили, что сюда подходит железнодорожная ветка, — поглаживая свои кудрявые волосы, неуверенно проговорил Вадим.
— Вы многого не заметили, дорогой товарищ. Пойдемте, Риммочка, наша миссия, кажется, закончена. Вы же торопитесь.
Багрецов остановил ее:
— Одну минутку. Я хотел спросить, где мне найти Анну Васильевну Мингалеву?
— Точно не знаю. Вообще она где-то здесь. Вот Аскольдик, — Римма обернулась назад, — то есть, простите, товарищ Семенюк абсолютно в курсе. Он скажет, где ее искать.
И опять из темноты брюзжащий басок:
— Не говорите глупостей, Риммочка. Товарищ и в самом деле подумает…
— А разве неверно? — кокетливо спросила Римма.
Не желая вникать в сущность их споров — здесь было что-то ему неприятное, — Багрецов вынул из кармана записную книжку и черкнул в ней несколько строк.
— Если вам не трудно, — сказал он, протягивая записку Римме, — то передайте, пожалуйста, Анне Васильевне. Это очень важно.
Римма испытующе посмотрела на Вадима:
— Для кого важно?
— И для нее и для меня. Я ее друг.
Он еще долго смотрел Римме вслед, пока Бабкин не дернул его за рукав:
— Очнись! Самая обыкновенная смазливая девчонка. Всегда вот так. Растаял…
Обиженный Вадим взял у него приемник и рассеянно начал вертеть ручку настройки.
— Брось крутить, — рассердился Тимофей. — Пропустишь.
Вытирая платком вспотевшее лицо, Вадим взглянул на часы.
— Еще восемь минут… А вдруг…
— Отстань, пожалуйста! Каркаешь, как ворон.
Вадим недовольно передернул плечами, задел ветку, холодные капли муравьями поползли за воротник. Резко поднявшись, он выглянул из-за кустов.
Возле ангара, где находилась метеостанция, уже вспыхнули прожекторы. Теперь было отчетливо видно, что ангар этот был странной формы и в то же время чем-то похож на гигантскую брезентовую палатку. У темного распахнутого входа дежурил часовой. Еще в директорской приемной Вадим слыхал, как Дерябин приказывал по телефону пропускать приехавших инженеров в «Унион» и туда и обратно, видимо учитывая необходимость проверки сигналов ЭВ-2 на расстоянии.
Слегка прихрамывая, Бабкин прошелся по мокрой траве и нарочито зевнул.
— Сколько на твоих?
— Осталось пять минут. И если не выйдет… — начал было Вадим.
Но Бабкин перебил его:
— Тогда домой поедем. Вот и все.
— Но, извини, с какими глазами?
— С такими же. Не ослепнем, — Бабкин со злостью поддел ногой мокрый лопух.
Помолчав, Вадим вздохнул.
— А хорошо бы для Набатникова что-то сделать. Наверное, в горах наш прибор здорово пригодится.
Бабкин согласился, потому что ЭВ-2 обладал большой чувствительностью и отмечал ничтожную, влажность, особенно характерную для разреженного воздуха горных вершин. Кабина метеостанции показалась ему легкой, сделанной из ребристых дюралевых листов.
В свое время Дерябин не очень-то восторгался новым гигрометром, считая, что его сверхвысокая чувствительность практически не будет использована. Теперь дело другое — возможно, труды и не пропадут даром.
Завернув рукав, чтобы лучше следить за часами, Вадим замер в ожидании. Сейчас должна заработать радиостанция.
Стараясь казаться равнодушным, Бабкин поглядывал на небо, как бы желая определить завтрашнюю погоду, и позевывал. Он считал, что абсолютная невозмутимость при любых условиях является первейшим человеческим качеством.
Но вот из маленького репродуктора, точно там открылась пробка, вырвались на свободу желанные звуки. В клокочущем и булькающем их хаосе Бабкин свободно различал сигналы.
«Так, прекрасно… — мысленно, без карандаша и бумаги расшифровывал он условные знаки. — Передается температура… Восемнадцать градусов. Направление ветра… Впрочем, ветра в ангаре быть не должно. Теперь дальше, давление… Сейчас будет влажность…»
ЭВ-2 работал великолепно, четко. Тонкие звенящие звуки, словно кто-то ударял ложкой по стакану. Сомнения оказались напрасными. Ну еще бы! Сколько месяцев с ним возились!
Возле ангара Вадим и Тимофей встретили Дерябина. Он с кем-то спорил. На вопрос Багрецова, не послушает ли он следующую передачу ЭВ-2, Дерябин нетерпеливо проговорил:
— Слышал на контрольном пункте. Даже запись видел на ленте. Спасибо. Молодцы. Завтра утром поговорим.
Он увидел поникшего Пояркова и сокрушенно покачал головой:
— Ах, Серафим, до чего же мне Охрименко жалко! Веселый, добродушный малый…
Бабкин сделал знак Вадиму — идем, мол, нечего нам здесь делать — и вместе с ним направился к зданию института.
Проходя мимо скамейки в скверике, Тимофей задержался.
— Не торопись. Сил моих больше нет. — Он сел и, нагнувшись, стал развязывать шнурки. — Спасибо жене за ботиночки. Удружила.
Не в пример франтоватому Багрецову, Тимофей привык одеваться просто, — нет ничего солиднее, чем гимнастерка и к ней брюки военного покроя, заправленные в аккуратные сапоги. Но Стеша приказала надеть выходной костюм с галстуком. «Неудобно, — говорила она. — Представитель научного института — и вдруг в сапогах». Срочно побежали в магазин покупать новые ботинки. Стеше понравились изящные туфли лимонно-желтого цвета. Бабкин запротестовал — цвет больно нахальный, — но разве ей можно перечить, она лучше в этих делах разбирается, говорит, что потемнеют. С нахальным цветом Тимофей мог бы еще примириться, а с малым размером — никак. Сорок первого размера не оказалось, и Тимофей, чтобы не огорчать жену, все же решился взять сороковой, — разносятся. Теперь хоть плачь.
Тимофей ощупывал ноющие от боли пальцы, боль растекалась по всему телу, ломило в коленях, позвоночнике. Неужели опять придется надеть эти пыточные колодки…
— Скоро? — Нетерпеливо крикнул Вадим.
Бабкин не ответил: потирая освобожденные пальцы, он наслаждался ощущением затихающей боли.
Постояв немного, Багрецов безнадежно махнул рукой, вынул из кармана приемник и щелкнул переключателем. На все лады пищали телеграфные станции. Слышалась чужая речь, музыка. Стрелка шкалы, будто живая, сама собой подвигалась к сорок четвертому делению. Как никогда, хотелось принять четкий стеклянный звон сделанного тобой прибора. Ведь это лучшая музыка, ее можно слушать десятки раз. После сигналов барометрического давления должен заработать ЭВ-2. Вот он включился!
Но… что это? Какой-то треск. Не может быть! Кругом мокро, а ЭВ-2 доказывает, что влажность воздуха пустяковая, как жарким летом в пустыне.
Во рту стало сухо, перехватило дыхание.
— Тимка!.. — глухо вскрикнул Вадим.
Чувствуя что-то неладное, Бабкин спешно натянул ботинок — второй не налезал — и, подпрыгивая на одной ноге, подбежал к Вадиму.
Нахмурившись, Бабкин прослушал сигналы до конца.
— Вот это да! — сказал он упавшим голосом.
— Бежим к Борису Захаровичу. Попросим отложить отправку…
— Так он тебя и послушается. Чудак человек. — Тимофей надел ботинок, морщась от боли. — Может, это случайно? Пойдем проверим.
Никто не заметил, как они зашли с другой стороны ангара и по лесенке взобрались в кабину метеостанции. Не найдя выключателя, чтобы зажечь верхний плафон, Вадим воспользовался светящейся крышкой приемника. Темно, но все-таки можно разобрать, где находится серый лакированный кубик ЭВ-2.
Стараясь не звякнуть отверткой, чтоб не выдать себя, прислушиваясь к шагам, не поднимается ли кто по лестнице, Бабкин отвинчивал винты на крышке прибора. Отвертка срывалась, руки дрожали… Еще бы! Спокойному Тимофею было от чего волноваться. Вот-вот кабину погрузят на машину и отправят на станцию. Кажется, кто-то ходит по крыше — осторожные медленные шаги… Тимофей прислушался, шаги затихли. «Кто-то проверяет наружные приборы», — подумал он, отвернул последний винт, снял крышку и сразу же заметил причину неисправности. Так он и знал, Димкина работа. Надо было поставить дополнительный конденсатор, и вместо того, чтобы его закрепить надежно, по старинке, хомутиком, упрямец воспользовался клеем БФ. Причем сделал это наспех, без соблюдения технологии. От тряски конденсатор отскочил и замкнул два провода. Ну, а отсюда и все последствия.
— Видишь? — прошипел Бабкин. — Да свети, свети поближе! Растрепа несчастная!
Вадим чуть не уронил приемник. Да как же это произошло? Целые аппараты на клею делают. А здесь…
— Ты бы еще слюнями приклеил, — сердился Тимофей, надежно толстым проводом прикрепляя конденсатор. — Прав Толь Толич. Говорит: «Халтурку привезли». Ну, кажется, все в порядке.
Он торопливо запечатал прибор печаткой лаборатории, поставил его на кронштейн, затянул снизу тремя надежными винтами и взглядом поискал четвертый. Винта не было. Наверное, смахнул рукавом.
— Ищи скорее! — приказал он Вадиму и сам опустился на пол.
Крышка приемника освещала лишь маленький участок пола, пришлось искать ощупью.
Багрецов заглянул под каркас аккумуляторов и похолодел. В одной из прозрачных аккумуляторных банок прыгают, скачут искры. Пластины раскалились, плавятся. Короткое замыкание. Наверное, вывалилась часть пластины и соединилась с другой. Надо во что бы то ни стало отключить испорченную банку, иначе она замкнет всю батарею. Может случиться пожар…
Не раздумывая долго, Вадим проскользнул под каркас и потащил за собой Бабкина. Ни у кого из них не было сомнения, что здесь не руками размахивать надо, не бежать за помощью, а прежде всего необходимо устранить опасность, иначе будет поздно.
— Нашел концы? — спросил Тимофей, заметив, что Димка ощупывает кабель, идущий к аккумуляторам. — Выше, выше. Да не там! Правее…
Упираясь локтями в ребристый пол, Бабкин держал приемник на весу, чтобы как-то осветить место присоединения кабеля. Руки затекли, локтям больно. Сейчас лопнет испорченная банка. Другие банки тоже начинают нагреваться. Еще несколько минут — и в них потрескаются пластины.
Примерно такие аккумуляторы Бабкин уже устанавливал в метеостанции. У них огромная емкость, высокое напряжение. Их не нужно заливать электролитом, но они терпеть не могут перегрузки и замыканий. Как долго возится Димка! Концы найдены, но он никак не может подобраться плоскогубцами к гайкам. Руки, что ли, не слушаются?
— Пусти. Я сам. Возьми приемник. — И Тимофей подполз к раскаленной банке.
Не так-то просто освободить наконечник кабеля, плотно затянутый двумя гайками. А еще труднее заниматься этим делом, когда плечи не развернешь, — уж очень под каркасом тесно.
Где-то наверху бегали люди. Их шаги гулко отдавались в металлической кабине. Потом начали стучать. То ли антенную мачту укрепляли, то ли еще что делали. Шум, грохот, будто сидишь в железной бочке, а по ней молотком колотят. Но все это пустяки, лишь бы успеть спасти аккумуляторы. А гайка никак не поддавалась. Жарко стало под аккумуляторной батареей, она вроде как превратилась в отопительную. Неужели не сработают предохранители? Впрочем, зачем они здесь? Это не квартира. Тут некому пробки менять.
Димка нервничал, он попробовал было рвать кабель, поддевая его отверткой, но Бабкин запретил.
— Банка лопнет. Вот черти, неужели испорченную поставили? Работнички называется… — Он почувствовал, что гайка поддается, и, облегченно вздохнув, Добавил: — Интересно, что с этими растяпами сделает твой друг Толь Толич?
Знал бы Тимофей, что Толь Толич стоял сейчас рядом, в последний раз перед отправкой метеостанции осматривая, все ли тут в порядке. Включен был верхний плафон, света его под каркасом не видно, а потому занятые своим делом друзья никого и ничего не замечали. Да и сам Толь Толич вряд ли мог предполагать, что нужно проверить аккумуляторы. За технику отвечает Дерябин. Ему докладывали о готовности всей аппаратуры, которая испытывалась неоднократно, и даже прибор ЭВ-2 уже успели проверить. Могло ли прийти в голову Толь Толичу, что кто-то еще возится под аккумуляторной батареей?
Медоваров проверил все запоры и замки, печати и пломбы, обошел кабину и, щелкнув выключателем, не спеша спустился вниз по лесенке.
Поделиться книгой: