Джером К. Джером
МАЛЬВИНА БРЕТОНСКАЯ
Вступление
Доктор в эту историю так и не поверил, хотя утверждает, что она сильно переменила весь его взгляд на жизнь.
— Конечно, того, что было на самом деле, — того, что происходило у меня под носом, — продолжал Доктор, — я не оспариваю. Да и потом — случай с миссис Мэриголд. Признаю, что это было несчастьем, да и осталось им особенно для Мэриголда. Но само по себе это ничего не доказывает. Эти «пушистенькие», хихикающие женщины — частенько всего лишь шелуха, какую они сбрасывают с себя вместе с первой молодостью — и невозможно определить, что находится под ней. Что касается остальных, то здесь всё зиждется на простой научной основе. Идея «витала в воздухе», как мы говорим… мимолётное наитие. А когда оно выработалось, всё и кончилось. Что же до всего этого дуралейства, как в сказке про Джека и бобовое дерево…
С темнеющего нагорья донёсся голос заблудшей души. Он возвысился, начал стихать и замер вдали.
— Поющие камни, — пояснил Доктор, остановившись, чтобы снова набить себе трубку. — Попадаются в этих местах. Полости, образовавшиеся в ледниковый период. И всегда их слышно как раз в сумерки. Воздушный поток в результате резкого падения температуры. Вот так и возникают всякие такие идеи.
Зажегши трубку, Доктор зашагал дальше.
— Я не говорю, — продолжал Доктор, — что всё это случилось бы и без неё. Вне всякого сомнения, именно она создала необходимые психические условия. Это у неё было — что-то вроде атмосферы. Этот её причудливый архаичный французский… Король Артур и круглый стол, и Мерлин; они как бы воссоздали всё это. Плутовка — единственное объяснение. Но пока она на тебя смотрела — из этой своей загадочной отстранённости…
Предложения Доктор не довершил.
— Что же до старика Литтлчерри, — внезапно опять заговорил Доктор, — то ведь это его специальность — фольклор, оккультизм да прочий подобный вздор. Постучись вы к нему в дверь с истинной Спящей Красавицей на руках, так он лишь засуетится вокруг неё с подушечками да выразит надежду на то, что она хорошо выспалась. Нашёл как-то зёрнышко — отковырял от одной древней окаменелости — и прорастил в горшке у себя в кабинете. Невзрачнейший сорняк, какой только на глаза может попасться. А говорил о нём так, словно Эликсир Жизни переоткрыл. Если и не произносил такие слова, то так себя держал. Одного этого бы хватило, чтобы вся каша заварилась, а тут ещё эта экономка его старая — полоумная ирландка, у которой голова битком забита эльфами, банши да одному богу ведомо, чем ещё.
Доктор снова впал в молчание. Из глубины деревни один за другим вспыхивали огоньки. Через горизонт неким светящимся драконом ползла длинная, узкая полоска света, обозначив путь «Великого Западного экспресса», украдкой подбирающегося к Свиндону.
— Это было совершенно из ряда вон, — продолжал Доктор, — совершенно из ряда вон — от начала до конца. Но если вы готовы принять объяснение старика Литтлчерри…
Доктор споткнулся о продолговатый серый камень, наполовину скрытый травой, и еле удержался на ногах.
— Остатки какого-то старого кромлеха, — пояснил Доктор. — Где-то здесь, если б мы копнули поглубже, то наткнулись бы на связку ссохшихся костей, сгорбившуюся над прахом доисторической корзинки с обедом. Прелюбопытные окрестности!
Спуск был каменистый. Доктор больше не заговаривал, пока мы не добрались до околицы деревни.
— Интересно, что с ними сталось? — размышлял Доктор. — Чудно' всё это. Хотелось бы мне докопаться до истины.
Мы дошли до калитки Доктора. Доктор толкнул её и вошёл. Обо мне он, казалось, позабыл.
— Обаятельная плутовка, — донеслось до меня его ворчанье, пока он возился с дверью. — И всё, конечно, с самыми благими намерениями. Но что до всех этих небылиц…
Я собрал по крупицам информацию из совершенно расхожих версий, предоставленных мне Профессором и Доктором, а также, — относительно последующих событий, — опираясь на сведения, известные всей деревне.
I. История
Началось это всё, по моим подсчётам, году в 2000 до н. э., или вернее (так как цифры не самое сильное место древних летописцев), — когда Ирландией правил король Херемон, Гарбундия была королевой Белых Дам Бретани, а любимицей у неё была фея Мальвина. Именно с Мальвиной и связана в основном эта история. В пользу её записаны разные вполне приятные происшествия. Белые Дамы принадлежали к числу «добрых» и, в целом, жизнью своей подтверждали такую репутацию. Но в Мальвине бок о бок со многим, достойным похвалы, уживался, по-видимому, ещё и не заслуживающий ничего, кроме порицания, дух озорства, находивший выражение в проделках, простимых, или, во всяком случае, понятных для пикси, скажем, или пигвиджина, но совершенно не приличествующих благопристойной Белой Даме, считающей себя другом и благодетелем человечества. Всего лишь за отказ потанцевать с ней (в полночь, на берегу горного озера — ни время, ни место, явно не расчитанное на пожилого джентльмена, к тому же, возможно, страдающего ревматизмом) она превратила однажды почтенного владельца рудников в соловья, что повлекло за собой перемену привычек, которая делового человека наверняка должна была привести в крайнее раздражение. В другой раз одну-таки важную королеву угораздило поссориться с Мальвиной по какому-то глупому пункту этикета, касавшемуся ящериц, и, проснувшись на следующее утро, она обнаружила, что превратилась, судя по несколько туманному описанию, оставленному древним летописцем, в некое подобие огородного кабачка.
Согласно Профессору, готовому утверждать, будто имеется достаточно свидетельств исторического характера, доказывающих, что некогда Белые Дамы представляли собой реально живущее сообщество, превращения такие следует воспринимать в аллегорическом смысле. Как нынешние сумасшедшие мнят себя фарфоровыми вазами да попугаями, и мыслят и ведут себя соответственно, так и легко должно было существам с высшим разумом, утверждает Профессор, оказывать гипнотическое влияние на окружающих их суеверных дикарей, по интеллекту вряд ли намного превосходивших детей.
— Возьмите Навуходоносора. (- Я цитирую Профессора.-) В наши дни на него пришлось бы накинуть смирительную рубашку. Живи он не в южной Азии, а в северной Европе, легенды рассказали бы нам, будто это какой-нибудь Кобольд или Стромкарл превратил его в сложное слияние змеи, кошки и кенгуру.
Как бы то ни было, страсть к переменам — в других людях — похоже, всё сильнее завладевала Мальвиной, пока она не стала чем-то вроде нарушителя общественного порядка и, в конце концов, угодила в неприятности.
Инцидент этот уникален в анналах Белых Дам, и летописцы с явным удовольствием посмаковали его. Произошло всё из-за помолвки единственного сына короля Херемона — принца Гербота — с принцессой Берхтой Нормандской. Мальвина не сказала ни слова, но, как видно, решила дождаться своего часа. Нужно помнить, что Белые Дамы Бретани были не просто феями. При определённых условиях они были способны преображаться в обыкновенных женщин — что, по-видимому, должно было оказывать будоражащее влияние на их отношения с совершеннолетними смертными мужского пола. Возможно, и принц Гербот был не совсем безвинен. Юноши в те, к несчастью, непросвещённые дни, вероятно, не всегда бывали воплощением осмотрительности и пристойности в обращении с дамами, будь то с белыми или нет. Хотелось бы думать о ней как можно лучше.
Но даже и это лучшее незащитимо. В день, на который была назначена свадьба, она, судя по всему, превзошла самое себя. Какой конкретно вид придала она бедному принцу Герботу; или какой вид она внушила ему, что он принял, — это, с точки зрения моральной ответственности Мальвины, едва ли имеет значение; летопись не уточняет: очевидно, что-то настолько нелицеприятное, о чём уважающий себя летописец не мог даже намекнуть. Поскольку другие отрывки в книге не дают оснований посчитать излишнюю брезгливость одним из литературных недостатков автора, то деликатный читатель может лишь поблагодарить за такое опущение. Уж слишком бы мерзко оно оказалось.
Это возымело, — с точки зрения Мальвины, конечно, — желаемый эффект. Судя по всему, принцесса Берхта бросила один лишь взгляд, а затем упала без чувств на руки своим фрейлинам. Женитьбу отложили на неопределённый срок, а Мальвина, как можно с печалью подозревать, довольно посмеивалась. Триумф её был недолговечен.
На беду её, король Херемон оказался неустанным покровителем искусства и науки того периода. Среди друзей его нашлись признанные волшебники, джинны, Девять Корриган или Фей Бретани — словом, все, кто мог оказывать влияние, и, как показали дальнейшие события, того и желал. Послы осаждали королеву Гарбундию; и у Гарбундии, пожелай она даже, как во многих предшествующих случаях, стать на сторону своей фаворитки, не оставалось иного выбора. Фею Мальвину воззвали вернуть принцу Герботу его собственное тело и всё, что в нём содержалось.
Она наотрез отказалась. Самонадеяная, настырная фея, невесть что о себе возомнившая. К тому же, был здесь и личный мотив. Это ему-то жениться на принцессе Берхте! Да видала она короля Херемона с Анниамусом в его дурацких платьях старого колдуна, да с Феями Бретани, и со всеми остальными…! По-настоящему благовоспитанная Белая Дама могла и не пожелать завершить это предложение — даже про себя. Можно представить сверкание феиного глаза, топанье феиной ноги. Что они могут ей сделать любой из них — трещаньем языков да покачиваньем голов? Ей — бессмертной фее! Она расколдует принца Гербота тогда, когда сочтёт нужным. Пусть займутся своими фокусами, а ей предоставят её. Можно вообразить себе продолжительные прогулки и беседы расстроенной Гарбундии со своей своенравной фавориткой — взывание к разуму, к чувствам: «Ради меня», «Разве ты не понимаешь?», «В конце концов, милая, пусть он и поступил так».
Кончилось, видимо, тем, что у Гарбундии иссякло терпение. Она могла сделать то, о чём Мальвина, по-видимому, либо не знала, либо чего просто не ожидала. На ночь солнцестояния было созвано торжественное собрание Белых Дам. Место собрания древние летописцы описали с более чем обычной скрупулёзностью. Оно состоялось на земле, которую много веков назад приподнял надо всею Бретанью волшебник Калиб, дабы образовать могилу королю Тарамису. На севере лежало «Море Семи Островов». Можно догадаться, что это — хребет, образуемый горами Арре. Присутствовала «Дама Источника», что наводит на мысль о глубоком зелёном пруду, из которого берёт начало река Д'Аржан. Его можно поместить примерно на полпути между современными городами Морле и Кальяк. Прохожие даже в наши дни говорят о тиши и безлюдности этого высокого плато — без деревьев, без домов, без следов человеческих рук, кроме вздымающегося башней монолита, вокруг которого беспрестанно воют пронзительные ветры. Там, — возможно, на одном из обломков этих огромных серых камней, — восседала судьёй королева Гарбундия. И приговор её был (аппеляции на него не предусматривалось): изгнать фею Мальвину из круга Белых Дам Бретани. Одной и без прощения суждено ей отныне бродить по лику земли. Имя Мальвины было торжественно вычеркнуто навсегда из книги имён Белых Дам.
Удар этот, должно быть, поразил Мальвину столь же сильно, сколь он был для неё неожиданн. Не произнеся ни слова, ни разу не оглянувшись, она ушла прочь. Можно представить себе белое, застывшее лицо, широко раскрытые невидящие глаза, дрожащие неуверенные шаги, цепляющиеся за воздух руки, мёртвую тишину, точно саван, окутывающую её со всех сторон.
С той ночи фея Мальвина исчезает из хроник летописцев Белых Дам Бретани, из легенд и какого бы то ни было фольклора. Она не появляется в истории вплоть до 1914 года н. э.
II. Как всё получилось
Как-то вечером к концу июня 1914 года командир авиазвена Раффлтон, временно прикомандированный к французскому эскадрону, расквартированному в ту пору в Бресте, получил по беспроволочному телеграфу указания немедленно возвратиться в штаб Британской Воздушной Службы в Фарнборо (графство Гемпшир). Ночь, по милости роскошной полной луны, обеспечила бы всё необходимое освещение, и молодой Раффлтон принял решение отправиться незамедлительно. Судя по всему, он покинул лётное поле за арсеналом в Бресте часов в девять. За Юльгоа у него начались неполадки с карбюратором. Сперва он хотел дотянуть до Ланьона, где ему была бы обеспечена квалифицированная помощь; но дела пошли всё хуже и хуже, и, приметив подходящий участок ровной земли, он решил сесть и разобраться во всём самому. Приземлился он без труда и взялся за расследование. Без подмоги работа отняла у него больше времени, чем он расчитывал поначалу. Ночь стояла тёплая и душная, с едва ли дуновением ветерка, и, закончив работу, он ощутил жару и усталость. Натянув шлем, он уже собрался было шагнуть в сиденье, но красота ночи навела его на мысль, что перед стартом приятно бы, пожалуй, было слегка поразмять ноги да проветриться. Он зажёг сигару и осмотрелся.
Плато, на которое он приземлился, было подобно столу, высоко стоящему над окружающей местностью. Оно расстилалось вокруг него — без деревьев, без домов. Нечему было нарушить линию горизонта, кроме скопления продолговатых серых камней — остатков, как он сказал себе, какого-то древнего менгира — довольно обыкновенного явления в одиноких заброшенных землях Бретани. Обычно камни валяются опрокинутые и разбросанные, но этот отдельный экземпляр волею случая остался в течение всех минувших столетий нетронутым. Слегка заинтересовавшись, командир авиазвена Раффлтон не спеша зашагал к нему. Луна стояла в зените. Насколько тихой была ночь, отложилось у него в голове по тому, как он явственно услышал и сосчитал удары церковных часов, бывших милях в шести от него. Он помнит, как посмотрел на свои часы и отметил небольшую разницу между ними и церковными. У него было 8 минут после полуночи. С замиранием последних отзвуков далёкого колокола тишина и одиночество места словно вернулись и навалились на него с ещё большей настойчивостью. Пока он работал, это его не тревожило, но рядом с чёрными тенями, отбрасываемыми этими седыми камнями, они словно намекали о чьём-то присутствии. С чувством облегчения встретил он мысль о возвращении к своей машине и запуске двигателя. Тот загудит, зажужжит и вернёт ему уютное чувство жизни и безопасности. Он только разок обойдёт вокруг этих камней и улетит. Поразительно, как они бросают вызов старику Времени. Как поставили их здесь, по всей вероятности, десять тысяч лет тому назад, так и стоят они тут до сих пор алтарём обширного храма с зияющим небосводом вместо крыши. И вот, глазея на них с сигарой в губах и борясь со странным забытым импульсом, тянущим за колени, он услышал доносящийся из самого сердца великих серых камней мерный вдох и выдох тихого ровного дыхания.
Юный Раффлтон честно сознаётся, что первым порывом его было броситься наутёк. И лишь солдатская выучка удержала ноги на вереске. Объяснение, конечно, было простое. Какой-то зверь устроил себе в этом месте логово. Но когда было известно животное, спящее столь крепко, чтобы его не потревожили шаги человека? Если бы оно было ранено и не могло убежать, то не стало бы дышать с такой спокойной, тихой правильностью, столь странно выделяющейся на фоне спокойствия и тишины вокруг. Может, гнездо совы? Такой звук издают молодые совята — сельские жители зовут их «храпунами». Юный Раффлтон отбросил сигару и опустился на колени, с целью пошарить в тенях, и, делая это, дотронулся до чего-то тёплого, и мягкого, и податливого.
Но это была не сова. Наверно, он прикоснулся очень легко, потому что она и тогда не проснулась. Она лежала, подложив себе под голову руку. И теперь, вблизи, когда глаза его стали привыкать к теням, он увидел её совершенно ясно: и волшебство приоткрытых губ, и отблеск белых рук и ног под лёгкими покровами.
Что' он должен был сделать — это тихонько подняться и удалиться. Затем можно было кашлянуть. Если бы она и тогда не пробудилась, то можно было легонько дотронуться, скажем, ей до плеча и позвать сначала тихо, затем погромче: «Mademoiselle» или «Mon enfant». А ещё лучше было потихонечку удалиться на цыпочках и оставить её спать.
Ему эта мысль, похоже, в голову не пришла. В оправдание здесь можно сказать то, что ему было всего двадцать три года, что, обрамлённая лиловым светом луны, она показалась ему самым прекрасным созданием, какое только когда-либо видели его глаза. К тому же надо всем этим тяготела какая-то тайна — та атмосфера далёких первобытных времён, из которых корни жизни до сих пор ещё продолжают тянуть свои соки. Можно предположить, что он позабыл о том, что он — командир авиазвена Раффлтон, офицер и джентльмен; забыл о надлежащем этикете применительно к обнаружению дам, спящих без присмотра на уединённых вересковых лугах. А ещё вероятнее, он вообще ни о чём не думал, а под влиянием силы вне его власти склонился и поцеловал её.
И не платоническим поцелуем в лоб или братским поцелуем в щёку, а поцелуем прямо в приоткрытые губы — поцелуем обожания и изумления, каким Адам, по всей вероятности, будил Еву.
Глаза у неё раскрылись, и она полусонно посмотрела на него. В голове у ней не могло быть никаких сомнений относительно того, что произошло. Губы его всё ещё были прижаты к её. Но она нисколько не удивилась и уж, во всяком случае, не рассердилась. Присев, она улыбнулась и протянула ему руку, чтобы он смог помочь ей подняться. И, одни в этом освещённом луной обширном храме с усыпанной звёздами крышей, подле мрачного серого алтаря позабытых обрядов, стояли они рука об руку и смотрели друг на друга.
— Простите, — сказал командир Раффлтон. — Боюсь, я потревожил вас.
Впоследствии он вспоминал, что в смущении заговорил с нею по-английски. Но она отвечала ему на французском — на причудливом, старомодном французском, какой ещё изредка можно повстречать на страницах старинных католических требников. У него были трудности с дословным переводом сказанного, но смысл, используя наши современные обороты, был таков:
— Не стоит. Я так рада, что ты здесь.
Он так понял, что она его ждала. Он даже усомнился: не извиниться ли ему за, по всей видимости, небольшое опоздание? Он, правда, не мог припомнить ни о каком таком назначенном свидании. Но можно сказать, что в это самое мгновение командир Раффлтон не отдавал себе отчёта ни в чём, кроме самого себя и восхитительного другого существа рядом. Где-то снаружи были лунный свет и мир; но всё это, казалось, не имело значения. Тишину нарушила она.
— Как ты сюда добрался? — спросила она.
Он не собирался говорить загадками. В основном он был поглощён её разглядываньем.
— Прилетел, — ответил он.
Глаза у неё расширились — но не от сомнения, а от интереса.
— Где твои крылья? — Она наклонилась в сторону, пытаясь заглянуть ему за спину.
Он рассмеялся. От любопытства к его спине она показалась более человечной.
— Вон там, — ответил он.
Она взглянула и впервые увидела великие мерцающие паруса, отливающие серебром под лучами луны.
Она направилась к ним, а он пошёл следом, замечая и не удивляясь, что на вереске будто не остаётся и следа примятости под нажимом её белых ступней.
Она стала чуть-чуть поодаль, а он подошёл и встал рядом. Даже самому командиру Раффлтону показалось, будто исполинские крылья подрагивают, словно два распростёртых крыла прихорашивающейся перед полётом птицы.
— Он живой? — спросила она.
— Только когда я шепну, — ответил он.
Он уже стал терять немного страха перед ней. Она обернулась к нему.
— Полетели? — спросила она.
Он уставился на неё. Она была совершенно серьёзна — это было очевидно. Она собиралась вложить свою руку в его и улететь вместе с ним. Всё было решено. За этим он и прилетел. Ей не важно — куда. Это — его дело. Но куда он — туда теперь лежит путь и ей. Ясно было, что именно такая программа сейчас у неё в голове.
К чести его нужно записать, что одну попытку он всё-таки предпринял. Вопреки всем силам природы, вопреки своим двадцати трём годам и пульсирующей у него в жилах алой крови, наперекор окутывающим его пара'м лунного света поры самых коротких ночей и голосам звёзд, наперекор демонам поэзии, романтики и тайны, напевающим ему в уши свои колдовские мелодии, наперекор волшебству и великолепию её, стоящей рядом, одетой в пурпур ночи, командир авиазвена Раффлтон повёл праведную борьбу за здравый смысл.
Молодых особ, засыпающих легко одетыми на пустоши в пяти милях от ближайшего места обитания людей, следует избегать благовоспитанным молодым офицерам Воздушных Сил Его Величества. Если же они оказываются неземной красоты и очарования, то это должно послужить лишь дополнительным предостережением. Девушка повздорила с матерью и хочет убежать из дому. Всему виной этот треклятый лунный свет. Неудивительно, что на него лают собаки. Кажется, он и сейчас слышит одну из них. Добрые, почтенные, здравомыслящие существа эти собаки. Никаких к дьяволу сантиментов. Что' с того, что он её поцеловал! Никто не связывает себя на всю жизнь со всякой женщиной, какую поцелует. Не в первый раз её целовали, если только все юноши в Бретани не слепы и не белокровны. Вся эта напускная невинность и простота! Прикидывается. А нет — так, наверное, тронутая. Что следует сделать — это со смехом и шуткой сказать «до свиданья!», завести машину и — вперёд в Англию, милую старую практичную весёлую Англию, где его дожидаются завтрак и ванна.
Борьба была неравной; это чувствуется. Бедная маленькая чопорная мадам Здравый-Смысл со своим вызывающе вздернытым носиком, резким хихиканьем и врождённой вульгарностью. А против неё — и безмолвие ночи, и музыка веков, и биенье сердца.
Потому-то всё и рассыпалось прахом у его ног, который, наверно, развеяло пролетающее дуновенье ветерка, оставив его беспомощным, приворожённым магией её глаз.
— Ты кто? — спросил он у неё.
— Мальвина, — ответила она ему. — Я фея.
III. Как в это оказался втянут кузен Кристофер
У него промелькнула мысль, что, может быть, он приземлился не столь удачно, как ему показалось; что, может быть, он свалился вниз головой; вследствие чего с переживаниями командира авиазвена Раффлтона уже покончено, а он стоит на пороге нового и менее скованного существования. Если так, то начало для дерзкого юного духа выглядело многообещающим. Из этих размышлений его вернул голос Мальвины.
— Полетели? — повторила она, и теперь в нотках её голоса звучал приказ, а не вопрос.
А что? Что бы с ним ни приключилось, на какой бы плоскости существования он сейчас ни оказался, летательный аппарат, судя по всему, последовал за ним. Он машинально завёл его. Знакомое жужжание мотора вернуло к нему шанс на то, что он жив в общепринятом смысле этого слова. Ещё оно навело его на мысль о практической желательности настоять, чтобы Мальвина надела на себя его запасной плащ. В Мальвине было пять футов и три дюйма[1] росту, а плащ был пошит на мужчину высотой в шесть футов и один дюйм[2], и в обычных условиях эффект получился бы комический. В том, что Мальвина — действительно фея, командир Раффлтон окончательно убедился, когда в плаще, ворот которого примерно на шесть дюймов[3] возвышался у неё над головой, она ещё больше стала похожа на неё.
Никто не произнёс ни слова. Почему-то казалось, будто в этом нет нужды. Он помог ей забраться в сиденье и подоткнул плащ у ног. Она отвечала тою же улыбкой, с какой впервые протянула ему руку. Это была улыбка безграничного удовлетворения, словно все хлопоты у неё теперь позади. Командир Раффлтон искренне понадеялся на то, что это так. Мелькнувшая на мгновение вспышка разума подсказала ему, что его собственные, кажется, только начинаются.
Машину, должно быть, взяло на себя подсознательное «я» командира Раффлтона. Держась на несколько миль в глубине суши, он летел вдоль линии берега до места чуть южнее «Гаагского» маяка. Где-то там, он помнит, что садился долить бак. Не предвидя пассажира, он перед вылетом захватил запас горючего, что обернулось удачей. Мальвина, похоже, с интересом наблюдала за тем, как того, кого она, по всей вероятности, посчитала каким-то новой породы драконом, кормят из банок, извлекаемых у неё из-под ног, но приняла это, вместе со всеми остальными подробностями полёта, как нечто в естественной природе вещей. Чудище подкрепилось, встрепенулось, отпихнулось от земли и вновь с рёвом взмыло вверх; подползавшее море отхлынуло вниз.
Бытует мнение, будто всё гадкое и обыденное в жизни подстерегает командира авиазвена Раффлтона, как и всех остальных из нас, чтобы проверить нам сердце. Столь много лет будет отдано у него низким надеждам и страхам, презренной борьбе, бренным заботам и вульгарным хлопотам. Но вместе с тем живёт и убеждение, что с ним навсегда останется, дабы сделать жизнь чудесной, воспоминание об этой ночи, когда, подобно богу, он нёсся по ветру небес, увенчанный великолепием мирового желания. Он то и дело оборачивался бросить на неё взгляд, и глаза её неизменно отвечали ему тем же глубоким удовлетворением, словно окутавшим их обоих покрывалом бессмертия. Смутно догадываешься кое о чём из того, что он тогда чувствовал, по взгляду, какой бессознательно пробирается ему в глаза, когда он заговаривает об этом зачарованном путешествии, по тому внезапному молчанию, с каким замирают у него на устах потрёпанные слова. Хорошо ещё, что малое «я» его крепко держало в своих руках штурвал, а то, быть может, лишь несколько подкидываемых на волнах сломанных лонжеронов — вот и всё, что осталось бы, чтобы поведать миру о некоем многообещающем авиаторе, одной летней июньской ночью возомнившем, будто ему по плечу долететь до звёзд.
На полпути запламенела заря над Нидлс, затем с востока на запад проползла длинная, узкая полоска окутанной туманом земли. Одни за другими из моря, блистая золотом, стали вздыматься обрывы и скалы, а навстречу им вылетели белокрылые чайки. Он чуть ли не ожидал, что сейчас они превратятся в духов, кружащих вокруг Мальвины с криками приветствия.
Всё ближе и ближе подлетали они, и туман постепенно поднимался вверх, а лунный свет ослабевал. И вдруг перед ними предстали очертания Чезил-Бэнк, за которыми притаился Уэймут.
Возможно, это всё из-за купальных кабинок или газгольдера за железнодорожной станцией, или же из-за флага над отелем «Ройял». Завесы ночи вдруг спали с него. В дверь стучался мир рабочих будней.
Он взглянул на часы. Самое начало пятого. В лагерь он передавал ожидать его к утру. Они будут посматривать. Если и дальше лететь тем же курсом, то они с Мальвиной подоспеют к самому завтраку. Ему выпадет случай познакомить её с полковником: «Позвольте представить, полковник Гудиер фея Мальвинa.» Либо это, либо высадить Мальвину где-нибудь между Уэймутом и Фарнборо. Без долгих раздумий, он решил, что предпочтительнее второе. Но где? Что с нею делать? Есть тётя Эмилия. Она ведь как-то говорила что-то такое про французскую гувернантку для Джорджины? Французский у Мальвины, правда, слегка староват по форме, но акцент очарователен. Что до жалованья… Тут в голове у него всплыл дядя Феликс и трое старших мальчиков. Он инстинктивно почувствовал, что Мальвина — это, пожалуй, не совсем то, чего хотелось бы тёте Эмилии. Отец его, будь этот милый старый джентльмен жив, обернулся бы надёжным прикрытием. С отцом они всегда понимали друг друга. Но мать! Тут он уверен совсем не был. В воображении возникла сцена:
Гостиная в «Честер-Террас». Тихий, шуршащий вход матери. Её ласковое, но воспитанное приветствие. А затем — обескураживающее молчание, с каким она станет ожидать его разъяснений о Мальвине. О том, что она — фея, он, пожалуй, не упомянет. Пред материнское пенсне в золотой оправе он не видел, как будет настаивать на этой подробности: «Юная леди — я нашёл её уснувшей на вересковой пустоши в Бретани. Ночь стояла такая чу'дная, а у меня было место в машине. И она… то есть я… ну вот, мы и здесь.» Последует этакое болезненное молчание, затем приподнимутся изящно изогнутые брови: «Ты хочешь сказать, милый мой мальчик, что позволил этой…» — Тут последует лёгкая пауза. — «…этой юной особе оставить свой дом, семью, друзей и родственников в Бретани, чтобы быть с тобой. А можно спросить — в каком качестве?»
Потому что именно так всё и будет выглядеть — и не только для его матери. Предположим, что каким-то чудом это действительно представляет собой факты. Предположим, что несмотря на подавляющие свидетельства в её пользу — на ночь, луну и звёзды, и на то чувство, что пришло к нему, когда он её поцеловал — предположим, несмотря на всё это, оказалось бы вдруг, что она не фея. Предположим, домыслы вульгарного «здравого смысла» о том, что она — всего лишь сбежавшая из дому маленькая проказница, действительно попали в точку. Что', если уже полным ходом идут розыски? Аэроплан в сто лошадиных сил не пролетает незамеченным. Разве нет закона о чём-то таком что-то про «сманивание» и про «малолетних девочек»? Он её не «сманивал». Если уж на то пошло, то всё наоборот. Но возымеет ли её добровольное согласие силу юридической защиты? Сколько ей лет? Вот как встанет вопрос. На самом деле, он предполагал, что тысяча или около того. Быть может, и больше. К сожалению, по виду её этого не скажешь. Холодно подозрительный судья, пожалуй, посчитает «шестнадцать» намного более близкой оценкой. Вполне возможно, что из-за всего этого он влипнет в чертовскую заваруху. Он бросил взгляд назад. Мальвина отвечала ему неизменной улыбкой неописуемого удовольствия. Впервые она вызвала у него отчётливое чувство раздражения.
К тому времени они подлетали к Уэймуту. Можно было ясно прочитать рекламные афиши перед выходившим на эспланаду кинотеатром: «Вилкинс и Русалка. Комическая драма.» На них была изображена расчёсывающая волосы женщина. И Вилкинс — грузный мужчина в полосатом купальнике.
Тот безумный импульс, что охватил его с первым дыханьем зари: стряхнуть с крыльев сжимающийся мир, кануть вверх к звёздам, дабы никогда больше не возвратиться… о небо! Как он жалел, что не поддался ему.
И тут его осенила мысль о кузене Кристофере.
Милый старый кузен Кристофер — пятидесятивосьмилетний холостяк. И как эта мысль не пришла ему в голову раньше? Перед взором командира Раффлтона сошло с небес видение «кузена Кристофера» в виде полного, краснолицего ангела в шляпе-панаме и твидовом костюме цвета перца с солью, протягивающего ему спасательный пояс. Кузен Кристофер привяжется к Мальвине, словно какая-нибудь курица-наседка к осиротевшему утёнку. Фея, обнаруженная уснувшей подле одного из древних менгиров Бретани. Единственным страхом у него будет — не забрали бы её прежде, чем он успеет написать о ней статью. Он должен уже вернуться из Оксфорда и быть у себя в коттедже. Названия деревни командир Раффлтон вспомнить не мог. Само вспомнится. Она лежит к северо-западу от Ньюбери. Пересечь равнину Солсбери и держать курс прямо на башню Магдалины. Известняковые холмы Даунс заканчиваются чуть ли не у самых ворот сада. Есть там и ровный зелёный луг почти в полмили длиной. Командиру Раффлтону показалось, будто кузен Кристофер был сотворён и бережно сохранялся Провидением специально для этого случая.
Он уже больше не был зачарованным луной юношей минувшей ночи, над которым могли потешаться, как им заблагорассудится, фантазия и воображение. Эту его часть бодрящий, свежий утренний воздух загнал назад в свою каморку. Он был командир Раффлтон — энергичный и бдительный молодой инженер, сохраняющий полную власть над своим рассудком. Помнить в данный момент нужно это. Опустившись на уединённый участок берега, он вновь принялся беспокоить Мальвину извлечением банок. Он ожидал, что посреди бела дня пассажирка его окажется симпатичной девчушкой с детской внешностью, немного растрёпанной, и, возможно, с оттенком синевы вокруг носа — естественным результатом трёхчасового полёта со скоростью пятидесяти миль[4] в час. Вздрогнув от возврата первоначальных ощущений, когда она впервые ожила под его поцелуем, он застыл в нескольких футах от девушки, не в силах отвести от неё глаз. Минула и ночь, и тишина. Она стояла лицом к солнечному свету, в одеянии из плаща «барберри», на полдюжины размеров великого для неё. Сзади неё шли ряды купальных кабинок, а за ними — снова газгольдер. В полумиле от них с шумом перескакивал с пути на путь товарняк.
Но её по-прежнему окружал ореол; что-то, не поддающееся описанию, но вполне ощутимое — что-то, откуда она смотрела на тебя, словно из иного мира.
Он взял поданную ею руку, и она легко выскочила из машины. Растрёпанной она не была нисколько. Казалось, будто воздух и есть её родная стихия. Она осмотрелась с интересом, но без любопытства. Первая её мысль была о машине.
— Бедняжка! — сказала она. — Устал, наверно.
К нему вернулся слабый трепет страха, охвативший его, когда под тенью менгира он наблюдал раскрытие её глаз. Ощущение не было неприятным. Скорее оно придавало их отношениям пикантности. Но оно было отчётливо реальным. Она наблюдала за кормёжкой чудовища; затем он снова подошёл и встал рядом с ней на жёлтом песке.
— Англия! — пояснил он, взмахнув рукой. У неё, пожалуй, создалось впечатление, будто земля эта принадлежит ему. Она величаво повторила название. И почему-то, пав с её губ, оно нарисовало в воображении командира Раффлтона землю чудес и романтики.
— Я слышала о ней, — добавила она. — Думаю, она мне понравится.
Он выразил надежду, что да. По этому поводу он сохранял мертвецкую серьёзность. Вообще говоря, чувство юмора у него было; но в тот момент оно, похоже, его покинуло. Он сказал ей, что собирается оставить её под опекой одного мудрого и учёного человека по имени «Кузен Кристофер»; описание его несомненно навело Мальвину на мысль о дружественно настроенном волшебнике. Самому ему придётся ненадолго отлучиться, но затем он вернётся.
Для Мальвины это, казалось, не имело значения — такие мелкие подробности. Было очевидно, — мысль у неё в голове — что он для неё предначертан. Хозяином или слугой — определить было не так легко: скорее всего — и тем и другим, с предпочтением ко второму.
Он опять упомянул, что не задержится дольше, чем в том будет нужда. В повторении не было необходимости. Она в этом не сомневалась.
Уэймут со своими купальными кабинками и газгольдером растаял вдали. Когда они пролетали над лесом Нью-Форест, то поохотиться выехал король Руфус, а взглянув вниз на равнину Солсбери, они увидели машущих руками эльфов и заливающихся смехом фей. Позже они услышали звон наковальни, говоривший о близости пещеры Вейланда-кузнеца; а потом аккуратненько спланировали без единого толчка и дребезга к самым воротам сада кузена Кристофера.
Где-то на Даунс насвистывал мальчишка-подпасок, а в долине пахарь только что впряг свою упряжку; но деревню скрывали от них изгибы холмов, и в поле зрения не было ни единой живой души. Он помог Мальвине выйти, и, оставив её сидеть на упавшем суку под деревом с грецкими орехами, осторожно прошёл к дому. В саду он застал маленькую горничную. Та выбежала из дома, услышав звук пропеллера, и теперь таращила глаза на небо, так что и не видела его, пока он не положил ей руку на плечо, а тогда, к счастью, до того перепугалась, что не закричала. Он дал ей торопливые указания. Нужно постучать в дверь к Профессору и сказать, что здесь его кузен командир Раффлтон, и не спустится ли Профессор тотчас же сюда в сад один? Командиру Раффлтону не хотелось бы заходить в дом. Не выйдет ли Профессор тотчас же и не поговорит ли с командиром Раффлтоном в саду?
Она ушла назад в дом, повторяя всё это про себя, немного испуганная.
— Господи боже мой! — проговорил из-под одеял кузен Кристофер. — Он не ранен?
Маленькая горничная сквозь приоткрытую дверь выразила мнение, что нет. По крайней мере, с виду не похоже. Но не будет ли Профессор так любезен выйти тотчас же? Командир Раффлтон ожидает его — в саду.
И вот кузен Кристофер, в спальных тапочках, без носков, в горчичного цвета халате и с чёрной ермолкой на голове — ни дать ни взять добрый волшебник из сказки — торопливой рысцой просеменил вниз по лестнице, а затем через сад, бормоча что-то про «безрассудство и мальчишество» и что он «так и знал, что это случится»; и с большим облегчением увидел идущего ему навстречу юного Артура Раффлтона — по всей видимости, в добром духе и здравии. И тогда стал недоумевать: а какого же чёрта его всполошили из постели в шесть утра, ежели ничего не случилось.
Но что-то явно случилось. Перед тем, как заговорить, Артур Раффлтон осторожно осмотрелся с видом, наводившим на мысль о тайне, если не о преступлении; и всё так же не говоря ни слова, взяв кузена Кристофера за руку, повёл его в дальний конец сада. И там, на упавшем суку под ореховым деревом, кузен Кристофер увидел плащ цвета хаки, в котором на вид ничего не было, но который при их приближении поднялся.