Профессия: разведчик. Джордж Блейк, Клаус Фукс, Ким Филби, Хайнц Фельфе

— Я рад. Когда возвращаетесь?

— Как и предполагали, завтра.

— Хорошо. Отпразднуем рождество и решим второй вопрос. Он меня очень беспокоит.

— Ладно, все обойдется. Ему тоже передай, что состоялось. До завтра.

Во Францию Шона провожали в последний день старого года. Поттл умело переклеил его фотографию на свой паспорт, с которым тот должен был доехать на поезде до Парижа, а оттуда вылететь в Западный Берлин. Там ему предстояло перейти в восточную часть города и вступить в контакт с советскими властями.

Москва встретила Джорджа Блейка и Шона Берка морозной средне-русской зимой. Но они сразу же почувствовали теплое отношение советских людей. Им предоставили хорошую квартиру, обеспечили всем необходимым. Правда, общение их пока ограничивалось довольно-таки тесным кругом сотрудников Комитета государственной безопасности. На данном этапе иначе не могло и быть. Приезд Блейка и Берка в СССР оставался тайной. Уже потом, через несколько месяцев, их контакты в значительной степени расширились, появилось много знакомых. Но выступали они перед ними под другими именами и фамилиями, была и соответствующая легенда их приезда в Советский Союз. Осенью они совершили поездку по республикам и многим областям СССР. Но там тоже не знали, кто приехал к ним в действительности.

Джордж с интересом познавал страну, с которой он теперь связал свою судьбу. Он много читал, увлекся изучением архитектурных и художественных памятников русского искусства, и в этом ему помогли поездки по' стране.

Шону все вокруг него было безразлично. Он даже не захотел изучать русский язык. Беспокоило его одно — почему до сих пор не предается гласности как «дело Блейка», так и их приезд в Советский Союз? Джордж и его коллеги пытались объяснить ему, что подобная информация может поставить под удар их английских друзей, в первую очередь Пата Поттла и Майкла Рэндла.

Но Берк не понимал, а скорее всего, не хотел понять этого. Он много пил, и это не могло не повлиять на его психическое состояние. Под воздействием алкоголя у него стала проявляться мания преследования. Ему казалось, что против него готовится заговор. 4 сентября 1968 года Шон Берк обратился в посольство Великобритании в Москве с просьбой проинформировать правительство Ирландии о его намерении вернуться назад.

Вскоре разрешение на въезд в Ирландию было получено. 15 октября 1968 года лондонская газета «Таймс» сообщила о предстоящем возвращении Шона Берка на родину.

22 октября он прибыл в Дублин и сразу же в аэропорту был окружен толпой репортеров. Наверное, этого момента Шон ждал всю жизнь. Он позировал перед объективами и около получаса рассказывал газетчикам о своей роли в побеге Блейка.

Паломничество представителей прессы в номер люкс одной из лучших гостиниц Дублина, где остановился Берк, продолжалось до 31 октября, когда полиция арестовала его.

Шон опасался, что его выдадут британским властям и он получит суровое наказание. Но этого не случилось. 4 ноября его выпустили под залог. Он должен был вскоре предстать перед ирландским судом. Это несколько успокоило его. Ирландские законы, в отличие от британских, признавали политические преступления, которые наказывались не строго. По законам Ирландии Джордж Блейк был политическим преступником. Следовательно, и Шон Берк, оказывая ему помощь в побеге, обвинялся в политическом, а не в уголовном преступлении. Он и его адвокат надеялись на снисхождение суда, поскольку считали, что ирландцам доставит удовольствие досадить англичанам, проявив гуманность к Шону Берку, который в свое время нанес англичанам столь болезненный удар.

Суд над Берком начался 20 января 1969 года. Шон полностью признал свою вину, заявив, что помогал Блейку исключительно по политическим соображениям. Он сказал, что действовал вместе с «тремя друзьями», фамилии которых не раскрыл. Шон также подробно изложил на суде историю вывоза Блейка из Великобритании, а также сказал, что сам он выехал из страны по подложным документам.

4 февраля суд вынес Шону Берку оправдательный приговор, и он снова оказался в центре внимания журналистов. Шон изъявил желание написать книгу о своем участии в побеге Блейка, и одно из английских издательств сразу же заключило с ним договор.

В 1970 году книга Шона Берка под названием «Прыжок Джорджа Блейка» вышла в Англии и сразу же стала бестселлером.

В ней он подробно описал историю побега Блейка из Уормвуд-Скрэбс и его вывоза из Англии. Внимательный анализ этих сведений не оставлял никаких сомнений, что в освобождении Блейка, кроме Берка, принимали участие супруги Рэндл и Пат Поттл. В книге они фигурировали как Рейнхолды и Портер.

Опьяненный легким успехом, Берк парил в небесах. Он думал, что его книга, популярность которой на самом деле объяснялась только лишь интересом читателей к сенсационной и таинственной эпопее Блейка, сделала свое дело и еще долго будет приносить ему доход. Но этого, конечно, не случилось. О Блейке стали выходить другие книги, да и интерес к этому когда-то нашумевшему делу постепенно угас. «Прыжок Джорджа Блейка» уже никто не переиздавал. Поэтому, вопреки надеждам Шона, его банковские счета не пополнялись, а таяли с невероятной быстротой в соответствии с неуемными потребностями их владельца.

Вскоре на оставшиеся деньги Берк открыл небольшое кафе, надеясь при его помощи поправить свои финансовые дела. Но Шон оказался плохим бизнесменом, постоянно пил, и вскоре был вынужден с убытком для себя продать кафе.

Он окончательно спился и обитал уже в автомобильном доме-прицепе, ставшем ему единственным, что напоминало о нескольких годах красивой и легкой жизни. В нем Шон Берк и умер 28 января 1982 года. По заключению врачей, смерть наступила от принятия повышенной дозы алкоголя.

Джордж Блейк, или, как его теперь называют друзья и знакомые, Георгий Иванович, принимает меня в кабинете своей четырехкомнатной квартиры и угощает ароматным, крепко заваренным чаем.

Я обращаю внимание на несколько цветных фотографий, стоящих на тумбочках.

— Мои сестры. Свои фото они подарили мне во время их последнего приезда в 1989 году. А это фотография мамы. Первый раз она была в Москве в августе 1967 года. Потом снова приехала, в октябре, и привезла мне мои вещи, те, что так бережно были ею убраны. Тогда она жила в этой квартире всю зиму. Потом была здесь еще несколько раз. Сейчас ей девяносто четыре года. Сами понимаете, возраст не для таких путешествий. Но она пишет, что собирается еще приехать ко мне. Судьба разлучала нас часто, и когда я остался в оккупированных фашистами Нидерландах, и когда был интернирован в Корее, и когда арестован в Англии, но она всегда верила, что встретится со мной. Так оно и случалось.

— А как она отнеслась к тому, что ее сын стал советским разведчиком?

— Я говорил с ней на эту тему во время нашей первой встречи в Москве. И вот что она сказала мне: «Я не могу полностью одобрить твой поступок, но каждый человек должен выбирать себе путь в жизни в соответствии со своими взглядами и идеалами. Ты поступил именно так. И на этот сложный и опасный путь ты вступил не под воздействием каких-то низменных чувств, а руководствуясь своими твердыми убеждениями».

Мой поступок был правильно воспринят всеми близкими родственниками, в том числе и тремя сыновьями, которые остались в Англии. С ними я постоянно переписываюсь, помогаю им материально. Они были у меня в Москве.

— Наверное, в первое время после приезда в СССР вам было трудно привыкнуть к новой, необычной для вас обстановке?

— Естественно. Несмотря на то, что мне были созданы все условия и я ни в чем не нуждался, окружили заботой, теплотой и вниманием, было трудно освоиться среди новых для меня людей, войти в непривычную обстановку. Надо еще принять во внимание как мой необычный приезд в СССР, так и связанный с ним на первых порах несколько замкнутый круг моего общения. Но здесь мне очень помогли мои коллеги и соратники по борьбе, особенно Ким Филби. С их помощью мне удалось быстро адаптироваться в новых условиях. С этими людьми у меня было много общего, хотя познакомился с ними я тоже в Москве.

С Кимом мы встречались семьями, вместе отдыхали, путешествовали по стране. Я и теперь часто вспоминаю своих друзей, мне их очень не хватает.

— Расскажите о своей семье?

— С Идой Михайловной я познакомился вскоре после приезда в СССР. В 1968 году мы поженились. Она научный работник, в совершенстве владеет английским языком. В 1971 году у нас родился сын Миша. Летом мы ездим на дачу на своей автомашине, зимой любим кататься на лыжах. Часто ходим в театр, особенно на балет, любим классическую музыку.

— А в чем сейчас заключается ваша работа?

— Я занимаюсь научными исследованиями в области экономики и политики стран Ближнего Востока. Как видите, знание арабского языка мне все же пригодилось. Советский Союз стал для меня второй родиной, я гражданин этой страны и вместе с ее народом вношу свой посильный вклад в перестройку советского общества. Меня волнует все, что здесь происходит, я радуюсь успехам нашей страны, переживаю неудачи. Другой судьбы не хочу и счастлив, что она сложилась у меня именно так.

Клаус Фукс

В. Кулишов

КОНЕЦ АТОМНОМУ CEKPЕТУ

Знание без совести — это крушение души.

Рабле

Автор выражает глубокую признательность Иоахиму Хельвигу, режиссеру и автору сценария фильма телевидения ГДР «Отцы тысячи солнц», посвященного Клаусу Фуксу. Использованные в книге интервью и воспоминания лиц, знавших Клауса Фукса, опубликованы с любезного разрешения Иоахима Хельвига.

ВЫБОР ПУТИ

Клаус Фукс родился 29 декабря 1911 года в деревне Рюссельхайм неподалеку от города Дармштадта (земля Гессен) в семье лютеранского священника. Его отец Эмиль Фукс был известным деятелем радикального меньшинства лютеранской церкви, резко выступавшего против известного христианского постулата: «Богу — богово, кесарю — кесарево», против несправедливостей, чинимых государством под предлогом защиты «христианских ценностей», за социальную справедливость и равенство. Еще учась на теологическом факультете Гессенского университета, он стал горячим сторонником идей так называемого «христианского социализма»[13]. Его жизненным кредо стали слова Мартина Лютера: «Я не признаю власти папы и святейшего синклита. Свою совесть я подчиняю только слову Господа Бога». Подобно Лютеру и другим героям раннего протестантизма он стремился идти по жизни, следуя только велению своей совести и своих убеждений, невзирая на любые последствия и возможные лишения на этом пути.

Молодым священником он добровольно отправился в Манчестер, где провел два незабываемых года среди нищеты, бесправия и угнетения крупнейшего английского индустриального центра, проповедуя христианское милосердие и любовь к ближнему среди местной немецкой общины, помогая страждущим и провожая в последний путь тех, кто покинул земную юдоль на чужбине. Эмиль Фукс вернулся в Германию в 1904 году, еще более укрепившись в истинности идей социализма. В 1912 году он вступил в Социалистическую партию Германии, став первым в стране священником-социалистом. Социализм в его мировоззрении был логическим развитием христианских принципов добра, равенства и справедливости.

В 1906 году он взял в жены Эльзу Вагнер, от брака с которой родилось четверо детей: Элизабет, Герхард, Клаус и Кристель. Клаус был третьим ребенком в семье и получил при крещении в соответствии с христианской традицией три имени — Эмиль Юлиус Клаус, из которых выбрал для себя впоследствии третье. Шел 28-й год правления кайзера Вильгельма II. Германия стояла на пороге одного из серьезнейших испытаний в ее истории.

Первую мировую войну семья Фуксов пережила в Рюссельхайме, где уютный родительский дом стал чем-то вроде ежедневного клуба, где собирались священники из близлежащих приходов, студенты, местная интеллигенция и рабочие и до ночи дискутировали о религии, социализме, марксизме и теософии.

В 1918 году семья Фуксов переехала в Айзенах — промышленный центр Тюрингии в самом сердце Германии. Клаусу исполнилось восемь лет, когда немецкая реакция в крови потопила социалистические республики в Бремене, Берлине, Баварии и когда были зверски убиты вожди германского пролетариата Карл Либкнехт и Роза Люксембург, а будущий фюрер всей Германии, а пока обитатель венских ночлежек и «богемский ефрейтор», Адольф Гитлер переехал в Мюнхен. Клаусу было 12 лет, когда страна оказалась в тисках тяжелейшего экономического, социального и политического кризиса, активизировалась реакция, стремясь переложить бремя кризиса на плечи трудящихся и подавить левое движение в стране, и начал набирать силу баварский фашизм, переместившись из худосочной мюнхенской пивнушки «Штернэке» в громадный «Бюргер-бройкеллер», вербуя сторонников и готовясь к «пивному путчу».

В этом же году Клаус Фукс стал учеником гимназии «Оденвальдшуле» в Айзенахе, где уже учились Герхард и Элизабет и куда впоследствии поступила его младшая сестра Кристель. Еще подростком он проявил блестящие способности к математике и точным наукам, став вскоре лучшим учеником школы. В 1928 году в десятую годовщину Веймарской республики, когда министерство образования присудило одну-единственную премию лучшему ученику местных гимназий, этот приз достался Клаусу Фуксу.

С блеском закончив гимназию в Айзенахе, Клаус Фукс поступил на первый курс лейпцигского университета, выбрав в качестве главных учебных дисциплин математику и теоретическую физику. Это было время, когда теоретическая физика переживала эпоху «бури и натиска», рождалась современная квантовая механика. Создатели квантовой механики — Дирак, Бор, Шредингер и Гейзенберг были тогда совсем молодыми и все они так или иначе прошли через школу Макса Борна в Геттингенском университете. Нутром, интуицией чувствовавший, что в физике начинается революционный перелом, Макс Борн вместе с несколькими ассистентами создал в Геттингене самую настоящую цитадель науки. Его школу прошли ученые, с кем потом сведет судьба Клауса Фукса: Р. Пайерлс, О. Фриш, Э. Теллер, Г. Бете, Л. Сцилард. Именно Макса Борна девять лет спустя Клаус Фукс назовет своим Учителем.

К началу 30-х годов определились мировоззренческие позиции Клауса Фукса. Следуя семейной традиции, он вступил в Социалистическую партию Германии, став вскоре одним из лидеров молодежной полувоенной организации Reichsbanner, объединявшей членов СПГ и Демократической партии, задуманной как противовес набиравшим силу нацистским молодчикам. Хрупкий, далеко не атлетического сложения, с детства близорукий и без очков не способный сделать и шагу, Клаус Фукс вместе с другими «Райхсбаннерами» отважно дрался на улицах с штурмовиками СА и «коричневорубашечниками», распространял листовки, выступал на студенческих митингах. Это было переломное время, когда никто не мог оставаться в стороне, когда политика была не «хобби» и способом времяпрепровождения, а смыслом и способом жизни, разрывала семейные связи, определяла выбор друзей и врагов. В семье Фуксов этого не произошло. Герхард и Элизабет вступили в СПГ еще в 1928 году.

Из неопубликованного интервью Клауса Фукса: «…поворот в моем сознании совпал с мировым экономическим кризисом 1929–1930 годов. Для немецкого народа, прежде всего для рабочего класса, крестьянства, средних слоев, кризис стал самой настоящей катастрофой. Немецкая экономика, связанная с иностранными капиталовложениями, задолжавшая другим странам, переносила кризис особенно болезненно. Катастрофическое разорение и обнищание страны вызвало такой же стремительный рост нацистских настроений. Нацисты были очень ловкими политиканами и демагогами, виртуозно игравшими на струнах мещанских сердец, разжигая в них шовинизм, милитаризм и крайний национализм. Влиятельной партией в Германии, последовательно боровшейся против наступления нацистов, были коммунисты, однако раскол рабочего класса, вызванный тем, что отсутствовал единый, социал-демократов с коммунистами, фронт борьбы против фашизма, ослабил демократические силы в эту роковую для истории Германии минуту.

Тяжелые экономические потрясения, рост нацизма, укрепление фашистской идеологии, феномен Гитлера — вот вопросы, которые занимали меня и моего брата Герхарда, под сильным влиянием которого я тогда находился. Следуя семейной традиции, мы начинали как социал-демократы, но вся политическая, экономическая и социальная обстановка тех лет, естественно, привела нас к Марксу, Энгельсу и Ленину, к коммунистическому мировоззрению».

В мае 1931 года семья переехала в Киль, где Эмилю Фуксу предложили место профессора теологии в местной Педагогической академии. Еще в Айзенахе за Фуксами закрепилась кличка «красных лис»[14], в Киле это прозвище тут же привилось, так как политический спектр семьи Фуксов стал действительно красным. Вслед за Герхардом и Клаусом членом КПГ стала старшая сестра Элизабет. Для убежденного пацифиста и христианского социалиста Эмиля Фукса жизненный выбор его детей был делом их совести и внутренних убеждений, и ничто, казалось, не нарушало теплую, любящую и полную взаимного уважения атмосферу родительского дома. Трагедия произошла в один из октябрьских дней 1931 года. Эмиль Фукс, прийдя домой днем на обед, застал свою всегда тихую, молчаливую, с выражением вечной материнской заботы на лице, столь любимую и уважаемую им жену, с которой они прожили бок о бок 25 долгих лет, умирающей на кухонном полу. За несколько минут до его прихода она сознательно выпила соляную кислоту — один из самых мучительных способов самоубийства. Ее последними словами были: «Мамочка, я иду к тебе». Только после ее смерти узнал Эмиль Фукс, что ее мать также покончила жизнь самоубийством. Что толкнуло ее, окруженную внимательным, заботливым мужем а любящими детьми, к этому — не ясно. В семье Фуксов эта тема стала табу на годы вперед. Объяснение может быть только одно — подсознательным материнским инстинктом она почувствовала надвигающуюся на ее детей и мужа беду, и это разбудило скрытые механизмы больной психики, унаследованные ею от матери. Клаус Фукс никогда, даже в разговорах с близкими друзьями и женой, не вспоминал свою мать, — наверное, одно воспоминание о том страшном октябрьском дне 1931 года причиняло ему мучительную душевную боль.

Вспоминает Кристель Хольцер (урожденная Фукс): «…Клаус многое унаследовал от характера нашей матери, которая также была очень сдержанной и в то же время очень нежной и деликатной. Некоторые принимали его природную сдержанность и замкнутость за высокомерие и заносчивость. Нет, высокомерным и заносчивым, несмотря на то, что он всегда был лучшим учеником в школе, да и в университете, где, казалось, занимался одной лишь политикой, он не был. По своему характеру Клаус действительно был похож на нашу мать, хотя душевно был ближе к нашему отцу. И это несмотря на то, что по характеру они были совершенно разными людьми. Наш отец обладал удивительным обаянием, казалось, он прямо-таки излучал тепло, благожелательность, добросердечие и симпатию. В каком бы обществе он ни находился, он всегда рано или поздно становился главным рассказчиком и собеседником. Казалось, какие-то флюиды добра и теплоты постоянно сопровождают его…»

30 января 1933 года, после месяцев закулисной борьбы и интриг за передачу власти, президент Гинденбург сделал канцлером Германии Гитлера. Получив мандат на «легальность», Гитлер за несколько недель сокрушил парламентский строй в стране, расправился с сотнями тысяч людей, уничтожил все завоевания демократии. Рабочий класс Германии, ослабленный годами безработицы и лишений, разобщенный непоследовательной политикой социал-демократов и недальновидной позицией Коминтерна, не сумел помешать приходу нацистов к власти.

Жертвой зверских расправ в первую неделю легального нацистского террора стали многие сотни членов КПГ. Полицейские и штурмовики врывались в квартиры, бесчинствовали на улицах, убивали, избивали и арестовывали всех, кто был известен как противник фюрера. В общей сложности из 300 тысяч членов Коммунистической партии Германии 150 тысяч были либо убиты, либо арестовали, либо вынуждены были бежать из страны. В их числе был молодой коммунист Клаус Фукс. Приказ об его аресте был подписан заранее, и только счастливая случайность спасла его от гибели.

Из неопубликованного интервью Клауса Фукса: «…в этот день я сделал то, что давно уже не делал в последние два месяца, — я провел ночь в своем родном доме. Руководство партии готовилось к переходу на нелегальное положение и строго-настрого запретило своим активистам спать дома. Мне повезло, так как на следующий день после поджога рейхстага я встал очень рано утром с тем, чтобы успеть на первый поезд в Берлин, где должна была состояться конференция студенческой организации КПГ, и это была единственная причина, почему я избежал ареста. Я хорошо помню, как в поезде, открыв утреннюю газету на первой странице, я увидел сообщение о поджоге рейхстага, в котором обыгрывались слова: «Ван дер Люббе», «коммунисты» и «попытка государственного переворота», я сразу же осознал значение всего случившегося и что подпольная борьба уже началась. Я тут же снял значок с серпом и молотом с лацкана своего пиджака, так как носить его стало опасно…»

Из признания Клауса Фукса английской контрразведке, сделанного им 27 января 1950 года:

«…все это время, пока бесчинствовали нацисты, я находился на нелегальном положении, пока не покинул Германию. Я был направлен в эмиграцию руководством партии, которое сказало мне, что я должен завершить учебу, так как после революции и победы над фашизмом новой, демократической Германии потребуются люди с самыми разносторонними, в том числе техническими, знаниями. Я вначале выехал во Францию, а затем в Англию, где продолжил занятия физикой и математикой и одновременно начал более углубленно изучать основы марксистской философии…»

Дальнейшая судьба членов семьи Фуксов сложится трагично. Брата Герхарда и его жену Карин гестапо арестует в 1934 году, они проведут два года в тюрьме, где у них родится ребенок. Выйдя из тюрьмы, они убегут в Прагу, где Герхард заболеет туберкулезом. Накануне захвата немцами Чехословакии Герхард выедет в Швейцарию на лечение, оставив на время жену с маленьким сыном в Праге. Их следы затеряются в одном из бесчисленных концентрационных лагерей третьего рейха.

Осенью 1935 года Эмиль Фукс предстанет перед нацистским «судом», где будет приговорен к 10 месяцам тюрьмы за «антиправительственную агитацию», но благодаря международной поддержке квакеров будет досрочно освобожден через месяц. В 1936 году черед дойдет и до сестры Клауса Фукса Элизабет. Гестапо арестует ее мужа — Клауса Киттовски за попытку нелегального вывоза за рубеж «врагов нации» и направит его в концентрационный лагерь на Эльбе. Элизабет с годовалым сыном Клаусом на руках (названным так в честь его дяди — Клауса Фукса) переедет к отцу. В 1937 году в отчаянной попытке спасти мужа она переплывет Эльбу и сумеет организовать его побег из лагеря. Они доберутся до Праги, где в 1939 году Элизабет, в состоянии глубокой душевной депрессии, потеряв всякую надежду вновь увидеть отца и сына, не в силах найти проблеск света в кромешном мраке нацистской оккупации, покончит с собой, прыгнув с моста под колеса поезда. Ее муж закончит свою жизнь в лагере. Относительно благополучно сложится судьба у младшей сестры Клауса Фукса — Кристель. Она уедет в Швейцарию, а оттуда в 1936 году в Соединенные Штаты, где, благодаря содействию местных квакеров, закончит Свартморский колледж близ Филадельфии, выйдет замуж за американца немецкого происхождения Роберта Хайнемана и в 1938 году станет подданной США. Глава семейства Эмиль Фукс останется в Германии с маленьким внуком на руках и только после войны узнает о судьбе своих детей. Вспоминает вдова Клауса Фукса — Грета Кейльсон-Фукс:

«…в один прекрасный день в кругу немецких эмигрантов в Париже появился один необычайно худой, в очках, симпатичный молодой студент из Берлина, о котором было известно только, что он — сын лютеранского священника откуда-то с севера. Беженцы из Германии, в том числе и наши товарищи, в ту пору прибывали чуть ли не каждый день, но этот человек сразу же привлек мое внимание каким-то удивительным светом внутреннего страдания на лице. В то время не было принято задавать лишние вопросы, и только годы спустя я узнала о тех испытаниях, которые выпали на долю его семьи.

Сразу же после приезда в Париж Клаус активно включился в работу антифашистского комитета Анри Барбюса, где мы и познакомились. Я уже не помню, как произошло наше знакомство и кто нас познакомил, комитет заседал в одном из парижских кафе, каждый день приходили новые люди, и в той обстановке братства, товарищества и душевного подъема, поверьте, было не до расшаркиваний и галантностей. «Здравствуй, товарищ!», «Ты откуда, товарищ?», «Садись, товарищ, будешь заниматься тем-то и тем-то». Когда я впервые увидела его, он, примостившись на стуле в углу комнаты, что-то писал прямо на коленях. Мне шепотом объяснили, что этот «товарищ» недавно нелегально приехал «оттуда» и что он будет работать у нас в комитете.

Только, ради бога, не придумывайте никаких романтических историй о любви с «первого взгляда» и о том, как мы встретились вновь через много лет. Все это не так. Вернее, и так, и не так. Хотя мы почти одногодки, в то время я была замужем и уже только поэтому чувствовала себя и старше, и опытнее его. Тем более что он был совершеннейшим ребенком, а уж мы, женщины, чувствуем это сразу. Не скрою, он мне нравился, но не более, чем нравится молодой симпатичный юноша молодой женщине. Видя, что он совершенно одинок в Париже и, судя по всему, сильно нуждается, я несколько раз приглашала его к нам домой на ужин. Отель, вернее, дешевый пансион, где мы тогда жили, находился довольно далеко и, несмотря на это, порядочный кусок пути от метро до нашего дома мы обычно шли пешком. Странное дело, хотя он действительно был молчуном, но в моей памяти эти прогулки в далеком Париже 1933 года сохранились, как какие-то увлекательные беседы на какие-то чрезвычайно интересные темы, хотя сейчас я прекрасно понимаю, что говорила в основном я одна, а он больше молчал. С первого нашего знакомства его молчаливость и сдержанность никогда не казались мне тягостными, и знаете почему? Потому что он удивительно умел слушать. Я в ту пору, как и любая женщина в этом возрасте, была и болтушкой, и хохотушкой, немного кокеткой, и мне очень нравилось его смущение, сквозь которое проступала юношеская чистота и скромность, которые так нравятся нам, женщинам. Как-то довольно неожиданно он начал называть меня «Марго». По его словам, это имя больше подходило мне, чем патриархально-бюргерское «Грета».

Дома за ужином в основном опять говорила я, хотя мне казалось, что говорим мы все вместе. «Ну что ты находишь в этом парне, — все спрашивал меня муж, — из него же слова не вытянешь?» Потом Клаус уехал. Случилось это 24 сентября 1933 года. Я хорошо помню эту дату, так как на следующий день начинался процесс над Георгием Димитровым. Начался сбор воззваний и подписей протеста, я с головой ушла в эту работу, и поэтому его отъезд прошел как-то незаметно. Был — и уехал. Он прислал мне несколько коротких шутливых писем из Англии, в которых по-прежнему называл меня «Марго». А потом я уехала в Москву, где работала вначале в аппарате ИККИ у Георгия Димитрова, затем в секретариате у Вильгельма Пика, затем в Красногорске в комитете «Свободная Германия», затем после войны в аппарате ЦК, одним словом, началась жизнь, в которой каждый день был событием и которую я согласна прожить еще раз так же от первого до последнего дня…»

«СТАНОВЛЕНИЕ»

24 сентября 1933 года Клаус Фукс сел на паром, совершавший челночные рейсы между Францией и Англией, став одним из десятков тысяч немецких беженцев, чьи судьбы были безжалостно исковерканы нацизмом. Позади была страна, которую они всю жизнь считали своей родиной, ставшая вдруг сплошным громадным концлагерем, близкие и друзья; впереди была неизвестность, страх за них, эмигрантская униженность, лишения, разочарования и слабый луч надежды на будущее.

Из Германии бежали не только коммунисты, социалисты и, вообще, люди левых убеждений. Бежали и люди, далекие от политики, чья вина заключалась только в том, что они евреи. Среди них было много видных талантливых ученых.

Из Германии, Австрии, Венгрии, Чехословакии, Италии, спасаясь от фашизма и репрессий, в Англию, а затем в США эмигрировали крупнейшие физики Европы: А. Эйнштейн, М. Борн, Ю. Вигнер, Л. Сцилард, X. Бете, Дж. Франк, Э. Теллер, Р. Пайерлс, О. Фриш, Г. Плачек, В. Гесс, Э. Ферми, Э. Сегре, Б. Понтекорво и многие другие. Немецкие университеты, бывшие еще недавно центром мировой науки, обезлюдели. Они уедут с болью в сердце, хорошо узнав погромный лик фашизма. Они первыми поймут возможности взрывного ядерного деления и первыми увидят, какую опасность для народов мира представляют работы немецких физиков по созданию «сверхоружия». Они, как, например, А. Эйнштейн и Л. Сцилард, первыми забьют в набат и, преодолев стену косности, непонимания и недоверия, не только убедят западных союзников в необходимости создания атомной бомбы, но и первыми создадут ее. И наступит время, когда Гитлеру и его клике придется горько раскаиваться в том, что они так легко и бездумно выпустили лучшие европейские умы (если они, вообще, были способны на это чувство). 25 сентября 1933 года Клаус Фукс прибыл в порт Дувр. Весь его багаж состоял из небольшого чемодана и саквояжа. Чиновникам английской пограничной и эмиграционной служб, долго и придирчиво изучавшим его немецкий паспорт, на вопрос о цели поездки в Великобританию он сказал, что собирается изучать физику в Бристольском университете. Это был ответ на официально поставленный вопрос, не более, чем слабая надежда, хотя он действительно направлялся в небольшой городок Сомерсет неподалеку от Бристоля. В нем жили хорошие знакомые его отца по международной квакерской организации «Общество друзей» — Джесси и Рональд Ганн, которым он написал письмо из Парижа и которые вызвались помочь ему устроиться в Англии.

Из неопубликованного интервью Клауса Фукса: «…после того, как я пересек Па-де-Кале и очутился в тихом университетском Бристоле без денег, с одним лишь отцовским рекомендательным письмом в кармане и слабыми надеждами на будущее, передо мной встал вопрос: как выполнить поставленное партией задание, как получить образование, как стать специалистом, чьи знания и опыт пригодились бы для строительства новой Германии. Мне повезло, на моем пути встретились чудесные люди, чью доброту и поддержку я не забуду до конца дней своих. По их рекомендации я попал к профессору Мотту, хотя, как мне кажется, лучшей рекомендацией для него стало то, что я учился в Лейпциге у Нобелевских лауреатов Гейзенберга и Френкеля. После некоторого размышления я решил переключиться с чистой математики, которая была моей основной специальностью в Лейпцигском и Кильском университетах, на теоретическую физику. Профессор Мотт сразу же подключил меня к теоретическим исследованиям в области квантовой механики».

Вспоминает сэр Нэвилл Фрэнсиз Мотт, Нобелевский лауреат, член Королевского научного общества, профессор Бристольского и Кембриджского университетов, многолетний директор Кэвендишевской лаборатории:

«…в то время, в 1933–1934 годах, когда первые немецкие беженцы стали прибывать с континента в Англию, я был еще совсем молодым профессором физики в Бристольском университете. К счастью, у нас была возможность, благодаря финансовой поддержке одной английской табачной фирмы, взять стипендиатами на кафедру физики нескольких ученых из Германии. Большинство из них были евреи, бежавшие от нацистского террора. Я хорошо помню, как однажды мой хороший знакомый, которого я знал как квакера, привел ко мне в кабинет молодого неразговорчивого немца по имени Клаус Фукс. Он едва говорил по-английски, я же мог объясняться на немецком. Он выразил желание защитить диссертацию в области теоретической физики под моим руководством и остался работать на моей кафедре в течение четырех лет. За эти годы он опубликовал несколько замечательных научных работ, на которые до сих пор ссылаются в научном мире. К. Фукс работал над проблемами, которые очень интересовали меня самого. С помощью открытых трудами Гейзенберга, Макса Борна и Шредера законов квантовой механики можно уже было теоретически предсказать свойства некоторых металлов в определенных условиях. Так, я попросил его рассчитать эластичную прочность натрия. Как поведет он себя в условиях механического сгибания? Клаус Фукс написал очень хорошую работу на эту тему. Затем он рассчитал свойства тонких металлических слоев, и эти работы до сих пор являются фундаментальными в области физики твердого тела. Клаус Фукс показал себя исключительно одаренным физиком-теоретиком, и если бы не война и другие обстоятельства, то он к 40 годам был бы уже профессором и заведующим кафедрой физики в одном из британских университетов. Я, разумеется, не предсказатель, но вполне вероятно, что он бы стал Нобелевским лауреатом и членом Королевского научного общества. Ему я всегда предсказывал большое будущее в науке…»

…Младшими научными ассистентами на кафедре у Нэвилла Мотта были также два молодых немецких физика, с которыми судьба еще столкнет Клауса Фукса: Ганс Бете станет выдающимся физиком, одним из создателей атомного и водородного оружия, одиннадцать лет спустя он станет руководителем отдела теоретической физики Лос-Аламосской лаборатории, под началом которого будет работать Клаус Фукс; Герберт Скиннер станет близким другом и начальником Фукса в английском атомном центре в Харвелле и сыграет через 17 лет такую фатальную роль в его признании и аресте…

…Годы, проведенные в Бристоле, он будет вспоминать с удовольствием. Он будет помнить живописные викторианского стиля университетские здания, уступами спускавшиеся к набережной Северна, новое с иголочки здание кафедры физики, свой заваленный бумагами стол в ассистентской комнате на втором этаже, ухоженные аллеи и аккуратно подстриженные газоны университетского парка и себя самого: худого, долговязого, далеко не изысканно одетого, с волчьим молодым голодом, одинокого я чужого всем эмигранта.

Здесь, в Бристоле, он впервые познакомился с англичанами и постепенно начал любить этих приветливых, предупредительных, без тени фамильярности, тактичных, уравновешенных и порядочных людей. Ему понравились парадоксы в английском характере — это странное сочетание конформизма и индивидуализма, эксцентричности и приглаженности, приветливости и замкнутости, отчужденности и участливости, простоты и снобизма. Он научился угадывать за внешней сдержанностью и бесстрастностью эмоциональность и редкую душевную восприимчивость. Как и все иностранцы, он долго и мучительно вживался в эту страну, привыкал и приспосабливался к ее неспешному сдержанному ритму, а потом сразу и навсегда полюбил ее климат, море, зеленую траву газонов, старые университеты, традиции, пабы, теннис, гольф, старинные парки, мягкую неброскую красоту ее пейзажей, ее маленькие провинциальные городки, где так зримо ощущаешь безвозвратно ушедшую диккенсовскую «добрую старую Англию»…

Клаусу Фуксу удалось бежать из Германии, но убежать от зоркого взгляда гестапо он не смог. Не прошло и года с тех пор, как он пересек Дувр, а у него уже начались проблемы с паспортом и, соответственно, его легальным статусом. В августе 1934 года немецкий консул в Бристоле С. Хартли-Ходдер отказался продлить его паспорт «без соответствующего подтверждения» из полиции города Киля (подтверждения чего?). В октябре 1934 года Нэвилл Мотт при поддержке Академического совета Бристольского университета попытался продлить немецкий паспорт Фукса через министерство иностранных дел. Очень скоро его просроченный паспорт был «любезно» возвращен в министерство внутренних дел посольством Германии в Лондоне с полученным из полиции Киля «подтверждением» того, что Клаус Фукс является «коммунистом». Формально он не имел права находиться на территории Великобритании и должен был вернуться в Германию, что, в его ситуации, означало неминуемую гибель. Положение спас Нэвилл Мотт, который убедил Академический совет Эдинбургского университета ходатайствовать перед министерством внутренних дел о продлении срока вида на жительство, несмотря на просроченный паспорт. Начиная с декабря 1934 года в течение восьми последующих лет вид на жительство ему автоматически продлевался на один год. Фактически Клаус Фукс все эти годы был лицом без гражданства.

Первый год в Англии Клаус прожил в доме Ганнов в Соммерсете, а когда они сняли большой дом в Бристоле, он переехал вместе с ними и провел в этой гостеприимной семье еще два года. В 1936 году, когда его финансовое положение немного улучшилось, он снял комнату в пансионе неподалеку от Ганнов и по-прежнему часто бывал у них. Этим людям, несмотря на то что они принадлежали к так называемому «upper-middle class» («верхний средний класс»), он доверял, и они знали, что он коммунист. За пределами этого дома Клаус Фукс своих левых симпатий тоже не скрывал, хотя никому не рассказывал о своем прошлом. В свободное время он штудировал классиков марксизма-ленинизма и открыто посещал, вместе с Нэвиллом Моттом, собрания местного отделения Общества культурных связей с Советским Союзом. Бежавшие в Англию немецкие коммунисты легализовали часть своих наиболее видных активистов и функционеров и организовали по всей стране полуофициальные представительства КПГ в виде так называемых «свободных немецких обществ». Такое представительство было и в Бристоле, но Фукс не стал легально вступать в него, а лишь проинформировал эмигрантское руководство КПГ о своем нахождении в Англии. Он инстинктивно чувствовал, что терпимость английских властей — фактор временный и чисто внешний и что в интересах данного ему партией задания лучше оставаться нелегальным ее членом.

В декабре 1936 года Клаус Фукс с блеском защитил дипломную диссертационную работу под названием «Связующие силы металлической меди и эластические константы моновалентных металлов» и получил свою первую, то есть «докторскую степень»[15]. На кафедре у профессора Мотта на шесть немецких аспирантов-беженцев из нацистской Германии было выделено лишь три доцентские должности, и Клаус Фукс попал в число тех троих, кому пришлось искать новое место. Нэвилл Мотт, предсказывавший Фуксу блестящую научную карьеру, написал рекомендательное письмо в Эдинбург одному из выдающихся физиков немецкой диаспоры конца 30-х годов Максу Борну, у которого он сам учился в Гёттингенском университете, с просьбой принять молодого немецкого физика в аспирантуру при кафедре теоретической физики Эдинбургского университета. Борн согласился, и уже в феврале 1937 года Клаус Фукс, попрощавшись с Моттом и гостеприимной семьей Ганнов, выехал на север в столицу Шотландии. Среди нехитрого багажа в саквояже лежал новенький, еще пахнущий типографской краской номер «Научных записок Королевского общества», в котором была опубликована его первая научная работа. Для молодого, никому не известного физика, вчерашнего беженца с временным видом на жительство, это была честь, и честь немалая.

Макс Борн в своей книге «Моя жизнь и взгляды», рассказывая о семнадцати годах, проведенных в Эдинбургском университете, в качестве одного из своих наиболее талантливых учеников называет Клауса Фукса, которого характеризует «блестяще одаренным молодым человеком», который был «чрезвычайно скромным» и в то же время «очень одиноким, приятным, добросердечным и доброжелательным», у которого были «печальные глаза» и «который, наверное, пострадал от нацистов больше, чем другие беженцы», который никогда не скрывал, что он — коммунист. Убедившись в чрезвычайной талантливости молодого немца, Макс Борн выхлопотал для него у университетского Академического совета скромную ежегодную стипендию в размере 42 фунтов стерлингов в год. Несмотря на разницу в годах и положении в научном мире, они подружились, если так можно выразиться об учителе и ученике. Блестящая математическая интуиция Клауса Фукса прекрасно дополняла глубокое проникновение Макса Борна в суть квантово-механических явлений. Вместе они опубликовали в «Научных записках» две работы, являющиеся и до сих пор фундаментальными в этой области: «Статическая механика конденсационных систем» и «О флюктуационных процессах при электромагнитном излучении». В другом академическом журнале они опубликовали еще одну совместную статью «Уравнение состояния в плотном газе». В 1938 году Макс Борн добился для него дополнительной стипендии из фонда Карнеги и оставил работать в своей лаборатории еще один год сверх аспирантского срока.

Из неопубликованного интервью Клауса Фукса: «…я очень многим обязан Максу Борну. Наверное, лучше всего это проиллюстрировать известным тезисом Ленина о том, что каждая новая революция в физике означает также новую революцию в диалектическом материализме. Парадоксально, но насколько чтение трудов Энгельса помогло мне для понимания основ квантовой механики, настолько Макс Борн помог мне, может, даже сам того не сознавая, лучше понять основы марксистской диалектики и этот ленинский тезис. Макс Борн научил меня понимать сущность квантомеханической теории и овладеть ее математическим аппаратом, дать физическое истолкование формулам, понять, каким образом их следует применять в том или ином эксперименте, внести ясность в непостижимую для меня тогда двойственность материи, в которой корпускулярные свойства частиц необъяснимым образом уживались с волновыми. По-настоящему я почувствовал себя физиком-теоретиком только после семинаров Макса Борна по квантовой механике в Эдинбургском университете.

Для меня он всегда был и остался Учителем. Своим местом в науке, каким бы оно ни было, я обязан Максу Борну…»

В Эдинбурге Клаус Фукс не прекращал активной политической деятельности. Вместе с другим немецким физиком — Гансом Келлерманом он посещал собрания местного отделения Общества культурных связей с Советским Союзом, организовал вместе с ним антифашистский комитет, занимавшийся распространением антинацистских листовок. В обстановке того ужаса и отвращения, которое внушал бесчеловечный режим третьего рейха, эта деятельность эмигрантов и беженцев из Германии не казалась чем-то необычным или подозрительным. Сотни, тысячи людей, не будучи коммунистами, посещали организуемые коммунистами митинги, приветствовали их ораторов, поддерживали их лозунги, оказывали им поддержку, помогали добровольными пожертвованиями, распространяли их литературу. Устойчивыми были симпатии к Советскому Союзу, хотя пакт Молотова — Риббентропа 1939 года стал холодным душем для многих представителей либеральной интеллигенции Англии и Запада. Все эти годы Клаус Фукс, продолжая оставаться нелегальным членом КПГ, не скрывал своих взглядов, и поэтому трудно понять тех западных авторов, которые утверждают, что он «умело маскировал свои убеждения», мимикрируя под «благонадежного», «обманывал» окружение с одной лишь целью «завладеть» государственными секретами на благо «международного коммунизма».

Шесть первых лет, проведенных в Англии, стали годами становления Клауса Фукса и как ученого, и как человека. Они укрепили его в верности выбранного им пути и подвели его во всеоружии знаний, убеждений и нравственного опыта к переломному периоду в его жизни.

ПУТЬ К БОМБЕ

Этот период в жизни Клауса Фукса совпал по времени с эпохальными открытиями в области ядерной физики, в корне изменившими наши представления о материи. Волей судьбы он стал непосредственным участником пролога великой исторической драмы, в финале которой, вполне вероятно, может исчезнуть человечество и вся созданная им тысячелетиями цивилизация. В его личной судьбе это, пожалуй, самый интересный, удивительный и поворотный период жизни. За четыре с небольшим года он из безызвестного эмигранта, пережив падения и взлеты, стал участником сверхсекретного англо-американского военного проекта, известного в истории под названием «манхэттенского». Им двигало не мелкое тщеславие, не корысть, а жажда научного поиска, стремление проникнуть в самые сокровенные тайны мироздания. Осознав, какую страшную разрушительную силу несет в себе новое оружие, он встал перед серьезным нравственным выбором: продолжить работу над атомной бомбой или уйти из проекта. Он решил остаться, хорошо понимая, как важно не дать гитлеровскому руководству первому получить это оружие. Одновременно он делает свой нравственный выбор, круто изменивший всю его дальнейшую судьбу: отчетливо понимая не только роль атомной энергии в развитии технического прогресса, но и угрозу миру, которую несет монопольное владение таким оружием, особенно учитывая настроения реакционных милитаристских кругов, коммунист по убеждению, Клаус Фукс решил передать всю известную ему информацию об атомных разработках Советскому Союзу. В этих целях он добровольно, по собственной инициативе, связался с представителями советской разведки в Англии…

В Великобритании теоретические исследования в области создания атомного оружия начались значительно раньше, чем в США. Одним из тех, кто дал толчок первым английским исследованиям в этой области, был молодой немецкий физик Рудольф Пайерлс, с которым Клауса Фукса судьба сведет на долгие годы.

Уроженец Берлина, один из блестящей геттингенской плеяды Макса Борна, Рудольф Пайерлс покинул Германию, перебравшись в Цюрих еще в 1929 году, задолго до прихода нацистов к власти. В Англию он переехал в марте 1933 года, практически одновременно с первой волной беженцев от нацистского террора. Получив место в Кембридже, он приехал туда с молодой женой — Евгенией Николаевной Канегиссер, выпускницей Ленинградского физико-технического института, с которой познакомился летом 1930 года в Одессе на I Всесоюзной конференции по изучению атомного ядра.

Летом 1939 года Пайерлс, возглавивший незадолго до этого кафедру теоретической физики Бирмингемского университета, начал работать над решением ключевого вопроса на пути к созданию атомной бомбы — определением критической массы чистого урана. В августе, за несколько дней до начала второй мировой войны, к нему присоединился знаменитый немецкий ученый Отто Фриш, который в декабре 1938 года вместе с Лизой Мейтнер первым в мире дал верное физическое толкование процессу искусственного деления ядра урана под влиянием тяжелых нейтронов. Этим двум ученым суждено было сыграть решающую роль в теоретическом прорыве на пути к созданию атомной бомбы. Уже в начале 1940 года Пайерлс и Фриш, не прекращавшие упорной исследовательской работы, сумели определить величину так называемого «сечения деления» чистого урана.

Декабрь 1938 года — поворотный пункт в развитии ядерной физики — стал для Клауса Фукса памятным еще и потому, что именно в этот месяц министерство внутренних дел Великобритании выдало ему бессрочный вид на жительство (resilence permit), что покончило с его двусмысленным существованием гражданина третьего рейха. В августе 1939 года, за несколько дней до начала второй мировой войны Клаус Фукс, который находился в Англии же почти шесть лет — срок по английским законам достаточный для натурализации, — направил официальное прошение о предоставлении ему британского гражданства. По иронии судьбы, ответ из министерства внутренних дел о том, что его просьба принята к рассмотрению, он получил 31 августа 1939 года, в день, который стал последним мирным днем Европы.

Надежды Фукса стать британским гражданином рухнули в первый же день войны, который в одно мгновение превратил его из пользующегося сочувствием эмигранта и беженца из нацистской Германии во «враждебного иностранца». Его прошение о принятии в британское подданство было аннулировано, а сам он, как и 70 тысяч других беженцев из Германии и Австрии, предстал перед так называемой alien tribunal — комиссией по проверке лояльности лиц, относящихся к категории «враждебных иностранцев». В соответствии с распоряжением министра внутренней безопасности Джона Андерсона уже в сентябре 1939 года по всей Англии было учреждено более сотни таких комиссий. Все «враждебные» иностранцы были разбиты на три категории: А, В и С. Последняя категория означала, что возможность нанесения ущерба данным конкретным иностранцем интересам безопасности Великобритании является минимальной и что административные ограничения, накладываемые на него, также должны носить минимальный характер. 80 процентов всех немецких эмигрантов, в основном евреев, бежавших от нацистского ужаса, состояли именно в этой категории «враждебных» иностранцев.

Когда Фукс 2 ноября 1939 года впервые предстал перед комиссией по проверке лояльности «враждебных» иностранцев, произошло это не потому, что он был коммунистом, а потому, что он был немцем.

…За Клауса Фукса поручился его учитель Макс Борн. В своем письме в комиссию по проверке лояльности он подтвердил, что Фукс в период с 1930 по 1932 год был членом Социал-демократической партии Германии и убежденным противником нацизма. Не без усилий Макса Борна Фукс попал в льготную категорию «С» и вплоть до своего интернирования в мае 1940 года он должен был только периодически являться в местную полицию и сообщать о своих передвижениях и выездах в другие города страны…

В мае 1940 года, после того как Гитлер ошеломляющим ударом оккупировал Данию, Бельгию, Голландию, Люксембург и Францию и угроза высадки немецких войск в Англии стала страшной реальностью, все «враждебные иностранцы» категории «В» и частично категории «С» были переведены в категорию «повышенного риска» «A» и интернированы.

Из неопубликованного интервью Клауса Фукса: «…В первую волну интернированных немцев я не попал по двум причинам: во-первых, благодаря поддержке Макса Борна, во-вторых, еще и потому, что по сравнению с другими немецкими эмигрантами я был относительно «устроен»: у меня была твердая специальность и в перспективе благополучная академическая карьера. Но после того, как пала Франция и над Англией нависла реальная угроза вторжения, все без исключения немецкие эмигранты, жившие в районе английских портов, были немедленно интернированы. 12 мая 1940 года меня вызвали повторно в местную комиссию по проверке благонадежности иностранцев, а уже через несколько дней у дверей моего дома стоял полицейский, который без лишних церемоний приказал мне собрать самые необходимые вещи и явиться в полицейский участок. Через несколько часов я вместе с тысячами других немецких эмигрантов был доставлен на остров Мэн в лагерь для интернированных. Я даже не успел предупредить Макса Борна, что не смогу прийти на работу. В тот же день забрали моего друга Ганса Келлерманна…»

Клаусу Фуксу не помогло повторное вмешательство Макса Борна, который в письме на имя председателя «Общества по охране науки и знания» Эстер Симпсон охарактеризовал его как «одного из двух или трех наиболее одаренных физиков-теоретиков молодого поколения» и как ученого, способного внести значительный вклад в проведение научных исследований, имеющих «общенациональное значение». Несмотря на столь лестные характеристики, Фукс, равно как и тысячи других немецких эмигрантов, буквально за несколько часов был доставлен в спешно сооруженный лагерь для интернированных иностранцев на острове Мэн. В лагере Фукс, судя по всему, быстро завоевал авторитет среди заключенных и даже вошел в местное лагерное самоуправление, так как уже 13 июня Макс Борн писал ему из Эдинбурга: «…мы очень рады, что вам доверили ответственную должность старосты барака». Пытались помочь Фуксу и его бывшие коллеги из Бристольского университета, но безуспешно (Нэвилл Мотт направил письмо в министерство внутренней безопасности о том, что «глубоко сожалеет» по поводу интернирования талантливого немецкого ученого, но ответа не получил).

Лагерь для интернированных на острове Мэн просуществовал недолго. И хотя несколько тысяч интернированных безоружных людей на отдаленном острове в Ирландском море вряд ли представляли угрозу для безопасности Великобритании, страх перед «пятой колонной» оказался сильнее. Англичане решили перестраховаться и отправить всех «враждебных иностранцев» и военнопленных туда, где они уже наверняка не смогут причинить никакого вреда — в свои бывшие доминионы Австралию и Канаду.

3 июля 1940 года транспортное судно «Эттрик» с 1300 интернированными немецкими эмигрантами, в их числе Клаус Фукс и Ганс Келлерманн, 750 немецкими и 400 итальянскими военнопленными вышло из ливерпульского порта и взяло курс на Канаду. За три дня до этого другое судно с интернированными немцами на борту «Андорра стар» было торпедировано немецкой подлодкой и затонуло с тысячами людей на борту. Это был акт ничем не прикрытого вандализма по отношению к своим же соотечественникам, так как «Андорра стар» вышла в открытый океан под нацистским флагом со свастикой и командиру фашистской субмарины было совершенно ясно, что на борту находятся немецкие военнопленные. «Эттрик» также имел флаг со свастикой, но услышав новость о страшной судьбе «Андорры стар», командир приказал повернуть в Ливерпуль, откуда корабль вышел на следующий день уже в сопровождении конвоя эскадренных миноносцев.

Лагерь для интернированных располагался в старых армейских складах в пригороде Квебека Шербрук, специально переоборудованных для этих целей. Все переоборудование заключалось в том, что всю территорию обнесли двумя рядами колючей проволоки и возвели несколько уродливых вышек по периметру. Интернированные немецкие эмигранты находились на положении военнопленных, и лагерная администрация обращалась с ними соответственно этому статусу. Повседневные придирки, издевательства и унижение были нормой и образом жизни, которые выдерживал не каждый.

Лагерь в Шербруке собрал за колючей проволокой целое созвездие молодых талантов в самых различных областях, ставших впоследствии учеными мирового значения и Нобелевскими лауреатами. Был создан лагерный «университет», в котором Клаус Фукс начал читать лекции по физике, в основном, ученым в смежных областях.

По всеобщей оценке, его лекции были очень образными, наглядными и их хорошо посещали.

В Шербруке Клаус Фукс начал переписываться со своей сестрой Кристел, адрес которой нашел через американских квакеров, знавших его отца. Написав Клаусу ответное письмо, Кристел попросит вскоре брата своей университетской подруги, канадского ученого, профессора математики Кингстонского университета Израэля Гальперина связаться с ее братом и помочь ему по возможности. Гальперин запишет его имя в свою записную книжку, которая через шесть лет попадет в канадскую контрразведку. Но об этом позже.

К концу 1940 года британские страхи относительно неминуемой высадки немцев в Англии несколько поубавились и барометр общественных настроений вновь качнулся в пользу беженцев из Германии. Уже в конце июня Черчилль, выступая в парламенте, заметил, что «многие враждебные иностранцы ненавидят нацистский режим, и было бы большой несправедливостью относиться к нашим друзьям, как к врагам». В конце 1940 года около 20 тысяч интернированных немцев были выпущены на свободу так же неожиданно, как и были арестованы шесть месяцев назад. Черчилль начал понимать, что антинацистски настроенные немецкие эмигранты могут оказаться очень полезными в явной и тайной борьбе с Гитлером.

В декабре 1940 года все закончилось и для лагеря в Шербруке. Канадские власти и лагерная охрана вдруг стали чрезвычайно предупредительными и внимательными. Немецким эмигрантам разрешили остаться в Канаде или США, или же возвратиться в Англию. Подавляющее большинство коммунистов и левых социалистов решили вернуться в Англию, на передний, как они считали, фронт борьбы с фашизмом. Клаус Фукс, благодаря вмешательству Макса Борна, попал в первую партию из 287 бывших интернированных, направлявшихся в Англию. Отбыл 17 декабря из Галифакса на бельгийском судне «Тусвилль» в Ливерпуль, он уже в первых числах января нового 1941 года смог сам поблагодарить Макса Борна за большое участие в своей судьбе. Клаусу Фуксу только исполнилось 29 лет. Он был в расцвете своих творческих сил и научного таланта.

Подключение Клауса Фукса к сверхсекретным работам по созданию английского атомного оружия произошло при следующих обстоятельствах. В начале 1941 года Рудольф Пайерлс лишился Отто Фриша, которого перевели в Ливерпульскую исследовательскую группу профессора Чедвика, где он занялся исследованием нового загадочного элемента 94, или плутония, который оказался более делимым, чем уран-235 и, следовательно, более перспективным в качестве возможной ядерной взрывчатки. Встал вопрос о замене Фриша, и Пайерлс вспомнил о Клаусе Фуксе, которого несколько раз встречал в Эдинбурге у Макса Борна и чьи работы он уже успел по достоинству оценить. Пайерлс вспоминал позже, что хотя Фукс не занимался до сих пор ядерными исследованиями, его ранние работы, написанные у Нэвилла Мотта и Макса Борна, обнаруживали такую гибкость и глубину математического анализа и научную интуицию, что он решил, несмотря на ограничения военного времени, пригласить Клауса Фукса, который после возвращения из интернирования в Эдинбург продолжал формально оставаться «враждебным иностранцем», в свою лабораторию. Связавшись с Максом Борном и Нэвиллом Моттом, Пайерлс получил самые лестные рекомендации молодому немецкому физику. Оставалось получить «clearance», то есть «допуск» у министерства авиационной промышленности, которое в ответ на просьбу Пайерлса разрешить ему привлечь к работе в Бирмингемской лаборатории Клауса Фукса запросило о нем контрразведывательную службу «МИ-5». В его досье к тому времени имелись два документа: письмо немецкого консула в Бристоле Хартли-Ходдера, датированное августом 1934 года, о том, что Фукс является коммунистом, и недавнее сообщение осведомителя «МИ-5» из числа немецких эмигрантов, подтверждающее эту информацию. Это уже было серьезно, так как коммунисты в то время, когда пакт Молотова — Риббентропа оставался еще в силе, были «подозрительными элементами» и потенциальными «саботерами» военных усилий Великобритании.