Бухта Туманов (Художник Г. Алимов)

Выйдя из штаба, Никуленко прошелся между рядов палаток. Спать ему расхотелось. Белый туман лежал вокруг. Где-то справа шумел ручей, заливались лягушки. Часовой окликнул младшего лейтенанта, зажег карманный фонарик и, узнав, пропустил. Никуленко миновал часового, спустился к ручью, у излучины которого сооружалась батарея.

Она была хорошо укрыта. Лишь опытный глаз мог различить прочные, врезанные в обратный скат сопки, замаскированные кустами, железобетонные площадки, которые были почти готовы. Здесь предстояло установить орудия, недавно доставленные в бухту.

Никуленко стоял возле ручья, глядя на противоположный берег, где обнаружил свою находку. Все было тихо. Он подождал немного и пошел спать.

Утром, сразу после побудки, в палатку к Никуленко и Синицыну явился Майборода и доложил, что найдены следы человека, ведущие к ручью. Майборода докладывал строго официальным тоном, приложив руку к бескозырке, однако веселые, немного дерзкие глаза его блестели: все-таки он оказался расторопнее всех!

Следы действительно вели к ручью. Как раз против того места, где стоял ночью Никуленко, трава на берегу была сильно примята: неизвестный, видимо, лежал здесь, выжидая, пока стихнет тревога. Дальше следы терялись.

Никуленко и Синицын, немного сконфуженные тем, что проспали такое дело, долго бродили вдоль берега ручья, раздвигая сизо-красные гибкие лозы таволожника, а Никуленко даже ползал в траве, пока в конце концов снова не нашел следы, но уже ниже по течению. Похоже, что оставил их человек бывалый, «стреляная птица», как выразился Никуленко. Юноша рассуждал так: заметая следы, неизвестный спустился в воду и брел по дну до того места, где берег становился каменистым. Здесь, избегая ступать на узкую полоску прибрежного песка, он ухватился за ветку таволожника, подтянулся и выпрыгнул на камни.

В подтверждение своих мыслей Никуленко показал товарищу погнутую таволожину с едва приметной царапиной. Еще он высказал предположение, что неизвестный хромал на левую ногу и башмаки на нем были старые, стоптанные.

Юрий Синицын знал охотничьи повадки товарища, выросшего среди тайги и сопок, и все же отнесся к его выводам недоверчиво. Кто мог пробираться на укрепленный пост? И за каким чертом полезет человек в туманную ночь, когда все равно ничего не видно? Наконец, можно ли поручиться, что следы не принадлежат кому-нибудь из матросов? Сотни ног меряют ежедневно эти места. Какой-нибудь матрос, возможно, сидел или лежал на берегу ручья…

— Тебе бы на фронт, Митя! — сказал он полунасмешливо.- Отличный разведчик вышел бы… Зря здесь пропадаешь!

Вдвоем они явились к капитану Пильчевскому с докладом, Никуленко просил разрешения продолжать поиски. Капитан подумал и согласился. Синицыну было немного досадно, что Пильчевский придавал большее значение доводам Никуленко, нежели его собственным. Он решил сопровождать товарища.

Отправились не мешкая.

Следы, которые Никуленко считал принадлежащими чужому человеку, вели от ручья к дороге и терялись среди множества отпечатков ног моряков. Однако Никуленко настойчиво разглядывал дорогу своими светлыми прищуренными глазами и осторожно подвигался вперед. Так они добрались до бухты и остановились. Куда направился неизвестный: вправо, влево, скрылся в море?

Сухощавое лицо Никуленко с широким, облупленным от загара носом было сосредоточенно. Он достал кожаный кисет, закурил, продолжая думать и, по своему обыкновению, ничего не говоря.

День разгорался. На берегу слышались голоса. По дороге, идущей к бухте, катили грузовики, быстрым шагом маршировал взвод матросов… Начинался боевой, трудовой день. А они топтались без толку. Синицыну начинала надоедать вся эта история. Для очистки совести он предложил товарищу: пусть тот обследует южный берег бухты, а он, Синицын, осмотрит северный. Встретятся на Черной сопке, возле покинутой фанзы корейца.

— Через час возле фанзы. Ладно? — сказал Синицын и поел вдоль берега.

Он обогнул северный берег бухты и, ничего не обнаружив, повернул назад и начал подниматься по знакомой тропинке на Черную сопку. В условленное время он подходил к фанзе Пак-Якова.

Фанза уже несколько дней пустовала. Недавно Пак-Яков приходил за своей бадейкой, которую забыл. Он жаловался Синицыну на старость, на то, что трудно становится работать, и приглашал к себе на новоселье.

Синицын постоял возле фанзы, оглядываясь, не идет ли Никуленко, постучал о ветхую деревянную трубу позади фанзы и заглянул внутрь покинутого жилья. В фанзе было темно. С трудом он различил низенькую печь с зияющей дырой в том месте, где прежде был вмазан котел, длинную лежанку — кан, сломанное корытце.

Часы показывали половину одиннадцатого, а Никуленко не было. Сейчас Синицын испытывал уже настоящее раздражение против этого упрямца, из-за которого потерял столько времени. Он вышел из фанзы, постоял еще немного и, решив больше не ждать, пошел обратно.

Вернулся Синицын в самый раз: нужно было поехать в штаб укрепрайона. В район шел катер (другой связи, кроме как по морю, еще не было), и Синицына ждали. Наскоро сменив чехол на фуражке и подворотничок, он взбежал по сходням на катер и сел рядом с мотористом, заботливо подвернув полы кителя.

Когда катер вышел из бухты и начал заворачивать на север, Синицын оглянулся. Слева поднималась голая, мрачная вершина Черной сопки. Некоторое время он всматривался в том направлении, приставив руку козырьком к глазам. Ему показалось, что он видит человека на вершине сопки. Может быть, это Никуленко? Разглядеть фигуру на таком расстоянии было невозможно, тем более что начинался туман, обычный в эту пору.

В штабе района Синицын получил пакет на имя командира, забрал почту и обнаружил, что в его распоряжении еще много времени. За обедом в штабной столовой он познакомился с начальником Дома Советской Армии и Флота, человеком здесь новым, недавно призванным из запаса.

— У вас тихо,- заметил тот,- ни светомаскировки, ни воздушных тревог. Благодать!

— Не сказал бы,- возразил Синицын, испытывая чувство досады на этого свежеиспеченного моряка, который, впрочем, говорил именно то, что часто говорил сам Синицын.- Не сказал бы!

— А что? Какие-нибудь новости? — полюбопытствовал собеседник.

Синицын неопределенно пожал плечами:

— Наше дело такое… океан, граница! Так что…- Он не договорил и холодно попрощался, довольный, что осадил этого интенданта.

Синицын давно не был в районе и замечал много перемен: новое здание ДОСААФ, городок Дальстроя с рядами новеньких бараков, крытых парусиной, авторемонтную мастерскую. Внизу, у пирсов, стоял под разгрузкой большой пароход, за ним — второй. Дальше теснились рыбачьи шаланды. На берегу сушились сети.

А в море шла своя, знакомая Синицыну жизнь: два торпедных катера, раздувая пенистые «усы», шли полным ходом и вдруг поворачивали, перестраивались в строй «фронта», потом в строй «уступа» и опять резали гладь моря. Низко над ними проносился самолет с привязанной «колбасой», слышались пулеметные очереди… Потом из-за мыса показалась подводная лодка, и катера, как гончие, ринулись ей навстречу.

«Да, брат, тебе это в диковинку — океан, граница… — снисходительно подумал Синицын о новичке-интенданте.- А мы этим живем!»

Оглядев бухту и утвердясь в том, что лучше ее нет, и не может быть места на земле, Синицын повернулся и пошел вверх по улице. Здесь было непривычно шумно, людно и, что особенно удивительно для моряка с далекой базы, много женщин. В переулке, возле недавно открытого госпиталя, сидели и бродили, опираясь на костыли, раненые.

Вдруг в окне госпиталя мелькнуло женское лицо, показавшееся Синицыну знакомым: «Неужели Валя? Разве она уже кончила свои курсы? Вот так сюрприз!» Он остановился и украдкой, чтобы не заметили раненые, посматривал на госпитальные окна. Но знакомое лицо больше не появлялось. Безуспешно прождав с полчаса, Синицын побрел на берег.

Песчаный Брод

Возвратившись в свою часть, он первым делом спросил о Никуленко. Но никто не видел юношу с тех пор, как он расстался с Синицыным. Митя не вернулся и к утру и к вечеру следующего дня. Его искали по всему берегу бухты, на Черной сопке, заглянули в пустую фанзу Пак-Якова. Лейтенант словно в воду канул.

Происшествие вызвало немало разговоров. Сопоставляли недавнюю ночную тревогу, следы у ручья, обрывок ремня, найденный Никуленко, с его непонятным исчезновением. Некоторые готовы были поверить, что в бухте творится неладное. Но большинство моряков считали, что лейтенант Никуленко найдется. Не такой он человек, чтобы пропасть.

— Явится как миленький,- уверял Евтушенко, который никогда не огорчался.

Капитан Пильчевский ничего не говорил. Изредка он потирал рассеченный шрамом подбородок, что было у него признаком раздражения. В самом деле: среди бела дня, без всякой видимой причины исчезает офицер, безупречный во всех отношениях. Что это значит?

О происшествии уже было доложено командованию и извещены пограничные власти. Сейчас у капитана находился начальник ближней погранзаставы — высокий усатый лейтенант Бурков, приехавший специально по этому случаю.

— Д-да… Нехорошая история, — поморщился капитан Пильчевский, узнав от Синицына, что он расстался с Никуленко еще в девятом часу утра и что они условились встретиться возле фанзы корейца, но Синицын не дождался Никуленко.

Лейтенант Бурков тоже неодобрительно посмотрел на Синицына. Он попросил держать его в курсе событий и уехал к себе на заставу.

Утром следующего дня на морском берегу, у подножия Черной сопки, была найдена фуражка Никуленко. Дело начинало выглядеть скверно.

Синицын, мучимый тревогой за товарища и считая себя виновным в том, что оставил его одного (хотя никто его не винил), попросил у капитана Пильчевского разрешения отправиться на поиски. Прежде всего он хотел осмотреть Черную сопку и фанзу. Одно обстоятельство — вначале он не придал ему значения и даже не рассказал никому — теперь его особенно смущало: то, что, проходя на катере мимо сопки, он как будто видел человека на ее вершине.

Синицын упрекал себя в том, что не повернул катера и не выяснил, кто был на сопке. Но и то сказать: начинался туман, а в тумане — хоть свой, хоть чужой — все равно не разберешь. Возможно, на туман и рассчитывал неизвестный, если это был он и если его следы были обнаружены возле ручья. Но кто он и зачем лез среди бела дня на сопку?

Синицын приближался к фанзе. Низенькая, ветхая, темная, она казалась ему теперь мрачной, почти зловещей. Какие события разыгрались здесь два дня назад? Куда исчез Митя Никуленко? Синицына тянуло заглянуть в фанзу, хотя он знал, что, кроме развороченной печи и сломанного корыта, там нет ничего.

Он постоял и поднялся к подножию скалы, с которой чуть не сорвался, укушенный щитомордником. Может быть, и с Митей случилось нечто подобное? Его фуражка найдена внизу…

Синицын выломал в кустах ветку орешника и сунул ее в расщелину скалы, заросшую мхом. И опять, как в первый раз, что-то зашуршало в расщелине, мелькнуло и скрылось за выступом скалы. Змеи!

Синицын стоял, охваченный тяжелым предчувствием. Зачем позволил он товарищу идти одному, почему не поверил ему?

Митя всегда заслуживал доверия. А он спорил, и Митя, естественно, захотел доказать свою правоту… Нет, для Мити важно было другое: выяснить правду.

«Но что же все-таки произошло здесь?» — спрашивал себя Синицын и не находил ответа.

Он долго стоял на вершине сопки. Океан широкой дугой огибал ее. Жадные бакланы и чайки-хохотуньи носились над водой и поднимались, держа в клювах рыбу. Внизу, по дороге в бухту, пылил грузовик, отчетливо видный в прозрачном воздухе, сновали люди. А здесь было тихо, пусто. Только огромные черные махаоны, раскрыв траурные крылья, медленно кружили вокруг мрачной скалы.

Синицыну вдруг пришло в голову, что следовало бы сходить к Пак-Якову. Старик — здешний старожил и лучше всех знает эти места, опасности, которые могли встретиться здесь человеку. Он что-нибудь посоветует.

Место, где теперь обосновался Пак-Яков, носило название Песчаный Брод. Речка Шатуха (от китайского «Ша-ту-хэ», что означает: «песчаная река»), впадая в океан, растеклась на несколько рукавов и намыла, в своем устье длинную песчаную косу. Берега здесь были каменистые, обрывистые. Порфировые и базальтовые обнажения тянулись на большом расстоянии. Размываемые океаном, они принимали различные формы: то это были каменные арки, то фигурные столбы, то глубокие ниши. А против Песчаного Брода торчали из воды, одна за другой, три длинные плоские скалы, издали похожие на каменные кулисы.

Здесь и поселился Пак-Яков — в заброшенной зверовой фанзочке, едва прикрытой корьем.

Время близилось к полудню, когда Синицын подходил к Песчаному Броду. Узкая протока и длинная, намытая речкой коса преградили ему дорогу к новому жилью корейца.

Синицын слышал, что прибрежные пески бывают опасны: прибой разрыхляет их — они становятся зыбучими и могут засосать. Но обходить их было далеко и неудобно: пришлось бы дважды перебираться вброд через речку, местами заболоченную и густо заросшую камышом.

День выдался жаркий. Лейтенант устал. Он снял китель, перекинул его через плечо и осторожно ступил на песок. Он уже прошел некоторую часть пути, когда почувствовал, что начинает увязать. Пока он с трудом вытаскивал одну ногу, другая увязала еще глубже. Китель он уронил, попытался нагнуться за ним — ноги ушли в песок по колени.

Что делать?

Он оглянулся. Шумел прибой. Стайка чирков беззаботно взлетела над камышами. Вдали, возле трех скал, виднелась фанза, и… ни души.

Собрав силы, Синицын вырвался из песков и лег плашмя раскинув руки и ноги, стараясь занять возможно большую площадь и лежать спокойно. Он понимал, что в этом — его единственное спасение. Несколько минут он отдыхал, потом начал медленно ползти, осмотрительно передвигая руки и ноги как пловец. Это было самое опасное плавание в его жизни. Фанза приближалась ужасающе медленно. Наконец Синицын выбрался на твердую землю и, совершенно обессиленный, растянулся в тени фанзы.

Пак-Якова не было. Не видно было и его лодки с заплатанным парусом. Должно быть, он ушел на рыбалку.

Некоторое время лейтенант продолжал лежать, набираясь сил. Мысли его были заняты все тем же: куда девался Митя Никуленко? Что, если он тоже вздумал отправиться к Пак-Якову и попал в зыбуны? Ведь Митя недолюбливал корейца и, возможно, хотел проверить-нет ли у него «гостей». Очень похоже на Митю… Ну, а фуражка на берегу бухты?

Синицын так задумался, что не заметил появления Пак-Якова. Старик стоял перед ним и кланялся, разводя руками. Невольно лейтенант посмотрел на берег. Лодки не было.

Заметив его взгляд, Пак-Яков кивнул в сторону речной излучины и пояснил, что лодка осталась там.

— Моя ходи, корова кушать найди. Корова кушать нету,- добавил он, застенчиво и чуть виновато улыбаясь, чтобы не подумали, что он жалуется.

Однако Синицыну было не до него. Он спросил, не приходил ли сюда молодой офицер, его товарищ.

Темное, сморщенное лицо корейца выразило недоумение. Потом он догадался, покачал головой.

— Его ходи нету…- Старик помолчал, подумал.- Однако, пропади совсем! — Увидев, что Синицын нахмурился, он добавил, что видел с моря, как кто-то лазил на Дурной Камень (так называл Пак-Яков скалу на Черной сопке).- Зачем ходи Дурной Камень? Его пропади! — заключил он решительно и ушел в фанзу.

Вскоре старик вернулся с котелком дымящейся каши из чумизы. Синицын начал было отказываться, но Пак-Яков угощал так ласково и простодушно, что лейтенант не мог огорчить его. К тому же он в самом деле проголодался. Синицын запил кашу молоком из знакомой бадейки, поблагодарил и собрался уходить.

Пак-Яков проводил его, приглашая заходить, и показал тропинку, которая обходила болотистые прибрежные камыши и опасную песчаную косу. Заботливость и деликатность старика тронули Синицына.

Когда он обогнул скалистый мысок и Песчаный Брод скрылся из виду, он услышал монотонную, жалобную песню корейца. Песня то приближалась, то удалялась — очевидно, старик расхаживал по берегу. Синицыну захотелось узнать, что делает Пак-Яков. Он начал взбираться по уступчатому гребню и, поднявшись, опять увидел речку, песчаную косу, ярко блестевшую под солнцем, три плоские скалы и фанзу. Только корейца не видно было, хотя песня его все еще раздавалась в предвечерней тишине.

Синицын прислушивался к песне, и смутное ощущение какой-то загадки овладевало им. Почему так уверенно говорил Пак-Яков о гибели Мити Никуленко? Если он действительно видел Митю на Черной сопке, значит, он подходил близко к бухте и, значит, нарушил запретную зону… Но за каким чертом говорил он все это ему, Синицыну? Что-то здесь было неясно.

Он потратил целый день, исходил и излазил весь берег, едва не погиб в зыбунах, а что он узнал? Ничего. С чем пришел — с тем и ушел. Никто не знал, что случилось с беднягой Никуленко.

А спустя три дня часовой, обходя ранним утром берег бухты, увидел вдали, у подножия Черной сопки, стаю орланов и чаек, низко круживших над отмелью. При приближении часового они разлетелись. На песке, выброшенное прибоем, со следами ссадин, лежало тело лейтенанта Никуленко.

Должно быть, он расшибся при падении со скалы на Черной сопке.

Прощание

Похоронили Никуленко на берегу бухты, неподалеку от места, где найдено было его тело. Небольшой холм был заботливо покрыт дерном и украшен цветами. На холме поставлен невысокий деревянный обелиск со звездой.

На похороны приехали Макар Иванович и Валя. Синицын увидел их, когда стоял в карауле у гроба. Полнокровное, красное лицо Макара Ивановича сделалось желтым, щеки опали, кожа на шее висела складками. Он медленно, но твердо подошел и остановился в изголовье гроба. По знаку капитана Пильчевского Синицин отступил, и отец стал в последний караул у тела сына.

Лицо девушки задрожало. Но она овладела собой и стала у гроба. У входа в палатку звякнули винтовки часовых, словно отдавали честь. И опять тишина, бледный свет, сочащийся в маленькие оконца палатки, и не умолкающий ни днем, ни ночью шум набегающих на берег волн…

Хоронили Митю Никуленко перед вечером. Гроб, сменяясь, несли на руках офицеры и матросы. Торжественно и красиво звучал траурный марш. Звуки его далеко неслись над водой. Небо над сопками горело последними красками заката. Розовый отблеск уходящего дня лежал на их вершинах, и синие тени — у подножий. Над бухтой медленно кружил белый орлан.

И все это: догорающая в небе заря, темнеющая, похожая на подкову бухта, окруженная с трех сторон сопками, мерный шаг моряков и звуки траурного марша,- все было исполнено красоты и говорило о силе и непобедимости жизни, хотя человек и смертен.

Кончились речи, гроб опустили в могилу, и ружейный залп прозвучал, как последнее прощание. «Прощай, Митя! Прощай, верный друг!» Синицын смотрел на холмик свеженасыпанной земли и не замечал, что на глаза все время набегает влага.

После похорон капитан Пильчевский увел Макара Ивановича к себе. Катер, который должен был забрать отца и дочь, еще не пришел. Пильчевский и Макар Иванович сидели вдвоем, и перед ними, по стародавнему обычаю, стояло вино, чтобы помянуть умершего. Но они не пили.

Макар Иванович потерял сына здесь, младший сын капитана Пильчевского погиб в Севастополе… Оба они уже немолоды, жизнь давно перевалила через зенит и клонится вниз. Но, как и подобает мужчинам, они не говорили об этом, а говорили о воине, вспоминали другую войну, когда они были молоды и, как и их сыновья, воевали, не щадя себя.

Одна мысль не давала покоя капитану. Трудно было поверить, что сын Макара Ивановича, лейтенант Митя Никуленко, сильный и опытный таежник, мог оступиться и сорваться с обрыва как новичок. Может быть, кто-то повинен в его гибели? Но кто? В бухте нет никого, кроме старого корейца, и тот переселился на Песчаный Брод. Неужто Пак-Яков совершил преступление. Зачем? Затаил обиду и хотел отомстить за то, что его выселили? Но почему месть пала именно на Никуленко? И способен ли хилый старик одолеть силача-лейтенанта? Наконец, если даже допустить эту мысль, почему Пак-Яков не скрылся и так спокойно, приветливо встретил пришедшего к нему Синицына? Все оставалось неясным, непонятным.

— Много, много чего было…- тихо сказал Макар Иванович, отрываясь от горьких дум.

— Да, Макар. И не пристало нам…- Не договорив, капитан Пильчевский взялся за бутылку, наполнил стаканы и поднял свой: — Так помянем, Макар, добрым словом сыновей наших!

— Помянем, Павел,- еще тише сказал Макар Иванович. Словно тень прошла по его обветренному, просоленному морем лицу.

Они чокнулись, выпили вино и опять молчали, и снова неторопливо текла беседа.

А в это время Синицын и Валя в ожидании катера молча ходили по берегу бухты.

Уже наступила ночь. Но в бухте было светло от луны, которая поднималась над Черной сопкой. По воде протянулась лунная дорожка, а сопка казалась темнее, круче, и на ней отчетливо вырисовывалась в лунном свете, будто вырезанная, скала.

Вдруг девушка остановилась, обернулась к Синицыну:

— Почему вы не дождались Мити? Ведь вы условились с ним ждать там?- Она показала в сторону Черной сопки.

Что мог ответить Юрий? Только то, что он допустил ошибку и что если бы он знал… Девушка, не дослушав, зашагала дальше. Синицын шел следом, подавленный сознанием своей вины, которая теперь, после ее слов, казалась ему еще очевиднее.

— Вы тоже думаете, что Митя сорвался со скалы? — спросила Валя.

— Не… нет, не уверен,- запнувшись, ответил Синицын.

— А что? Что с ним случилось?

— Я сам все время думаю об этом. Но как узнать?