Но Наранаппа отвел руку от лица, отбросил на циновку тряпицу, в которую уткнулся было, и выкрикнул со смехом:
-- Чандри! Где бутылка? Сам Ачария явился! Поднесем Ачарии нашей святой воды!
-- Закрой рот!
Пранешачарию затрясло от ярости--Наранаппа не дался ему в руки, увернулся, и Пранешачария чувствовал себя как человек, который, спускаясь с лестницы, промахнул ступеньку.
-- Ого! Ачария тоже умеет сердиться! А я думал, только обыкновенные люди, как мы, поддаются страстям и гневу. Хотя не зря же говорится: кто подавляет в себе страсти, у того злоба до самого носа достает! Дурваса, Парашара, Бхригу, Брихаспати, Кашьяпа--все великие мудрецы были людьми горячими. Чандри, бутылка где, я тебя спрашиваю? Так верно говорю или нет, Ачария? Великие мудрецы--святые люди, примеру которых нам должно стремиться следовать. Блудливая была компания! Как этого звали, который прямо в лодке повалил рыбачку, когда она его через реку перевозила, и, чтоб от нее рыбой не перло, даровал ее телу вечное благоухание, а? Умели жить! А теперь? Что сталось с жалкими брахминами, потомками таких мужей!
-- Закрой рот, Наранаппа!
Озлившись на медлительность Чандри, Наранаппа сам шумно затопал наверх за бутылкой, возвратился и наполнил стакан. Чандри, выскочив из кухни, пыталась удержать его. Но Наранаппа ее оттолкнул.
Пранешачария закрыл глаза. Опять ничего не вышло. Нужно было уходить.
-- Постой, не уходи, Ачария!--потребовал Наранаппа.
Пранешачария остановился: если сейчас уйти, Наранаппа решит, что он струсил.
Его мутило от запаха спиртного.
-- Слушай меня,--властно сказал Наранаппа. Он глотнул из стакана и со смехом замотал головой.-- Посмотрим, кто победит: ты или я. Я ненавижу брахминство и изведу вас, не сомневайся. Беда в том, что здесь и воевать-то не с кем, один ты здесь настоящий. Гаруда, Лакшман, Дургабхатта--да какие они брахмины! Был бы я, как раньше, брахмином, Гаруда бы меня на завтрак скушал и святой водичкой запил бы. А Лакшман так деньги любит, что медяк с кучи дерьма языком слизнет. Этот бы мне свою очередную дряблую свояченицу в жены подсунул, чтоб наследство после меня получить. А я бы ходил с длинным клоком на макушке--как положено, а как же?--рожу пеплом бы натирал и сидел бы у тебя на веранде, слушал бы святые байки.
Наранаппа сделал еще глоток и рыгнул. Чандри, затаившись в сторонке, испуганно следила за всем происходящим. Она умоляюще сложила руки и взглядом показала, что Ачарии лучше уйти.
Пранешачария повернулся к выходу--что с пьяным разговаривать?
-- Стой, Ачария, слушай меня! Откуда такое высокомерие, почему вся аграхара должна всегда одного тебя слушать? Послушай разок, что я тебе скажу. Я тоже знаю святые байки, вот слушай: жил да был в одной аграхаре один ужасно святой Ачария. Жена его вечно болела, и он не знал, что это такое -- спать с женщиной. Зато слава об учености его всю страну осияла. Другие брахмины из этой аграхары погрязли в мерзости, прямо-таки купались во всем, что оскверняет брахминскую душу: в чревоугодии, корыстолюбии, в безграничной любви к золоту. Но неслыханные добродетели Ачарии покрывали их мерзости, поэтому они спокойно пакостили дальше. Ачария все укреплялся в добродетели, а аграхара--в скверне. Пока в один прекрасный день не приключилась странная вещь. Ты меня слушаешь, достопочтенный Ачария? В моем рассказе есть урок: всякий поступок имеет своим последствием не желаемое, а обратное тому, чего хотелось достичь. Выслушай историю, Ачария, и тебе будет что рассказывать твоим брахминам.
Так что же приключилось? Жил в той же аграхаре молодой здоровый парень. Ни разу он не переспал толком со своей законной супругой, потому что она не желала спать с ним--ей мамаша ее не велела. Молодой брахмин исправно приходил по вечерам к дому этого Ачарии и слушал святые легенды -- ни одного вечера не пропускал. Были у него на то причины. Верно, Ачарии был неизвестен вкус любви, и жизни он не знал, зато в знании любовной поэзии ему не было равных. Как-то раз Ачария у-ж очень подробно описывал прекрасную Шакунталу из пьесы Калидасы. Он говорил, а парень слушал. Молодому брахмину уже вконец опротивела его жена, дура жаловалась своей матери, что муж пытался ущипнуть ее в постели. Описания Ачарии огнем жгли тело молодого человека, он прямо-таки чувствовал женскую плоть--ты понимаешь, о чем я говорю, Ачария? Огонь так палил, что молодой брахмин не смог совладать с собой-- сорвался с веранды и помчался сам не зная куда. Ему хотелось одного--остудить этот жар в холодной речной воде. На его счастье, в реке под лунным светом купалась неприкасаемая девушка. Опять-таки на его счастье, на ней было мало что надето, и луна освещала все те выпуклости, которых так жаждал бедняга. Красотка была соблазнительна, не хуже той рыбачки, которая святого распалила. Молодой брахмин возьми и вообрази себе, что она и есть Шакунтала, которую живописал Ачария. Благочестивый юноша тут же с ней и совокупился --одна луна видела. Теперь разъясни мне, достопочтеннейший Ачария, не сам ли добродетельный ученый подорвал брахминские устои аграхары? Он это сделал или не он? Вот почему старики всегда внушали, читай Веды, читай Пураны, но старайся не вникать. Достопочтеннейший Ачария, ты в самом Бенаресе учился, ответь на мой вопрос: кто подорвал устои нравственности в благочестивой аграхаре?
Пранешачария оцепенел в безмолвии.
Он молча слушал Наранаппу, и его душу охватывало сомнение: что это, пьяная болтовня или действительно он сам и был причиной, породившей порок?
-- Порок красноречив,--сказал он со вздохом,-- добродетель безмолвна. Пусть будет бог милосерд к тебе -- вот все, что я могу сказать.
-- Ты прочитал все Пураны, все описания любовной страсти, а проповедуешь воздержание. А в моих словах нет потайного смысла. Когда я говорю: "Спи с женщиной", это значит: спи с женщиной. "Ешь рыбу" означает: ешь рыбу. Можно я дам совет вам, брахминам, Ачария? Соберите ваших иссохших жен и утопите их в реке. Живите, как жили ваши святые,--со здоровыми красивыми рыбачками, пускай они вам варят рыбу, а потом спят с вами в обнимку. И если, проснувшись, вы не познаете бога -- не Наранаппа мое имя.
Он подмигнул Ачарии, допил, что оставалось в стакаие, и громко, с наслаждением рыгнул.
Больней всего задели Ачарию издевки над его женой, калекой. Он отчитал Наранаппу, назвал его низкорожденным негодяем и ушел.
В тот вечер, готовясь к молитвам, он никак не мог "утишить волны мысли".
Что же это?--спрашивал он себя в недоумении и тоске.
С того дня Ачария перестал повествовать по вечерам истории о любовных похождениях богов и святых и перешел на рассказы о нравственном совершенствовании. И что же? Он почувствовал, как меркнет, как гаснет и его интерес к Пуранам. Перестали ходить на веранду молодые брахмины, которые раньше радовали его сердце горящими глазами и прерывающимся дыханием. Теперь Ачарию больше слушали женщины, желающие приобрести заслугу для следующей жизни, посреди повествования они начинали скрывать зевки бормотанием имени бога; слушали старики, то задремывая, то пробуждаясь...
Пранешачария все перебирал пальмовые листья старых рукописей, когда в соседней комнате застонала жена. Он вспомнил, что не дал ей вовремя лекарство. Налил отвар в чашечку и, поддерживая голову жены у своей груди, осторожно поднес лекарство к ее рту.
-- А теперь поспи,--посоветовал он.
Пранешачария вернулся к чтению, упрямо бормоча себе под нос:
-- Как может быть, чтобы в Книгах не нашлось ответа?
И снова принялся искать.
IV
Брахмины возвращались из Париджатапуры, со стоном выдыхая имя бога: "Харе... Харе... Харе..."
Голодные, плелись они по жаре, мечтая о послеполуденном отдыхе. Но жены, особенно жена Гаруды с женой Лакшмана, ждали их на суд.
В аграхаре разное болтали о том, почему убежал из дому и ушел в армию Шьям -- единственный сын и наследник Гаруды. Недруги Гаруды утверждали, что сын не вынес побоев отца, недруги Наранаппы не сомневались, что это он подговорил дурачка. Лакшман, тот вообще считал, что против Гаруды обратилось колдовство, к которому тот когда-то прибег, чтоб извести отца Наранаппы. А иначе с чего было Шьяму сбиться с пути и удрать из дому, когда его сам Пранешачария пестовал? Известно ведь: кто ввяжется в колдовство, уподобит себя демону Бхашмасуре. Бог Шива даровал демону свойство испепелять всякого, чью голову он накроет своей ладонью. Обнаглевший демон попытался самого Шиву обратить в пепел. Тогда боги наказали Бхашмасуру, подстроили так, что он простер ладонь над собственной же головой -- и рассыпался прахом. Всякий знает, чем кончаются такие дела.
Анасуйя, жена Лакшмана, ненавидя Наранаппу за то, что он опозорил семью ее матери, винила во всем Гаруду: не обратился бы Гаруда к колдовству, так Наранаппа, сын достойных родителей, никогда не преступил бы кастовые запреты.
Ситадеви, жена Гаруды, не ела, не пила, чахла на глазах, после того как мерзавец Наранаппа сманил ее сына из дому. Три месяца проплакала она, день и ночь ожидая возвращения сына, а потом пришло письмо от Шьяма--он в Пуне, служит в армии. Поставил подпись на государственной бумаге, так что теперь его не отпустят, разве только если за него внесут шесть сотен рупий неустойки.
Ситадеви прямо на улице набросилась на Наранаппу, бранилась и рыдала, волосы рвала на себе. Письмо сыну продиктовала: "Мяса не касайся, омовения совершай и не пропускай вечерние молитвы". Ситадеви постилась по пятницам, чтоб чистота и добро вошли в сердце ее сына.
Гаруда ярился, как разгневанный Дурваса, метался, будто его красные муравьи заели, и вопил на всю аграхару:
-- Нет у меня сына! Умер! Больше его нет! Пусть только попробует домой сунуться, я ему голову проломлю!
Ситадеви дала обет богине, умоляла ее:
-- Ниспошли мир душе моего мужа, сохрани его любовь к сыну!
Ради этого Ситадеви начала и по субботам тоже блюсти пост.
Дургабхатта из ненависти ко всем мадхвам подливал масла в бушевавший огонь.
-- Смирись,-- нашептывал он Гаруде.-- Теперь уж делать нечего. Сын в армии, какие там молитвы, какие омовения, а мясо он наверняка каждый день ест.
Сейчас Ситадеви почувствовала себя почти счастливой: попади им в руки украшения этой Чандри, может, и впрямь удастся выкупить Шьяма из армии... В какой-нибудь священной Книге уж конечно написано, что ее муж имеет право совершить обряд по Наранаппе. Но на душе у нее кошки скребли. А вдруг Лакшман опередит ее мужа и возьмется за обряд? Или людишки эти из Париджатапуры? Они и не подумают бояться осквернения, им что чисто, что нечисто--все равно. Ситадеви поклялась отнести фрукты и кокосы в храм Марути.
-- Вишну,--молилась она,--сделай так, чтобы моему мужу вышло совершить обряд, помоги, всевышний!
Теперь и мясоедение Наранаппы не казалось ей таким уж преступным. Вернется ее сын из армии--что будут говорить о нем беспощадные языки аграхары? Начнут вопить, что солдаты мясо едят, что его тоже нужно лишить касты? Ситадеви громче всех поносила Пранешачарию, когда он колебался и не изгонял Наранаппу. Сейчас она почти молитвенно думала о Пранешачарии: воистину душа, исполненная любви и доброты, нет сомнения, Пранешачария поможет ее сыну искупить отступничество, защитит его от поношения, обязательно защитив.
Едва Гаруда переступил порог и приготовился опуститься на циновку, как Ситадеви с плачем взялась за него.
-- Он умер для меня!-- рявкнул Гаруда.-- Я слышать не хочу об этом негодяе!
Однако идея Ситадеви клещом впилась в его мозг. Пусть все сгорит, пусть сын сгорит, он не намерен терять касту. Вот если бы сам Пранешачария сказал "да", тогда другое дело. Тогда он вне опасности. Тогда он даже мог бы выкупить из армии своего единственного сына и наследника. Кто, как не сын, упокоит душу отца после его смерти?
-- Замолчи, не будет этого,-- огрызнулся он на приставания жены, но снова вышел на жару и воровски прокрался в дом Пранешачарии.
Стараясь не замечать Чандри, сидевшей у столба веранды, Гаруда прошел к Пранешачарии.
-- Садись, Гаруда. Говорят, брахмины Париджатапуры решили поступить в согласии с Законом. Они, бесспорно, правы.
Пранешачария снова углубился в чтение.
Гаруда почтительно откашлялся.
-- Что гласят законы Ману, Ачария?--спросил он. Пранешачария только качнул головой.-- Светоч мудрости, разве может отыскаться в Книгах то, что неизвестно было бы тебе? Об этом даже спрашивать не нужно. Я слышал, как ты спорил с великими пандитами, что тут говорить? Я же помню тот день и пандитов из Вьясарайя и помню, как они растерялись, когда ты попросил их истолковать слова: "Ты есть подлинность, я есть отражение". Что тут говорить? В тот день брахминов кормили не меньше четырех часов. Так что ты не пойми меня неправильно--не с тем я пришел к тебе, чтобы помочь. Рядом с тобой я ничтожнейший, неотесаннейший из невежд.
Ачария ощутил, как поднимается в нем отвращение к Гаруде с его льстивостью и заискиваниями. Этого человека совсем не занимало, что сказано в священных Книгах, как идти по пути праведности. Он хотел услышать только одно: "Ты можешь совершить обряд". Сейчас Гаруда до небес возносит его, Ачарию, ради короткого "да", потому что "да" обезопасит его от обвинений в нечистоте помыслов. А помысел его--золото. Нужно поступать, как велит долг, не ожидать плодов поступка, иначе желаемое может обернуться своей противоположностью. Именно так говорил и Наранаппа. Великодушие тоже может породить зло. Ачария не должен позволить себе размягчиться от жалости, ему следует проявить твердость, свериться с Законом и поступить согласно.
-- Что тут говорить, мудрецам древности было открыто прошлое, настоящее и будущее. Разве может такое быть, чтоб не подумали они о случае, подобном нашему, а?-- Пранешачария не отрывался от чтения.-- Достопочтенный наш Ачария, ты однажды объяснил, что наша философия называется веданта, что "вед"--это знание, а "анта"-- конец, предел. Предел возможности познать, ты говорил. Раз это окончательное знание, как же можно думать, будто не найдется в Книгах ответа на наш вопрос? Сейчас--что тут говорить?--тело умершего брахмина лежит в аграхаре, и никто из нас не может исправлять свои повседневные обязанности. Что тут говорить? Поесть не можем, пока здесь труп. Не в этом дело, конечно...
Пранешачария не отвечал. Он сам учил их всех веданте, Пуранам, логике, а теперь Гаруда пускал в ход все это--во имя чего? Золото, золото. Скорбна жизнь человеческая.
-- И больше того, ты сам, Ачария, сказал слово истины. Наранаппа отверг брахминство, но перестал ли он быть брахмином? Мы ж не изгнали его! Что тут говорить? Если бы мы его изгнали, а он бы перешел в ислам, так нам пришлось бы бросить оскверненную аграхару, верно?
Пранешачария поднял глаза.
-- Гаруда, я уже решил, я поступлю в согласии с Законом.
Он придвинул к себе новую связку пальмовых листьев, надеясь, что теперь Гаруда оставит его в покое.
-- Ну ладно, допустим, что нет в Книгах ничего на этот случай. Я не хочу сказать, что вообще нет. Ну предположим, что мы так ничего и не нашли. Ты сам же говорил, что бывают случаи, когда нужно действовать в Духе высшего Закона. Вот один раз ты рассказывал, я же помню, ты рассказывал, что можно даже накормить человека говядиной, если от этого зависит, жить ему или умереть. Что тут говорить? И ты нам говорил про великого святого Вишвамитру, что, когда на всей земле был страшный голод, святой не выдержал и съел собачье мясо, потому что высший Закон предписывает сохранять жизнь. Так что тут говорить?
-- Я понимаю, Гаруда. Почему ты прямо не скажешь, что у тебя на уме?--спросил Пранешачария, утомленно складывая рукопись.
-- Нет у меня на уме ничего потаенного,-- пробормотал Гаруда, уставившись в пол. Неожиданно он простерся у ног Ачарии, потом поднялся и спросил: -- Кто вызволит моего Шьяма из армии, достопочтенный Ачария? И скажи мне, кто, как не сын, должен совершать обряд по мне, когда я умру? Так если ты позволил бы, я...
И в этот самый миг в комнату вошел Лакшман и стал рядом с Гарудой.
Жена Лакшмана, Анасуйя, вернулась в этот день домой в слезах: украшения ее родной сестры теперь в чужих руках, сестра и погибла из-за этой проклятой шлюхи Чандри. Она оплакивала и Наранаппу--он же, в конце концов, был сыном ее дяди по матери. Был бы жив дядя, была бы жива сестра, не навел бы Гаруда колдовство на Наранаппу, от которого он, бедный, ума лишился,-- да разве он бы выбросил на ветер такие деньги? И не умер бы он как бездомный бродяга, нет! А сейчас лежит без погребения и некому совершить обряд. От этих мыслей Анасуйя зарыдала в голос:
-- Великий боже, что бы ни натворил он при жизни, как можем уничтожить мы узы крови между нами?
Но тут она заметила Лилавати, свою дочь, коротконогую толстуху с золотым кольцом в ноздре и жирным красным кружком на лбу. Сердце Анасуйи сразу отвердело.
-- Шрипати сказал, когда вернется?--в десятый раз вопросила она дочь.
-- Я не знаю,--тупо пробурчала Лилавати.
Анасуйя пристроила дочь замуж за сироту Шрипати, а кровный родственничек Наранаппа сбил зятя с толку, развратил его. Как змея, что пожирает свои же яйца. И что он там напел в уши ее зятю? Шрипати вообще перестал появляться в аграхаре, в месяц раза два домой заглянет, и все. Таскается из города в город за труппой бродячих актеров, водит дружбу с юнцами из Париджатапуры. А тут Анасуйя узнала через жену Дургабхатты, что он еще с проститутками связался. Анасуйя давно говорила, что Шрипати добром не кончит, а когда она вызнала, что он потихоньку к Наранаппе бегает, стало ясно: по плохому пути пошел. Кто знает, какие ужасные вещи ему давали есть и пить в том доме? И кто может устоять перед Чандри, перед атой сучкой? И Анасуйя решила, что дочери пора проучить блудного зятя.
-- Когда он захочет--ты ему не разрешай,-- внушала она Лилавати,--завяжи сари потуже между ног, вот так, к спи в сторонке, так он быстрее поймет, что к чему.
Лилавати во всем послушалась матери.
Когда муж ночью обнимал ее, она поднимала крик на весь дом, бежала к матери жаловаться, что он укусил или ущипнул ее, а потом вообще перешла спать в материнскую комнату.
Шрипати не понял, что к чему. Приемы Анасуйи на него не подействовали, хотя в свое время она с успехом применила их к собственному мужу и обломала его.
Шрипати срезал с макушки ритуальный брахминскии клок длинных волос и коротко остригся, как Наранаппа. Накопил денег, купил карманный фонарик. Завел при- вычку шататься ночами вокруг аграхары, насвистывая что-то неприлично веселенькое.
Лакшман вернулся домой и сразу повалился на постель, изнеможенный голодом и жарой. Он выглядел вконец замученным: тощее тело, истрепанное малярией, ввалившиеся глаза--человек, дни которого сочтены.
Анасуйя не дала ему даже отдышаться:
-- Разве Наранаппа не сын моего дяди по матери? Пускай он отступник. Но если до его мертвого тела дотронется человек низкой касты, я этого позора не переживу. У Пранешачарии чересчур уж доброе сердце. А Гаруда способен всю аграхару слопать, он всех перехитрит, он не такая тряпка, как ты. Получит разрешение на похоронный обряд и все драгоценности захапает. Сита их носить будет, она и сейчас ходит с задранным носом. Бог уже один раз покарал их за корыстолюбие; а иначе почему бы это их Шьям удрал из дому и в армию пошел? И эти люди еще поносят Наранаппу, моего родственника, сына дяди моего; э откуда известно, что их собственный сынок не потерял касту в этих казармах, а? Пока ты тут лежишь, Гаруда сбегает к Пранешачарии и уговорит его. Ты должен пойти к Пранешачарии тоже. Вот валяешься как бревно, а этот пролаза уже там; я ли не знаю?
Анасуйя подозрительно оглядела веранду и задний Двор дома Гаруды и вытолкнула мужа на улицу.
Гаруда приплел в неописуемую ярость при виде тощей фигуры, неожиданно появившейся рядом с ним, нелепой, как дикий медведь, влезающий в храм, когда идет богослужение Шиве. Лакшман, задыхаясь, плюхнулся на пол. Одной рукой он прижимал свой торчащий живот, другой упирался в пол, чтоб не свалиться. Гаруда смотрел на него уничтожающим взглядом. Побирушка из, побирушек, из скупердяев скупердяй, собственную мать обворует, не моргнув, слизняк ненавистный, но Гаруда молчал -- перед ним сидел Пранешачария. Скупей Лакшмана нет брахмина в аграхаре, кулак каменеет, если в нем медяк зажат, ложку масла не купит волосы смазать. Кто ж этого не знает? Когда жена доймет его вконец, он встает пораньше и топает четыре мили в лавку к Камату-гоанцу.
-- Что, Камат, свежее масло из сезама есть у тебя? Ничего масло? Почем? А не прогорклое оно? Дай-ка попробовать!
За болтовней он сложит руки лодочкой, зачерпнет масла, делает вид, будто нюхает, и говорит:
-- Масло ничего, да вот очищено неважно. Ты дай мне знать, когда получишь свежее, нам банку масла нужно в дом.
А сам мажет маслом голову.
Потом запускает свои лапы в мешок с красным перцем, спрашивает цену, а потихоньку целую пригоршню в сумку пересыпает.
От Камата целую милю тащится в лавку к Шеною. Там он начинает ругать Каматовы товары и тоже прихватывает немножко масла, чуть-чуть того, чуть-чуть сего. Или рыщет по чужим садам, подбирает банановые листья, дома сушит их и плетет корзиночки на продажу, на пару медяков продаст--и доволен. Угощения выжидает, как стервятник, и все боится что-то прозевать. Теперь он, конечно, только и думает что о золоте. Ну, как дело ни повернется, а золота Лакшману не видать.
-- Нараяна, Нараяна,-- отдувался Лакшман.
Он обтер потную грудь и брякнул без долгих приготовлений:
-- Ачария, почтеннейший. Если это не против Закона, я тоже не против. Наранаппа был женат на сестре моей жены, верно? Значит, по праву я и должен совершать обряд. И никто другой.
Лакшман закрыл глаза.
Гаруда просто ошалел от неожиданности. Что ж ему-то делать?
-- Если в том вопрос, кто вправе совершать обряд,-- что ж тут говорить? Ты и совершай. Для того мы рождаемся брахминами, чтобы брать на себя скверну других. А вот золото--золото придется передать в суд. Или, как решено в Дхармастхале, мне вручить.
Пранешачария встревожился. Значит, если даже решится дело с похоронами Наранаппы, возникнет новое осложнение--золотые украшения, с которыми все будет куда хуже. Пранешачария чувствовал, как с каждой минутой все тяжелеет бремя его ответственности. Вызов, брошенный ему Наранаппой, раскрывался перед ним в нарастающей огромности. Тривикрама, подумалось ему, Тривикрама...
Бог Вишну некогда явился в обличье карлика Ваманы к надменному демону Бали со скромной просьбой -- даровать ему три шажка земли. Демон согласился, но карлик стал на его глазах расти и одним шагом перемахнул всю землю, другим--всю твердь небесную, а третьим столкнул демона Бали в мир мертвых. Тривикрама -- три шага; куда и к чему они могут привести?
На веранде послышались шаги, и в комнату толпой ввалились бедные брахмины.
Первым вошел Дасачария. Он погладил себя по животу с нежностью, с которой мать ласкает младенца, и заговорил:
-- Ачария, ты знаешь, я человек больной. Я умереть могу, если буду долго поститься. Ты должен найти выход. Тут положение особое, а может быть, и правила особые на этот счет. Разреши нам принимать пищу до похорон. Мертвое тело все лежит в аграхаре, а через денек начнет разлагаться. Запах будет. А я живу совсем рядом. Да и другим плохо придется. Решай, Ачария. Пускай Гаруда или Лакшман берутся за обряд...