Тайны тринадцатой жизни

– Вот теперь и я почувствовал подвох с твоей стороны.

– Ну, хорошо, я буду называть тебя только по имени.

– Годится. Что касается девушки, то я заполучил одно фото и влюбился в ту красавицу, что изображена на нём.

– Покажи.

Милютин полез в грудной карман своей спортивной куртки и вынул оттуда бумажник. Цветное фото было вставлено в прозрачный кармашек, а изображена была на нём белокурая девица, полуразвалившаяся на диване, как говорится, в чём мать родила. Единственным предметом на этом прелестном теле были жемчужные бусы, которые стекали с изящной шеи, обвивая с двух сторон правую грудь.

– Хороша, ничего не скажешь. Вот этот клад ты и пытаешься найти?

– Этот тоже.

– Что значит «тоже»? Тут, парень, что-то одно: или девушку, или клады.

– Найду девушку, а потом снова возьмусь за клады. К тому же теперь закон готовится новый: всё, что найдёшь, – твоё. Ну, разумеется, кроме вещей, представляющих историческую ценность.

– Где же ты собираешься искать свою Лоли?

– Откуда ты знаешь, что её зовут Лоли?

– Э-э-э, милый мой, что бы я был за поэт, если бы не знал, как зовут такую девушку.

– Такую, или эту девушку. Это же разные вещи.

– Уж не подозреваешь ли ты меня в том, что я похитил твою красавицу?

– Кто его знает, может, и похитил… Откуда тогда ты знаешь её имя?

– Я не знаю имени этой девицы, просто брякнул наугад, что свидетельствует о моей богатой интуиции.

– Так и поверил тебе, старый повеса!

– Я бы на твоём месте вёл себя скромнее.

– Ну да, как бы не так, он, видите ли, мою девушку успел приласкать. А меня учит скромности.

Смычкин остановился и громко расхохотался.

– Нет, вы только полюбуйтесь на этого молодого нахала. Я впервые вижу и тебя, и портрет твоей девушки. А ты уже успел меня, и приревновать, и обвинить в смертных грехах. Поразительно! Просто какой-то клинический случай.

– Тогда смешно стало и Гарику. Теперь они хохотали на пару, привлекая внимание прохожих, фланирующих по уютной площади.

– Слушай, почему ты решил, что твоя Лоли живёт именно в Лозанне, а не в Мюнхене или Масломакане?

– А где ещё может жить такая красотка?

– Ну, мало ли где. Скажем, в той же Старой Качели есть очень даже премилые дамы.

– Премилые дамы и во Владиальпийске есть, да вот такой, как моя Лоли, наверное, нет нигде, кроме Лозанны.

– В таком случае, я сделаю твоему феномену маленькое разъяснение. Дело в том, что девушки в провинции скромнее, нежели в столице, и фотографироваться на порно воздерживаются. А здесь другие нравы. Вот ты и решил, что лучшие именно здесь. Темнота!

– Ну, хорошо, Влад, будь по-твоему. Ты человек бывалый в этих вопросах – тебе и карты в руки. Говори, куда податься бедному крестьянину?

– Сначала скажи, откуда у тебя это фото?

– Мне его привёз приятель, когда я занимался поисками пугачёвского золота. Он сказал, что купил его у одного глухонемого в поезде Усушка – Утруска. Мне же подарил в качестве сувенира, чтобы не скучал в лесу.

– Тогда почему ты утверждаешь, что её зовут Лоли?

Гарик почесал репу и хмыкнул:

– По правде говоря, сам не знаю. Тоже, наверное, интуиция подсказала.

Они снова расхохотались, на этот раз ещё громче и заразительнее.

– Ну, ты, парень, даёшь! Повеселил старика! …Так ты говоришь интуиция?

– А как же! Мне, как кладоискателю, она вообще необходима.

– Как ты думаешь, Гарик, стоило бы нам сейчас обмыть нашу встречу или нет? Лично мне кажется, что нам не мешало бы выпить и подкрепиться для начала. Большие дела, сударь, требуют больших вложений, – сказал Владлен Валерьянович, ставя лампу на тротуар и обе ручищи с растопыренными пальцами упирая в живот.

– Убедительно говоришь, – отметил Гарик. – А главное вовремя.

Одни говорят, что богатство – это грех, другие говорят, что любвеобилие – это разврат, третьи уверяют, что желание хорошо поесть – это обжорство. Все говорят, но никто ни от чего не отказался. В таком случае, мы-то зачем должны отказываться?

– Верно понимаете принятую идеологию! – одобрил нового друга поэт.

Смычкин решил отстраниться от всех своих прошлых связей и дружб, как он говорил, «надо стать отвязанным». Поэтому он не повёл Гарика по своим излюбленным писательским и актёрским Домам, по кафе, куда сбегаются после продаж картин художники, куда заглядывают бойкие журналисты и наезжают клёпаные байкеры. «Всё, – решил для себя Владлен, – про музу – ни слова».

Надо пояснить читателю, что в ходе переименований старокачельских населённых пунктов бывший город Мухобойск переименовали в Лозанну. Так всему старокачельскому Высокочтимому Выпендриону показалось красочнее и благозвучнее. В кафе, которое называлось «На золотом крыльце», народу было немного, но вид двух молодых мужчин сразу же привлёк внимание как буфетчицы в белом, расшитом бусинками кокошнике, так и двух официанток с вышитыми старокачельскими узорами на белых передниках.

– Среди этих девушек не видишь свою Лоли?

– Нет, месье, её тут и не стояло.

– Эти девушки, между прочим, тоже, что спелые персики!

– Не пудри мозги, сэр. Красота жизни не в количестве побед, а в их качестве.

– Не отрицаю роли качества, но, милый мой, без количества тут всё-таки не обойтись.

– Только, если в разумных пределах.

– О чём спор, господа? – подошла и к их столику одна из официанток. От неё пахнуло новомодными духами фирмы Эка-невидаль и кондитерскими специями. Её зеленоватые глазки сверкали, а тонкие пальцы приплясывали по спинке жосткинского подноса.

– О девушках, разумеется, – покосился на юную блондинку Гарик.

– Куда ж мы без вас? – поддержал приятеля Владлен и подгрёб к себе официантку, обхватив её за талию.

– Что будем заказывать?

– Для начала требуется информация. Вот этот прекрасный юноша, принц, можно сказать, – Владлен склонил льняную голову перед Гариком, – ищет свою принцессу. Дай-ка сюда её фото.

Гарик достал бумажник и протянул фото Лоли официантке.

– Ништяк! – сказала та и, нежно высвободившись из объятий Владлена, пошла к своим подружкам. Те окружили её и стали рассматривать обнажённую Лоли. После чего буфетчица подняла свою головку в кокошнике и показала большой палец, что означало – здорово!

– Давай снимем их и ко мне, – предложил Смычкин.

– Но я же ищу даму своего сердца.

– Не уподобляйся Дон Кихоту. Тем более, что твоя Дульсинея, тоже думаю, времени зря не теряет.

– Умеешь ты, однако, убеждать. Но это – меня, что намного проще. Теперь попробуй убедить дам, что им это очень необходимо…

– Это уже мои заботы, сударь. Но ты тоже не должен сидеть пень-пнём. Поведай нам о своих кладах: поменьше казуистики, побольше мистики и эротики.

– Ладно. Но должен заметить, что в тебе умерли одновременно Джозеф Ланкастер, Макаренко и Сухомлинский.

– Пусть так, лишь бы не я сам.

Нарицательный смысл

В Старой Качели понятие «искусство» давно уже обрело нарицательный смысл, потому что суть его заключалась не в том, чтобы общество умело оценивало блестящего творца, а в том, что кучка специалистов постигла искусство в деле раздувания гениев буквально из ничего.

Что касается литературы, то с ней дела обстояли ещё сложнее. Подобно тому, что по соседству с добропорядочностью всегда умеет пристроиться лукавство или мошенничество, то и рядом с литературой в Старой Качели всегда пристраивалась разношёрстная публика: то, смотришь, политик стал издавать свои мемуары, то певец выдал откровения, то артист обрисовал закулисную жизнь. Все хотят попасть на чужое поле и там ещё показать себя не с худшей стороны. Относительно профессиональных писателей разговор особый.

Литературу в Старой Качели делили на периоды, а писателей периодически сажали. Правда, в последнее время в этом деле наметился прогресс: фигурально выражаясь, писателей стали сажать «на хлеб и на воду». Ни одна разновидность искусства не понесла таких моральных и материальных потерь, как литература.

Подумав немного, Михаил Михайлович отложил перо и стал смотреть на закат. Стол его стоял на балконе, лёгкий ветерок освежал лицо и теребил выбившийся из-под берета седеющий чуб. Солнце нижним краем диска опустилось на плоскую крышу дальнего девятиэтажного дома, и пока горела между двумя затяжками сигарета в руке историка, успело погрузиться за панельное здание полностью. Только тут, глядя на уходящее светило, Михаил Михайлович отчетливо осознал и ощутил, как скоротечно время и как мало его отпущено человеку для свершения всех своих дел, как малых, так и великих.

Ох, уж эти названия!

В Старой Качели была до революции улица, названная именами двух святых: Козьмы и Домиана, по имени церкви, возведённой на ней. Мы уже сталкивались с тем, что в Старой Качели любые перемены были связаны с полным стиранием всего, что могло напоминать прежние времена. Под такую «стирку» попала в ходе революционных перемен и улица, в простонародье именуемая; «Козьмы и Демьяна». При переименовании этой улицы, старокачельский Совет народных депутатов решил присвоить этой улице имя человека новой формации – пролетарского поэта Демьяна Бедного. За годы проживания на улице с новым названием люди хоть и не стали большими почитателями таланта Демьяна Бедного, но всё-таки успели привыкнуть к новому звучанию в названии их улицы, потому что бедность их окружала повсеместно и стала чем-то неотъемлемым во всей их последующей жизни. И то сказать, само отсутствие богатых уже предполагало патологическую и безотрадную бедность. Не было барского или хотя бы купеческого размаха в создании пышного особняка с колоннами, фризами, с арками, с башнями, со стенами, стилизующими крепость, с дорогими внутренними убранствами, с полами, сияющими разноцветным камнем или паркетом. Вместо этого скучные стандартные дома для простых обывателей…

Спустя несколько десятилетий власть сменилась, и возникла необходимость в пересмотре названия. Оно и понятно: что это за перемены в общественной жизни, если чего-нибудь не разгромить или не переназвать?

Когда люди узнали, что их улице снова грозит переименование, они вышли на Гужевую площадь и потребовали новую власть не делать этого. В пику им возникло движение ревнителей старого, дореволюционного названия. Столько лет прошло, а люди в душе вынашивали желание вернуть имена православных святых. Новая власть никого слушать не стала и, не разбираясь, кто за кого, всех под одно разогнала с помощью полиции и водомётов. В том и заключалось отличие демократии от всякого рода авторитаризма, что она не расстреливала народ, а поступала вполне гуманно – разгоняла его с помощью дубинок и резиновых пуль. К тому же негласно было решено никаких поэтов и писателей, воспевающих жизнь бедноты и сочувствующих бедноте, не допускать ни к государственным дотациям для издания их книг, ни к средствам массовой информации, чтобы впредь не появлялись на очищенном от бедноты Олимпе любимцы из народа. Возникли новые слова: секвестрирование, люстрация, сегрегация, угрожающий смысл которых был скрыт за этим лексическим камуфляжем, не будоражащим сознание народа.

Новое наименование было дано и городскому Совету. Помог вездесущий Юстиниан, который сказал, что лучше всего подходит название, какое было в Риме при императоре Юстиниане. Тогда высший орган власти назывался Высокочтимый Выпендрион. Новая власть пришла не совсем законно, поэтому старалась быстрее перевести Старую Качель на рельсы рыночной экономики, не церемонясь ни с голосами народа, ни с выбором названий новых институтов власти. Юстиниану доверяли, и новое название без всякой проверки на историческую достоверность было утверждено единогласно. Следующее решение было вынесено уже новосозданным Высокочтимым Выпендрионом, и указ этот был связан с названием улицы Демьяна Бедного. Постановили, что отныне она будет носить такое узнаваемое название и противниками, и сторонниками переименования. Вот так в рамках политической респектабельности возникла в центре Старой Качели компромиссная улица Козьмы и Демьяна Бедного.

Гостьи

Как прекрасны были те, кого ждал и не дождался, как притягательны были их завитушки волос, их ещё называли «завлекалки»; как наивны были мы в своих ожиданиях – вот-вот должно было произойти чудо, и мечта сбудется, но так всё устроено, что между желанием и осуществлением желания пролегает целая пропасть, которая должна наполняться бесконечными ожиданиями, волнениями, терзаниями души, расставаниями, ревностью, преодолением робости, провалами и новыми надеждами на лучшее. Когда всё это пройдено, когда позади все, казалось бы, самые худшие дни и месяцы, когда были проглочены самые горькие пилюли печалей и теперь только осталось вкушать мёд поцелуев и делать смешные глупости для общего веселья, то именно тут и приходит первый тайный знак, дающий понять, что цена ожиданий не совсем адекватна приобретённому счастью. Вот если бы всё внезапно, и всё сразу! Впрочем, и дающееся сразу тоже вскоре может показаться слишком простым и доступным. И нет гарантий, что подобный подход не приведёт к обесцениванию чувств. Дай человеку одно и вдоволь, а ему тут же надо нос воротить и другого чего-то хотеть. Поэтому даже сама мысль о каких-то там невероятных желаниях должна пресекаться на корню – всё равно человек существо ненасытное, и незачем ему губы раскатывать на всё и вся. Мало того, что он убивается по своим желаниям, готов покончить с собой из-за чего-то несостоявшегося, он ещё к тому же и форменная свинья. Да, да, не стоит удивляться этому. Ведь случись так, что этому негоднику повезло, и он добился искомого, и что же вы предполагаете? Да вскорости же он и думать забудет о том предмете, к которому так беззаветно рвалась его душа. Мыслишки-то у него подлыми становятся; дескать, и зачем мне всё это нужно было, чего добивался, стремился к чему? Зря только время и силы угробил, а результат – пшик один.

Так нечего и баловать его. Незачем потрафлять его безудержным запросам, его безмерным объятьям, его беспардонной всеядности и всепоглощаемости. «Где справедливость?» – спросит тот, кому и одну даму не удалось увлечь так, чтобы он с полной уверенностью мог сказать: она моя! А кому-то они даются с лёгкостью невероятной. И не просто какие-то там, а истинные красавицы, каких поискать! Ну, где, спрашивается, справедливость, если одному – столько, а стольким – лишь то, что осталось от одного!?

После того, как девушки со смехом и взвизгиваниями разобрались, где их лифчики, колготки и прочее, обильно разбросанное по всей смычкинской квартире, они принялись прихорашиваться, готовить завтрак и будить своих новоявленных кавалеров. Теперь небольшая, но уютная квартира Владлена стала филиалом кафе «На золотом крыльце», из местечка Лозанна. Девушки со вкусом сервировали стол всем тем, что нашлось у запасливого Смычкина. К тому же, ещё с вечера купленные ветчина, балык и копчёные бараньи рёбрышки не были съедены. Так что пир нашёл своё продолжение и утром. Хотя день был будничный, и кое-кому надо было спешить на работу.

Парни стали прослушивать старую магнитофонную плёнку. Классические образцы джаза сменялись мелодичными ариями из опер. В конце зазвучала незнакомая песня: – А это пою я, – сказал Смычкин.

– Слышу, что не Карузо, – усмехнулся гость.

– Гарик, что думаешь про семь чудес света?

– Думаю, что это культурологический анахронизм. Сам посуди, что для нас, людей, живущих в 21 веке, какие-то колоссы на глиняных ногах? Да и где они теперь Сады Семирамиды? Кто их видел?

– Э-э, нет, Сады Семирамиды прошу не обижать, я их видел!..

– Во сне что ли?

– Да нет же, наяву!

– Ты знаешь, Владлен, у нас в Чите был один врун, равного которому на всём белом свете не сыскать…

– Клянусь тебе, эти Сады я сам видел! Правда, гулять по ним нам, бедным простолюдинам, не полагалось. В Древнем Вавилоне порядки были строгие. Чуть что провинился, секли на площади только так!..

– Слушай, а с Фараоном Рамзесом ты случайно не встречался?

– С Рамзесом не встречался, а вот с Александром Македонским состоял в дружбе. Однажды, когда мы приехали в Синоп, он меня позвал с собой показать местное чудо.

– Какое чудо? Синопскую бухту?

– Да нет, он привёл меня к большой бочке из-под вина и сказал:

«сейчас из неё забавный тип вылезет, только не удивляйся его странным манерам» и постучал кулаком о стенку бочки. И действительно, из бочки высунулся обросший волосами старец и что-то пробубнил с недовольным видом. Это был Диоген.

– Да ладно врать-то! Не солидно для человека такого уровня прикалываться…

– Не хочешь верить, не надо! Мне-то что? Убеждать кого-то в своей правоте – дело безнадёжное. Гераклит мне говорил:

«Если бы люди получили всё, что они хотят, они от этого не стали бы счастливее».

Перейдя из комнаты на кухню и заварив кофе, Владлен и Гарик засели за шахматы.

– Сударь, меня поражает глобальность твоего мышления. Ты уже искал золото Емельяна Пугачёва, которое он утопил в каком-то озере, потом ты стал приглядываться к кладу своего предка, впрочем, как и я. Ты собираешься проникнуть в затонувший крейсер, в котором русские отправили золото в уплату за американское оружие. Я что-то стал путаться, на каком из вариантов ты хочешь задержать своё внимание? – Смычкин затянулся своей первой утренней сигаретой.

– Я ещё не принял окончательного решения, мне нужны инвестиции… – закурил и Гарик.

– Всем нужны инвестиции. Но с них ли надо начинать важное дело? Вот в чём загвоздка! Однако, твой ход, сударь.

– Держитесь левой стороны. Это где-то в метро прочитал, – перевёл разговор Гарик.

– Да и в жизни это надо иметь ввиду. Ведь куда как хорошо, когда человек придерживается именно левой стороны. – Владлен затянулся и пустил колечко дыма.