Горький мед

— Ладно, Свет, ты-то хоть меня не добивай… — слабо отмахивалась Ольга.

— Да не строй ты из себя несчастную! — кипятилась подруга. — Прекрасно знаешь, что я для твоей же пользы стараюсь. Посмотри на себя: все при тебе, на тебя даже юные красавцы пялятся. Бросай своего женатика как можно скорее, потом мне же спасибо скажешь.

— Легко сказать — бросай, — вздыхала Ольга. — Почти два года… А потом, ты знаешь, что такое совсем одинокая женщина?

— Одинокая? Опять прибедняешься. Да стоит тебе только свистнуть… Взять хотя бы твоего Игоречка. Чем не клин?

— Какой клин?

— Ну помнишь поговорку: клин клином вышибают? Вот и действуй!

— Ох ты какая быстрая! Знаешь, Свет, если честно, он мне нравится, но как-то отвлеченно уж очень… абстрактно… Да и юный он совсем, почти школьник.

— Ну, это не беда, любви, как говорится, все возрасты покорны. Парень на глазах усыхает по тебе. А ты его еще и воспитывать можешь, возраст позволяет…

— Издевайся, издевайся…

— Нет, Олюня, я серьезно. По мне, пусть лучше меня любят, страстно и постоянно. А чтобы я сама по ком-то страдала… ну нет, не дождутся они от меня.

— Не зарекайся, подружка! Вот влюбишься по-настоящему, да страстно, да безответно…

— Как же! Ну а уж если бес попутает… только давить в зародыше, а не культивировать. Да ты меня знаешь, увлечься я, конечно, могу, но на любовь с первого взгляда не способна, ведь мой идеал…

— Знаю, знаю я твой идеал! «Ум и деньги — вот главное в мужчине».

— Да, Олюнчик, без этих качеств для меня мужчина не существует. Рано или поздно срабатывает защитный рефлекс.

Подобные разговоры, с теми или иными вариациями, велись достаточно долго и регулярно. Поэтому неудивительно, что, когда Ольгу в очередной раз оскорбило поведение Вадима, она бросилась к Игорю как к спасательной шлюпке. Его сильные любящие руки подхватили ее, и…

Игорь долго не мог поверить своему счастью. Складывалось впечатление, что он не ожидал такого поворота дел, что он вообще ничего не ждал и что высшим наслаждением для него было всю жизнь сидеть, как раньше, в углу и смотреть на предмет своего обожания.

Порой у Ольги закрадывалось смутное подозрение, что его вполне устраивала прежняя, идеальная форма их отношений, что новый статус любовника был чуть ли не обременителен для него. Но Светка считала, что подруга все это выдумывает и излишне усложняет, и, привлекая Фрейда, пыталась растолковать той извивы ее подсознания.

Вадим поначалу жаждал объяснений и чувствовал себя оскорбленным, потом общие знакомые обрисовали ему ситуацию, он как-то на удивление быстро успокоился и ограничился редкими звонками и нелепыми поздравительными телеграммами.

— А чего ты ожидала? — комментировала Светка. — Что он всю оставшуюся жизнь будет биться головой о твою дверь и умолять вернуться к нему? Плохо же ты знаешь это мужское племя. Да ты Фрейда почитай! Современный мужчина не выдерживает чувства вины и груза ответственности. Это придавливает его, но на время он может с этим смириться. Зато когда он освобождается от этого (заметь, причем не по своей инициативе!), то чувствует дискомфорт только первое время. А потом — разлюли…

— То есть ты хочешь сказать, что наши отношения…

— Да, именно, ваши отношения на уровне подсознания были для него обузой. Учитывая, что он, человек порядочный, по сути хороший семьянин, должен был постоянно врать, выкручиваться…

Ольга тяжело вздохнула. Что греха таить, слова подруги не были для нее новостью, она всегда это чувствовала, но не хотела об этом думать.

— Что ж, значит, все к лучшему. Только, Свет, ты и меня пойми… Мне же обидно… ведь два года… — К горлу подступил комок, и Ольга замолчала.

— Олюнчик, все понимаю и сочувствую, но, поверь мне, так лучше для всех. Тебе тяжело сейчас, это естественно. Но твоя женская сущность должна пройти период реабилитации… а вот период отторжения… нет, ты все-таки почитай Фрейда.

Светка была неустанным толкователем человеческой натуры по Фрейду. Когда-то, еще в студенческие годы, она прочитала по диагонали пару-тройку его трудов, была потрясена прочитанным и усвоила все как-то по-своему, но крепко.

Из ее доморощенных толкований вырастал образ старикана Фрейда, похожего на Санта-Клауса, с большим мешком за плечами, в котором покоились советы и разъяснения на все случаи жизни. Те их знакомые, которые изучали Фрейда серьезно и глубоко, смеясь называли Светкины толкования «кухонным Фрейдом» или «Светкиным Фрейдом», но подругу это не смущало и не останавливало. Ольга же, сама так и не удосужившись ознакомиться с трудами великого мужа, бывала вполне удовлетворена Светкиными объяснениями и определениями.

Потом Светка вдруг исчезла, ничего никому не сообщив. Хозяйка, у которой она снимала комнату, сказала, что та заплатила ей за полгода вперед, вещи не взяла и уехала якобы в длительную командировку. Да, несколько раз за ней заезжал очень представительный мужчина на красивой машине, хозяйка решила сначала, что это отец приехал из Курска, но Светка объяснила ей, что отца своего не помнит. Поэтому хозяйка не знала, что и думать. Больше ничего она сообщить не могла. В рекламном агентстве, где работала Светка, сказали, что она неожиданно уволилась, даже не забрав трудовую книжку.

Эх, Светка, Светка… Смылась в самое неподходящее время! Где ты сейчас? Нашла себе какого-нибудь крутого поклонника? Неужели умного и богатого? И вдобавок влюбленного? Вот уж действительно редкостное сочетание свойств и качеств. Но почему же так внезапно, молча скрылась, как будто спряталась ото всех и почти три месяца не дает о себе знать? А Ольге в это время как никогда была нужна помощь Светки и старика Фрейда.

* * *

Беркальцевы о существовании Игоря в жизни Ольги не знали. Они думали, что она продолжает встречаться с Вадимом. Дядя Паша, догадываясь, что Вадим женат, очень переживал за Ольгу, но советов давать не осмеливался. И вообще, советы дядя Паша, человек деликатный, давал только тогда, когда его об этом просили.

Например, когда Ольга три года назад пришла к нему и сообщила, что уходит из газеты и что ей предложили участвовать в конкурсе на замещение должности редактора театральной редакции одного небольшого, но престижного издательства.

— Ну что, дядя Паш, как ты считаешь?

На самом-то деле Ольга для себя уже все решила, но ей необходима была поддержка близких людей, так как она все же сомневалась в своих силах. Светка дала ей «добро», присовокупив, что вообще не понимает, как та могла работать столько лет в «этом газетном гадюшнике», что надо наконец выходить на интеллигентное окружение и заниматься благородным делом, а не «жареными фактами» и пасквилями. «И в театры будем чаще ходить», — мечтательно добавила она.

Но Ольге для полной решимости и спокойствия необходим был и голос дяди Паши.

— А что же тебя, Олюшка, смущает? Театр ты любишь и знаешь, еще со школьной скамьи, так сказать…

— Да ведь это, дядя Паш, два совсем разных рода деятельности, понимаешь — журналистская и редакторская. То я сама писала, а теперь должна буду читать и править то, что пишут другие. И не только править, а, как мне объяснили, вообще участвовать в издательском процессе: искать достойных авторов, работать с рецензентами, изучать театральную жизнь…

— Так это же очень интересно, Олюшка. Ты молодая, у тебя вся жизнь впереди, ты еще многому сможешь научиться. Но ты сказала — конкурс. Значит, тебя могут и не взять?

Ольга полистала валявшийся на диване журнал.

— Ах, дядя Паш, ты такой наивный, воспринимаешь все буквально. Это просто форма такая, это якобы конкурс.

— Но почему бы тогда просто не взять тебя, без объявления конкурса?

— Ну, не знаю. Так положено почему-то, какие-то ведомственные игры.

— Так, кроме тебя, претендентов на эту должность нет?

Ольга достала помаду из сумочки, подкрасила губы и причесалась.

— Да есть там мужик какой-то, из какого-то НИИ. Я думаю, что он больше имеет отношение к полиграфии, чем к театру. Но это так, вроде подсадной утки.

— Мужик — утка? Тогда уж подсадной селезень, — пошутил дядя Паша.

Честно проработав почти тридцать лет инженером на заводе низковольтной аппаратуры, дядя Паша никогда не вникал в закулисные игры администрации, поэтому немало был озадачен таким положением дел в некоторых учреждениях. Но «добро» на переход Ольги в издательство дал.

В то время Игорь только-только появился на ее горизонте. Началось его «великое сидение», как шутила Светка, имея в виду, что, где бы Ольга ни появлялась, он уже сидел там и ждал ее появления, чтобы на весь вечер зафиксировать на ней свой взгляд. Спиртного он почти не пил, танцевал крайне редко, либо с Ольгой, которая иногда королевским жестом приглашала его, либо с какой-нибудь нахальной девицей, которая против воли выволакивала его в круг танцующих.

Позже выяснилось, что он младший брат Инги, с которой Светка работала до своего перехода в рекламное агентство. Светка поражалась поведению Игоря больше всех, так как, еще не зная его, была наслышана о нем: Инга частенько рассказывала на работе о похождениях брата, о девицах, обрывавших телефон.

— Ее послушать, так выходит, что Игорек лишился девственности лет в десять, — иронизировала Светка.

Образ Игоря, возникший в ее сознании благодаря рассказам Инги, никак не вязался с этим живым Игорем, влюбленным в ее подругу, который тихо сидел в углу дивана и неотрывно смотрел только на Ольгу. Даже слабой печати порочной опытности не было в его облике. А ведь в этом возрасте юноши любят демонстрировать свою искушенность в такого рода делах. Светка была в полном недоумении.

— Послушай, Олюнь, — говорила она, — здесь только одно из двух: или эта Инга сдвинутая и все придумывает про сексуальные приключения брата (ох, тут, конечно же, Фрейд чистой воды), или я, прожив чуть ли не половину жизни, совсем не разбираюсь в людях. Одно из двух!

Для человека столь юного возраста, попавшего в глуповатое положение влюбленного, да еще и безнадежно влюбленного, Игорь вел себя безукоризненно: был несуетлив, ненавязчив и при этом предельно внимателен. Когда Ольга бывала без Вадима и просила проводить ее домой, он делал это с большой радостью.

Однажды ему пришлось остаться ночевать у нее в Сокольниках, Так как было поздно, а такси поймать не удалось. Он послушно лег в кухне на предложенную ему раскладушку, попыток зайти ночью в комнату на предмет «что-то мне не спится» не предпринимал, а рано утром тихо ушел, прикрыв за собой дверь.

«Что-то подозрительное в этом благородстве, — подумала тогда Ольга. — Что-то даже демонстративное. Просто пай-мальчик!»

Но стоило ей снова увидеть Игоря, и она поняла, что была не права. Ничего он не демонстрировал, просто он так жил, так чувствовал, а обожание свое не считал нужным скрывать.

«Тут, скорее, простодушие, а не демонстрация», — решила Ольга.

Светку тоже поразило поведение Игоря той ночью.

— Нет, Олюнь, я что-то не пойму, — недоумевала она, когда на следующий день заехала вечером к подруге. — Он что же, вот просто так лег и, не попрощавшись, ушел? Слушай, может, он больной? Я, конечно, не то имею в виду… ну, с головой что-нибудь, а? А может, он тебя просто боится? Понимает, что все равно ничего не получится, что у тебя Вадим…

— Значит, ты считаешь, человек его возраста в состоянии влюбленности способен на такой холодный расчет? А что по этому поводу думает твой Фрейд?

— Да Бог с ним, с Фрейдом, — отмахнулась Светка. — Послушай, Ольга, — вдруг медленно и как-то зловеще заговорила она, — напрягись и вспомни: а он когда-нибудь вообще намекал тебе о своих чувствах? Ну, что жить не может… что-нибудь в этом роде?

— То есть ты хочешь сказать… — начала Ольга.

— Да, именно хочу сказать, — насмешливо произнесла Светка. — Может, мы все дружно это придумали?

Наступило молчание. Слышно было только, как ходики на стене в кухне бодро и невозмутимо отстукивают время. Подруги в задумчивости пили кофе.

— Нет! — вдруг громко и категорично заявила Светка, как бы придя вдруг к определенному выводу. — Дураку ясно, что он к тебе, мягко говоря, неравнодушен. Назови это любовью или как-то еще… все равно. Просто он, наверное, робеет… ну, разница в возрасте и прочее…

Но Игорь не производил впечатления робкого юноши. Когда Ольга обращалась к нему, он не краснел «удушливой волной», не бледнел, лишь улыбка удовольствия озаряла лицо, делая его почти красивым. Однако это лицо не омрачалось и тогда, когда Ольга приходила и уходила с Вадимом. Порой она даже ловила себя на чувстве досады оттого, что он так же открыто продолжает смотреть на нее, когда она, танцуя, тесно прижимается к Вадиму.

Да, Игорь не был похож на тех юнцов-психопатов, которые, влюбившись в зрелую женщину, готовы преследовать ее и закатывать сцены ревности по любому поводу и без, не разбираясь, имеют ли на то право.

К подобным сценам был, скорее, склонен Вадим.

— И что этот молокосос на тебя так таращится? — недовольно ворчал он.

— Влюблен, наверное, — беззаботно отвечала Ольга.

— А ты и рада? Готова ему глазки строить для поддержания его любовного пыла? — кипятился тот.

Но при этом он отлично видел, что Ольга не обращала на Игоря внимания и только изредка заговаривала с ним, да и то шутливо-снисходительно, как взрослые говорят с ребенком.

* * *

До церкви было недалеко, минут пятнадцать ходу. Пошли только те, кто успел немного поспать, и те, кто совсем не ложился. Всего набралось человек десять-двенадцать. Остальные гости либо спали где придется: во всех комнатах, на террасе, на чердаке и даже в саду, либо были в состоянии, непригодном для восприятия духовного таинства.

Тетя Тамара с матерью Ольги, приехавшей на свадьбу племянницы, остались хлопотать по хозяйству и накрывать на стол, хотя им тоже очень хотелось пойти в церковь.

— Ничего, ничего, — успокаивал их дядя Паша, — вот Олюшка будет венчаться, тогда уж вы обязательно поприсутствуете.

— А с чего ты взял, дядя Паша, что я венчаться буду? Потому что это модно? Как раньше было модно цветы к Вечному огню?

Ольгу сегодня раздражало все: и чрезмерная жизнерадостность друзей Игоря и Ирины, и фальшивая благостность на лицах родственников, и волнение дяди Паши, и сами молодожены, как-то торжественно вышагивавшие под руку впереди всех.

«Устроили цирковое представление и радуются, — злилась она. — И почему, почему я вчера не уехала?»

Обряд длился неожиданно долго, около двух часов. В церкви было прохладно, но после почти бессонной ночи постепенно всех разморило. У Ольги перед глазами поплыли огоньки свечей, борода священника, лики святых… Она схватила дядю Пашу под руку и почти повисла на ней.

«Венчается раб Божий… рабе Божией…»

Она повернулась к дяде Паше и увидела, что глаза его полны слез. «Не приведи, Господи, обманывать тех, кто верит нам беззаветно». Кто это сказал? Почему именно эти слова пришли ей в голову? Почему именно сейчас?

Почти всю дорогу из церкви шли молча, оживились только при подходе к дому. Там их опять ждало застолье, и полусонные гости высыпали на крыльцо с поздравлениями. Всем предлагалось снова веселиться до вечера.

Одна только мысль о том, что ей придется задержаться здесь хотя бы на минуту, приводила Ольгу в ужас. Помятые физиономии родственников, хохочущие девицы, подвыпившие юноши, которые постоянно затевают азартные споры на политические и экономические темы…

«Боже мой, да это просто дурдом какой-то», — раздраженно подумала она. С террасы было видно, что дядя Паша возится у двери погреба, рядом с сараем. Наверное, пошел за очередными бутылками для гостей. Ольга быстро спустилась в сад и подошла к погребу.

— Дядя Паша! — взмолилась она. — Если ты меня любишь… позволь мне уехать сейчас же, но только, прошу тебя, без обид. Иначе… иначе я умру прямо здесь, в погребе.

Дядя Паша растерянно заморгал, но что-то во взгляде Ольги, в ее интонациях заставило его верно оценить состояние племянницы.

— Я вижу, Олюшка, тебе совсем худо. Что ж, поезжай, отдохни как следует. Матери и Иришке скажу: заболела, мол. Сумочку свою в сарае не забудь. — Он нежно поцеловал ее в голову. — Иди нижней тропкой, чтоб из дома тебя не видно было. Только смотри действительно не разболейся. Завтра позвоню.

Дома Ольга, чтобы хоть как-то справиться с раздражением, прибегла к давно испытанному ею средству — затеяла генеральную уборку. Включив проигрыватель, поставила пластинку своего любимого Баха. Она заметила, что благородный строй его музыки не только воздействует на душу, очищая ее от мелкой повседневной шелухи, но и все будничные дела и заботы возвышает почти до уровня космических.

Ольга понимала, что стремление навести порядок во внешнем пространстве (хотя бы в масштабах жилища) шло у нее от необходимости избавиться от хаоса в душе, в мыслях, в чувствах.

Когда этот хаос, этот разброд разрастался, оборачиваясь беспричинной тревогой, раздражением, готовый захлестнуть ее и уничтожить, она инстинктивно хваталась за домашние дела, стирку, уборку, затем принимала хвойную ванну и слушала Баха и Вивальди.

И затем чувствовала, как хаос невольно сдавал свои позиции, как гармония слабо начинала проступать из сверкавших оконных стекол, из матово блестевшего кафеля ванной и легко дышавшего паркета. Тогда Ольга, завернувшись в пушистый махровый халат, прихватив из кухни чашечку кофе, забиралась с ногами на диван и уже более или менее спокойно могла начать «уборку внутри», разобраться в своих мыслях, ощущениях, поступках.

Таким образом время от времени ею достигалось внутреннее равновесие, согласие с собой, вернее, своего рода сделка, ибо любви к себе она практически никогда не испытывала.

Закончив уборку, Ольга только прилегла на диван, пытаясь сосредоточиться, как раздался телефонный звонок, пронзительный, междугородный.

— Курск на проводе, ждите.

Она выключила проигрыватель. «Светка, что ли?» — успело промелькнуть в голове.

— Оля, здравствуйте, это Кира Петровна, мама Светланы.