Помоги проекту - поделись книгой:
Каролина была молодая, только сорок восемь. Коротко стриженные черные волосы эффектно отливали ранней сединой. Но стриглась Каролина не для красоты, а исключительно для удобства. Косметику она считала глупостью. Поэтому из-за жизни под открытым небом кожа у нее была обветрена, а губы вечно шелушились.
Все-таки невыносимо хотелось их поцеловать…
– Ну? – сказала Каролина, что означало: куда отправимся?
Обычно после разлуки они гуляли в каком-нибудь малолюдном парке или сидели в полупустом кафе – если Карл не предлагал что-нибудь поинтереснее.
– Поедем ко мне. Хочу тебе кое-что показать.
На стоянке было только одно такси, и к нему уже направлялась другая пара.
Каролина без колебаний перешла на бег и первой открыла дверцу.
Мужчина и женщина оторопели. На лицах у них появились одинаковые растерянные улыбки – именно так обычно реагируют на хамство воспитанные люди.
– Что, съели? – ухмыльнулась им Каролина и помахала Карлу рукой: – Эй, Пассат, шевелись!
Она вечно выдумывала ему всякие ветряные прозвища. То Сирокко, то Трансмонтана, то Зюйд-Вест, то еще как-нибудь.
– Вы, наверное, очень спешите, – предположила женщина. – Ничего, мы подождем другую машину.
– Ага, подождите, – беззаботно бросила нахалка. – Не мусоль, Муссон! Садись.
Красный от смущения, Ветер юркнул в кабину. С одной стороны ему, конечно, было стыдно за Каролину. С другой… Какой же свежестью веет от человека, который никогда не притворяется лучше, чем он есть.
– Все-таки ты жуткая хамка. И перестань звать меня Муссоном, а то я буду звать тебя Мусей.
– Только попро.
Мусей ее звали в детстве – однажды, страдальчески морщась, она про это рассказала. Вот, кажется, единственное, что Ветер знал про ее ранние годы. Расспрашивать было бесполезно.
– А почему ты стала Каролиной? Между прочим, ты знаешь, что это женская форма от Карла? Интересно, что мы с тобой выбрали одно и то же имя, да?
– Потому что Каролина значит «Свободная».
– И Карл тоже? Хм. Странно.
– Странно в шестьдесят девять лет узнать смысл собственного имени? – как обычно, безошибочно поняла она. – Так чего ты от меня хо?
– Я много чего от тебя хо, – искренне признался Ветер. – Очень многого. Но в данном случае совета. Собственных мозгов не хватает.
Советы Каролина всегда давала отличные. Карл подозревал, что она умнее его.
Пока ехали, рассказал про расследование. Со всеми подробностями. Уж кто-кто, а она никому не разболтает.
Дома, едва войдя в прихожую, Каролина внезапно взяла его за ворот, притянула к себе и коротко прижалась щекой к груди.
– Как мне этого не хвата…
Задрожав, он осторожно провел ладонью по ее волосам. Ни на что большее не осмелился. Сердце сжалось, запрыгало, снова сжалось.
– Если тебе нравится меня… касаться. Значит, физически я тебе не противен… Почему же тогда…
У него срывался голос.
Каролина отодвинулась, точным движением приложила палец к его губам, что означало: замолчи.
Палец был твердый, с коротко остриженным ногтем. Не поцеловать его было невозможно.
Она отдернула руку, словно от ожога.
– Опять? Мы ведь уже тысячу раз. Видимо, недоста. Ладно, давай снова.
– Давай, – обреченно кивнул он.
Все равно о расследовании говорить сейчас он не смог бы – когда она так близко, и сердце еще не успокоилось.
– Сначала – шаг назад. А то у тебя взгляд бессмысленный.
Он повиновался.
– Я тебя люблю, Зефир. Никогда не говорила вслух, но ты знаешь…
Каролина нахмурилась, видя, как у него изменилось лицо. Нет, Ветер этого не знал!
– Ну так знай, – опять без слов поняла она. – Это для меня новое. И у меня такое ощуще, что это надолго. Что мы созданы дру для дру. Даже не ощуще. После нашей первой встречи я сделала запрос в «Соску».
– Что?!
– Сто процентов.
– Правда?!
– Да. Мы – те самые две идеально совместимые половинки. Мы вытащили лотерейный билет.
Он затряс головой, чтобы перестала кружиться.
– Почему ты мне про это раньше…
– Потому что всему свое вре. И сейчас оно, кажется, пришло. Я готова. Ты, по-моему, тоже. Закроем эту тему. Чтобы больше к ней не.
– Тему настоящей любви?
– Вот именно: настоящей. А не постельной. Настоящей любви двадцать второго века.
Ветер вздохнул:
– Объясни мне еще раз, почему мы не можем любить друг друга во всех смыслах.
– Только давай, юный Вертер, без страданий. Вопрос первый. Мы хотим иметь детей? Нет.
Он промолчал.
– Дети – единственное, ради чего имело бы смысл спариваться. Но нам они не нужны, мы оба живем слишком интенсивно. Вопрос второй. Когда человек становится зрелым и полноценным? Правильно: когда выходит из гормонального возраста. Мы с тобой собираемся любить друг друга долго. Целый век. Но лет через десять чувственность тебя покинет. А мы привыкнем к физической любви. Я привыкну. И возникнет ощущение потери. Будто мы чего-то лиши. Я ведь застряну в гормональной стадии лет на двадцать дольше тебя. Так давай сразу, с самого начала выведем эту чепуху за скобки. Для нас ее существовать не бу. Мы уже зрелые. И такими останемся. Радуйся, дурак, что я такая нечувственная.
Тогда он осмелился задать вопрос, давно его занимавший:
– И ты никогда ни с кем не…?
Каролина пожала плечами.
– Попробовала, конечно. В юности. Что сказать? Приятно: механическая стимуляция нервных окончаний, сигнал в мозг, но в сущности ничего особенного. Больше проблем. Овчинка выделки… – Вдруг она рассердилась. – Ладно, Буран. По твоей физиономии вижу, что это все-таки не последний разговор… Тогда на сегодня хва. Идем, показывай свою запись.
Просмотрела раз, другой, третий.
На четвертый сказала:
– Здесь стоп.
Застыл кадр, где лежащий Томберг смотрит на Ван Мыня, которого видно со спины.
– Да, я тоже все время здесь останавливаю. Странное выражение лица.
– Дело не в выражении. Где у тебя тут масштаб?
Он показал на кнопку.
Каролина увеличила картинку до предела. Теперь весь экран был занят глазом академика.
– Смотри. Что это?
Ветер вгляделся.
– Отражение. Китаец что-то ему показывает… Помнишь про «лягушонку», да? Эх, рассмотреть бы. Черт, мелко!
– Для тебя мелко, для меня нет. – Каролина распрямилась. – Давай мне пластинку, Тайфун. Запущу ее в телескоп. Двухсотпятидесятитысячного увеличения и квадрофокуса, я думаю, для этой цели хватит.
– Каролина, я тебя люблю, – потрясенно молвил Ветер. – Ты, конечно, мозг на ножках. Но какой!
На следующее утро, приехав на работу, Ветер увидел, что у двери его кабинета топчется взволнованный Дельфин.
– Я нашел его! Вдуг осенило, стал искать, и…
– Китайца?! – подался вперед Ветер, забыв, что ничего не говорил помощнику про Ван Мыня.
– Почему китайца? Какого китайца? Я нашел убийцу!
– Где?
Мика потыкал себя в лоб:
– Здесь, в глубинах интеллекта. Мне пишло в голову пеешестить кандидатов в клиенты.
– Перешерстить? – не сразу сообразил Карл. – Каких еще кандидатов?
– Я собиаю данные на людей, котоые пока еще ничего на натвоили, но обатили на себя внимание Системы и были отпавлены на дополнительное обследование. Я сидел всю ночь, посматъивал матеиалы. Погляди, что я нашел…
Мика торжествующе повел Карла внутрь, где в проектор уже была вставлена визозапись. С неподвижного кадра смотрел юноша или, может быть, молодой мужчина с нервным лицом и воспаленным взглядом.
– Некто Данко Сен-Жюст. Откуда имя «Данко» не знаю, а Сен-Жюст, если ты помнишь, был одним из самых молодых вождей Фанцузской Еволюции. Возаст тут имеет значение, сейчас поймешь… Записан азгово с психологом. Слушай…
Он нажал кнопку.
Ровный, приятный голос (психологам такой ставят специально) спросил:
– Так все-таки, чем тебя не устраивает меритократия, Данко?
Лицо молодого человека пришло в движение.
– Потому что это обман! Красивый термин! На самом деле у нас в стране не меритократия, а геронтократия! У кого больше бюлей, тот всё и решает! А больше бюлей у тех, кто дольше живет! Вот и выходит, что обществом распоряжаются старики!
– Не старики, а сеньоры. Зрелые люди.
–
– Старики были раньше, пока человек не научился правильно жить, – спокойно возразил психолог. – Тогда у дряхлеющего человека ослабевала мозговая деятельность, сейчас же она с возрастом только развивается. Чем ты старше, тем ты мудрее. Обществом и государством должен управлять не тестостерон, а разум и опыт.
Мика поднял палец: внимание!
– Да ты знаешь, сколько лет самой древней из этих мумий, Львовичу-Старицкому? – выкрикнул Данко. – Он родился в середине XX века.
Тут Дельфин затряс пальцем: сейчас, сейчас!
– …Пилой отпилить такую башку! Топором оттяпать! Вместе с ее фальшивыми зубами и синтетическими глазами!
Нажав на кнопку, Мика остановил запись.
– Дальше он п’о дугое, неинтеесно. Но обати внимание на дату. Эта беседа состоялась за месяц до сме’ти Стаицкого.
Дельфин покровительственно похлопал начальника по плечу.
– Только не говои, что я гений. П’осто поклонись в пояс, этого будет достаточно.
Поделиться книгой: