Тот, кто убил лань

Михаил Лакербай

Тот, кто убил лань

Новеллы

ПРЕДИСЛОВИЕ

Автор этой книги Михаил Лакербай (1901-1965) — выдающийся абхазский писатель, человек высокой культуры и личного обаяния. Он вступил в абхазскую литературу в пору ее зарождения, вместе с ней рос и мужал, внося большой вклад в развитие ее драматургии и новеллы. Он был один из тех писателей, кто способствовал возрастанию веса и значения абхазской литературы.

Михаил Александрович Лакербай родился в семье мелкопоместного дворянина в селе Мерхеули Сухумского округа. Получив начальное образование в родном селе, он поступает в Сухумскую горскую школу, а затем — в Сухумское реальное училище, которое оканчивает в 1920 году.

После установления Советской власти в Абхазии с 1921 по 1925 год М. Лакербай работает соредактором первой абхазской советской газеты, носящей и поныне данное им название — "Апсны капш" ("Красная Абхазия"). В 1929 году оканчивает юридическо-экономический факультет Тбилисского политехнического института. Некоторое время работает юристом. Однако эта профессия не прельщала молодого Лакербай, проявившего в те годы склонность к журналистике и поэзии. В 1930 году он едет в Москву и поступает на высшие курсы сценаристов и кинорежиссеров. Окончив их, начинает работать на кинофабрике "Восток-кино" ассистентом режиссера и киносценаристом.

В начале Великой Отечественной войны М. Лакербай добровольцем идет на фронт. Работает в дивизионной газете "На штурм врага", участвует в боях за оборону Севастополя.

М. Лакербай уже с 1919 года печатается в первой абхазской газете "Апсны", выходившей под редакцией основоположника абхазской литературы Д. И. Гулиа. Молодой литератор с болью воспринимает суровую действительность. Его негодование ярко выражено в публицистических статьях и остро социальных лирических стихотворениях "В тюрьме", "Родина", "Дмитрию Гулиа", "Ласточка".

С 30-х годов начинается новый этап в творческой биографии М. Лакербай. Он обращается преимущественно к драматургии и киносценариям. Писатель шел к литературе, вдохновленной идеалами современности, правдиво отражающей социальные конфликты эпохи и духовный облик людей, строящих новый мир — социалистическое общество.

Написанные в конце 30-х годов его комедии "Потомок Гечей" и "В овраге Сабыды" — о новых отношениях к труду и между людьми в социалистическом обществе, а также историческая драма "Чудесный сплав" (1956) — о дружбе абхазского, грузинского и русского народов, сыграли большую роль в развитии абхазского национального театра.

Создавая сценарии кинофильмов и либретто опер, М. Лакербай выводит абхазскую тематику на всесоюзную арену. По его либретто написаны музыкальная комедия "Хаджарат" (1938, музыка В. Куртиди), оперы "Изгнанники" (1939, музыка Д. Шведова) и "Мзиа" (1951, музыка А. Баланчивадзе), по его сценариям поставлен ряд короткометражных картин: "Цветок жизни" (1933), "Ткварчели" (1934), "Дама в голубом" (1938) и другие.

Значительны также заслуги М. Лакербай в изучении путей развития абхазского театра. В своих "Очерках из истории абхазского театрального искусства" писатель первым проследил зарождение и формирование абхазского профессионального театра в неразрывной связи с развитием русского и грузинского театров.

Важное место в литературном наследии М. Лакербай занимают его новеллы. Он стал известен всесоюзному и зарубежному читателю двумя книгами этого жанра — "Абхазские новеллы" и "Аламыс", вышедшими в издательстве "Советский писатель" в Москве в 1957 и 1961 годах.

Как к источнику своего творчества писатель обращается к абхазскому фольклору — историческим песням, сказаниям, притчам и легендам, пословицам и бытовым историям. Они служат основой создаваемых им новелл, в которых отражается мудрость народа, его обычаи и понятия, меняющиеся под воздействием революционных событий. "О душе народа, об аламысе я собрал эти устные рассказы, услышанные в разные годы", — писал автор в предисловии к одной из своих книг.

Эти новеллы волнуют своим благородством, или, говоря словами самого автора, "аламысом", который, как волшебный талисман, открывает нам внутренний мир человека. Чрезвычайно лаконичные, почти не выходящие за пределы фабулы, они описывают те или другие жизненные происшествия, поступки людей. Поведение человека в ответственные минуты жизни — в бою, в столкновениях с личным врагом, в отношениях с другом, женой, родственником и т. д. — составляет содержание любой из этих коротеньких историй. При этом характерно, что поведение это рассматривается всегда с точки зрения благородства человеческих проявлений. Темы воинских доблестей, терпеливости в страданиях, храбрости, выдержки, а также сдержанности в быту, высокого взаимного уважения как в дружбе, так и в отношении к женщине, раскрываются в новеллах чрезвычайно ярко.

Ознакомившись с десятью новеллами М. Лакербай, опубликованными в первом номере журнала "Дружба народов" за 1957 год, известный грузинский литературовед-критик Геронтий Кикодзе в своей статье дал им высокую оценку, отметив в новеллах "счастливое сочетание устного рассказа с индивидуальным творчеством просвещенного писателя". Он советовал работникам журналов и газет перевести их на грузинский язык. Пусть читатели, писал он, "убедятся, что в абхазских традициях много знакомого и близкого, а также много необычного для Грузии".

У М. Лакербай немало рассказов и о сегодняшнем дне. Их тема — подвиг человека во имя Родины. Писатель говорит романтически приподнято, с пафосом о подвигах, отважно сражавшихся за Советскую власть в годы гражданской войны ("Даур и Сеид", "Чанагв") и во время Великой Отечественной войны ("Говорят, ты стар", "Девочка из Отхары", "Лучшая роль").

Как зоркий и наблюдательный художник, М. Лакербай умел отбирать в сложном узоре народной жизни такие эпизоды и детали, которые подчас кажутся незначительными, но, облеченные в острую и занимательную сюжетную форму, предстают интересными и поучительными.

Михаил Лакербай хорошо владел мастерством рассказчика, умел создавать интереснейшие сюжетные ходы и впечатляющие образы. Иногда он оживляет, своеобразно интерпретирует смысл той или иной абхазской пословицы или поговорки. На почве этого возникает короткий рассказ-притча.

Нам кажется, что причина успехов новелл абхазского писателя кроется не только в том, что он хорошо знал устное творчество своего народа. Как отмечает русский писатель Р. Ивнев, М. Лакербай, "описывая богатые и яркие картины старой Абхазии, удалось приподнять девственную почву старины и переложить ее пласт за пластом на современную почву, показав при этом всю родственность благородных порывов людей, рожденных в разные эпохи".

Новеллы М. Лакербай переводились на русский, грузинский и другие языки народов Советского Союза. Они переведены и на многие иностранные языки, в том числе: английский, немецкий, французский, арабский, турецкий, польский и т. д.

Писатель М. Лакербай умер, не дожив без малого 65 лет. Он упорно работал над новыми новеллами, пьесами, статьями об абхазском театре, воспоминаниями; на его слова писались вокально-музыкальные произведения больших и малых форм. По сценариям писателя киностудией "Грузия-фильм" были выпущены цветные документальные фильмы "Абхазия — цветущий край" и "Сокровища потонувшего города (Диоскурия)". В последние годы своей жизни им также написаны пьесы: "Огонь Прометея" — о борьбе трудящихся Абхазии за установление Советской власти и "Моя лучшая роль" — о современной абхазской деревне.

Широк диапазон писателя, глубоки корни его творчества, несущие большой заряд интернационализма. Не мало дорог исходил М. Лакербай. Его главными маршрутами были — абхазские села — Сухуми — Тбилиси — Москва. Он поддерживал дружеские связи с такими выдающимися писателями и деятелями искусств, как Константинэ Гамсахурдиа, Лео Киачели, Ираклий Абашидзе, Александр Довженко, Виктор Шкловский, Александр Баланчивадзе, Михаил Чиаурели и многие другие.

М. Лакербай — писатель, который одинаково дорог всем поколениям абхазских писателей. Не раз в течение жизни обращаешься к нему, И каждый раз ясно чувствуешь, что он становится неотъемлемой частью родной земли, дыханием народа. Абхазцы говорят: "Конь падет — поле останется, человек умрет — слово останется". Так продолжает жить в памяти народной Михаил Александрович Лакербай.

Х.С.Бгажба

===========================================

Гость.

Перевод С. Трегуба

Старый Ханашв Цугба сидел под чинарой во дворе своей пацхи [1] и шил из сыромятной кожи чувяки своему единственному сыну — юноше Темыру.

Залаяла собака. Старик поднял голову и увидел молодого незнакомого ему человека; тот, не добежав до калитки, перескочил через забор: видно, очень спешил. Увидев старика, он бросился к нему и, на ломаном абхазском языке стал умолять спрятать его. Произношение выдавало в нем черкеса.

— Погоня, — волнуясь сказал он. — Спаси меня, укрой! Если нагонят, меня убьют.

— Заходи в дом! — быстро ответил Ханашв и ввел гостя в пацху. Приставив к стене лесенку, он указал на чердак.

— Полезай, дад! [2] Устройся в углу на куче шерсти. Будь спокоен: у меня ты в безопасности.

— Да будет безмятежна твоя старость! — благодарно пробормотал гость и поспешно влез на чердак.

Старик вышел во двор и, убедившись, что там никого нет, вернулся в пацху. Стоя внизу, он сказал:

— Ты не бойся, дад! Никого не видно. Наверное, никто не заметил, как ты ко мне забежал. Но скажи — кто за тобой гонится и почему?

— Я убил человека. Его друзья погнались за мной, чтобы отомстить за него.

— За что же ты убил?

— Он оскорбил меня: он хлестнул нагайкой моего коня на джигитовке!

— Кого же ты убил? Как его имя?

— Не знаю. Я ведь впервые в вашем селении...

В этот миг опять неистово залаяла собака, и оба они застыли в испуге.

— Тише! Я пойду посмотрю, — негромко предупредил старик и вышел во двор.

Вдалеке из-за бугра показалось несколько человек, вслед за ними двигалась толпа. Старик заслонил ладонью глаза от солнца и начал всматриваться. Теперь уже была ясно видна вереница приближающихся к его дому людей. Они двигались медленно, не спеша.

"Это не за ним ли, за убийцей?" — подумал старик и приготовился грудью защищать гостя.

Но вот несколько человек, опередив других, отворили калитку и вошли во двор. Вслед за ними хлынула толпа.

И тут Ханашв увидел, что на руках у людей лежала тяжелая, завернутая в бурку ноша, поддерживаемая со всех сторон.

При виде знакомой бурки у старика потемнело в глазах. Точно полоснули его по сердцу кинжалом.

Из толпы выступил убеленный сединами старик Ашвью Абидж, его сверстник и друг, и сказал:

— Крепись, Ханашв! Тебя постигло сегодня великое горе. Но нет ничего на свете, что с течением времени не ослабевало бы. Не ты ли всегда учил нас: чем сильнее у человека характер, тем крепче выдержка, — особенно в горе? Сегодня неизвестным черкесом убит твой Темыр!

У старика подкосились ноги. Он схватился за сердце и, наверное, упал бы, если бы люди не поддержали.

Плач и крики женщин огласили двор.

Двое суток пролежало бездыханное тело его сына на тахте в пацхе.

И двое суток под разными предлогами поднимался старик на чердак, чтобы отнести еду гостю-черкесу.

На третьи сутки, похоронив убитого, товарищи Темыра возвратились вместе с Ханашвом во двор. До позднего вечера они сидели со стариком.

— Мы знаем, — сказал один из юношей, самый любимый сверстник Темыра и неразлучный его друг, — все вместе мы не сможем заменить тебе сына. Но мы разделим с тобой горе. Каждый день мы будем тебя навещать, как будто все еще жив наш Темыр, и во всем будем тебе помогать.

— Даем тебе слово, — добавил другой, — что отомстим убийце. Черкес ловко прячется. Он ускользнул от нас в лесу, и, наверное, здесь, где-то рядом, кто-то его умело укрывает. Но мы разыщем его и убьем. Скоро, очень скоро ты об этом узнаешь. Может быть, хоть это немного успокоит тебя.

Слова их, произнесенные торжественно и решительно, громко прозвучали в пацхе.

И друзья Темыра ушли.

Безутешный старик огляделся, нет ли кого поблизости, наполнил дорожную сумку едой, приставил лесенку к чердаку и позвал черкеса.

— Сойди, мой гость! Сойди! Здесь нет никого. Все ушли.

И когда черкес спустился, старик дрожащей рукой протянул ему сумку.

— Возьми, — сказал он. — Здесь еды на два дня. Поспеши домой, дад! Лесом ближе пройти к перевалу. Ночь темна, тебя никто не увидит.

Низко-низко склонился перед стариком гость и приложил к губам край его черкески. Потом выпрямился и, не сказав ни слова, вышел из пацхи.

Неудачный момент.

Перевод С. Трегуба

Тот, кто живал в горах, знает, как быстро после захода солнца темнеет в ущельях меж скал, особенно в поросших густым лесом горных долинах, и как черна бывает здесь ночь.

Одна из таких ночей опустилась на горную долину Уадхару. Было так темно, что, как говорят абхазы, не видишь под носом и жерди, грозящей проткнуть тебе глаза.

Двадцатилетний Алиас Гуны тихо вышел из лесу и бесшумно подкрался к усадьбе Гедлача. Он перелез через забор, никем не замеченный перебежал двор и, нащупав заднюю глухую стену пацхи, спрятался в густых зарослях росшей здесь бузины.

Все обошлось очень удачно, и Алиас вздохнул с облегчением: наконец-то он у цели! Пора ему рассчитаться с Гедлачом. Два дня и две ночи прошло с тех пор, как Гедлач Капш убил родного его брата — Гудису, а убийца все еще не застрелен. Слишком долгий срок для такого лихого джигита, как Алиас! Правда, тело брата еще не предано земле, еще несутся к небу плач и стенания женщин...

Хорошо бы убить Гедлача раньше, чем опустят тело в могилу. Иначе как Алиас явится на похороны брата? С каким лицом? Алиас зажмурился и ясно представил себе полные укоризны, сверлящие взгляды близких, направленные на него, Алиаса.

Недаром сложили песню о Сеиде Аргуне из села Аацы, недаром прославляют его. У Сеида убили брата ночью, и в ту же ночь он отомстил. Он не дал убийце дожить и до восхода солнца. Да, вот это была удачная месть. Недаром поется о ней в песне.

А о нем, Алиасе, не сложат песен. Но разве мало охотился он за Гедлачом эти дни и ночи? А его все нет и нет, точно испарился. Ни дома, ни в лесу, ни на селе. Как хитро прячется, проклятый! Видно, знает, что ему несдобровать!

Надо, однако, как можно скорее с этим покончить! А то еще, чего доброго, аацынские девушки ославят его в песне "Шаратын", навеки покроют его имя позором...

Внезапно в пацхе послышались голоса. Алиас прислушался и несказанно обрадовался: он узнал голос Гедлача. Гедлач дома!

Но как выманить его во двор? Нельзя же стрелять, пока он в пацхе, так можно ранить жену или детей. Ведь это тоже грозило позором...

Алиас осторожно отодвинул хворостину в стене и, приникнув к щели, прищуренным глазом, стал напряженно всматриваться.

В пацхе царила полутьма. Тусклые отблески мерцавшего в глубине очага освещали табуретку и скамью, выделявшиеся в едва различимом свете черными силуэтами. Голоса затихли. Видимо, семья отужинала и улеглась спать.

Алиас решил подождать до утра.

Потянулась мучительно долгая ночь. Не смыкая глаз, Алиас напряженно прислушивался к тому, что творится в пацхе и в окружающем мраке. Он старался не шелохнуться: милейшее неосторожное движение могло выдать его хозяйским псам.

Была еще глубокая ночь, когда внимание Алиаса привлек шорох внутри пацхи. Почти одновременно тьму прорезала тоненькая полоска света. Алиас припал к щели: перед ним в одном белье расхаживал по пацхе Гедлач и, держа в руке зажженную свечу, что-то искал. Очевидно, найдя то, что искал, он сел посреди пацхи на скамью у очага, прилепил перед собой на край скамьи восковую свечу и, устроившись поудобнее, принялся резать табак. Алиас ясно видел лицо врага.

"Сама судьба поставила его передо мной", — подумал Алиас.

Он быстро просунул в щель дуло ружья, взвел курок и стал целиться...

— Что ты делаешь, безумный? Скорей туши свет! — донесся до него испуганный голос проснувшейся жены Гедлача.

— Спи, спи, не бойся! — ответил ей Гедлач. — Ничего не случится!

"На миг раньше, на миг позже, не все ли равно?" — подумал Алиас и с любопытством стал прислушиваться к голосам в пацхе.

— Скорей туши свечу, — торопила жена. — Зажег ее, поставил прямо перед собой. Ведь если где-нибудь поблизости бродит Алиас, то это для него самый подходящий момент.

— Ошибаешься! — возразил ей Гедлач. — Момент как раз самый неподходящий.

— Почему?

— Ты что же, думаешь, я не знаю, что Алиас день и ночь, уже двое суток, охотится за мною, чтобы отомстить мне за брата? Знаю и то, что Алиас — отважный и смелый джигит.

— Вот видишь! — вскрикнула жена.

— Подожди. Послушай, что я тебе скажу. Я знаю и то, — спокойно продолжал Гедлач, повернувшись в ее сторону, — что Алиас Гуны славится как настоящий ахаца [1]. Не станет такой ахаца стрелять в безоружного, когда тот в одном белье и только что покинул постель. Так что, видишь, это самый неудачный момент для Алиаса.

И Гедлач продолжал, как ни в чем не бывало, резать табак.

Алиас вытянул из щели ружье, бесшумно опустил курок и, плюнув с досады, покинул свое место у пацхи..