120 дней Содома, или Школа разврата

Так как четыре актрисы, о которых идет речь, играют в настоящей повести очень важную роль, просим еще раз прощения у читателя за то, что мы вынуждены и их обрисовать. Они будут действовать в своих рассказах – так можно ли их не описать? Не ожидайте от нас портретов особенной красоты, воспевающих их физические и нравственные качества. В данном случае главную роль играют не привлекательность или возраст, а ум и опыт, и в этом смысле услуги их оказались неоценимыми.

МАДАМ ДЮКЛО – так звали ту, которая опишет нам сто пятьдесят простых страстей. Это была женщина сорока восьми лет, хорошо сохранившая былую красоту, с прекрасными глазами, белой кожей, красивым и пышным задом, свежим ртом, прекрасной грудью и роскошными темными волосами, с полной, но высокой талией и манерами девицы из хорошей семьи. Как мы дальше увидим, она провела жизнь в местах, которые смогла хорошо изучить и которые описала с умом и непринужденностью, легко и заинтересованно.

МАДАМ ШАМВИЛЬ была высокой женщиной пятидесяти лет, хорошо сложенной, худой, сладострастие сквозило и во взгляде, и в наклонностях. Безусловная подражательница Сафо, выказывающая это в каждом жесте, в каждом словечке. Не будь этого пристрастия, которому она пожертвовала все, что заработала своим ремеслом, она бы жила, ничем себя не стесняя. Ремесло же ее заключалось в том, что долгое время она была публичной девкой, а в последние несколько лет освоила профессию сводни. Но сводни с разбором: в круг ее клиентов входили лишь распутники в летах, молодежь она никогда не допускала: эта предосторожность оказалась весьма прибыльна, и мадам Шамвиль сумела несколько поправить свои дела.

В ее белокурых волосах уже пробивалась седина, но голубые глаза были все еще живы и выразительны. Хорошо сохранившаяся грудь, выступающий вперед низ живота, клитор в момент возбуждения вырастал до трех дюймов, и она умирала от наслаждения, когда ей щекотали клитор, особенно если это делала женщина. Зад дряблый, помятый и от злоупотребления ее привычками, о которых мы еще будем иметь случай рассказать, потерявший всякую чувствительность, с задом Шамвиль можно было делать все, что угодно.

Что удивительно вообще, и особенно удивительно для Парижа, она была по этой части девственна, подобно только что выпущенной из монастырского пансиона благонравной девице. Если не считать поверхности зада, которой во все тяжкие пользовались обладатели экстравагантных удовольствий, не желавшие проникнуть меж ягодиц, а довольствующиеся лишь внешней поверхностью этих полушарий, то Шамвиль так и осталась девственной сзади.

МАРТЕН – толстая мамаша пятидесяти двух лет, довольно свежая и здоровая, наделенная ягодицами, мощь и великолепие которых трудно превзойти, предлагала удовольствия прямо противоположные. Всю жизнь провела она среди содомитов и так пообвыкла, что только о таких удовольствиях и думала. Ошибка природы, перегородившая к ней вход спереди, заставила ее познавать все радости любви только сзади. Зато она принимала всех без разбора, самые чудовищные мужские орудия не могли ее испугать, она даже предпочитала их более скромным. Ее воспоминания о сражениях под знаменем Содома будут для нас особенно ценными. Черты ее лица были не лишены приятности, но в них уже чувствовалась усталость, и только дородность мешала ей выглядеть совсем увядшей.

В ДЕГРАНЖ соединились воедино преступление и сластолюбие. Она была высокая и худая, пятидесяти шести лет. Лицо ее было бледным и испитым, глаза погасшими, губы мертвыми. Она сама была похожа на преступление, кровавое и жестокое. Некогда она была брюнеткой, и даже хорошо сложена, но сейчас была похожа на скелет, вызывающий лишь отвращение. Ее зад, многими трудами изнуренный, многими отметинами испещренный, истрепанный, изорванный, был покрыт, казалось, не человеческой кожей, а исписанной вдоль и поперек гербовой бумагой. Дыра в нем была столь огромной, что им могли пользоваться любые, самые тяжелые пушки, и это сделало его в конце концов совсем бесчувственным. Чтобы закончить портрет, скажем, что эта воительница, пострадавшая во многих схватках, была без одной груди и трех пальцев, у нее также не было одного глаза и шести зубов; к тому же она хромала. Мы узнаем, может быть, почему она так пострадала. Ничто не могло ее исправить, и если тело ее было безобразным, то душа была средоточием пороков и неслыханных мерзостей. Не было, наверное, такого преступления, которое она бы не совершила: она убивала и грабила, насильничала и отравляла, за ней были грехи отцеубийства и кровосмесительства. В настоящий момент она содержала публичный дом, была одной из признанных всем обществом сводниц и поскольку ее богатый опыт сочетался с весьма своеобразным жаргоном, она и была приглашена на роль четвертой рассказчицы, той, в чьих рассказах ожидалось больше всего ужасов. Кто бы лучше нее, все пережившей на собственном опыте, мог справиться с этой ролью?

Теперь женщины найдены, и найдены именно такие, каких хотели найти. Пришла пора заняться менее важными персонажами.

Поначалу желательно было окружить себя возможно большим числом предметов сластолюбия. Но приняв в расчет, что единственным удобным для этих развлечений местом может послужить тот самый уединенный замок Дюрсе в Швейцарии, где он провернул дельце с крошкой Эльвирой, а в этом не столь уж обширном замке не разместить такое огромное количество обитателей, да и угроза, что кто-либо из этого множества поспособствует ненужной огласке, положили ограничиться тридцатью двумя персонами, включая, разумеется, четырех подобранных рассказчиц: восемь мальчиков, восемь девочек, восемь молодых людей постарше с детородными органами такой величины, что они смогли бы порадовать господ в утехах Содома, да еще четыре прислужницы. Но все эти предметы должны были быть отысканы; целый год ушел на эти поиски, немалые суммы были на эти поиски израсходованы, и вот какие меры потребовались, чтобы добыть самый сладкий товар, какой может предложить Франция.

Шестнадцать сметливых сводниц, каждая с двумя помощницами, были отправлены в шестнадцать главных провинций Франции, тогда как семнадцатая трудилась в самом Париже. Ровно через десять месяцев все они должны были в указанное время приехать в поместье герцога под Парижем и привезти с собой каждая по девять девушек. Вместе это должно было составить сто сорок четыре девушки, из которых надо было отобрать восемь. Сводницам рекомендовалось при отборе обращать внимание только на благородство происхождения, целомудрие и красоту. Розыск надо было вести в домах знати или в монастырях высшего разряда, где воспитывались девочки из благородных семей. Девицы из мещанского и крестьянского сословий в расчет не брались. За действиями сводниц следили особые соглядатаи, обо всем докладывающие обществу. За каждую девицу своднице платили по тридцать тысяч франков, все расходы оплачивались, так что стоило это неслыханно дорого. Возраст был определен от двенадцати до пятнадцати лет – от тех, кто ему не соответствовал, отказывались сразу.

В это же время на тех же условиях отбирали мальчиков. Возраст был тот же: от двенадцати до пятнадцати. Семнадцать сводников-содомитов рыскали по столице и провинции в поисках нужных предметов, их встреча была назначена через месяц после сбора девушек. Для молодых же людей, которых мы условились впредь именовать прочищалами, определяющим был размер мужского органа; он должен был иметь в длину от десяти до двенадцати дюймов, а в толщину семь с половиной. Восемь прочищал отбирались по всему королевству, и встреча с ними была намечена через месяц после отбора юношей.

Хотя история этих отборов и встреч – не тема нашего повествования, все же уместно сказать несколько слов по этому поводу, чтобы в полной мере оценить творческий гений четырех наших героев. Мне кажется, что все, что дает дополнительные штрихи к этой удивительной истории, не может быть отброшено в сторону как не заслуживающее внимания.

Пришло время для встречи девочек. Кто-то из сводниц не привез намеченных девяти, кого-то потеряли по дороге, кто-то заболел, так или иначе, в имение герцога доставили сто тридцать девушек. И каких восхитительных, Бог мой! Наверное, никогда еще не собиралось вместе столько красавиц! Отбор занял тринадцать дней. Ежедневно экзамен проходил десяток девушек. Четыре ценителя образовывали круг, в середине которого оказывалась девица – сначала одетая в то платье, в котором ее похитили. Сводница докладывала историю вопроса: если чего-то не хватало в табели о происхождении или целомудрие было под вопросом, девушку немедленно отсылали обратно без провожатых и какой-либо помощи, а сводня лишалась своего гонорара. После аттестации сводницы ее отсылали, а у девушки спрашивали, правда ли то, что рассказала сводня. Если все было правдой, сводня возвращалась и поднимала девушке сзади подол платья, чтобы продемонстрировать ассамблее ее ягодицы. Это была первая часть тела, которую желали осмотреть. Малейший недостаток здесь – и девицу тут же отправляют восвояси. Если же, напротив, в этом храме очарования все было в порядке, девушку просили раздеться донага, и в таком виде она пять или шесть раз прохаживалась перед нашими развратниками. Ее поворачивали и разворачивали, отодвигали и придвигали, проверяли состояние ее девственности, но все это хладнокровно и методично, как на настоящем экзамене. После этого девочку уводили, а на билете с ее именем экзаменаторы помечали» «принята» или «отправлена обратно». Эти билеты помещали в ящик. Когда экзамен заканчивался, ящик открывали. Чтобы девочка была принята, необходимо было, чтобы на билете с ее именем оказались подписи всех четырех экзаменаторов. Если хотя бы одной не хватало, девушку не принимали и возвращали домой пешком, без помощи и сопровождения (за исключением последних двенадцати, с которыми четверо друзей позабавились после экзамена и которых затем уступили сводницам). После первого тура было исключено пятьдесят кандидатур, восемьдесят оставшихся начали осматривать более тщательно, малейший недостаток служил поводом для отказа. Одну прекрасную как день девушку отправили домой только потому, что верхний зуб у нее чуть-чуть выступал вперед. Еще двадцати отказали, так как они были не дворянского происхождения. После второго тура осталось пятьдесят девушек. На третьем экзамене, еще более тщательном, каждый из четырех был окружен группой из двенадцати-тринадцати девушек во главе со сводницей; группы переходили от одного ценителя к другому, а те старались держать себя в руках, подавляя возникшее возбуждение, так как желали казаться беспристрастными. В результате осталось двадцать, и все одна другой красивее, но надо было отобрать только восемь. Уже невозможно было отыскать изъяны у этих небесных созданий. И все-таки при равных шансах по красоте необходимо было найти у восьми девушек какое-то преимущество перед двенадцатью остальными. Это доверили президенту как наиболее изобретательному. Он решил проверить, кто из девушек лучше всего создан для того занятия, которым он любил заниматься больше всего на свете. Четыре дня понадобилось для решения этого вопроса; в результате двенадцать были отсеяны, но не так, как предыдущие: с ними забавлялись восемь дней самыми разными способами. А потом их всех уступили сводням, что вскоре сводниц обогатило: не часто в борделях встречаются проститутки столь изысканного происхождения. Что касается восьми отобранных девушек, то их отправили в монастырь, чтобы сохранить для будущих удовольствий, время которым еще не пришло.

Я не решаюсь описать вам этих красавиц. Все они так хороши, что мое перо просто бессильно это сделать из боязни показаться монотонным. Довольствуюсь тем, что назову каждую из них. Перед таким скоплением очарования, грации и всех совершенств я могу только заметить, что природа не могла бы создать лучших моделей.

Первая звалась ОГЮСТИНА: ей было пятнадцать лет, она была дочерью некоего барона из Лангедока, ее похитили из монастыря в Монпелье.

Вторая звалась ФАННИ: она была дочерью советника в парламенте Бретани и была похищена из замка своего отца.

Третью звали ЗЕЛЬМИРА: ей было пятнадцать лет, и она была дочерью обожавшего ее графа де Тервиля. Он взял ее с собой на охоту в одно из своих поместий в Босе. Ее похитили, выследив, когда она на несколько минут осталась в лесу одна. Она была единственной дочерью своего отца и в будущем году должна была выйти замуж за знатного сеньора, имея приданое в 400 тысяч франков. Она особенно рыдала от горя и ужаса, оплакивая свою судьбу.

Четвертую звали СОФИ: ей было четырнадцать лет, она была дочкой богатого дворянина, живущего в своем поместье в Берри. Ее похитили, когда она гуляла со своей матерью, мать пыталась ее защитить, была сброшена в реку и утонула на глазах у дочери.

Пятую звали КОЛОМБА: она была из Парижа. Ей было тринадцать лет, ее схватили по дороге с детского бала в монастырь, куда ее сопровождала гувернантка, гувернантку убили.

Шестую звали ЭБЕ: ей было двенадцать, она была дочерью капитана кавалерии, аристократа, живущего в Орлеане. Девочку соблазнили и похитили из монастыря с помощью двух монашек, которым хорошо заплатили. Она была прехорошенькая, трудно было найти существо более очаровательное.

Седьмую звали РОЗЕТТА: ей было тринадцать лет, она была дочерью генерал-лейтенанта из Шалон-сюр-Сон. Ее отец только что умер, а ее увезли из поместья на глазах у ее матери.

Последнюю звали МИМИ или МИШЕТТА: ей было двенадцать лет, она была дочерью маркиза де Сенанж и была увезена из поместья своего отца в Бурбоннэ, когда каталась в коляске, в которой ей разрешалось кататься только в сопровождении двух или трех женщин из замка; все они были убиты.

Как можно видеть, вся подготовка удовольствий сластолюбцев совершалась ценой больших денег и больших преступлений. У таких людей, как наши герои, сокровища обесценивались, что же касается преступлений, они жили в том веке, когда преступления совершались без конца, правда, и наказывались тоже, поскольку за преступлением следует наказание. Однако большие деньги помогают все устроить и уладить настолько удачно, что наши развратники ничуть не беспокоились по поводу последствий, которые могли бы иметь подобные похищения; им в голову не приходило, что их действия приведут к розыску.

Наступил момент экзамена и для мальчиков. Поскольку условия здесь были нетрудны, число испытуемых было большим. Сводники набрали сто пятьдесят мальчиков, и я не преувеличу, если скажу, что по красоте лица и детской грации они не уступали высокому классу девочек. За мальчика платили по тридцать тысяч франков каждому, как и за девочку, но сводники ничем не рисковали, так как эта дичь была деликатной и больше по вкусу нашим развратникам. Сводники знали, что здесь они не промахнутся в любом случае, поскольку те мальчики, которые не пройдут по конкурсу, все равно будут использованы для утех и оплачены.

Экзамен проходил так же, как и первый. Мальчиков представляли к осмотру по десять человек ежедневно, с предосторожностями, которыми пренебрегли в испытаниях девочек и которые теперь были весьма уместны. Говорю об опасениях, что еще до экзаменов кто-нибудь да разрядится при виде испытуемых. Хотели даже исключить из числа экзаменаторов президента, остерегаясь его извращенных вкусов; помнили, как нарушился ход девичьих экзаменов из-за его проклятой склонности ко всякого рода гнусностям и унижениям. Он пообещал быть стойким; воистину не без труда удалось бы ему сдержать свое слово, ибо натура человеческая, чье воображение окажется однажды пораженным каким-либо извращением, свыкается с такого рода оскорблениями благородного вкуса и самого естества, оскорблениями столь для нее сладостными, что трудно вернуться ей на истинный путь: стремление отведать эти удовольствия лишает ее правильности суждений. Она презирает истинное благо и ищет только на пути зла, принимая отказ от этих путей как предательство своих принципов.

После первого экзамена было отобрано сто юношей. Пять раз кряду пришлось повторять экзамен, чтобы отобрать подходящих наиболее. Решили нарядить их в женские одежды: двадцать пять из них при этой уловке отсеялись тут же, поскольку одежда скрыла вожделенный аппарат любви, и все иллюзии пресыщенных экзаменаторов сразу же рассеялись. Но как трудно оказалось отобрать восьмерых из двадцати пяти оставшихся! Все было напрасно, испробовали даже писать имя на билете в момент извержения, испробовали и то, что оказалось успешно с девочками, но все двадцать пять оставались «избранными». Тогда решили бросать жребий. Вот имена восьми оставшихся; их возраст, происхождение, история. Что касается портретов, то я бессилен описать этих божественных ангелов – все мои слова здесь недостаточны.

ЗЕЛАМИРУ было тринадцать лет, он был единственным сыном дворянина из Пуату, который прекрасно воспитал его в своем поместье. Мальчика послали к родственнице в Пуатье в сопровождении слуги. Слугу убили, мальчика похитили.

КУПИДОНУ тоже было тринадцать. Сын дворянина, жившего в окрестностях города Ла-Флеш, он учился в этом городе. Мальчика выследили и похитили во время воскресной прогулки школьников. Это был самый красивый ученик в коллеже.

НАРЦИССУ было двенадцать лет. Он был сыном Мальтийского кавалера. Его похитили в Руане, где его отец получил почетную должность, соответствующую его высокому положению. Сын его должен был учиться в коллеже Людовика Великого в Париже. Его схватили по дороге.

ЗЕФИР, самый прелестный из восьми, был парижанин. Его необыкновенная красота упростила выбор. Он учился в знаменитом пансионе. Его отец был генералом и делал все возможное, чтобы отыскать сына, но безуспешно. Подкупили учителя пансиона за семь ливров, шесть из которых оказались новой чеканки. Зефир вскружил голову герцогу, сказавшему, что если за то, чтобы всадить в зад этому мальчишке потребуется даже миллион, он готов заплатить немедленно. Герцог оставил за собой право первым попользоваться этим мальчиком, и все согласились. О нежное, милое дитя, какая несоразмерность! Какая ужасная судьба тебе уготована!

СЕЛАДОН был сыном судьи из Нанси. Он был похищен в Люневиле, куда приехал в гости к своей тетке. Ему только что исполнилось четырнадцать. Он был единственный в группе, кого завлекла девушка его возраста. Маленькая плутовка прикинулась влюбленной и заманила его в ловушку.

АДОНИСУ было пятнадцать. Он был похищен из коллежа в Плесси. Его отец, президент Большой Палаты, напрасно жаловался, напрасно возмущался – все было предусмотрено, и он ничего больше не услышал о сыне. Кюрваль увидел Адониса в доме отца и два года сходил по нему с ума. Он лично выделил средства и дал необходимые указания, как захватить мальчика. Его приятели были даже удивлены таким верным выбором со стороны беспутного Кюрваля; тот, в свою очередь, был горд, доказав им, что способен проявить хороший вкус. Мальчик узнал его и заплакал, но президент успокоил его, сообщив, что лично лишит его невинности. Это трогательное сообщение он сопроводил похлопыванием своего огромного орудия по ягодицам мальчика. Президент выпросил его у ассамблеи для себя и без труда получил согласие.

ГИАЦИНТУ было четырнадцать лет. Он был сыном офицера, который служил в маленьком городке в Шампани. Его похитили во время охоты, которую он обожал. Отец имел неосторожность разрешить ему поехать в лес одному.

ЖИТОНУ было тринадцать лет. Его схватили в Версале, где он служил в пажах Конного Двора. Его отец, знатный нивернезец, определил сына на службу всего за полгода до этого. Похитили Житона очень просто, во время его одинокой прогулки в авеню Сен-Клу. Епископ влюбился в него, и епископу была предназначена невинность мальчика.

Таковы были мужские божества, которых наши развратники уготовили своему сладострастию. Мы увидим в свое время, каким образом это было проделано. Осталось сто сорок два субъекта, не попавших в число избранных. Но подобная дичь не залежится. Употребление нашлось для каждого. Целый месяц наши развратники наслаждались красивыми мальчиками, а затем придумали, как от них избавиться, еще при этом и заработав на них. Их продали турецкому корсару, тот принимал их на борт близ Монако, откуда небольшими группами вывозил и продавал в рабство. Ужасная судьба, но какое дело до них четырем развратникам!

Пришло время выбирать прочищал-содомитов. Выбраковкой этого разряда не затруднились. Они были в разумном возрасте: те, с кем расставались, мирно отправились восвояси, получив возмещение дорожных расходов и плату за труды. Впрочем, восьмерым из этих тружеников пришлось не так уж и потрудиться: их размеры почти соответствовали условиям. Всего их прибыло пятьдесят. Среди двадцати самых крупных отобрали восемь наиболее молодых и миловидных. Мы опишем четырех из них, самых изрядных.

ЭРКЮЛЬ – скроенный поистине как бог, давший ему имя, был двадцати шести лет, обладал членом толщиной в восемь дюймов, а в длину – тринадцать. Трудно было найти подобный член, который всегда был в состоянии боевой готовности и способен к восьми извержениям за вечер. Ему устроили экзамен: набралась целая пинта спермы! Притом у него был покладистый нрав и приятная внешность.

АНТИНОЙ, названный в честь любовника Адриана, обладал, в придачу к самому красивому члену в мире, и самым сладострастным задом, такое сочетание встречается крайне редко. Его орудие было размером восемь на двенадцать дюймов. Ему было тридцать лет, и он к тому же был очень красив.

БРИЗ-КЮЛЬ имел такую причудливо искривленную погремушку, что не мог войти в зад, не разорвав его, отсюда и прозвище. Головка его жезла, похожая на сердце быка, была в толщину восемь дюймов и три линии, длина члена была всего восемь дюймов, но он был кривой – имел такой изгиб, что разрывал задний проход, когда входил туда; это его качество наши развратники ценили особо.

БАНД-О-СЬЕЛЬ был так назван потому, что, что бы ни случилось, эрекция у него сохранялась. Он был снабжен орудием длиной в одиннадцать дюймов и семь в толщину. Его предпочли обладателям более внушительных размеров, потому что те восстанавливались после извержения с трудом, а этот был снова готов, стоило только к нему прикоснуться.

Четверо других из этой восьмерки были примерно такого же роста и сложения. Что касается остальных сорока двух из пятидесяти, то наши герои развлекались с ними две недели, а когда насладились до отвала, отпустили домой, хорошо заплатив.

Осталось выбрать четырех служанок, и выбор этот оказался весьма живописным. Извращенным вкусом обладал отнюдь не один президент. Три его друга, особенно Дюрсе, в своем распутстве отличались прихотливостью, находя особую пикантность в старых, отвратительных и грязных женщинах и предпочитая их божественным созданиям природы.

Трудно объяснить эту фантазию, но она встречается у многих. Вероятно, дисгармония в природе несет в себе нечто такое, что воздействует на нервы с не меньшей силой, чем красота и гармоничность. Доказано даже, что в момент эрекции мужчину возбуждает все омерзительное и безобразное, а в ком еще всего этого в изобилии, как не в существе порочном? Конечно, если во время сладострастного акта возбуждающе действуют именно безобразие, то вполне естественно: чем объект грязнее и порочнее, тем больше он должен нравиться. И именно его предпочтут существу безупречному и совершенному – в этом нет никакого сомнения! Впрочем, красота – явление простое и понятное, а уродство – нечто чрезвычайное, и извращенное воображение всегда предпочтет немыслимое и чрезвычайное простому и обычному. Красота и свежесть задевают лишь элементарные чувства, уродство и деградация вызывают гораздо более сильное потрясение – и действие более возбуждающее. Поэтому не надо удивляться, что многие мужчины выбирают для наслаждения женщину старую и безобразную, а не свежую и красивую. Не надо удивляться тому, говорю я, если мужчина предпочитает для прогулок вздыбленную дорогу в горах монотонным тропинкам равнины. Все эти тонкости зависят от устройства наших органов, от того, как они действуют, мы не властны изменить свои вкусы, как не можем изменить строение своего тела.

Как бы то ни было, но таковы были, без сомнения, вкусы президента и трех его друзей, поскольку все они проявили единодушие при выборе служанок, выборе, который, как мы это увидим, выявил ту извращенность, о которой мы только что говорили.

Итак, в Париже после тщательных поисков были отобраны четыре создания, портреты которых вы увидите ниже. В их портретах есть кое-что весьма отталкивающее, но читатель позволит мне их нарисовать, поскольку это имеет значение для той картины нравов, изображение которых – одна из главных целей этого произведения.

Первую звали МАРИ. Она была служанкой у знаменитого разбойника, которого недавно четвертовали, а ее подвергли бичеванию и клеймению. Ей было пятьдесят восемь лет, волос у нее почти не осталось, нос кривой, глаза тусклые и гноящиеся, в ее огромном рту сохранились все тридцать два зуба, но они были желты, как сера. Она была высокой и тощей; она родила четырнадцать детей и всех их задушила, чтобы они, как она объясняла, не пошли по дурному пути. Живот ее колыхался, как морские волны, а одна из ягодиц изъедена нарывами.

Вторую звали ЛУИЗОН. Ей было шестьдесят лет. Маленького роста, горбатая, хромая и одноглазая, но зад был еще вполне хорош для ее возраста. Она была злой, как дьявол, и всегда готовой совершать гнусности и выполнять любые мерзкие поручения, о которых ее попросят.

ТЕРЕЗЕ было шестьдесят два года. Она была высокой и худой, похожей на скелет, и совершенно безволоса. Тошнотворное зловоние исходило из ее беззубого рта. Зад был испещрен шрамами от ран, а ягодицы были такие отвислые, что их можно было обернуть вокруг палки. Дыра в этом заду была похожа на кратер вулкана по своим размерам, а запахом напоминала отхожее место. Она сама говорила, что вообще никогда не подтирается, так что на нем, наверное, еще сохранилось дерьмо ее детства. Что касается влагалища, то это было вместилище всех нечистот, настоящий склеп, от зловония которого можно было упасть в обморок. Одна рука у нее была искривлена, и она припадала на одну ногу.

ФАНШОН звали четвертую. Шесть раз ее вешали «en effigie»[1]. Не было, наверное, такого преступления на земле, которого бы она не совершила. Ей было шестьдесят девять лет, она была толстая коротышка с провалившимся носом, к тому же еще и косая. В ее зловонной пасти осталось только два зуба. Язвы покрывали ее зад, у заднего прохода образовались шишки величиной с кулак. Ужасный шанкр сожрал влагалище; одна ляжка была обожжена. Три четверти года она была пьяна, из-за пьянства у нее был больной желудок, ее то и дело рвало. Дыра ее зада, несмотря на геморроидное обрамление, была так велика, что она непрерывно испускала ветры, даже этого не замечая.

Независимо от домашней службы в период намеченного спектакля эти четыре женщины должны были участвовать во всех собраниях и выполнять все услуги, которые от них потребуются.

Все нужные меры были приняты, а поскольку лето уже начиналось, то главными заботами стали перевозки всевозможной поклажи, которая должна была сделать пребывание в замке Дюрсе в течение четырех месяцев удобным и приятным. Туда перевозили множество мебели и зеркал, запасы провианта, вина и ликеры; туда отправляли рабочих, а понемногу и участников спектакля, которых принимал и размещал Дюрсе.

Теперь пришло время описать читателю знаменитый замок, где сладострастию будет принесено столько жертв в предстоящие четыре месяца. Место действия было выбрано со всей возможной тщательностью. Замок был совершенно удален от всех людных мест, и его уединенность и тишина вокруг служили могучими побудителями разврата. Мы опишем вам эту обитель не такой, какой она была изначально, а в ее нынешнем великолепии, о котором позаботились наши герои.

Попасть в замок было нелегко. Сначала надо было добраться до Базеля, затем пересечь Рейн. Здесь надо было выходить из экипажа, поскольку дальше дорога становилась труднопроходимой. Достигнув Шварцвальда, шли примерно пятнадцать лье по извилистой дороге, по которой без проводника пройти было невозможно. На этой высоте находился угрюмый поселок угольщиков и лесников – он принадлежал Дюрсе, и отсюда начинались его владения. Так как обитателями этого хутора были преимущественно воры и контрабандисты, Дюрсе без труда нашел среди них друзей и перво-наперво дал им строгие распоряжения не допускать кого бы то ни было к замку, начиная с первого ноября; именно к этому времени должно было собраться все общество. Дюрсе вооружил своих вассалов, дал им кое-какие льготы, и барьер был поставлен. В дальнейшем описании мы увидим, что эта надежно закрытая дверь сделала Силин, так назывался замок Дюрсе, недосягаемым. Поселок заканчивался огромной ямой для сожжения угля, затем начинался крутой подъем, наверное, не менее высокий, чем на Сен-Бернар, но еще более трудный, так как на вершину горы можно было подняться только пешком. Не то чтобы мулы отказались идти, но со всех сторон была пропасть, и тропинка, по которой приходилось взбираться вверх, с каждым шагом становилась все опаснее. Уже шесть мулов, груженных провиантом и другой поклажей, а с ними и двое погонщиков сорвались вниз. Надо было затратить около пяти часов, чтобы достигнуть вершины. Но и на вершине, благодаря принятым предосторожностям, возникал новый барьер, который могли преодолеть только птицы. Этим странным капризом природы была трещина в тридцать туазов между северной и южной сторонами вершины, через которую невозможно было перебраться без искусной помощи. Вот почему, поднявшись на гору, нельзя было с нее спуститься. Дюрсе соединил эти две части расщелины, между которыми находилась глубокая пропасть, красивым деревянным мостом, который сразу был поднят, едва прошли последние гости. И с этого момента всякая связь замка Силин с внешним миром прекращалась. Потому что, спустившись с северной стороны, попадешь в долину протяженностью четыре арпана, которая, как ширмой, со всех сторон окружена отвесными горами с острыми вершинами, без малейшего просвета между ними. Этот проход, называвшийся «дорогой через мост», являлся единственным, с помощью которого можно спуститься вниз и иметь связь с долиной, но если мост разрушить, уж ни один человек на свете, каким бы способом он ни пользовался, не мог бы спуститься вниз. Итак, именно посередине этой небольшой долины, так хорошо защищенной и так плотно окруженной горами, и находился замок Дюрсе.

Замок окружала стена в тридцать футов высотой, а за стеной находился ров, наполненный водой, который защищал еще одну ограду, образующую круговую галерею. Потайной ход из галереи, низкий и узкий, вел в большой внутренний двор замка, где находились жилые помещения. Они были просторны и прекрасно меблированы благодаря последним усилиям организаторов. Теперь я опишу сами апартаменты – не те, что были здесь прежде, а заново отделанные в соответствии с планом, который был задуман.

Из большой галереи на первом этаже попадаешь в очень красивую столовую, обставленную шкафами в форме башен. Сообщаясь с кухней, эти шкафы давали возможность гостям получать горячие блюда без помощи слуг. Салон был украшен дорогими коврами, балдахинами, оттоманками, великолепными креслами и всем тем, что могло его сделать уютным и приятным. Из столовой дверь вела в гостиную, простую, без вычурности, очень теплую и обставленную красивой мебелью. К гостиной примыкал зал собраний, предназначенный для выступлений рассказчиц. Это было, если можно так выразиться, главное поле битвы, центр ассамблеи порока, поэтому помещение было особенно тщательно декорировано, и его описание заслуживает особого внимания.

Зал имел форму полукруга. В его дугообразной части помещалось четыре широких зеркальных ниши, в каждой из которых был установлен великолепный турецкий диван. Все четыре ниши обращены были лицом к стене, диаметром разрезающей круг. В центре этой стены возвышался трон с четырьмя ступенями. Трон был предназначен для рассказчиц, а ниши – для четырех главных слушателей. Трон был расположен таким образом, чтобы каждое слово рассказчиц долетало по назначению. Зал напоминал театр: трон был сценой, а ниши – амфитеатром. На ступенях трона должны были находиться объекты разврата, привезенные для того, чтобы успокаивать возбуждение, вызванное рассказом. Эти ступени, как и сам трон, были покрыты коврами из черного с золотой бахромой бархата. Такие же ковры, но темно-синие с золотом, покрывали диваны в нишах. У подножия каждой ниши находилась дверца, ведущая в помещение уборной, предназначенное для того, чтобы приводить туда тех из сидящих на ступенях трона, которые возбудят желание у слушателей рассказа, в случае, если господам не захочется воспользоваться ими прилюдно. Помещения под нишами были снабжены диванами и другой мебелью, необходимой для совершения разнообразных непристойных действий. С двух сторон трона находились колонны, упирающиеся в потолок. Эти две колонны были местом ожидания наказания для персоны, которая в чем-то провинилась. Все нужные инструменты пыток были выставлены тут же у колонны. Их зловещий вид создавал атмосферу подчинения – того подчинения, которое, как известно, придает пороку особое очарование. Зал ассамблеи сообщался с кабинетом, который, в свою очередь, примыкал к жилым помещениям. Этот кабинет был своего рода будуаром, глухим и тайным, очень теплым и сумрачным даже днем: он был предназначен для свирепых любовных баталий один на один или тайных грехов, которые мы изобразим позднее.

Чтобы попасть в другое крыло замка, надо было вернуться в галерею, в глубине которой виднелась красивая часовня. В параллельном крыле находилась башня, выходящая во внутренний двор. Красивая прихожая вела в четыре прекрасных апартамента, каждый из которых имел свой будуар и уборную. Красивые турецкие кровати, покрытые шелковыми покрывалами трех цветов, гармонировали с мебелью. Будуар предлагал все, что нужно для самой тонкой извращенности. Эти четыре апартамента были предназначены для наших четырех героев. Было условлено, что жены героев живут вместе с ними.

На втором этаже было такое же число квартир, но они были разделены иначе. В большой квартире было восемь альковов с восемью маленькими кроватями – здесь спали девушки. Рядом в двух небольших комнатах жили две служанки, которые за ними следили. Две нарядные комнаты были отданы двум рассказчицам. В квартире, подобной квартире девушек, с восемью альковами, разместили юношей. Рядом с ними – комнаты двух служанок, наблюдательниц за ними, и комнаты двух других рассказчиц. О комфортабельной комнате для прочищал тоже позаботились, хотя им придется редко спать в своих кроватях.

На первом этаже разместилась кухня, где стряпали три хороших поварихи, которым помогали три здоровые деревенские девушки. Их участие в «удовольствиях» не предполагалось. Одна из них отвечала за скот, который нагнали в замок в большом количестве. Никакой другой прислуги в замке не было. В галерее находилась маленькая христианская часовня. Узкая лестница в триста ступенек вела в подземелье. Там, за тремя железными дверями, в глубокой тайне хранились орудия пыток самых жестоких, варварских и утонченных в мире. И кругом – тишина и полная изоляция. Здесь можно было расправиться со своей жертвой совершенно безнаказанно. Хозяева были здесь у себя дома, Франция с ее законами – далеко. Кругом – непроходимые горы и леса. И только птицы могли узнать правду. Горе, сто раз горе наивным созданиям, оказавшимся в подобной изоляции от всего мира! На что они могли рассчитывать? На милость победителей? Но победители были лишены жалости, их привлекал только порок. Ни законы, ни религия не могли их остановить. Бог ведает, что будет там происходить; пока, чтобы не повредить рассказу, могу сказать лишь, что во время предоставления герцогу полной описи он трижды излил семя.

Наконец все было готово, все были размещены. Герцог, епископ, Кюрваль и их жены вместе с четырьмя прочищалами прибыли в замок 29 октября. Дюрсе, как мы уже говорили, его жена и первая группа участников прибыли раньше. Как только приехали последние, Дюрсе приказал разломать мост. Но это еще не все. Герцог, осмотрев окрестности, решил, что, поскольку провианта в замке в избытке и нет необходимости за чем-либо выезжать за его пределы, следует предотвратить опасность атаки снаружи и бегства изнутри. Посему он велел замуровать все двери, через которые проникали во двор, и вообще все возможные выходы, превратив замок в подобие осажденной крепости. Не осталось ни щелочки ни для врагов, ни для дезертиров. Теперь вообще было трудно определить, где раньше были двери.

Два последних оставшихся до ноября дня были отданы отдыху актеров, чтобы они появились на сцене свежими в момент открытия представления. Сами же четыре друга использовали это время для составления правил, которым все участники должны были подчиняться безоговорочно. Подписав их, они обнародовали правила перед всеми участниками. Прежде чем перейти к действию, познакомим читателя с этими правилами.

Правила

Каждый день все поднимаются в десять часов утра. К этому моменту четверо прочищал, которые не будут заняты ночью, приходят к друзьям и приводят с собой каждый по одному мальчику. Они переходят из комнаты в комнату (их действия определяются прихотью господ). Однако мальчики, которых они с собой приведут, остаются на будущее, поскольку господа договорились, что девицы будут лишены невинности спереди только в декабре, а сзади так же, как и мальчики, – только в январе. И все это ради того, чтобы возбудить и понемногу усиливать желание, все более его распаляя с тем, чтобы в конце концов полностью удовлетворить его сладчайшим образом.

В одиннадцать часов господа идут в квартиру девушек. Там сервируется завтрак с горячим шоколадом. Будет подаваться жаркое с испанским вином или другие блюда. Девушки будут обслуживать друзей обнаженными. С ними будут Мари и Луизон, а две другие служанки будут с мальчиками. Если господа пожелают позабавиться с девушками за завтраком или после него, девушки обязаны им безропотно подчиняться под страхом наказания. Но условлено, что по утрам это будет происходить на глазах у всех. Кроме того, девушки должны будут усвоить привычку вставать на колени каждый раз, когда они видят или встречают господ, и оставаться в этом положении до тех пор, пока господа не позволят им подняться. Помимо девушек этим правилам подчиняются жены и старые служанки. Каждого из друзей надо называть отныне только «Монсеньор».

Прежде чем выйти из комнаты девушек, тот из господ, кто отвечает за этот месяц (они решили быть ответственными по очереди: Дюрсе – в ноябре, епископ – в декабре, президент – в январе, а герцог – в феврале), осматривает одну за другой всех девушек, чтобы увидеть, все ли они в том состоянии, в каком им предписано быть. А сие означает, что они должны уметь удерживать в себе естественные позывы. Как строго-настрого возбраняется справлять нужду помимо часовни, приготовленной и предназначенной для этой цели, так и возбраняется отправляться туда без особого разрешения, в котором часто будет отказываться. По этой причине дежурный очередного месяца тотчас после завтрака тщательно проверяет все урильники девочек и при обнаружении нарушения вышеобозначенных двух пунктов правопреступница приговаривается к жестокому наказанию.

Затем друзья идут на квартиру юношей, чтобы сделать подобный же осмотр и установить виновных. Четыре мальчика, которые вместе с прочищалами не заходили утром в комнату друзей, должны при их появлении снять штаны. Четверо других этого делать не будут, а должны безмолвно стоять рядом в ожидании приказов. Господа могут позабавиться с ними на глазах у всех: никаких tête-à-tête в эти часы.

В час пополудни те девочки и мальчики, которым позволено будет справить неотложную большую нужду (а такое позволение дается с трудом и не более чем трети от всех подданных), так вот, повторяю, тем, кому позволено, отправляются в часовню, где все искусно подготовлено для удовольствий, соответствующих этому жанру. Там они найдут четверых друзей, ожидающих их до двух часов и ни минутой позже; все четверо расположены любым наслаждениям, которые им придутся по вкусу в этом месте.

С двух до трех часов обедают за двумя столами: один сервируют на половине девочек, второй – на половине мальчиков. Прислуживают три кухонные девки. За первый стол усаживаются восемь девочек и четыре старухи, за второй – четыре супруги, восемь мальчиков и четыре рассказчицы. Господа же отправляются в салон, где проводят в непринужденной беседе время до трех часов. Незадолго до трех в салоне появляются восемь прочищал, убранных и принаряженных, насколько возможно. В три часа господа приступают к обеду, и только прочищалам предоставляется честь быть приглашенными к их столу. Этот обед обслуживают четыре супруги господ, снявшие с себя всякие одежды, и четыре старухи, одетые колдуньями. Именно старухи принимают у кухарок блюда, передают их супругам, а уж те предлагают их столу. Во время обеда прочищалы вольны как угодно прикасаться к обнаженному телу каждой супруги, и те не могут избегать этих прикосновений или прикрывать соответствующие места; прочищалы могут доходить и до надругательств над супругами, заставлять их обихаживать поднятые свои члены и подвергая при этом женщин всяческим поношениям.

В пять часов встают из-за стола. Прочищалы свободны до ассамблеи, а друзья переходят в салон, где двое мальчиков и две девочки, каждый день новые, но всегда голые, подносят им кофе и ликеры. Время серьезных забав еще не наступает. Здесь положены невинные игры и шутки. Незадолго до шести часов четверо мальчиков пойдут переодеваться к спектаклю в праздничные одежды. А в шесть часов господа перейдут в зал ассамблеи, предназначенный для выслушивания рассказчиц, уже описанный ранее.

Каждый разместится в своей нише. Дальше порядок будет таков. Трон, о котором мы уже говорили, предназначен рассказчице. На ступенях трона разместятся шестнадцать детей. Четверо из них, две девочки и два мальчика, будут находиться лицом к одной из ниш, то есть каждая ниша будет иметь напротив себя четверых, на которых только она имеет права, а соседняя претендовать не может. Эти квадрильи будут меняться ежедневно. К руке каждого ребенка из квадрильи будет привязана цепь из искусственных цветов, которая тянется к нише; во время рассказа каждый герой мог потянуть за гирлянду – и ребенок сразу бросится к нему. Для наблюдения к каждой четверке приставлена старуха-служанка.

Три рассказчицы будут сидеть у подножия трона на банкетках, не принадлежа никому – и в то же время всем. Четверо прочищал, чье назначение проводить эту ночь с друзьями, на ассамблее не присутствуют. Они должны находиться в своих комнатах и готовиться к ночи, которая потребует от них немалых подвигов. Что касается четырех других, то каждый из них будет в нише у ног одного из организаторов представления; тот будет восседать на диване рядом со своей женой. Жена остается обнаженной. Прочищала одет в жилет и панталоны из розовой тафты. Рассказчица этого месяца будет выглядеть как изящная, дорогая куртизанка – так же, как и три ее коллеги. Мальчики и девочки из квадрилей будут одеты в костюмы: одна квадрилья в азиатском стиле, другая – в испанском, третья – в греческом, четвертая – в турецком. На другой день – новое переодевание, но все одежды будут выполнены из тафты и газа – ничто не будет стеснять движений, и одной отстегнутой булавки будет достаточно, чтобы они оказались голыми. Что касается старух, то они будут одеты попеременно то монашками, то колдуньями и феями, и иногда – как вдовы.

Двери комнаты, смежной с нишей, всегда будут приоткрыты, сами комнаты хорошо натоплены и обставлены мебелью, нужной для разных утех сладострастия. Четыре свечи будут гореть в каждом из этих кабинетов, пятая – в салоне ассамблеи.

Ровно в шесть часов рассказчица начнет свое повествование, которое друзья могут прерывать когда угодно. Рассказ будет длиться до десяти часов вечера; поскольку воображение будет воспламеняться, позволены любые виды наслаждений, но с одним условием: никто не должен лишиться девственности до назначенного срока. Зато можно делать все, что им вздумается, с прочищалами, женами, квадрильей, старухой при нем и даже тремя рассказчицами. Естественно, что, пока длятся эти забавы, рассказ обрывается.

В десять часов – ужин. Жены, рассказчица и восемь девочек ужинают вместе или порознь, но женщинам не положено ужинать вместе с мужчинами. Друзья ужинают с четырьмя прочищалами, не занятыми ночью, и четырьмя мальчиками. Четыре других будут ужинать отдельно, им будут прислуживать старухи. После ужина все вновь встречаются в салоне ассамблеи, на церемонии, носящей название «оргии». Салон будет освещен люстрами. Обнаженными будут все, в том числе и сами господа. Все здесь будет перемешано, и все будут предоставлены разврату, как животные на свободе. Позволено все, кроме лишения девственности; когда же это случится, с ребенком можно делать все, что придет в голову.

В два часа утра оргия заканчивается. Четверо прочищал, предназначенных для ночи, войдут в зал в легких сквозных одеяниях и подойдут каждый к тому из друзей, с кем должен спать в эту ночь, тот в свою очередь уведет с собой одну из жен или того из детей, кого в эту ночь лишат невинности (когда придет момент для этого), или рассказчицу или старуху, чтобы провести ночь между нею и своим прочищалой, творя все по своей прихоти с единственной оговоркой, что предмет сладострастия каждую ночь другой.

Таков будет распорядок каждого дня. Независимо от того, каждая из семнадцати недель пребывания в замке будет отмечена особым праздником. Это, прежде всего, будут свадьбы: о времени и месте каждой из них все будут оповещены заранее. Сначала это будут брачные торжества. Но так как первыми будут сочетаться самые юные, не способные пока к исполнению супружеских обязанностей, в порядке, установленном для растления малолетних, ничего не изменится. А браки между старшими будут праздноваться уже после лишения их невинности и тоже ничему не повредят, поскольку первые цветы уже будут сорваны.

Каждая старуха служанка будет отвечать за поведение четырех детей. Когда они заметят какие-либо провинности, они немедленно сообщат это тому из друзей, кто будет дежурным в этом месяце, а наказанием будут заниматься все в субботу вечером – в час оргии. Будет составлен точный список участников наказания. Что касается ошибок рассказчиц, они будут наказаны только наполовину по сравнению с детьми, поскольку их талант служит обществу, а таланты надо уважать. Жены и старухи будут наказаны вдвойне по сравнению с детьми. Каждый, кто откажет одному из друзей в том, о чем тот его просит, даже если его состояние не позволяет уступить, будет сурово наказан – пусть он предвидит и остережется.

Малейший смех или проявление непочтительности по отношению к друзьям во время свершения ими сладострастного действа считается особо тяжким преступлением. Мужчина, которого застанут в постели с женщиной, если это не предусмотрено специальным разрешением, где указана именно эта женщина, будет наказан отсечением члена. Малейший акт уважения к религии со стороны любого, кем бы он ни был, будет караться смертью. Рекомендуются самые грубые и грязные богохульства; имя Бога вообще нельзя произносить без проклятий и ругательств.

Когда кто-то из друзей идет испражняться, его сопровождает одна из женщин, которую он для этого избрал, чтобы заниматься необходимым при этих действиях уходом. Никто из подданных, будь это мужской пол, будь женский, не вправе приводить себя в порядок после исправления нужды без особого разрешения дежурного господина, а будет это правило нарушено, виновного ждет суровое наказание. Жены друзей не пользуются при этом никакими преимуществами перед другими женщинами. Напротив, их чаще других используют на самых грязных работах, например, при уборке общих туалетов и особенно туалета в часовне. Уборные вычищаются каждые восемь дней – это обязанность жен.

Если кто-либо манкирует заседанием ассамблеи, ему грозит смерть, кем бы он ни был.

Кухарки и их помощницы находятся в особом положении: их уважают. Если же кто-то покусится на их честь, его ждет штраф в размере тысячи луидоров. Эти деньги по возвращении во Францию должны будут послужить к началу нового предприятия – в духе этого или еще какого-либо другого.

Составив и обнародовав эти правила тридцатого октября, герцог провел все утро тридцать первого за проверкой и осмотром места предстоящих действий: достаточно ли оно надежно, нет ли чего, что могло бы способствовать как проникновению в это убежище, так и бегству из него. Убедившись, что надо быть птицей или дьяволом, чтобы пробраться туда или выбраться оттуда, он отчитался перед сотоварищами в своей комиссии, а вечер тридцать первого отвел на то, чтобы обратиться с речью к женщинам. Их собрали в зале рассказов, и герцог, поднявшись на трибуну (то есть на трон, предназначенный для рассказчиц), произнес речь, приблизительно следующего содержания:

– Вы, существа слабые и ничтожные, предназначенные единственно для наших наслаждений, надеюсь, вы не обольщаетесь мыслью, что властью, столь же нелепой, сколь и абсолютной, какой вам позволено пользоваться повсюду, вы сможете пользоваться и в этих местах. Под ярмом в тысячу раз более тяжким, чем рабское, вам нечего здесь ожидать, кроме унижений, и единственная добродетель, о которой не советую вам здесь забывать, – повиновение. Только оно соответствует тому положению, в котором вы оказались. И уж никак не вздумайте полагаться на ваши прелести. Даже слишком искушенные в устройстве таких ловушек должны ясно представлять себе, что мы на такие наживки не клюнем. Не забывайте ни на мгновение, что мы берем себе вас всех, но ни одна не должна рассчитывать, что именно ей удастся внушить вам чувство сострадания и жалости. Да и что, впрочем, можете вы предложить нам из того, чего бы мы не знали наизусть? Из того, чего бы не попирали ногами, зачастую даже в минуты восторженного исступления? Не считаю нужным скрывать от вас, что вас ожидает служба тяжкая, мучительная и изнурительная, и за малейшую оплошность вас неукоснительно и немедленно подвергнут суровому телесному наказанию. Потому я должен порекомендовать вам аккуратность, покорность и полное самоотречение в следовании нашим желаниям: пусть вашим единственным законом станет повиновение, летите навстречу нашим прихотям, предупреждайте их и помогайте им рождаться. И это не потому, что вы что-то выиграете таким поведением, а потому, что потеряете неизмеримо больше, если не последуете этим правилам. Подумайте о вашем положении, подумайте о том, кто вы и кто мы, и пусть эти мысли повергнут вас в трепет. Вы находитесь вдали от Франции, в глубине необитаемых лесов, среди крутых вершин и глубоких пропастей, все переходы через которые были разрушены, едва вы по ним прошли. Вы заточены в неприступной крепости; никто не ведает о вашем местопребывании, вы оторваны от ваших друзей и родных; для всего мира вы умерли, и только наши желания продлевают вашу жизнь.

И кто же те люди, во власти которых вы оказались теперь? Закоренелые злодеи, для которых нет иного Бога, чем их похоть, нет иного закона, чем разврат, и чьему распутству нет никаких пределов; совратители и растлители без веры, без принципов, без морали, чье самое незначительное преступление глубоко оскверняет все, что так ценят глупцы. Для нас убить женщину – да что я говорю «женщину!» – убить любого человека из населяющих поверхность земного шара так же легко, как прихлопнуть муху. Вряд ли сыщется порок, которому мы не предавались бы, пусть ни в ком из вас это не вызовет отвращения, принимайте наши желания без брезгливой мины, а смиренно, с терпением и даже с отвагой. Если, к несчастью, кто-либо из вас не выдержит бури наших страстей, пусть мужественно встретит свою участь: никому из нас не суждено жить вечно, и счастлива та женщина, что умирает юной.

Вам прочли правила весьма мудрые и надежно обеспечивающие как вашу безопасность, так и наши удовольствия. Следуйте же им не умничая, слепо и поостерегитесь раздражить нас дурным поведением.

Я знаю, что иные из вас уповают на известные узы, связывающие нас с ними, и рассчитывают благодаря им пользоваться некоторым снисхождением. Вы совершите роковую ошибку, если будете надеяться на это. Никакая связь не является священной в наших глазах, и чем более высоко стоит она в глазах других, тем более возбуждаются наши чувства от пренебрежения ею. Дочери наши и супруги, именно к вам обращаюсь я в эту минуту. Не ждите для себя никаких преимуществ. Напротив, предупреждаем вас, что обхождение с вами будет более суровым, нежели с другими, и именно для того, чтобы показать вам, до какой степени презираем мы те узы, которые, как вы полагаете, нерушимо соединили нас с вами. И не ждите к тому же, что наши прихоти, исполнения которых мы будем от вас требовать, будут адресоваться вам ясным и определенным образом: жест, взгляд, а то и внутреннее состояние души должны быть вам внятны, и если вы не поймете их, то вас подвергнут наказанию тотчас же. Это будет расценено как неповиновение, а не непонимание. Вам предстоит разбираться в наших жестах, взглядах, даже в выражении нашего лица. Предположим, к примеру, пожелали увидеть обнаженной такую-то часть вашего тела, а вы по оплошности подсунули другую: вы разумеете, до какой степени вы приведете в смятение наше воображение и охладите пыл либертина, который, к примеру, жаждал увидеть зад, чтобы разрядиться, и которому по дурости подставили переднюю дыру. Вообще постарайтесь пореже открываться спереди, вспоминайте почаще, что эта смердящая часть вашего тела, которую природа создала, надо полагать, сдуру, внушает нам по преимуществу отвращение. Что же касается самих задниц, то вы должны знать, сколь желанны они многим, причем именно в том состоянии, которое вы предпочитаете утаивать от посторонних взглядов.

Впрочем, вскоре вы получите дальнейшие инструкции от четырех дуэний, которые объяснят вам все окончательно.

Одним словом, трепещите, угадывайте, повинуйтесь, предвосхищайте, и если вы не будете особенно счастливы, то и непоправимых бед с вами не случится. Притом – никаких интрижек между вами, никаких связей и, самое главное, чтобы не было этой дурацкой девичьей влюбленности друг в дружку, которая, с одной стороны, размягчает сердце, а с другой – делает его более недоступным и менее расположенным к тому единственному и простому, к чему мы вас предназначили. Уразумейте, что мы смотрим на вас отнюдь не как на существа человеческие, а как на животных, которых кормят, когда они исправно служат, и забивают, когда они служить отказываются, и, стало быть, проку в них никакого нет.

Вы увидели и то, что вам строго-настрого запрещено все, что может походить на исповедание какой-либо религии; нет ни одного преступления, за которое здесь подвергнут столь же тяжкой каре, как за это. Мы знаем, что среди вас есть несколько полоумных, которые никак не могут отвратиться от идеи этого презренного божка и почувствовать, насколько омерзительна религия; их будут тщательно проверять, и не стану от вас скрывать, что не будет предела тому, что им придется вынести, если, к несчастью, их застигнут с поличным. Пусть они убедятся, эти безмозглые твари, пусть удостоверятся, что существование Бога есть бред помешанного, которому ныне на земле верят не более чем два десятка ослепленных приверженцев, что религия – всего лишь хитрая выдумка, которой плуты хотели нас обмануть и которая сегодня достаточно разоблачена. Посудите сами: если бы существовал Бог и он был всемогущ, как мог он позволить, чтобы добродетель, которую он предписывает всем чтить и которой вы так гордитесь, была принесена в жертву пороку, разврату? Как может всемогущий допустить, чтобы такое ничтожное существо, как я, который в сравнении с ним все равно что клещ в сравнении со слоном, высмеивало и презирало его, как это делаю я с превеликим удовольствием каждый день?

Завершив эту краткую проповедь, герцог сошел с трона, и все слушательницы, за исключением четырех дуэний и четырех рассказчиц, прекрасно понимавших, что им предстоит играть роль жриц, а не жертв, все, повторяю я, кроме этих восьмерых, залились слезами. Герцог, ничуть не тронутый общей печалью, оставил их судачить, строить догадки, плакаться друг дружке, уверенный, что находящиеся при них восемь его шпионок дадут ему полный отчет обо всем. Он провел ночь с Эркюлем, одним из прочищал, ставшим его самым большим фаворитом как любовник, и с маленьким Зефиром, который в качестве любовницы занимал всегда первое место в сердце герцога.

Назавтра, как только пробило десять часов утра, занавес грандиозного действа разврата поднялся, чтобы не опускаться больше до самого конца спектакля, до двадцать восьмого дня февраля.

А теперь, друг-читатель, надобно расположить и твое сердце, и твой рассудок к повествованию, грязнее которого не было за все время существования мира, такой книги ты не сыщешь ни у древних, ни у нынешних авторов. Вообрази, что всякое наслаждение, если оно прилично или предписано тем существам, о котором ты беспрестанно рассуждаешь, не будучи с ним знаком досконально, и которое ты именуешь природой, все подобные наслаждения, говорю, нарочно исключены из этого сборника, а если ты, паче чаянья, встретишься здесь с ними, то они непременно будут сопровождаться каким-либо преступлением или будут приправлены какой-нибудь гнусностью.