Помоги проекту - поделись книгой:
Владимир Данилушкин
Магадан — с купюрами и без
Рассказы последних лет
Суицид как аргумент в споре
Только после вас!
Цепляюсь за разноцветный сверкающий мир сна, словно кот за кресло, когда поднимают его на форточку продышаться. Я видел во сне жену. Она была в масках: маска на лицо, маска на грудь, маска на попку. Я расскажу, пусть смутится. А впрочем, пусть вначале отоспится после перелета из другого полушария. Я и ждать перестал, а тут звонок среди ночи: «Не понял? Повторяю для особо одаренных: дуй в аэропорт».
Пятиэтажки за окном у подножия сопок — как серая машинописная копия. Машин еще немного, но тем непредсказуемее каждая, с нашей привычкой выезжать на полосу встречного движения. Гоню по трассе и не верю, что не подвох. Больше месяца не виделись. И это чужая страна. Накануне коллега, трижды побывавший за проливом, собирая материал о тюремной системе штатовцев, наказывал: «Не выпускай из виду, а то бывало, возвращенцы руки на себя накладывали». Нет, моя не такая. А чем черт не шутит! Есть же извращенцы, как и невозвращенцы.
После долгой зимы единственную асфальтовую дорогу подлатали, но на подъезде к аэропорту осталась грандиозная ямища — смерть подвеске. Вспомнил о ней в нужный момент и с удовольствием объехал опасность. Еще несколько километров, и вот она, пристройка-терминал международных рейсов. Будь слепым, и то бы различил ее в пустоте зала. Звезда телеэкрана пьет кофе в окружении офицеров таможни и никак не перейдет с английского на русский, словно заикается.
Ну, съездила и съездила, я не в претензии, может, и мне когда-то удастся глянуть за железный занавес собственными глазами. Рубашки, диктофон, игрушечная мышка для кота, не для компьютера, им обзаведемся лет через семь, букет искусственных роз. Подарков целый воз. От заморских вещей и от нее самой исходит грубоватый магнолиевый дурман, который скоро войдет в моду. Она словно откупается от меня и сына подарками. И еще радость глаз — фотоснимки — цветные, с пленки «Кодак», напечатанные там, за линией перемены дат. Виды Анкориджа и Магадана — яркие, яростные, словно наполненные итальянским солнцем и хмелем легкого вина. Снимки тоже пахнут, и это не очень укладывается у меня в голове. А еще парочка рекламных проспектов: примерно такие мы листали в библиотеке дизайнбюро в Сибири, где начинался наш с Лялей неброский роман. Не знал я, что так обернется, надо было учить английский!
Тогда оглушительных тонов картинки были пустым звуком, а теперь компоную себя в шикарные интерьеры, где кресла приласканы к подушкам, шкаф зализан в тон стереосистеме и даже абстрактная картина не кажется нелепицей. Наверное, и мои юношеские стихи в прозе пришлись бы ко двору. Я вдруг понимаю историческую поговорку: мол, советский человек пьет шампанское через своих представителей — я коснулся земли Аляски носками туфелек любимой женщины.
И вдруг пробивает «эврика», какие посещают меня в добром расположении духа: у моей жены талант прирожденного дизайнера. Как я не понимал этого все эти годы? Стоит на волосок сдвинуть на столе пишущую машинку — обнаружит и вернет на место. Что-то переставит и превратит беспорядок в композицию, которую снова нельзя трогать. Я и сам — тоже какое-то ее произведение, таю от восторга, будто корову купил, как бы сказала моя бабушка. У нас в поселке в Сибири была потрясающая рекордистка Томка — три ведра молока в летний день, и я знаю, что такое пить его парным, нацеженным в кружку.
Нам всегда говорили, что
Когда началась почешиха с народной дипломатией и первая делегация американских бизнесменов пересекла таможенный коридор города, который стал побратимом, всех расселили по семьям. Руководитель, кстати, у него бизнес связан с квартирами, и его ценят как дизайнера, гостил у нас, снимал каждый свой шаг двумя фотокамерами, и вот лицезрю его фотки: себя на фоне обоев, невозмутимого кота на гуцульском покрывале, керамику, которую тащил из Закарпатья, рисунки сына. Жаль, что наш парень в отъезде с археологами, был бы ему дополнительный стимул изучать английский.
За большие деньги Роберт купил картину — групповой портрет первосвященников Аляски — в подарок Магаданской епархии. Несколько часов полотно пробыло у нас в квартире, и соседка, зайдя за солью, перекрестилась на картину, будто на икону. Как выяснилось, новый знакомец чудом выжил после катастрофы в горах, а потом, заново народившись, заинтересовался Достоевским, Православием, Русью. Так вот они какие, американцы, — думалось мне, и сердце колотилось так, как в 61-м году, когда запустили Гагарина.
На днях приезжал в Магадан госсекретарь США по сельскому хозяйству. Областное начальство потирало ручки: схема доставки продовольствия из Штатов проще, чем из Краснодара, а местный Агропром — он же такой затратный! С утра очередное депутатское говорение. «Пора объявить свободную зону!» — «А как же проституция, наркотики, бандитизм? Вон опять киоск пожгли», — раздается робкий протест депутата от коммунистов. — «Да успокойся ты, — раздражается большинство. — Устаканится».
В первом часу дня выключаю новенький диктофон производства «Дженерал моторс» и собираюсь домой обедать. В голове, будто отбойный молоток поработал, в руке качается пакет с двумя десятками яиц с птицефабрики «Дукча».
Дикая торговля колышется табором у мэрии и областной администрации, у универсального магазина «Восход», тянется к «Цветам». Я туда и продвигаюсь боком вдоль раскладушек, приспособленных под прилавки. От товарной массы и ценников рябит в глазах. Как же они узнали, что надо скупать все подряд, а потом продавать по ценам инфляции?
И вдруг! Тревога! Какие длинные у нас слова. Три слога. У немцев меньше — алярм! Или американское мэйдей — более соответствует ситуации. Повернуть голову не успеваю. Только глаза. Боковым зрением улавливаю слева у «Цветов» вспышку: нечто багрово-черное вырастает, закрывает сопку на горизонте, в конце улицы Маркса. Там обычно отдыхали семьей, пока сын не вырос — жарили у горного ручья кусочки австралийской баранины, переложенные пластиками свиного сала — рецепт соседки, первой чукотской поэтессы. Носили портативный проигрыватель на батарейках, чтобы крутить «Прощание славянки» или «Надежду» в исполнении любимой «тети Ани Герман».
Господи, зачем подробности? Действовать пора, а то накроет адское пламя! Правильно жена называет меня теоретиком. Хлопок! Волосы шевельнула взрывная волна. Недавно коллега расписал, как на автостоянке у «Цветов» его захватили чеченцы, удерживали два дня. Я вышучивал фантазера в другой газете. Неужто, зря? Неужто, мы все будет говорить на языке взрывов?
Переступил с ноги на ногу, примеряясь, как распластаться на асфальте и не побить яйца в пакете, а ведь уже ни дыма, ни огня. Мощно рвануло. Вон женщина заголосила. Других, правда, не слышно. Насмерть? Или это запоздалая истерика? Проталкиваюсь к эпицентру. Зеркальные витрины «Цветов» вдребезги, пятиэтажка через дорогу, на первом этаже детский сад, стоит без стекол, ее панельная стена до третьего этажа обагрена широкой полосой, будто с нечеловеческой силой плеснули из ведра вверх. Какой-нибудь Кинг-Конг. Под ногой полоска кожи со щетиной. Весной в Снежной долине с сыном палили на костерке кусок лосятины, очень похоже. Нога от кожаной полоски отдернулась, как от высоковольтного провода. В носоглотку шибануло кровью и паленым волосом. «В скверике, — сообщает будничный голос, — оторванная рука»! Господи! Задыхаюсь от стыда и негодования, будто застал кого-то за интимом. Или меня застали.
По оторванным ступням, вернее, ботинкам к вечеру был опознан фермер, чье имя на слуху. А ведь звонил мне, договаривались о встрече. Никогда так и не гляну бедолаге в глаза. Приятель фермера — диссидент, снискавший скандальную славу перформансами вроде возложения с камрадами в гроб у дверей областной управы, передал мне вырезку из самодельной газеты: в небольшом городе европейского Севера доведенный партократами до отчаянья фермер стал живым факелом. И наш туда же! Джордано Бруно! Написал обращение к властям: мол, если не выполните мои требования, спалю себя к чертям собачьим. Правда, наш борец за гражданские права дал начальству уговорить себя об отсрочке. Но тут же выдвинул требования по нарастающей: мол, если приму окончательное решение — не обессудьте, многих прихвачу за компанию! Как говорится, за компанию и удавиться как-то веселей. Не говоря об огнеопасных мероприятиях. Неужто, эта отсрочка мгновение назад кончилась?
Он был взрывником — массовая профессия в горняцком краю. Взрывчатых материалов у нас столько, что остается лишь уповать на волю Всевышнего, секретность и всеобщее благоразумие, ну и на небольшое подразделение ВОХР. А ведь один боец оттуда уже убит на въезде в резиденцию взрывников Старую Веселую, у шлагбаума, и никто на этот пост заступить не пожелал. В поселок потекли посторонние — за грибами-ягодами, горбушей в ручье, да и талоны на водку отоварить сподручнее. И я там был не раз, приезжал на новенькой «восьмерке». И за ягодами, и за спиртным.
Правда, подальше от бараков по берегу бухты, за ручьем у колючей проволоки охранники стреляют без предупреждения. Сам чуть не схлопотал пулю. А ведь любого из нас могло в центре города задеть взрывом. С лагерных времен в бухте Гертнера оборудован спецпричал для перевалки взрывчатки. Здесь ее складировано по тротиловому эквиваленту на 78 Хиросим. Мы с конторой косили осоку для пригородного совхоза прямо у опломбированных контейнеров, и меня не покидало незабываемое ощущение сапера. Норму мы выполнили на три часа раньше срока. Выпили немного: для того и выбираемся на сено и картошку, чтоб неприятное с бесполезным, но не брало.
Осенью 47-го года в другой бухте, имени Нагаева, заключенные захватили пароход с грузом динамита, а когда энкавэдэшники не дали хода в Америку, ушли, как наш фермер, облаком праха над свинцовой водой. Возможно, это рекордный случай массового суицида на Севере. В районе морского порта лежит среди зарослей брусники на высоком скалистом берегу несколько корабельных обломков, настолько огромных, что даже алчным охотникам за металлоломом новейшего времени те оказались не по зубам.
Фермер закрепил заряд на теле, не смущаясь присутствием дочери-школьницы: дело обыденное, семейное. Много месяцев последовательно требовал компенсации за снесенный несколько лет назад, еще при прежней политической ситуации, свинарник, построенный без соответствующего разрешения. Не он один был охвачен стихией самостроя, северяне — трудоголики в душе, им только давай, несколько окраинных улиц выросло нахалом, потом задним числом оформляли разрешения. А здесь нашла коса на камень, низзя! Два-три десятка домов, возведенных без согласования, уже в новом веке заливало потом в половодье, и уже свежие журналисты кляли в хвост и в гриву нерадивых градостроителей. Требовали затопленных переселить в нормальные дома.
Ангелина, мисс КПСС, применила бульдозеры, чтобы изжить пережитки капитализма в сознании ряда магаданцев, борьба с пережитками социализма была еще впереди, и она в этом не участвовала. Дачи на морском берегу, материальная база браконьерства, использование бесплатной рабочей силы бичей! За это не похвалят наверху. Попутно звероводам досталось на орехи. В холодном климате Магадана умельцы разводили песцов в подворьях. Партийные власти «переориентировали» частников на кролиководство, чтобы отрапортовать, где надо, в русле соответствующей компании. Кролики мерзли в своих реденьких шубейках, а строить для них капитальные помещения с отоплением — овчинка выделки не стоит. Так что ни песцов, ни кроликов. Ни свиней. А несколько лет спустя и соболей извели. Лишь черные вороны по привычке кружат над разграбленным зверосовхозом.
После разгрома прошло несколько лет, партийная власть мимикрировала, Рубцов решил взять реванш, победить переродившихся партократов. Не на словах, как те, кто собирал митинги у «Восхода» с мегафоном и листовками, а на земле, чтобы от нее плясать, как от печки. Он называл себя непривычным словечком «фермер», проникшим в лексикон исполнительной и особенно представительной власти. Хотя таких, как он — свинарей, при коммунистах называли частниками и барыгами, поскольку прибыль они имели примерно такую, как от торговли наркотиками.
Уверенности в собственной правоте магаданцу придавало трехмесячное пребывание в США: погостил у родственников, осевших в Штатах на постоянное проживание, поднабрался духа свободы. Его убеждали остаться. Нет, устремился домой, в СССР. Хотел что-то доказать. Тем более что железный занавес (такое театральное слово) пал. Лезть обратно в бутылку, как тому джинну, не хотелось. Но и просить политического убежища не стал: перевесил азарт борьбы…
Трагическое событие владело умами магаданцев долгое время. Много было толков и кривотолков, хотя уверенности в том, что ухватишь истину за хвост, не было, и нет.
Одна бывшая комсомолка, владелица православного канала, вскрыла мистическую подоплеку происшедшего: самоубийство — он же публично заявил, что покончит с собой. Сказал и отдал себя в лапы сатаны. Дальше — дело техники. И для примера рассказала о подруге из радиокомитета. Ляпнула та сгоряча: не дадите жилье — поцелуете мой хладный труп. И ей квартиру дали. Однако обратного хода в таких случаях нет. Обустроилась на новой жилплощади, улетела в отпуск на материк. Радовалась жизни, совершала экскурсии на поезде. Давно мечтала посмотреть достопримечательности Родины. Замешкалась на станции, состав тронулся, прыгнула, да под колеса. Сына осиротила.
Пятью годами позже, работая в мэрии, видел я гражданина средних лет с мокрой головой, от него несло, как от бензоколонки. Мэр к нему спустился, но не сразу. Пока сигнал по вертикали власти шел с первого этажа на третий, то да се, горючее растеклось, попало протестанту в глаза, слезы ручьем. Только и смог потребовать — умыться. Шепотом. Проводили его в служебный туалет и дали мыло. Полностью удовлетворили потребности трудящегося человека. Где он теперь, не состоявшийся самосожженец? Надеюсь, не лег на рельсы. В Магадане этот номер не проходит.
Взорвавшийся фермер, как сказали потом газетчики, стал в Магадане первопроходцем диалога власти и граждан. Политический театр пребывал в становлении, от «актера» требовалась гибель всерьез. На иное и сам бы не согласился. Это уж потом, в новом веке, житель колымского поселка угнал самолет с помощью куска мыла и батарейки, и никто не пострадал в поисках консенсуса.
Фермер слишком круто взял. Нет бы, для начала объявить голодовку! Кстати, в пору задержек зарплат обобранные монополистами рыбаки и авиаторы так и делали. Видел по телевизору их потухшие от безысходности лица, вспоминал фермера. Иная эпоха настала: и демократы с мегафоном куда-то подевались, и американцы с «Кодаком». Как рыба об лед бейся, никто тебя не будет дергать за штаны, ограничивая свободу самовыражения.
В центре Магадана с советских времен оборудовано ритуальное место: чугунные плиты с фамилиями павших фронтовиков, бронзовые фигуры памятника, среди которых выделяется боец с автоматом — летящий, словно жители Витебска на картинах Шагала. В пятидесяти шагах на газоне кровавым фейерверком взлетел человек из плоти и крови. Мысли погибшего вместе с его мозгом разлетелись облачком и, казалось, проникли мне в мозг. На лососевой рыбалке, когда пойманную горбушу приласкаешь по башке колотушкой, чтобы не дергалась, у самого мигрень разливается.
Фрагмент черепа шмякнулся сверху, с высоты птичьего полета под колесо мокика, на котором восседал мичман Александр с подводной лодки, ставший вскоре известным кулинарным писателем. «Отвернул, — гордился он потом. — Отмахнул водителю автобуса, что следом ехал, тот отвернул, не допустили мы надругательства».
Взорваться при стечении народа и чтобы никто иной не пострадал — разве это не Божий промысел? На первом этаже залитого кровью здания располагался детский сад, ребят, к счастью, вывезли на дачу. А, случись взрыв раньше, в помещении городской управы, были бы разрушения и жертвы немалые.
Глава исполкома пребывал в отпуске и заглянул в служебный кабинет на полчаса, чтобы потолковать с фермером — по его просьбе. Город выделял свинарю кредит для завоза с материка продуктов. На этом все наваривают деньги, а он сплоховал, погноил товар. Чтобы погасить кредит, требовался новый. Сказочка про белого бычка, теперь ею никого не удивишь, а тогда…
(
Градоначальник пообещал фермеру продать грузовик по остаточной стоимости. И вообще у города есть реальная продовольственная программа: в Амурской области создается совхоз-кормилец из магаданских пенсионеров. Есть шанс!
Свидетели утверждали, что человек-бомба вышел из исполкома сияющий, явно не спешил на тот свет. Он лишь поправил сползающий динамит, — сокрушался потом диссидент, будто видел событие вблизи. Потом иномыслеходец издавал газету, клеймил магаданскую прокурорско-милицейскую мафию, эмигрировал и вскоре стал закатывать падучую, как ему невыносимо без Марчеканской бани. Не поладил с женой, такой же диссиденткой, и она развелась с ним уже по американским правилам, а сын служил в армии США.
После трагедии градоначальник запил, подал в отставку и, как вся магаданская элита, заделался бизнесменом в Москве. А до того принял решение, о котором скоро пожалел: о сносе здания первой школы в самом центре. В разные годы в ней учились два писателя с мировым именем, шесть министров, космонавт и губернатор. В брошенное здание потянулись все, кому ни лень: от подростков до бичей. И вдруг находят убитую нагую женщину. Словно ледяная статуя. Мне вспомнился исторический снимок из журнала: Зоя Космодемьянская с петлей на шее. Жуткую фотографию демократы напечатали в газете и взвалили вину на градоначальника, долбили его из номера в номер. Наверное, ему снился этот ужас. Школу снесли, и стало еще хуже.
Сына погибшей под колесами поезда радийщицы я узнал, когда тот стал подвизаться в журналистике. Я не был в восторге от его работы. Однажды, хоть стой, хоть падай, дошла информация: этот нежный, ранимый человек заявил о самоубийстве — накупил водки на всю зарплату, чтобы упиться до смерти. Разбитая любовь.
К счастью, проблема рассосалась. Вроде бы. Повеселел, ходил гоголем, а потом заделался редактором небольшой, но популярной газетки с юмористическим уклоном. И вроде даже намеривался взять меня в штат, хотя я еще не был безработным.
Уезжал в Москву, покрасовался там, на российском телеканале в качестве театрала. Да он и служил одно время в театре кукол, имел хороший актерский голос. И все-таки вернулся, не пошла ему впрок столица. Такое бывает, несколько его ровесников нашли себя на московских каналах. А этот опять запил, загремел в диспансер. На новогодний праздник пациентов отпустили по семьям. А он холостяк, 36 лет. Ушел по приглашению, увязался за какой-то юбкой. И ускользнул из компании на пике веселья, шарашился по улицам, а зима у нас вон какая. Не Сочи. Хватились, стали искать. Поздно. Диагноз: необратимые термические изменения, несовместимые с жизнью. Одна газета писала потом: «Сгорел, как метеорит, живя в бешеном ритме жизни». А какой-то чертик шептал и шептал мне: «Не сгорел. Замерз, как тот ямщик».
Поразительно, сколько молодых магаданцев погибло в последние годы: пропали без вести в тайге и тундре, на море, врезались на иномарках в столбы, задохнулись в гаражах от угарного газа, пали на Кавказе. С высокого здания строящегося Дома Советов, где теперь храм, несколько человек бросилось на вечномерзлую землю. А перебор алкоголя, наркоты!
Талантливый яркий парень, причастный к началу контактов с Америкой, скончался в аэропорту Анкориджа от огнестрельной раны. Все хотел походить на американца, и это ему удавалось, он был врожденным артистом. Из артистической семьи. Раскованность перешла в баловство, а огнестрельное оружие этого не любит.
Кстати, меня тоже на базаре принимают за янки, если не бреюсь и снимаю цифровой камерой узбеков с арбузами. Бросьте, ребята, — говорю я тогда. О! Вы и по-русски говорите? Обалдуи! Но выросло уже поколение, которому все эти международные контакты по барабану. Прямых авиарейсов давно нет, в Анкоридж можно попасть через Приморье, а то и через Москву, над Атлантикой. Было четыре часа лету, как до Новосибирска, до Анкориджа. Теперь, наверное, сутки.
Магадан, с икрой, водкой, баней давно уже надоел практичным американцам: наладили бизнес с Владивостоком, еще во времена Хрущева прозванным «Советским Сан-Франциско».
Ножки Буша затоптали магаданское птицеводство, да и Агропром в целом. На обломках взошло несколько фермерских хозяйств, несвободных от пережитков социализма. Жаль, не дожил до этих времен человек-бомба. Магаданские кавказцы кормят население шашлыками, владеют базарами. Не горят киоски, да их и посносили, взрывчатку с Веселой вывезли в неизвестном направлении. Теперь сами изготавливаем взрывчатые материалы. Завод взрывчатых материалов с легкой руки губернатора Цветкова вырос.
Мало кто помнит гибель фермера: более пятнадцати лет минуло. Другая гибель стала вехой. В тот год, когда в центре Москвы неизвестный гангстер сразил наповал магаданского губернатора, казалось, даже у невозмутимой северной природы поехала крыша: снег вместо обычного Покрова установился в Рождество, а такая же черная зима была лишь в год начала войны.
По велению Цветкова начато, а теперь завершается возведение храма в честь Троицы, — единственная в Магадане заметная стройка новейшего времени. Мощью и статью он такой, как хабаровский, потеснивший с площади памятник комсомольцам. Наш памятник Ильичу, возведенный в бытность Мисс КПСС, сорвали с постамента и перевезли в район новостроек, на место автостоянки, чьим гостеприимством пользовался и я до самого дефолта. Некоторое время бытовало в городе парадоксальное название «Храмовая площадь имени Ленина».
Смотришь на сверкающие, из титана, купола кафедрального собора, и светлеет в сердце. Новому поколению невдомек, что на том месте в пойме Магаданки располагался двухэтажный барак дирекции Дальстроя НКВД. В том теремке, в одном из учреждений — книжном издательстве — мне довелось поработать. Там я стал узнавать о лагерях. Теперь-то все цифры рассекречены. Колыму прошло более двухсот тысяч заключенных. Почти 3000 тонн золота добыто за все годы, и запасы далеко не исчерпаны.
Не будет большим преувеличением сказать, что храм строится на крови, и таких мест в городе и районах немало. Областная Дума заседает в здании следственной тюрьмы, в подвалах областной администрации, по легенде, расстреливали осужденных. В вечной мерзлоте зарыты и не тлеют, словно для грядущих опознаний, расстрелянные и умершие от болезней и непосильного труда. Немногие кряжистые девяностолетние старики живы, их дети — реабилитированные «члены семей изменников родины» — доработали до пенсии. Моя жена — одна из таких. Родилась в ссылке, до семи лет не знала вкуса яблока. Она и теперь предпочитает груши.
Более полувека назад заключенных заменили комсомольцы, романтики, ловцы фарта, просто работяги, у кого стаж с коэффициентом больше возраста. Допустим, мне 66 лет от роду и производственный стаж 66.
Колыма не переродилась, осталась местом, пусть и добровольной, ссылки. Живем год за годом с мыслью вернуться на материк, купить дом, хорошую машину, развести сад для внуков. Но есть уже много таких, кто здесь родился и не хочет никуда уезжать.
Что-то не попадается на глаза коллега Эвалд, он работает генератором идей для государственных мужей, нашему Цветкову одно время подкидывал креатива. Так вот он сказал, что все Академгородки в нашей стране выросли из ссыльных мест, возможно, и Магадан переродится в учебный центр экстремального проживания. Прошедшие магаданскую школу проживания на материке добиваются многого. И трудно с этим не согласиться. Вот бы только избавиться на уровне биополей от лагерного прошлого, от пережитков — как социализма, так и капитализма.
Сколько же потребуется поколений, чтобы добрыми делами и помыслами очистить ауру города, дабы жилось в гармонии — с Природой, со Временем, друг с другом…
1 сентября 2011 года был в городе особый праздник — освящен новый Храм, на берегу речки Магаданки. Без рубля миллиард рублей потрачен на его строительство. Много о нем говорили и писали, будут еще говорить. Да что там — лучше самим сходить, поставить свечу, тихо помолчать и подумать о прошлом и будущем.
Стокгольмский синдром
Продается недорого стенка многоместная, бывшая в употреблении, производства НКВД.
Тщедушный молодой человек в косичках, небрежно заплетенных. Так и вертится на языке поговорка: «У бабы волос длинный, а ум короткий». В волосах чего только не нацеплялось — пух, перья, перхоть! Катышки — наверное, от летучих мышей.
Две такие же, одна в одну, девицы. И волосы, словно молью побитые, и кожа лица — недошлифованная.
— Вы шведская семья? — осеняет меня.
— Да, — парня не удивляет моя проницательность.
— Что же, и знаете русский язык?
Кажется, я вхожу во вкус общения. Приятно произносить слова родной речи в международной аудитории, артикулировать их на манер логопеда. Как сто грамм выпить.
— Мы учили французский…
— Стало быть, стоит выучить язык Виктора Гюго и начнешь понимать язык Пушкина? Здорово. Я недавно в Интернете читал что-то похожее: мол, кто учит русский письменный, легче осваивает иврит и европейскую мову.
Ба! — да ведь текущий год объявлен Годом русского языка. Вся страна участвует в важной кампании, особенно строители: им привычно выражаться на этажах, вплоть до третьего, и крыть крышу. Родное слово — надежная опора и в мороз, и в дождь. Правда, из-за потепления климата снег тает в неурочный час, и влага коварно просачивается в квартиры. И тогда жильцы, устав подставлять под капели тазы и ведра, трехэтажно кроят строителей, продвигая русский устный по параллелям и меридианам.
Но лучшими строителями все еще считаются турки и югославы. Одна турецкая бригада, возвращаясь с Чукотки от Абрамовича, успела из-за задержки рейса в Магадане отремонтировать местный детский противотуберкулезный санаторий под песни Таркана: «А я мама ща ка дам». Для родителей малюток это было настоящим культуршоком.
Жизнь научила, многие магаданцы стали вылитые турки евроремонта. Я глазам своим не верил, как они ладили первый этаж управления культуры, где мы снимаем офис. Все по линеечке, а швы зализывают — как теленок корову-мамку.
Кстати, в Финляндии есть город Турку. Недаром финны хорошие строители. Ну и шведы, надо полагать, не хуже. Есть же понятие «шведская стенка», правда это не совсем по теме. Финский домик. Танец с финскими ножами из Скандинавской саги.
Ну, понесло, понесло меня, понесло. Того и гляди, сорвет резьбу. Собеседник, не дай погибнуть!
— У меня папа на фронте воевал, — с грустью произносит интурист, на лету сбивая мою мысль. — Погиб.
— Примите мои соболезнования. А с кем воевали-то — с русскими, что ли? Неужто при Петре Первом? Вы меня не разыгрываете? — сказал и прикусил язык. Обратился к интернету, узнал, что со шведами раз пять мы воевали. Или шесть. Потом они переключились шведский социализм строить, а у нас не заладилось ни с социализмом, ни с капитализмом.
А швед, похоже, тоже смущается, железными зубами лязгает — вылитый монстр Мэнсон. У женщин шрамы на лице сквозь пудру проступили. Возможно, от пирсинга. Или от любовной страсти. Они и без шрамов-то не королевы красоты, а тут какой-то доморощенный фильм ужасов. Может, не от пирсинга, все-таки три века прошло. Возможно, моды такой не было. Это чукчи татуировку делали на лице. Бедняжки. Сюда бы этнографа из музея, он бы разобрался, какого, паря рода, какого парохода. А еще, хоть стой, хоть падай, откуда-то из-за границы, из Амстердама, скорее всего, прикатила прилипчивая мода оставлять на теле шрамы, скальпелем вырезают буквы, и так заживает: «Не забуду мать родную», «Вася плюс Катя…» ну и так далее. С прежних времен пошло: когда-то пленным комиссарам звезды на спине вырезали. Ничто не ново под луной.
И вдруг швед достает из-под полы своего мехового плаща или пальто, не знаю, как правильно назвать, миниатюрный арбалет и целит в меня. Ни фига себе, шуточки. «Паду ли я стрелой пронзенный», — отдается в голове, и вместе с музыкой Чайковского невероятно теплое чувство, похожее на первую любовь, прокатывается по сердцу к желудку. Проклевывается и растет необыкновенная симпатия к незнакомцам. Вот ведь что — не мытьем, так катаньем воспитали у меня демократы толерантность. И то верно, что все люди, в конце концов, братья. Ну, если не родные, так сводные.
Кожей чую, стокгольмский синдром срабатывает. Как-то не придавал этому термину значения, думал: слова, пропаганда, а собственной судьбы коснулось, и раскрылся граненый смысл этого гуманного понятия. Не только в Швеции, но и у нас, русаков, есть этот изгиб психологии. Вообще-то у нас в народе разбойникам всегда сочувствовали. И песни есть разбойничьи. У меня вон сборник на книжной полке. Какой бы ни был многосерийный убийца, его суд присяжных, как правило, жалеет: мол, он осознал, покаялся, надо отпустить. И Веру Засулич оправдали. И много других. Ну, а если тебя в заложники взяли и могут в любую секунду лишить жизни, тут уж сам Бог (или черт) велел возлюбить своего мучителя. Ведь он тебя возвысил, повесил на волосок от смерти. Аттракцион такой.
Ликукую на всю катушку. Лишь одно свербит — где же найти тысячи или даже миллионы рублей для выкупа? И сразу моя радость съежилась. Как-то неудобно и стыдно перед иностранцами за свою более чем скромную жизнь. Не смог денег накопить. Мои года — мое богатство. Гадство! Но ничего, в крайнем случае, грохнет меня из арбалета. В стиле ретро, так сказать. Лишь бы жена не разнюхала. Иначе такую трепку задаст — не только мне, она и террористов в бараний рог скрутит — мало не покажется. И на политкорректность наплюет и разотрет, и нормы международного права ей не указ.
Пока не проснулась, надо тихо, полюбовно все решить. В доме скопилось два холодильника, один, старый, могу спокойно отдать. Нуждается в ремонте, так ведь дареному коню в зубы не смотрят. Если эти ребята из доисторических времен, даже наш технический хлам вызовет у них культурный шок. Пишущую машинку могу пожертвовать, пленочный фотик. У меня «Киев-4» с хорошей оптикой.
И ту бытовую технику, за которую меня женушка шпыняла — массажер, увлажнитель воздуха.
Боже мой, что это я несу! Проклятые демократы, промыли мозги прямым эфиром и свободным микрофоном. И вдруг, сам того не желая, столбом замираю от неожиданности. Будто выпил много-много газировки, и она внутри меня заговорила:
— Извини, камрад и вы, мадамы, искюзь муа, прошу пардоны, что мы вас под Полтавой тогда… помяли… Но и вы хороши, облапошили нас со шведским коммунизмом! Поставили к шведской стенке. А за Карлсона, который живет на крыше, спасибо. За идею. А то у нас Карлсоны вон где ютятся. Мы их из теплосети переселим на крыши и выдадим пропеллеры. Правда, население микрорайона Инвалидка несколько лет назад было не в восторге, когда здание детсадика хотели отдать под приют временного содержания. Там и пожар случился. Скорее всего, самовозгорание. Но если бомжей отмыть и опохмелить, они некоторое время мало чем отличаются от всех нас. А садиков теперь не хватает: деторождение благодаря правительственной программе в норму пришло.
Я вдруг прикусил язык: как бы они не приняли сказанное на свой счет — уж больно они бомжеватые, хоть иностранцы. Одно время народная дипломатия процветала: Магадан с Анкориджем школьниками обменивался, студентами, врачами, художниками, а потом и до безработных дошло. Приезжали, перед нашими красавицами хвостом крутили, замуж звали. А те и рады: американец — значит миллионер.
Так вот, может, и со Швецией аналогичная программа? И это заставляет попридержать язык. Хорошо, что не наговорил им колкостей за Антона Павловича Чехова, не присудили ему Нобелевскую премию! Тоже хорош этот Нобель — деньги свои в России нажил, а Льва Толстого проигнорировал, Горького, Паустовского, Маяковского. Наверное, читать не любил. Чувствую, что-то стучит под черепом, словно птенец в скорлупу, наружу просится. Новое мышление, стало быть. Не все ж нам лаптем щи хлебать, пора к шведскому столу приобщиться!
Только так подумал, неожиданные гости стали про сталинские лагеря выспрашивать, вроде один их национальный герой во глубине колымских руд сгинул. Валенберг какой-то. Не валенок, герой на всю Европу. Что-то припоминаю. И тут, как рояль в кустах, появляется магаданец молодцеватого вида, в годах, в отцы мне годится. Я его уже встречал раньше.
Зовут Василий, фамилию не помню. Не первый год добивается восстановления гулаговской тюрьмы ЗУР, именуемой зэкашниками «Каменный мешок», где сам провел полгода, как раз перед тем, как Сталину умереть. Пишет губернатору, мэру, в общественные организации и в Европейский суд. И даже подумывает собрать бывших узников и коллективно блокировать коллективным лежачим полицейским Колымскую трассу. Мол, это была не простая, а смертная тюряга, и нельзя позволить ей бесследно исчезнуть в бездне истории. Всем тюрьмам тюрьма, поколениям грядущим наука. До второго тысячелетия достояла, но сильно обветшала. Считай, полвека по понятным причинам пустует, а любой дом, даже такой, без хозяина быстро сиротеет со всеми вытекающими.
Как вы не понимаете, это и культурная, и историческая ценность! Одно из чудес света местного масштаба. Как Стоунхендж в Англии. Потомки не простят, если мы не восстановим этот символ тоталитаризма. Здание хорошо ансамблирует с памятником «Маска скорби» скульптора Эрнста Неизвестного на сопке Крутой! Ну и вообще приятно посещать места, где страдал с однозэкашниками, холодовал и голодовал.
Представляю, с каким бы чувством Василий Иванович ходил по отремонтированной тюрьме: все-таки крыша над головой. А бомжей в то суровое время не было. Жизнь, пусть ужасная, но, с другой стороны, молодость. Это же счастье — сорваться с крючка НКВД. Как выигрыш в русскую рулетку.
Однажды я встретился с этим человеком — возле редакции вечерней газеты. Он встал возле стены с большим облупившимся пятном. Кирпичи были видны на площади с корову. Дал мне фотокамеру и попросил снять: мол, в Америку пошлю, друзьям. Это все, что осталось от фермера Рубцова, он мой друг. У него за спиной была взрывчатка. Полный рюкзак. Здесь он автобуса ждал, чтобы к себе в Пригородный ехать. Да он не хотел взрываться. Так, припугнуть. Следили за ним. Наверняка жучка какого-нибудь внедрили. Был мужик, и нет. Фотку пошлю сестре его. Помню-помню я тот взрыв, метров за двести стоял. Скоро уж 20 лет будет, как мужик себя порешил, а след остался — ничем его ни закрасят, ни заштукатурят.
Думаете, это только старикам нужно — память? Вон собрались молодые рок-музыканты и назвали группу «GULAG». Никто ж не заставлял, сами придумали. Надо полагать, одно из проявлений стокгольмского синдрома. Мы маму любим, папу любим, но больше всего — вождя и мучителя Иосифа. Тогда, при Сталине, за колючей проволокой артисты были экстра-класса, теперь такого уровня и вольных-то не найдешь. Настоящих виртуозов на Крайний Север везли под конвоем. Да что там говорить, охранники в самодеятельности пели и плясали. Представляю, насколько бы выросли современные исполнители, коснись им пожить в лагере! Небось, так бы распелись, если бы их шведы в заложники взяли, что переплюнули знаменитую АББУ: «Маня-Маня, Маня».
Стоит задеть и, словно осы из гнезда, вылетают мысли. Говорят, бывшего узника одна шустрая журналистка спросила, как он относится к творчеству Кафки. Он подумал и сказал, что знал одного зэка с такой фамилией.
И вот еще одно мимолетное воспоминание: на заседании городской комиссии по увековечению памяти прошлого один уважаемый ветеран говорит: мол, надо Бутугычаг, урановый рудник, отреставрировать. Или присвоить следственному изолятору имя Первой пересыльной тюрьмы Дальстроя. И повалили из него тексты. Мол, расстрелянных узников хоронили в три слоя, поэтому так мало нынче находится подобных захоронений. Да и не найдено, вроде, ни одного.
И еще одна информация вылезла на свет божий. Была в войну в Магадане супружеская пара Бойко, вошедшая в историю. Купили на собственные сбережения танк и поехали бить немцев. Этот факт вроде все знают, а вот то, что они заключенными были — единицы. Мы с женой — вольные люди, а на танк, хоть еще сто лет проживем, не накопим. А почему? — никто мне на этот вопрос не ответил, историки наши доморощенные.
Увидеть странный сон — не диво. Иной раз такие мучают кошмары, что фильмы ужасов кажутся мультиками про Красную Шапочку. Удивительно другое: в ту ночь, когда я попил водички и опять заснул, то очутился в той же приятной иноземной компании. Шведы, сырой подвал с решетками, а когда разоспался до храпа, бывший узник Василий Иванович подвалил. Вроде бы успел попроситься жить на Западе, и ему за перенесенные муки такое разрешение дали. Приватизировал ветхое здание тюрьмы, оформил документ и по кирпичику переправил за границу. Какому-то миллиардеру впарил. Которому слово «Магадан» — не пустой звук.
Вот так штука. Рассказывать жене или нет? В горле пересохло так, что простой водичкой не отделаешься. И вообще она дочь врага народа. Баронесса. Жена. Родилась в ссылке, в Заполярье, до семи лет живого яблока не видела. По-хорошему ей должны были дать хотя бы льготу на оплату коммунальных расходов, как члену семьи изменника родины. Но она — женщина неимоверно гордая. Унижения не терпит, ну, до определенного предела. А по материнской линии, вот и второй огонечек зажегся — из Полтавы она…
И все-таки после некоторого колебания я разоткровенничался. Рассказал ей про странных шведов и многосерийный сон. И зря.
— Не надо, — стала она чеканить серебряным голосом, — спекулировать на моем детстве. Сам бы тогда в тюрьме, рождался.
А что, неплохая идея. Дай-ка еще раз засну, может, опять встречусь с той семейной треуголкой, переиграем ситуацию. Кстати, неплохо они придумали — жить втроем. Хоть и не мусульмане. Масса преимуществ. Женщины, конечно, — лучшее изобретение Творца, но уж больно словоохотливые. А так нейтрализуют друг друга. Или, наоборот, мужу не приходится воском уши залеплять. Надо эту идею Жириновскому подкинуть: «По шведской стенке шведской семьей к шведскому социализму».
Ну что он ко мне привязался, этот стокгольмский синдром. Никак не забывается. С весны, когда ночи становятся короче, свирепствует бессонница, дающая поучительные сновидения, похожие на урок исторической географии в средней школе. Именно весной снятся тревожные сны, красивые женщины — молодые, одетые (или раздетые) по моде 60-х годов. Приходит в город тепло, наслаждаешься им, и хочется монетизировать эту благодать. Причем, в зелени.
Поделиться книгой: