Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Поэтика моды - Инна Осиновская на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

– Нет, сегодня нельзя говорить об идеале красоты на языке цифр. Современная красота – это многообразие ролей, которые могут примерять на себя женщины. Они могут играть в «беби-долл», в «вамп», в «леди» и т. д. и т. п. И каждый из этих образов по-своему отражает современные представления о красоте.

– А если говорить о мужских стандартах?

– Я бы выделила два ключевых образа: «волк-одиночка» и «банкир». В первом случае речь идет о животной красоте, брутальной. А во втором – о цивилизованном теле, «закованном» в костюм.

– Зависят ли представления о красоте, например о женской, от типа общества?

– Да, напрямую. Так, в эпоху тоталитарных обществ было особое представление о красоте и, на удивление, примерно одинаковое во всех странах с таким режимом. Это здоровая, спортивная, крепкая женщина-мать. Идеалы красоты выстраивались так же, как и государственные системы, на основе диктатуры.

– Но в современных демократических обществах тоже присутствует диктатура – диктатура медиа, маркетинга. Да и язык модной прессы предельно властен – «в этом сезоне все будут носить ботфорты», «надо забыть о мини-юбках».

– Совершенно верно, сегодня красоту диктует маркетинг, медиатехнологии. Но это «приятный» диктат – во главе его стоит принцип «удовольствия», на котором и строится все общество потребления. А в тоталитарных обществах это принцип целесообразности, пользы, функциональности.

– Каким Вы видите будущее красоты?

– Двигателем изменений станет генетика. Уже сейчас технологии искусственного оплодотворения позволяют «сформировать» ребенка по желанному образцу. С развитием генетики у человечества будет расти желание подчинить себе красоту – детально конструировать внешность человека. Мы будем сами производить красоту по своему желанию.

– Пока же наиболее распространена корректировка природных процессов, например пластическая хирургия.

– К сожалению, да. И мне непонятно, зачем это нужно – подвергать свое лицо жестокому вмешательству, делать из него маску. Но я надеюсь, что молодость не всегда будет синонимом красоты. Ведь это и было не всегда.

Верушка (Вера Готлиб фон Лендорф), модель.

Ведомости. Как потратить. 2013. № 14 (131)

Грубые ботинки, повязка на голове, низкий голос. Гибкая и стройная, с томным и одновременно любопытным и пронизывающим взглядом, почти без макияжа. В тонких длинных пальцах дымится сигарета. «Это хорошие сигареты, экологичные, без химикатов», – говорит немецкая графиня Вера Готлиб фон Лендорф, или Верушка. Первая супермодель, покорившая в 1960-е годы Нью-Йорк и весь мир. Блондинка ростом метр девяносто, она совершила переворот в модельном бизнесе – задала высокую (и в прямом смысле слова) планку стандартов красоты, изменила принцип работы фотографа с моделью: модель – не «вешалка для тряпок», а равноправный соавтор, не пассивная муза, а творческая личность. Ее снимали лучшие фотографы мира, такие как Хельмут Ньютон и Ричард Аведон. Она работала с Антониони и Сальвадором Дали. Закончив карьеру модели в 1970-е, продолжила заниматься фотографией в качестве модели, стилиста, автора проектов. Сегодня ей 73 года и она полна сил и планов на будущее.

– Времени не хватает реализовать все задумки. Мое новое увлечение – мини-фильмы. По сути это фотографии в движении, с помощью которых я хочу донести до зрителя свои мысли.

– И что за мысли, о чем же фильмы?

– Например, о старении, о возрасте. Мы живем в эпоху глобального anti age. Все эти надписи на кремах: anti age, anti age. Рекламные фотографии, на которых модели пропагандируют…

– …вечную молодость.

– Нет, даже не вечную молодость, а именно отсутствие возраста, восстание против возраста. А я – за возраст, я ничего не имею против старения, иными словами, против приятия себя. В одном из мини-фильмов на мне – пластырь, неловко спрятанный под волосами. Он создает иллюзию подтяжки лица (этот способ «подтяжки» придумала когда-то Марлен Дитрих – в ее эпоху пластические операции еще не практиковались). Вместо моих глаз и губ – размалеванные глаза и «ботоксные» губы, вырезанные из глянцевого журнала. И я начинаю перед зеркалом сдирать с себя эти чужеродные элементы. Сдираю и кричу: «Верните мне мое лицо! Это не мое! Где мое лицо! Отдайте мое лицо!»

– То есть Вы не видите ничего положительного в достижениях современной косметологии. А как же возможность продлить молодость?

– Зачем ее продлевать? Нет в этом смысла. Женщина с пластическими операциями не становится моложе на самом деле: ее выдадут выражение глаз, манера себя вести. Видно, что молодость ненастоящая и женщина тоже, что все в ней сделано, поддельно. Это смешно. И страшно. Люди превращаются в монстров. Женщины Индии, эти старые женщины, испещренные морщинами, вот они – прекрасны, величественны. В каждом возрасте есть своя красота. Вообще, основная проблема современного культа красоты – страх быть собой. И это касается не только возраста, но и внешности в принципе. Ну зачем, например, моя подруга Карла Бруни сделала себе нос? Разве это ее украсило? Несмотря на все разговоры про индивидуальный подход в моде, в одежде, люди боятся индивидуальности.

– Эта же унифицированность и в модельном бизнесе?

– О да, фотосессия современной модели – это же вообще полная фикция. Модель может быть без макияжа, с немытой головой, да хоть с короткими ногами – всю красоту потом сделает фотошоп. Если же говорить о стандартах красоты, сегодня замкнулся цикл моды: новые тенденции – лишь перемалывание старых, тех, что были в 1950-е, 1960-е, 1970-е, 1980-е годы. Это касается и одежды, и внешности. Ну судите сами. В 1960-е годы, когда я появилась со своими прямыми длинными волосами, худобой и ростом, я была в диковинку. И что же сегодня? На модном пьедестале – все тот же высокий рост, длинные прямые волосы, худоба. Ничего нового.

– Расскажите, пожалуйста, о своих фотосессиях. С кем из фотографов было приятнее всего работать?

– Самый-самый был Аведон. С ним было интересно, очень интересно. Он совершенно не дистанцировался от меня, от модели, мы творили вместе. Он не отходил от меня ни на шаг, мы придумывали образы, он даже помогал краситься. На мой взгляд, это идеальный механизм работы модели и фотографа. Полная сопричастность происходящему.

– А о чем тогда Ваши собственные работы, где Вы официально выступаете не только в качестве модели, но и в качестве автора? Я имею в виду серию «Автопортреты», которую Вы привозили в Москву на фестиваль «Мода и стиль в фотографии».

– Эти работы – об одиночестве, обо мне, о ликах города, образах моего любимого Нью-Йорка. Но конечно, в первую очередь это автобиография, рассказ или даже, скорее, резюме моей жизни – самые важные ее моменты, акценты. Взять, например, фотографию «Катюша», где я стою рядом с небоскребом-утюгом в простеньком платьице, задрав голову. Именно такой я приехала в Нью-Йорк завоевывать мир, без денег, без опыта. Подошла к дверям старого респектабельного отеля Taft, и портье спросил меня: «Девушка, я могу вам помочь?» А я сказала: «Хочу работать моделью, куда мне податься?» «Вы бы накрасились для начала», – был ответ. На всю жизнь запомнила это. Да, большинство «автопортретов» касается прошлого, но иногда мне удавалось и предвидеть будущее. На одном снимке я в шутку изображаю будущего президента Америки. Он чернокожий. Фотография была сделана за 12 лет до прихода Обамы. Когда я работала над тем снимком, я спрашивала знакомых: «Вы можете себе представить, что президентом США станет афроамериканец?» Никто такого представить не мог.

– Что в Вашем мировоззрении символизируют фотографии, где Вы предстаете в образе животных – зебры, собаки, паука?

– Собственно, мое сострадание к животным. Мне их очень жалко. Их используют для опытов, чтобы создавать какие-то новые косметические средства, их пускают на шубы, мучают в зоопарках. Мы будто за что-то мстим им.

– Слышала, у Вас дома живет несколько кошек.

– Да, когда я жила в Нью-Йорке, у меня было действительно много кошек, может, штук двадцать. Все соседи знали об этой моей слабости и постоянно подкидывали мне новых. Кого-то я оставляла себе, для кого-то находила другой дом. Несколько лет назад я перебралась в Берлин и семь кошек все-таки прихватила с собой. Видели бы вы, какой фурор я произвела в аэропорту. Кстати, по поводу Берлина. Это забавно: я немка, а никогда не жила в Германии. Ну если не считать моего детства в Кенигсберге.

– Почему Вы не поехали в Германию раньше?

– Если бы я жила в Германии, то не стала бы тем, кем я стала. Ведь в этой стране не слишком любили свободу, хулиганство, там нельзя было нарушать правила, выделяться. А вот Нью-Йорк в 1960-е годы был создан как раз для этого – для бесшабашности и экспериментов.

– Знаю, что Вы всегда увлекались живописью. А сейчас?

– В молодости моей страстью были камни. Я их постоянно рисовала. В путешествия всегда брала камни, носила их в сумочке. Они завораживали меня, камень – это особое мироздание, а лежащие рядом – они как планеты, как модель Вселенной. Сейчас я не рисую камни, я вообще не рисую в традиционном понимании. Я создаю картины пеплом. Вот что меня завораживает теперь. Пепел… Мне почему-то видится, что это сожженные солнцем крылья Икара, опаленная мечта. И мне кажется, это так возвышенно, так красиво.

– Что же, был Сизиф – стал Икар?

– Точно! Так оно и есть. Это вы хорошо подметили.

Патрик Демаршелье, фотограф.

Ведомости. Пятница. 2013. № 8 (340)

В рамках фестиваля «Мода и стиль в фотографии» в Манеже проходит выставка Патрика Демаршелье, одного из самых известных мастеров современности. Основой экспозиции стали снимки из недавно вышедшей книги «Dior Couture. Patrick Demarchelier», а также последние работы фотографа, сделанные для Dior. Патрик Демаршелье посетил Москву, чтобы встретиться с посетителями, и рассказал о своем творчестве.

– Что особенно запомнилось во время работы над фотографиями с выставки?

– Очень интересной получилась съемка в Нью-Йорке в десятиградусный мороз. Погода была почти как сейчас в Москве. И мне пришла в голову идея сделать серию «ледяных» снимков. Модели позировали в стеклянных кубах. Получились такие статичные куклы в прозрачных коробках.

– Но ведь статичность не Ваш конек, Вы – мастер случайного кадра. Как Вы добиваетесь эффекта случайности в таком «постановочном» деле, как фешен-фотография?

– Работа модели – позировать. А мне интересно подлавливать их, когда они не думают о том, что работают, и превращаются в легкомысленных детей. Для этого я должен заставить их забыть о моем присутствии, о наличии камеры. В частности, на выставке можно увидеть фотографии, которые я сделал в саду музея Родена сразу после шоу Dior Haute Couture в 2010 году. Модели гуляли, смеялись, и мне удалось сделать не фешен-съемку в классическом смысле, а снять вечеринку в саду. Мне еще нравится ловить момент, когда стилист, делающий макияж, на секунду отвлечется от работы и отойдет, а модель еще не готова – получаются самые живые кадры. Однажды, уже в конце долгой фотосессии, я решил сделать кадр с ребенком, моим сыном. Спрятал его под пальто, и, когда он внезапно вылез, модель засмеялась. Спустя много лет именно этот кадр увидела принцесса Диана и доверила мне стать ее первым «небританским» фотографом.

– Мы живем в мире «фотошопа» и «цифры», как эти новшества влияют на искусство фотографии?

– Да никак принципиально не влияют. «Цифра», «фотошоп» – это лишь новые полезные инструменты. Я, конечно, в основном снимаю на «цифру», хотя иногда использую и пленочную камеру. И, должен сказать, я рад, что сегодня благодаря всяким гаджетам любой человек может почувствовать себя фотографом или моделью.

– А Вы пользуетесь «Фейсбуком», «Инстаграмом»?

– Нет, но ведь это ни о чем не говорит.

– Вы много времени проводите среди моделей, много их снимаете. Не хочется все бросить и начать снимать что-то совершенно другое?

– Нет, ведь у меня есть отдушина – люблю снимать дикую природу, животных – у них, кстати, немало общего с персонажами мира моды (смеется). А самая любимая модель – это моя собака, такса Пуфи. Она уже десять лет парализована, передвигается с помощью специальной тележки. Но она самая живая из моих моделей. Всегда смотрит на меня с обожанием, никогда не принимает искусственных поз, красива и естественна. Несколько лет назад в Le Petit Palais была выставка моих работ. И среди них почетное место занимала огромная фотография Пуфи – главной героини экспозиции. По крайней мере, для меня.

О стиле, искусстве и техниках

Стюарт Вайцман, обувщик.

Ведомости. Пятница. 2014. № 19 (398)

Он делает туфли на каждый день, из пробки и винила, или для красной дорожки, с бриллиантами и рубинами. Стюарт Вайцман, глава компании Stuart Weitzman, приехал в Москву, чтобы найти место для нового магазина.

– Подыскали уже место?

– Пока хожу-смотрю. Больше всего меня привлекает улица со сложным названием – а, Stoleshnikov! Еще мне понравилось во «Временах года». Главное, мне хочется иметь не корнер, а отдельный магазин. Думаю, таких магазинов будет не меньше десяти. Я понял, что здесь меня любят больше, чем даже в Америке. Вообще вы, москвички, молодцы: быстро учитесь моде. В 1990-е годы в Россию хлынули вещи, и вы любили все блестящее и с лейблами. Сейчас ваши вкусы стали более сложными.

– И мы, как и другие европейские женщины, охладели к каблукам. Вас это не расстраивает?

– Напротив, радует. 73 процента своей прибыли я делаю на туфлях на плоской подошве. Да, в рекламе в глянцевых журналах вы увидите совсем другие мои модели, но это просто реклама, не имеющая отношения к реальной жизни. Вы перестали одеваться для мужчин. Вы теперь одеваетесь для подруг. А подруги одобряют естественность, а не сексуальность. И это здорово: когда я вижу женщину в туфлях на плоской подошве, я знаю, она честная – не хочет казаться выше, лучше, чем она есть. А вспомните Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани» – она была без каблуков, и это вовсе не мешало ей считаться эталоном элегантности. Удобство, должен сказать, отлично уживается с элегантностью. А гламур как раз ее антоним.

– Но Вы же сами делаете туфли за миллион долларов с бриллиантами.

– Во-первых, такие туфли делаются в единичном экземпляре для звезд и принцесс. Но главное здесь другое. Мне любопытно работать с нетипичными для обуви материалами. Каждый раз приходится, по сути, осваивать новую профессию, выкручиваться. Взять те же ювелирные туфли: камни не просто клеятся на кожу, как кристаллы Сваровски – им нужны сложные крепежи, как в ювелирных украшениях. Или посмотрите на пробковые туфли. Попробуй сделай из пробки не танкетку, а туфлю целиком. Это кажется невозможным – пробка крошится. Но я нашел способ: мы срезаем тонкий слой пробки и крепим его на ткань. Теперь так многие стали делать, но идея моя. Жаль, не запатентовал.

– Вы закончили школу бизнеса в Пенсильвании. Почему переметнулись в дизайн?

– Я всегда любил рисовать. Мне было все равно что. И так получилось, что стал рисовать красивые туфли.

– Но почему именно туфли?

– В юности у меня был друг. Его отец делал обувь. И однажды друг сказал: «Ты клево рисуешь, может, сделаешь эскиз туфель, покажешь отцу?» Ну я и нарисовал. Обувщик мрачно посмотрел на эскиз. «Ты это сам? Скопировал?» – «Сам». Он поднял рисунок, посмотрел его на свет. И порвал в клочья. А затем дал новый лист и сказал: «Давай рисуй то же самое». Я нарисовал. И получил за это 20 долларов. Громадные деньги, как мне показалось, за то, что не стоило мне труда. А спустя время увидел свои туфли в витрине. Это было ужасно приятно. И я захотел заниматься обувью. Кстати, я сам сейчас периодически провожу этот «рваный» тест. И вот из двадцати человек за это время его прошли лишь пять. Остальные срисовывают, пытаются продать чужое мастерство.

Кристиан Лубутен, обувщик.

Ведомости. Пятница. 2012. № 37 (319)

По случаю открытия в Санкт-Петербурге первого бутика Christian Louboutin Россию навестил основатель бренда, Кристиан Лубутен. Он рассказал об эволюции обувной индустрии, о своем творчестве и о бренде, который в этом году отмечает 20-летие.

– Недавно завершилось судебное разбирательство по поводу авторского права на использование красной подошвы. Вы довольны результатом?

– Да, американское правосудие признало, что никто, кроме Christian Louboutin, не может использовать красную подошву на обуви другого цвета, но если сами туфли красные, то подошва тоже может быть красной. Я ожидал, что именно так и будет.

– Как Вам работается в условиях расцвета fast fashion и глобализации моды?

– Трудно, но работать можно. И на самом деле этот суд «красной подошвы» стал показательным явлением для индустрии. Я ведь защищал не только себя, но в итоге и другие небольшие компании, которые все еще держатся и не хотят стать частью крупного холдинга. Мне кажется, это очень обидно – открывать свое дело и знать, что тебя поглотит большая компания. Куда приятнее работать на себя и делать при этом узнаваемые во всем мире вещи.

– Что изменилось в обувной индустрии за последние 20 лет?

– Если говорить, например, о туфлях на каблуке, то сегодня этот каблук стал выше, дизайн обуви – экстравагантнее, чем 10–15 лет назад. Сегодня я с недоумением смотрю на свою первую коллекцию. Каблук, что я делал тогда, казался убийственно высоким, но сегодня это средняя высота – какие-то жалкие восемь с половиной сантиметров. Каблук вырос за эти годы примерно в два раза – вот так изменилась мода. И еще: если раньше я делал туфли, чтобы наряжать женщин, то сегодня я делаю обувь, которая их «раздевает».

– Что Вы имеете в виду?

– 20 лет назад обувь служила нарядным аксессуаром. Сегодня, создавая туфли, дизайнер думает о том, как они смогут изменить форму ноги – удлинить ее, сделать более красивым подъем. Дизайн стал анатомичнее, что ли. Я прочувствовал это, когда делал обувь для танцовщиц парижского кабаре Crazy Horse. Я много фантазировал, какой ей быть. Но когда я увидел, как при энергичных движениях девушек туфли просто слетают, понял, что здесь одним дизайном не обойдешься. Обувь должна быть продолжением ноги, а не отдельным, пусть красивым, предметом.

– Значит ли это, что Вы стараетесь сделать туфли не только красивыми, но и удобными?

– Вовсе и не значит. Когда я рисую эскиз, то не думаю об удобстве. Это не значит, что я против комфорта, уже в процессе производства, конечно, мы думаем о том, чтобы колодка была максимально удобной. Но, положа руку на сердце, либо высокий каблук, либо удобство.

– Ваша юбилейная выставка прошла в Лондоне и в скором времени приедет в Москву.

– Да, и это вполне логично, ведь я делаю обувь для женщин, а Россия – женская страна. Мне кажется, у всех стран есть пол. Вот Англия – это мужская страна, там и юмор мужской, и стиль одежды. А Россия или, скажем, Бразилия – страны женского менталитета. Ну, по крайней мере, я так это воспринимаю, на интуитивном уровне.

– У Вас недавно открылся первый магазин в Индии. Сейчас многие бренды устремились в эту страну, а некоторые, Hermès например, даже делают специальные коллекции для индийских женщин.

– У меня тоже будут туфли, нарядные, золотые, которые будут продаваться только там и которые смогут отлично дополнить сари. Вообще, создавая коллекцию и переходя от эскизов к прототипам (а их обычно более 140), я думаю над тем, для какого города какие модели подойдут. Так, в Париже будут более сдержанные туфли, более классические, в Москве – более изощренные по дизайну.

– Вы увлекаетесь садоводством. Есть ли у Вас и в этой области свои ноу-хау вроде красной подошвы?

– Очень горжусь своим французским садом из розовых кустов. Но это сад на современный лад. Я сделал над ним второй уровень: колонны серо-голубого цвета (он кажется мне необыкновенно красивым) обвивают глицинии. Я посадил их десять лет назад, сегодня они разрослись. Не знаю, можно ли это считать изобретением, но я такого сочетания ни у кого не видел.

Фридрих Вилле, президент компании Freywille.

Ведомости. Пятница. 2014. № 22 (401)

Австрийская компания Freywille создала новую коллекцию «Посвящение Клоду Моне», которая пока продается только в бутике на Кузнецком Мосту. Браслеты, кольца, часы, расписанные эмалью по мотивам картин французского художника, привез в Россию лично доктор Фридрих Вилле, президент компании.

– У Вас ведь уже есть коллекция, посвященная Моне. Зачем понадобилось делать новую? Падают продажи?

– Напротив, это одна из самых коммерчески успешных линий. Но ей уже 20 лет. Мы решили, что пришло время для рестайлинга, и изменили концепцию дизайна. Попробовали с помощью эмали передать импрессионистские мазки, плавные переходы. Это было сложно – ведь эмаль не такой послушный материал, как масляные краски, но методом проб и ошибок мы добились нужного эффекта.

– Под каждую коллекцию у Вас отдельные технологии?

– Решения отдельных задач разные, а сама технология, в общем, одна. В производстве украшения от 80 до 100 этапов. На поверхность изделия эмаль наносится слой за слоем и обжигается в печи при температуре 800 градусов. И пока один слой не застыл, нельзя переходить к следующему. На самом деле, технология в Европе принципиально не менялась со Средневековья. В XVIII веке стал широко применяться метод перегородчатой эмали – это когда из золотых нитей создаются ячейки, в которые заливается глазурь. Основой для изделий служила медь – хрупкий материал. Мы же наряду с золотом используем сталь. (Берет браслет и с размаху швыряет его об пол.) Не бойтесь, ничего с ним не случится.

– Пользуетесь ли Вы современными методами при моделировании украшений?

– Честно говоря, терпеть не могу все эти 3D-программы, заменившие ювелирам живые эскизы. У нас – бумага, акварельные краски, человеческие руки. Причем женские руки. Дизайнеры в компании – только женщины.

– Почему?

– Так исторически сложилось. И потом, Симоне сподручнее работать с женщинами (Симона Грюнбергер-Вилле, жена Фридриха Вилле, креативный директор Freywille. – Пятница.).

– Слышала, что иногда на изготовление коллекции у Вас может уйти до двух лет.

– Да, и половина этого времени тратится на придумывание концепции. Каждый раз мы проводим искусствоведческое исследование. Вот, например, когда мы делали украшения, посвященные России, «Русская страсть», мы связывались с вашими музеями, с архивами, читали художественную и историческую литературу. К моменту запуска коллекции я был готов написать трактат о русской культуре.

– Как Вам удалось убедить покупателя приобретать эмалевые украшения по цене бриллиантов?

– Моя стратегия в том, чтобы предлагать и продавать людям не ювелирные изделия, чья основная ценность в количестве карат и весе золота, а произведение искусства – ювелирные картины. И, кстати, среди самых лояльных наших покупателей – вы, русские. Я обратил внимание, что для русских искусство – настоящий культ.

– Сегодня, чтобы поднять продажи, многие компании вступают в коллаборации. Как Вы смотрите на такую стратегию?

– Мы многие годы работали с Hermès, делали для них эмалевые браслеты. Но недавно наши пути, увы, разошлись. Так что мы теперь сами по себе. И хватит с меня коллабораций.

Сильвио Денц, президент Lalique.

Ведомости. Пятница. 2012. № 11 (293)

Аудиосистема и духи, вазы и украшения, шкафы и винные бутылки – все это сегодня делает компания Lalique. О новой жизни бренда, основанного в 1885 году, рассказал президент Lalique Сильвио Денц, который приезжал на прошлой неделе в Москву на официальное открытие флагманского бутика.

– Вы коллекционировали произведения ювелира, художника по стеклу, Рене Лалика. Что именно?

– Флаконы. Они вдохновляли меня на создание духов (я много лет занимался парфюмерией). Я отдал их в музей Лалика, который мы открыли прошлым летом в Эльзасе. Но поставил условие, чтобы мои 200 пузырьков выставлялись в отдельной секции, вместе. Ведь это не просто хрустальные емкости для духов – это в первую очередь летопись и жизни Рене Лалика, и искусства ар-деко.

– Как Вы искали эти флаконы?



Поделиться книгой:

На главную
Назад