Помоги проекту - поделись книгой:
Николай Троицкий
АЛЕКСАНДР I И НАПОЛЕОН
К читателю
Перед Вами — первый опыт сравнительного жизнеописания Александра I и Наполеона. Знаменитый труд А. Вандаля «Наполеон и Александр I» был посвящен исследованию только франко-русского союза 1807–1812 гг., а публицистические (ныне уже забытые) очерки А.К. Дживелегова, В.Е. Романовского и В.И. Герье[1] касались лишь отдельных сюжетов, главным образом вокруг 1812 г. Здесь же предполагается обозреть весь жизненный путь обоих императоров.
Томясь в изгнании на острове Святой Елены, Наполеон однажды воскликнул: «Какой роман — моя жизнь!»
Действительна, нет, пожалуй, в истории человечества другого героя, жизнь которого была бы столь романтична: «первый солдат веков и мира» (по выражению Дениса Давыдова), прошедший огнем и мечом всю Европу от Мадрида до Москвы, Египет и Сирию, Наполеон поднялся со стартовой позиции младшего лейтенанта на недосягаемую в то время высоту французского императора и европейского властелина, рухнул с этой высоты почти в небытие, вновь, на «сто дней», вернул себе прежнее величие и опять был низвергнут, но не забыт, а еще больше (уже посмертно) возвеличен, добавив к своим лаврам гения и тирана еще ореол мученика.
Сегодня о Наполеоне уже написано 400 тыс. трудов. Но по мере их накопления, как заметил более полувека назад автор одной из лучших в мире биографий Наполеона Е.В. Тарле, Наполеон «все более и более выясняется в его неповторимом своеобразии и поразительной индивидуальной сложности». Феномен Наполеона уже всесторонне изучен, но остается неисчерпаем. С одной стороны, появление новых источников и точек (или даже углов) зрения, а с другой — изменение нашего видения мировой истории и, главное, самого мира, в котором мы живем, побуждает нас заново постигать смысл важнейших событий и роль крупнейших деятелей, исправлять старые и обретать новые представления.
В мировой, воистину необозримой литературе о Наполеоне царит хаотичный разброс мнений. Он придает образу императора многоликость, не умаляя, однако, его масштабности. Антинаполеоновский памфлет 1814 г., изданный в Москве, гласит: «Многие мнили видеть в нем бога, немногие — сатану, но все почитали его великим». Единственный в своем роде взгляд на него как на «самонадеянное ничтожество» — взгляд Льва Толстого[2] — воспринимается сегодня как нонсенс, зубоскальство одного гения по адресу другого, хотя именно этому нонсенсу следовали большей частью советские историки (например, Н.Ф. Гарнич, П.А. Жилин и др.) и писатели (В.С. Пикуль, С.П. Алексеев, О.Н. Михайлов), взирающие на фигуру Наполеона, что называется, «со стороны подметок».
Вполне мог сравнить свою жизнь с захватывающим романом и Александр I. Выросший при дворе своей бабки Екатерины Великой на глазах Г.А. Потемкина и А.А. Безбородко, П.А. Румянцева и А.В. Суворова; возмужавший под страхом гибели от рук отца своего Павла I и на всю жизнь запятнанный причастностью к отцеубийству, он тоже, как и Наполеон, познал высочайшие взлеты и катастрофические падения, отомстил за потерю Москвы взятием Парижа и, достигнув невиданного за всю историю российской государственности величия как «царь царей», «Агамемнон Европы», разочаровался в достигнутом, ударился в мистику, идейно захандрил и непостижимо умер в захолустном Таганроге. Литературы об Александре стократ меньше, чем о Наполеоне, но спектр мнений о нем еще многоцветнее — мнений самых полярных, от пушкинского «властитель слабый и лукавый» до таких дифирамбов, как «лучезарное светило» (А.И. Михайловский-Данилевский) и «пастырь народов» (С.М. Соловьев). Все сколько-нибудь серьезные авторитеты признают, что Александр был личностью, несравненно менее крупной, чем Наполеон, но зато гораздо более загадочной.
эти слова об Александре, сказанные П.А. Вяземским еще в 1868 г., звучат и теперь вполне современно. Книга, которую вы держите в руках, представляет собой очередную попытку разгадать «северного сфинкса».
В книге использованы важнейшие памятники мировой наполеонианы, биографии Александра I, труды по истории наполеоновской Франции и александровской России с учетом различных концепций русской дореволюционной (охранительной, либеральной, демократической), советской и зарубежной историографии. Источниковую базу книги составляют богатейшие публикации документов (русские и зарубежные), а также разысканные в архивах новые материалы из фондов Александра I, А.А. Аракчеева, А.П. Ермолова, П.В. Чичагова, А.С. Шишкова, Н.К. Шильдера, К.А. Военского и др.
Свою задачу я вижу в том, чтобы, по возможности, объективно, на современном уровне знаний и требований к исторической науке сопоставить жизненные пути Александра и Наполеона и оценить не только взгляды, деяния, личные качества двух императоров, но и смысл, возможные альтернативы и, главное, уроки противоборства тех сил (социальных, политических, военных), которые стояли за каждым из них и сделали революционного генерала Бонапарта поработителем Европы, а крепостника-самодержца Александра ее «освободителем».
Итак, здесь со всей полнотой, возможной для книги такого объема, обозреваются две жизни — Александра I и Наполеона I, включая пять лет союза между ними с двумя сватовствами Наполеона к сестрам Александра и пять войн, в ходе которых Наполеон занимал Москву и Александр — Париж, а также малоизвестные, спорные и загадочные страницы их биографий, вплоть до смерти каждого — одного на пустынном острове, другого в глухом городке — на разных концах планеты.
Насколько все это удалось, судить — читателю.
Глава 1. ГРАЖДАНИН БОНАПАРТ
«Сын революции»
На острове Корсика в городе Аяччо есть площадь Летиции. Угол ее не одну сотню лет занимает дом № 1, точно такой же, как все другие дома, но — с трехцветным флагом над воротами и доской на стене: «Государственная собственность». Здесь 15 августа 1769 г.[3] родился Наполеон.
В тот день родовые схватки у Летиции Бонапарте начались в церкви, на молитве. Ее принесли домой, но не успели даже уложить в постель: она родила будущего императора «в прихожей на старинном ковре, затканном изображениями героев»[4]. «Эту тактику внезапного нападения Наполеон применял потом всю жизнь», — заметит один из его биографов.
Отец Наполеона Карло Бонапарте, местный адвокат, отпрыск древнепатрицианского рода из Тосканы[5], по-французски образованный и воспитанный, красавец и острослов, поклонник Вольтера, вина и женщин, был известен всей Корсике как член Совета 12 ее именитых граждан и депутат от острова во Франции.
Летом 1764 г. 18-летний Карло женился на 14-летней Летиции Рамолино — дочери шоссейного надзирателя, считавшейся чудом красоты, «самой обворожительной девушкой на всем острове». Малограмотная, но житейски умная, с характером героинь Плутарха, эта «дочь гор» родила своему мужу 13 детей, которых воспитывала по-корсикански строго, так что Карло приходилось буквально заслонять их собой от ее гнева. Впрочем, Летиция и заботилась о детях с корсиканской же самоотверженностью. Все они любили и почитали ее, как никого, до конца жизни. Наполеон и на острове Святой Елены будет вздыхать о ней: «Ах, мама Летиция, мама Летиция!»
Пятеро из детей Карло и Летиции умерли в младенчестве. Выжили восемь. Старший из них, Жозеф, родился 7 января 1768 г.; младший, Жером, — 9 ноября 1784 г. Наполеон был вторым ребенком.
Все дети, кроме Элизы, были хороши собой, а младшие сестры (Полина и Каролина) — писаные красавицы. Наполеон в зрелые годы досадовал, что ни у кого из них нет «никаких талантов», но тут он был излишне строг, мерил их по себе. Великий И.В. Гёте, который знал каждого из них, находил, что Жозеф, Люсьен и Людовик — это «люди незаурядных способностей», и только Жером «обделен врожденными талантами»[6]. По совокупности разных мнений, Люсьен отличался умом (уступая в этом из всех Бонапартов только Наполеону), Жозеф и Людовик — добротой, Элиза — строгостью, а Жером — легкомыслием. Что касается Полины и Каролины, то их отличала не только красота.
Каролина была умна, честолюбива, коварна («голова Макиавелли на торсе Венеры», — сказал о ней Талейран). Она умела интриговать и дерзать, добиваясь многого; руководила не только своим мужем — прославленным наполеоновским маршалом и неаполитанским королем Иоахимом Мюратом, но и его королевством. Полина же (Паолетта, как звали ее близкие на итальянский манер), слывшая «самой замечательной красавицей своего времени», «совершенством прекрасного», ничего не добивалась, но притягивала к себе и очаровывала, кого хотела. Наполеон выдал ее сначала за своего друга генерала Виктора Леклерка, а после его гибели — за итальянского принца Камилла Боргезе, почти такого же красавца, как сама Паолетта, но и при мужьях она вращалась в сонме поклонников, среди которых были лучший актер Франции Ф.Ж Тальма, первый скульптор Европы А. Канова, величайший скрипач мира Н. Паганини. Изваянный Кановой скульптурный портрет Полины Бонапарт, хранящийся ныне в римской галерее Боргезе, — шедевр мирового искусства.
Любимцем «мамы Летиции», да и самого «папы Карло», сразу стал их второй сын Наполеон — самый смышленый, активный, изобретательный[7]. Правда, ему и доставалось от Летиции больше всех. Зато он верховодил братьями и сестрами, «воспитывал» и даже колотил их при случае и вообще, как он сам позднее говорил о себе, «был бесенком». Он рано выучился читать и писать, но до 10 лет предпочитал даже чтению игры, потасовки и беготню по горам в компании с братьями, сестрами, друзьями, а то и с дикими козами, которых любил выслеживать и распугивать.
С 10 лет началось для Наполеона время интенсивной учебы. Губернатор Корсики граф Рене де Марбеф, благоволивший к Летиции, ради нее выхлопотал Наполеону королевскую стипендию в Бриеннскую военную школу. 12 мая 1779 г. Наполеон с «папой Карло» отправился в Бриенн — маленький городок неподалеку от Парижа.
В Бриеннской школе учились тогда дети знатных дворян (среди них оказались и будущий секретарь Наполеона Л. Бурьен и один из его лучших генералов Э. Гюден). Учили их не столько делу военному, сколько виду: выправке, манерам, лоску. Вполне профессионален был, пожалуй, лишь один педагог — впоследствии полководец Французской революции и ее предатель Шарль Пишегрю. Поэтому Наполеон больше занимался самообразованием, шокируя товарищей корсиканской «простонародностью», а учителей — столь же кричащей дерзостью. Однажды он так резко парировал несправедливый упрек, что ошалевший учитель вскипел:
— Кто вы, сударь, чтобы так отвечать мне?!
— Человек! — гордо ответил Наполеон.
Кроме дерзости Наполеон удивлял и в конце концов расположил к себе учителей своими знаниями. Особенно силен он был в истории — от Плутарха и Тацита до Г. Рейналя. «История великих полководцев древности, — вспоминал он о своих бриеннских занятиях, — возбуждала во мне желание соперничать с ними. Александр Македонский, Ганнибал и Цезарь стали моими любимыми героями». Увлекался он и риторикой, географией[8], уже тогда запоем читал Цицерона, Вольтера, Руссо, Монтескье, Дидро, чуть не наизусть знал «Естественную историю» Ж. Бюффона, всегда был первым в школе по математике. Кстати, и среди фехтовальщиков школы Наполеон тоже был в числе первых. Отставал он только в языках (латыни и немецком) — они будущему властелину мира не давались.
30 октября 1784 г. Наполеон был похвально аттестован за курс Бриеннской школы и переведен вновь как королевский стипендиат в Парижскую военную школу — высшее учебное заведение типа военной академии. Здесь уровень преподавания был образцовым. Так, математику вел знаменитый Гаспар Монж, приглашавший на экзамены еще более знаменитого Пьера Лапласа (оба — академики, ученые с мировым именем). Слушателей школы готовили по разным специальностям. Наполеон выбрал артиллерию. Учиться в Париже было и полезнее, и приятнее, чем в Бриенне. Но проучился он в Парижской школе меньше года.
Дело в том, что 15-летний Наполеон успел так образовать себя сам, что школа даже с лекциями Монжа по высшей математике давала ему немного, и он не хотел «киснуть» в ней три года. К тому же 24 февраля 1785 г. умер от рака желудка, не прожив и 39 лет, его «папа Карло». Теперь Наполеон должен был стать опорой для матери, трех сестер и четырех братьев. Ведь «папа Карло» уже на смертном одре так и сказал сыну Жозефу: «Ты старший в семье, но помни, что глава семьи — Наполеон». Чтобы скорее обрести самостоятельность, Наполеон через десять месяцев после зачисления в Парижскую военную школу сдал экзамены за полный курс школы и 1 сентября 1785 г. получил офицерский чин младшего лейтенанта с назначением в гарнизон захолустного городишка Баланс, недалеко от Лиона.
Начались долгие, самые скучные и трудные для Наполеона за всю его жизнь годы службы в гарнизонах провинциальной глухомани: Баланс, Дуэ, Оксон… Офицерское жалованье было скромным, и почти половину его он отсылал домой, зная, что «мама Летиция» входила в долги, Жозеф, Люсьен и Луи оставались неустроенными, а Жером и сестры — еще совсем малыми детьми. В начале 1786 г. умер граф де Марбеф. Семья Бонапарте лишилась его покровительства и пособий. Летиция связывала все свои надежды с Наполеоном, но что он мог сделать? Выдвинуться по службе среднему дворянину с полудикой Корсики без ренты, титула и протекции было до революции невозможно. Шесть лет Наполеон оставался младшим лейтенантом. Он даже попросился перед самой революцией 1789 г. на службу в Россию, но Екатерина II, которая имела тогда Румянцева и Суворова, не захотела принять какого-то Бонапарта[9].
Главной, если не единственной, радостью жизни для Наполеона в те годы было чтение. Кроме любимых еще со школы Плутарха и Вольтера, Руссо и Цицерона он зачитывался стихами Гёте, драмами Шиллера, экономическими трактатами Адама Смита и Жака Неккера. «Я жил как раз напротив некоего бравого книготорговца по имени Марк Аврелий — прекрасное имя, не правда ли? — рассказывал он своему другу, великому актеру Тальма. — Он предоставил в мое распоряжение всю свою книжную лавку». Большую часть своего жалованья Наполеон тратил на книги, кормился же впроголодь, одежду изнашивал до неприличия. Малого роста, был он тогда худ и тонконог, казенные сапоги казались на нем непропорционально большими. Знакомые с ним сестры Пермон (одну из них, Лауру, он сделает позднее герцогиней д'Абрантес) дразнили его: «Кот в сапогах»…
Так прошли четыре года. Стендаль считал, что если бы не революция, Наполеон в лучшем случае дослужился бы до полковника артиллерии. Но грянуло 14 июля 1789 г. Революция разрушила феодальные устои насилия и бесправия. Декларация прав человека и гражданина 1789 г. впервые в истории провозгласила идеалы свободы, равенства и братства всех людей, включая право каждого на любое выдвижение «по своим способностям и без иных различий, кроме различия в добродетелях и талантах». «Вмиг все изменилось! — вспоминал Наполеон о начале революции. — Из недр нации сверкнула электрическая искра, нация вспомнила о своих правах, о своей силе. О человек! Как ты презрен в рабстве и как велик, когда тебя зажигает любовь к свободе!»
Вопрос о том, принимать или не принимать революцию, перед Наполеоном не встал. Если его однокашники по Бриенну и Парижу почти все подались в контрреволюцию и эмиграцию, то Наполеон сразу вступил в Якобинский клуб и на десять следующих лет связал свою судьбу с революцией. Прежде всего он задумал освободить от феодальных оков свою родину — Корсику.
Корсика в 1769 г., за три месяца до рождения Наполеона, была оккупирована войсками королевской Франции. С тех пор на острове бурлило освободительное движение, которое возглавлял национальный герой Корсики Паскуале Паоли. Наполеон еще ребенком часто видел Паоли в доме своего «папы Карло», сиживал на коленях героя и боготворил его. Теперь он решил помочь своему кумиру в борьбе за свободу, равенство и братство на Корсике. С 1789 по 1793 г. Наполеон трижды приезжал на родину и проводил там по нескольку месяцев, пытаясь вовлечь Паоли и всех вообще корсиканцев в революционные преобразования a la France. Но корсиканский «отец отечества» предпочел войну с Францией при помощи Англии, а его приспешники объявили Наполеона своим врагом. Кончилось тем, что Наполеон летом 1793 г. был схвачен, с невероятными приключениями бежал из-под стражи, пробрался (верхом, на лодке, пешком) через горы и долы из Аяччо в Бастиа и оттуда успел в последний момент переправить свою семью (прежде чем успели ее схватить) в Марсель.
Всю эту корсиканскую эпопею Наполеон посчитал своей роковой ошибкой. Он досадовал на себя за то, что лучшая пора юности, четыре года Великой революции потеряны зря, в стороне от главных событий, на задворках истории, Правда, он за это время продвинулся по службе (в июне 1791 г. стал лейтенантом, 10 июля 1792 г. — капитаном), но душа его жаждала карьеры, стократ больших масштабов и темпов. 1793 год принес ему желанную точку отсчета великих, истинно наполеоновских свершений.
Летом 1793 г. капитан Бонапарте получил назначение в армию генерала Ж.Ф. Карто, которая осаждала Тулон. Эта мощная крепость, главная база французского флота, только что сдалась англичанам. Юг Франции оказался под угрозой неприятельского вторжения. Генералу Карто было приказано любой ценой и возможно скорее освободить Тулон. Карто начал готовить штурм крепости и откомандировал Наполеона в Авиньон для устройства артиллерийского парка. Молодой капитан выполнил задание безупречно. Мало того, в Авиньоне он написал одно из лучших своих литературных произведений — «Ужин в Бокере». Этот революционный трактат был исполнен такой силы и страсти, что Конвент Французской республики незамедлительно напечатал его, а комиссары Конвента при штабе Карто, Огюстен Робеспьер (младший брат вождя революции) и Кристоф Саличетти, прониклись к автору трактата особым доверием. По их рекомендации капитан Бонапарте был назначен командующим всей армейской артиллерией.
Между тем осада Тулона затягивалась. Конвент сменил командующего армией, прислал еще двух комиссаров — П. Барраса и Л. Фрерона. Новый командующий генерал Ж.Ф. Дюгомье созвал военный совет, перед которым поставил один вопрос: надо штурмовать Тулон без промедления, но как это сделать? Наполеон предложил дерзкий план овладения крепостью без инженерных подходов и обходов — математически продуманно расставить батареи и под прикрытием их огня идти на приступ. Дюгомье план понравился, как, впрочем, и автор плана («капитан Пушка» — так назвал его командующий).
16 декабря 1793 г. батареи Наполеона обрушили на английские форты шквал огня и железа, после чего сам Дюгомье повел вперед штурмовую колонну. Англичане в полуразрушенных фортах сопротивлялись отчаянно. Атаки трех колонн были отбиты. Тогда Наполеон повел на приступ четвертую колонну. Под ним убили лошадь, сам он был контужен и ранен в ногу, но третьим ворвался на бастион главного форта англичан Малый Гибралтар и собственноручно взял в плен английского главнокомандующего генерала О'Хара. В плен был взят и офицер-инженер Сидней Смит — будущий адмирал, фанатичный враг Наполеона. Рядом с Наполеоном так же геройски сражались его друзья Ж.Б. Мюирон и А. Жюно, его будущий зять В. Леклерк и четыре его будущих маршала — А. Массена, Л. Сюше, К. Виктор, О. Мармон.
Генерал Дюгомье докладывал в Конвент о Наполеоне: «Большие научные сведения, такой же ум, а храбрость даже чрезмерная — вот слабый очерк достоинств этого редкостного офицера <…> Повысьте его, иначе он сам возвысится!» Еще авторитетнее для Конвента было мнение его комиссаров — О. Робеспьера и Саличетти, которые под Тулоном стали друзьями «капитана Пушки». Огюстен Робеспьер так написал о Наполеоне своему всемогущему брату Максимильену: «Этот человек одарен сверхъестественными способностями (d'un mérité transcendant)». По представлению Робеспьера-младшего и Саличетти 14 января 1794 г. Конвент произвел 24-летнего капитана Бонапарте в генералы. Так революция наградила своего «редкостного офицера», сразу открыв перед ним путь к приложению всех его «сверхъестественных способностей». В этом смысле он был истинным сыном революции, как называли его Ф. Стендаль и Г. Гейне, ИМ. Карамзин и А.И. Герцен.
Сам Наполеон всегда вспоминал о Тулоне с трогательным чувством как о «первом поцелуе славы». Само слово «Тулон» стало нарицательным для обозначения раннего подвига и взлета. Не зря мечтал о своем «Тулоне», который «выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет первый путь к славе», юный князь Андрей Болконский в романе Л.Н. Толстого «Война и мир».
Генерал
Итак, Тулон открыл перед Наполеоном путь к вершинам славы, к воплощению его самых честолюбивых замыслов. Но непредвиденные капризы судьбы задержали его взлет на три года.
Весной 1794 г. Огюстен Робеспьер был вызван братом в Париж. «Робеспьер-младший все пустил в ход, чтобы убедить Наполеона последовать за ним <…> — свидетельствует Стендаль. — Наполеон, однако, не пожелал поступить в распоряжение адвокатов <…> Быть может, он помешал бы совершиться 9-му термидора». А может быть, добавлю от себя, и разделил бы судьбу братьев Робеспьеров.
9 термидора (27 июля) 1794 г. в Париже скатились в красную корзину под гильотиной головы обоих Робеспьеров. Революция вступила в новую фазу: вместо якобинцев, которых возглавлял М. Робеспьер, к власти пришли более умеренные республиканцы во главе с П. Баррасом и Ж. Тальеном, выступавшие не без демагогии под лозунгом: «Революция против тирании».
Генерал Бонапарте был тогда в Ницце. Весть о термидорианском перевороте пришла туда 5 августа. На следующий день Наполеон был арестован как якобинец и заточен в Форт Карре, близ Антиба. Приказ об аресте подписал его друг комиссар К. Саличетти, а исполнил генерал Ж. Арена — земляк и давний знакомец, который, как мы увидим, позднее будет дважды покушаться на жизнь генерала и консула Бонапарта.
Как якобинцу и другу младшего Робеспьера Наполеону грозила гильотина. Он, однако, сохранил в тюрьме обычное для него присутствие духа (отчасти потому, что воспринял 9 термидора как продолжение революции, ее новый виток, но отнюдь не контрреволюцию) и обратился в Конвент с письмом — главным образом, из вопросов: «Разве я не был с самого начала революции неизменно предан ее основам? <…> Я оставил родину и бросил свое имущество, всем пожертвовал ради Республики <…> Неужели патриоты должны безрассудно принести в жертву военачальника, который не был бы бесполезен для Республики?» Допросив Наполеона и разобрав его бумаги, «патриоты» нашли, что молодой генерал будет полезен Республике. 20 августа он был освобожден.
Освободив генерала-якобинца, термидорианские власти не доверяли ему важных дел и постов. Наполеон был всего лишь прикомандирован к топографическому бюро в Париже. Он мучился бездействием, строил наполеоновские планы (именно тогда уже составил план будущей итальянской кампании) и не находил им применения. В такой неустроенности он решил, по крайней мере, жениться — на хорошенькой 17-летней дочери марсельского купца Дезире Клари, сестра которой, Жюли, только что стала женой старшего из братьев Бонапарте Жозефа. Весной 1794 г. Наполеон познакомился с Дезире, а следующей весной они были помолвлены. Но летом 1795 г. полуопальный генерал Бонапарте появился в салоне Терезии Тальен, что повлекло за собой крутой поворот не только его военной карьеры, но и личной жизни.
Терезия Кабаррюс была женой одного из вождей Термидора Жана Тальена и любовницей другого — Поля Барраса. «Notre Dame de Thermidor» (Божья матерь Термидора), как называли ее парижане, внешне «Венера Капитолийская, но более прелестная», а в сущности «авантюрьерка» и куртизанка, мать шестерых детей от разных любовников, она собирала у себя в салоне красивейших женщин и влиятельнейших мужчин Франции. Именно там Наполеон встретит осенью 1795 г. свою Жозефину, а пока привел его в салон и присматривался к нему самый влиятельный в то время из вожаков термидорианского Конвента Баррас, бывший ранее свидетелем его тулонского подвига.
Оказалось, присматривался не зря. Роялисты подняли в Париже мятеж, стянув к столице до 25 тыс. солдат. Конвент располагал в тот момент только силами 6-тысячного парижского гарнизона. Баррас, взявший на себя в ночь с 12 на 13 вандемьера (с 4 на 5 октября) командование гарнизоном, заметно трусил. В ту же ночь он предложил Наполеону командовать артиллерией. Наполеон к утру 13 вандемьера расставил свои 40 орудий там, где он предугадал направление атак мятежников, и когда они пошли в атаку, взял их под перекрестный огонь и рассеял. Мятеж был подавлен за четыре часа.
«Это событие, столь маловажное само по себе, — верно заключал Стендаль, — имело чрезвычайно большие последствия: оно помешало революции повернуть вспять». Для Наполеона это был второй после Тулона и еще более значимый «поцелуй славы». Он сразу стал известен всей Франции как «генерал Вандемьер». Конвент назначил его главнокомандующим внутренней армией, т. е. гарнизоном столицы и ее окрестностей (39 тыс. человек всех родов войск). Только теперь Наполеон обрел материальное благополучие и смог обеспечить достаток матери, братьям и сестрам, а также своему дяде (сводному брату «мамы Летиции»), бедному приходскому священнику Жозефу Фешу, которого позднее он сделает кардиналом.
Косвенным (сам Наполеон сказал бы тогда: главным) следствием Вандемьера стало его сближение с Жозефиной Богарне. Наполеон впервые увидел ее в салоне Терезии Тальен еще до роялистского мятежа, но близко познакомились они после того, как он подавил мятеж и обязал жителей Парижа сдать все бывшее у них оружие. Семья Богарне рассталась со своей реликвией — шпагой. Но вскоре к Наполеону пришел 14-летний сын Жозефины Евгений (будущий вице-король Италии) и со слезами просил вернуть ему шпагу его отца — генерала Богарне. Наполеон был тронут, приласкал мальчика и шпагу вернул. На следующий день визит благодарности нанесла Наполеону сама Жозефина, представ перед ним во всем очаровании своей пленительной женственности и покорив его всецело.
Мари Жозефина Роз Таше де ла Пажери — креолка с острова Мартиника — родилась 23 июня 1763 г.г т. е. была на шесть лет старше Наполеона[10]. В 16 лет она вышла замуж за 19-летнего аристократа виконта Александра де Богарне. Виконт рано стал генералом. В 1793 г. он командовал Рейнской армией, получил даже от Конвента предложение стать военным министром, но затем без всякой вины, именно как аристократ, «из бывших», был гильотинирован якобинцами за три дня до 9 термидора. Гильотина грозила и Жозефине (казнить женщин «именем Революции» было для якобинцев обычным делом), но ее спасла Терезия Тальен. Таким образом, в термидорианской Франции Жозефину окружал нимб жертвенности, который подчеркивал ее привлекательность.
Собственно, по строгому счету, Жозефина не блистала, в отличие, например, от той же Терезии, ни умом, ни красотой. Но ее отличало чарующее изящество манер. Дамы ее двора, включая завистливую графиню К. де Ремюза, признавали: «Фигура ее была безукоризненна, все члены гибки и нежны. Одевалась она с необыкновенным вкусом; все, что носила, выигрывало на ней». «<…> Особенно пленительна была не только изящность ее талии, но и поступь ее. В ней были величие и прелесть». Разумеется, Наполеон, до тех пор почти не знавший женщин, смог оценить и мягкость ее характера, доброту, тонкий врожденный такт, не говоря уже о сладкозвучном, как у Сирены, голосе и обворожительной улыбке. Словом, он влюбился в Жозефину как в идеал женственности и аристократизма. Его невеста Дезире Клари теперь показалась ему простушкой. После того как Жозефина, в меру пококетничав с ним, приняла его предложение, он с присущей ему тогда прямотой сначала написал об этом Дезире, а затем навестил ее в Марселе, чтобы лично испросить у нее прощение за столь жестокий удар по ее чувствам к нему.
9 марта 1796 г. Наполеон и Жозефина вступили в брак. Обряд бракосочетания был по-республикански скромным, гражданским (в ратуше второго парижского округа), без венца. В брачном контракте невеста убавила себе четыре года, а жених себе год прибавил. Так молодожены стали почти одногодками. Их медовый месяц не продлился и трех дней. Дело в том, что Наполеон еще 2 марта был назначен главнокомандующим итальянской армией, т. е. войсками, которые дислоцировались на юге Франции для похода в Италию. На третий день после свадьбы Наполеон уже мчался к армии — вершить дела, которые в этот раз принесут ему не только национальную, но и мировую славу. Он верил в свою звезду уже тогда. Но никто более в те мартовские дни 1796 г. не мог и предположить, что итальянский поход генерала Бонапарта[11] украсит собой всемирную историю войн и повлияет на судьбы Европы…
Во Франции после 13 вандемьера 1795 г. утвердился режим Директории. Конвент прекратил свое существование. Теперь парламент составили две палаты — Совет старейшин и Совет пятисот, а правительство — пять директоров во главе с П. Баррасом. Внутри страны Директория пресекла «красный террор» якобинцев, но сохранила Республику, хотя и действовала в ущерб не столько «верхам», сколько «низам», опираясь на крупных собственников. В то же время она продолжала якобинскую внешнюю политику, т. е. не только защищала границы Франции, но и стремилась расширить их за счет своих врагов. Поэтому для феодальных монархий Европы термидорианская, а затем наполеоновская Франция была таким же исчадием революции, как и якобинская. Эти монархии вместе с Англией организовали против Франции одну за другой семь коалиций. Если Англия стремилась главным образом сокрушить в лице Франции своего экономического конкурента, то другие коалиционеры — еще и вернуть Францию к дореволюционному, феодальному status quo.
1-я коалиция сложилась еще в 1793 г. Ее составили Англия, Австрия, Пруссия, Испания, Голландия, Сардинское королевство, Неаполь. В 1795 г. к ним присоединилась Россия, которая, однако, в войну пока не вступала. К 1796 г. Франции особенно угрожали Англия, щедро субсидировавшая все семь коалиций, и Австрия как главная военная сила 1-й коалиции.
Австрия в то время была, пожалуй, самой авторитетной из европейских монархий. «Венчая свою главу короною Карла Великого с титулом императора „Священной Римской империи“, повелитель Австрии казался властителем Германии и первым среди других монархов Европы», — писал об этом русский историк Н.А. Полевой. Вассально зависимой от Австрии была вся Северная Италия, являвшая собой тогда конгломерат королевств, герцогств, графств и даже республик феодального типа. Здесь стояла резервная австрийская армия фельдмаршала Ж.П. Болье (55 тыс. человек и 140 орудий). Ее поддерживала 25-тысячная армия Пьемонта, т. е. Сардинского королевства, во главе с королем Виктором Амедеем — тестем двух будущих королей Франции, Людовика XVIII и Карла X, женатых на его дочерях. Сардинцы имели 60 орудий. Главные же силы Австрии, которыми командовал брат императора Франца[12] эрцгерцог Карл, сосредоточились на Рейне у границ Франции.
Директория планировала кампанию 1796 г. с акцентом на Рейн. Сюда были стянуты две лучшие армии Республики, которыми командовали лучшие полководцы — Ж.Б. Журдан и Ж.В. Моро. Они должны были нанести Австрии главный удар и открыть себе путь на Вену. Что касается армии Бонапарта, то ей Директория отводила лишь вспомогательную роль «диверсии», дабы отвлечь на себя внимание и часть сил противника. Для войск на Рейне Директория не жалела средств, тогда как итальянская армия была заброшена в такой степени, что, по выражению Е.В. Тарле, «походила скорее на скопище оборванцев».
Наполеон еще до того, как увидел свою армию, имел план кампании, принципиально расходившийся с планом Директории: разъединить войска Австрии и Пьемонта, принудить Виктора Амедея к миру, разбить австрийцев и независимо от успехов или неудач Моро и Журдана идти на Вену. Прибыв к армии, Наполеон ужаснулся ее состоянию, но не изменил своему плану и начал приводить армию в боевой порядок.
Итальянская армия была малочисленна (30 тыс. человек и 30 орудий — в 7 раз меньше, чем у противника), а главное, нуждалась буквально во всем, от боеприпасов до хлеба. В армии было шесть дивизий. Каждого из их командиров Наполеон знал лично или по рекомендациям. Он учел полководческий дар А. Массена, А.Ф. Лагарпа и Ф. Серрюрье, неустрашимость П.Ф. Ожеро, исполнительность П. Гарнье и Т. Макара, но поскольку первые четверо, из которых самый младший был старше главнокомандующего на 12 лет, встретили его («мальчишку», как они выражались) недоверчиво, ворчливо, ему пришлось для начала усмирить их. Они сами удивились тому, как легко этот «мальчишка» поставил на место каждого, сказав, между прочим, главному фрондеру, долговязому Ожеро: «Генерал, вы как раз на голову длиннее меня, но если вы будете грубить мне, то лишитесь этого преимущества».
Вслед за тем Наполеон уже с их помощью превратил «скопище оборванцев» в боеспособную армию: подтянул дисциплину, мобилизовал все наличные ресурсы, изыскал дополнительные и сумел накормить, одеть и обуть солдат. При этом он искусно сыграл на их неодолимой тяге к военной добыче, пообещав им: «Я поведу вас в самые плодородные страны света». Но сильнее всего поднимал дух армии тот революционный энтузиазм, которым были охвачены все — от последнего солдата до главнокомандующего. Наполеон верил сам и заражал солдат своей верой в их миссию как защитников Франции, освободителей Италии, народных героев. «Народы Италии! — гласит его воззвание 1796 г. — Французская армия пришла разбить ваши цепи. Французский народ — друг всех народов!»
Наполеон открыл итальянскую кампанию стремительным маневром и битвой при Монтенотте 12 апреля 1796 г. Австросардинская армия была разрезана на две части: австрийцы отброшены к Милану, сардинцы — к Турину. Развивая успех, Наполеон 14 апреля при Миллезимо и 22 апреля при Мондови окончательно разгромил сардинскую армию и уже 28 апреля заставил Виктора Амедея подписать договор о выходе его королевства из войны. Теперь наступила очередь австрийцев. 10 мая в знаменитом сражении под Лоди Наполеон подверг сокрушительному разгрому уже деморализованные войска фельдмаршала Болье. 26 мая французы вступили в Милан. Вся Ломбардия была освобождена от австрийцев.
Первые победы воодушевили армию Бонапарта и высоко подняли его авторитет. Офицеры и генералы признали в нем не просто начальника, а вождя. «Его окружало глубокое безмолвное почтение, — вспоминал Стендаль. — Он решительно не имел себе равных, и все это чувствовали». Солдаты, поначалу сожалевшие, что их главнокомандующий «не вышел годами», теперь были от него в восторге. Уже после битвы при Миллезимо они определили, что он «лихой солдат, даром что молод». Когда же была выиграна битва при Лоди, совет самых храбрых солдат армии произвел своего главнокомандующего… в капралы («отсюда прозвище „маленький капрал“, надолго сохранившееся за Наполеоном среди солдат»)[13] и после каждой новой победы производил его в следующий чин.
Гром первых же побед генерала Бонапарта прокатился по всей Европе. Во Франции он вызвал прилив национальной гордости, в Италии — подъем освободительного движения против австрийских и местных феодалов. Ведь Наполеон уверял народы Италии, что несет им (на штыках своих солдат!) идеи свободы, равенства и братства. Австрия, естественно, не хотела терять Италию. Пользуясь тем, что эрцгерцог Карл успешно противостоял на Рейне Моро и Журдану, она снарядила против Бонапарта новую, 60-тысячную армию под командованием фельдмаршала Вурмзера.
Семидесятидвухлетний Сигизмунд Вурмзер имел колоссальный боевой опыт. Он отличился еще в Семилетней войне. «Таким образом, — отмечает Стендаль, — ему выпала на долю слава воевать с Фридрихом Великим и Наполеоном». Несмотря на возраст, он был еще в силе, о чем говорила его победа 1795 г. при Гейдельберге над знаменитым Ш. Пишегрю.
Бонапарт к тому времени осадил крепость Мантую — одну из сильнейших в Европе. Узнав о наступлении Вурмзера, он снял осаду, обрушился на колонны австрийцев, которые шли к Вурмзеру от Милана, и разбил их в трех битвах кряду — при Лонато, Сало и Брешии. Вурмзер, вступивший было в Мантую, вышел из нее навстречу Бонапарту. Тот уже вычислил наперед все ходы своего противника, сбил его с толку виртуозным маневром: имитируя обход, ударил ему в тыл и 5 августа 1796 г. в генеральном сражении при Кастильоне разгромил его. Вурмзер с остатками своей армии укрылся за стенами Мантуи.
Тем временем эрцгерцог Карл отбросил Моро и Журдана за Рейн и вынудил их перейти к обороне. Пользуясь этим, гофкригсрат (придворный военный совет) Австрии собрал против Бонапарта еще одну армию. Возглавил ее фельдмаршал Николай Альвинци, считавшийся первым стратегом империи (преподавал военную науку императору Францу). Он стянул к себе все возможные резервы и повел 80-тысячное войско на соединение с Вурмзером, запертым в Мантуе с 20–30 тыс. человек. Наполеон, почти не получавший подкреплений, имел тогда всего 40 тыс. бойцов. Хитроумно маневрируя, он вынудил Альвинци рассредоточить силы и в трехдневной битве при Арколе 15–17 ноября одержал блестящую победу. Через два месяца Альвинци, собрав все свои полки, теперь уже по примеру Бонапарта, в один кулак, попытался взять реванш, но в битве при Риволи 14–15 января 1797 г. был разбит наголову: австрийцы бежали, оставив победителю 20 тыс. пленных. Узнав об этом, Вурмзер не стал более отсиживаться в Мантуе и капитулировал. Теперь вся Италия была под контролем Бонапарта.
У гофкригсрата остался последний шанс: оголить рейнский фронт и вызвать оттуда против «корсиканского чудовища» победоносную армию эрцгерцога Карла. Эрцгерцог прибыл к началу марта в Тироль с армией в 50 тыс. человек. Но теперь и у Бонапарта было столько же. В сражениях при Тальяменто 16 марта и Неймаркте 1 апреля он нанес эрцгерцогу чувствительные поражения, отбросил его и открыл себе путь на Вену, Авангард французов был уже в 150 км от австрийской столицы…
Итак, Наполеон разгромил одну за другой четыре армии, которые Австрия посылала против него во главе с лучшими своими полководцами — тремя фельдмаршалами и эрцгерцогом, будущим генералиссимусом. Теперь ей оставалось только просить мира, что она и сделала через своего уполномоченного, генерала графа М. Мервельдта, которого, кстати сказать, судьба столкнет с Наполеоном еще дважды при столь же драматических обстоятельствах — под Аустерлицем и Лейпцигом. Наполеон согласился подписать 18 апреля 1797 г. близ Леобена предварительные условия мира, по которым Австрия теряла Бельгию и все свои владения в Северной Италии.
Пока Леобенский договор рассматривался в Париже и Вене, Наполеон хозяйски преобразовывал Италию. Он провозгласил Цизальпинскую и Лигурийскую республики по французской модели (с Директориями) и подталкивал их к тому, чтобы они стали «основой будущей единой Италии» именно республиканского, профранцузского типа. Во всех завоеванных областях Наполеон покровительствовал народным «низам» и республиканцам. Взыскивая с этих областей грабительскую контрибуцию, он требовал, чтобы тяжесть ее ложилась на имущие классы. В счет контрибуции и сверх нее он реквизировал ценности банков, музеев, дворцов, церквей и отправлял их в Париж как дары «правительству и народу Франции». При этом беззастенчиво обогащались его генералы, офицеры и даже солдаты. Сам он тоже не остался обделенным, хотя всегда предпочитал деньгам власть и, как ему казалось, брал их по сравнению со своими соратниками умеренно. На острове Святой Елены он подсчитает, что его добыча в Италии не превышала 300 тыс. франков. Один из самых осведомленных его биографов Фредерик Массон заметил, что здесь, по всей видимости, император пропустил один ноль.
Между тем Австрия затягивала ратификацию леобенского договора, хотя Директория утвердила его. Наполеон, не советуясь с Директорией, пригрозил возобновить военные действия. Австрийский двор тут же прислал к нему в городок Кампоформио делегацию, правомочную заключить мир. Возглавлял ее граф Л. Кобенцль — бывший посол Австрии при дворце Екатерины II, участник двух разделов Польши, самый ловкий и авторитетный из австрийских дипломатов. Он пустил в ход все свое искусство, чтобы склонить «корсиканское чудовище» к уступкам: жаловался, хвастал, прельщал… Наполеон поставил вопрос ребрам: будет ли Кобенцль подписывать статьи, согласованные в Леобене? Кобенцль углубился в монолог о взаимном уважении интересов. Наполеон выслушал его, встал, шагнул к камину и, взяв стоявшую на нем дорогую вазу — подарок Кобенцлю от Екатерины II, — швырнул ее на пол со словами: «Значит, война! Но помните, что до конца осени я разобью вашу империю, как разбиваю этот фарфор!» На другой день Кобенцль подписал все статьи договора.
Договор в Кампоформио от 17 октября 1797 г. закреплял независимость государств Северной Италии. Кроме того, Австрия уступала Франции Бельгию и левый берег Рейна, но, в порядке компенсации, получала Баварию и Зальцбург. Естественно, из войны с Францией Австрия выходила, а это означало конец 1-й антифранцузской коалиции…
Генерал Бонапарт возвратился в Париж из Италии 7 декабря 1797 г. как триумфатор. Директория в полном составе встретила его в Люксембургском дворце. Вокруг дворца собрались и бурно приветствовали генерала несметные толпы народа. Париж давно не видел таких оваций. Наполеон воспринял их более чем сдержанно. «Народ с таким же воодушевлением бежал бы за мной, если бы меня везли на эшафот», — сказал он в те дни друзьям.
Итальянская кампания 1796–1797 гг. не просто прославила Наполеона на весь мир. Она сразу поставила его в ряд величайших военных гениев. «Ни один из полководцев древнего или нового мира не одержал столько великих побед за такой краткий срок За один год молодой человек 26 лет отроду затмил таких полководцев, как Александр Македонский, Цезарь, Ганнибал, Фридрих Великий». Это сказал Стендаль — горячий поклонник Наполеона. Можно считать, что он здесь впал в преувеличение, как бы проецируя на 1796–1797 гг. блеск последующих триумфов своего кумира. Но вот вполне нейтральный и в то же время внимательный и компетентный наблюдатель, А.В. Суворов, под впечатлением именно итальянской кампании Бонапарта так определил тройку величайших полководцев мира: Цезарь, Ганнибал, Бонапарт[14]. «О, как шагает этот юный Бонапарт! — восхищался Суворов в октябре 1796 г. — Он герой, он чудо-богатырь, он колдун!»
Итальянский поход для Наполеона — это, как подметил Стендаль, «самая чистая, самая блестящая пора его жизни», романтическая юность гения. Дело не только в том, что впервые во всю мощь проявился его полководческий дар: умение превратить «скопище оборванцев» в первоклассную армию, глубина замыслов, точность расчета, непредсказуемость и ошеломляющая быстрота маневра, позволявшая ему неожиданно для противника возникать и наносить решающий удар в решающий момент на решающем участке любой операции, — по наблюдению А. Жомини, его «повсюдность» (ubiquité) изумляла и своих, и чужих. Дело еще в том, что итальянскую армию Бонапарта вдохновляли идеалы свободы, равенства и братства. Ее генералы дружили с офицерами, а офицеры — с солдатами. Все они любили друг друга, пели одни песни, ели из одного котла, жаждали славы, наслаждались жизнью, но готовы были умереть за Францию: «30 тысяч Наполеонов в миниатюре», — сказал о них русский историк А.С. Трачевский.
Сам Наполеон, бывший тогда моложе всех своих генералов, жил не только разумом, но и сердцем. В его походном чемоданчике хранились книги Вольтера и Руссо, ум был озабочен судьбами Франции, Европы и мира, а в сердце царила Жозефина. Каждый день, между битвами и маршами, а то и на марше, он писал ей о своей любви («Земля прекрасна для меня только потому, что ты живешь на ней!»), упрекал ее («Твои письма холодны, точно им по пятидесяти лет») и умолял скорее ехать к нему, а когда она, наконец, через три с половиной месяца приехала, он был рад ее приезду больше, чем самой блестящей из своих побед.
Но радости жизни и любви не мешали Наполеону оставаться прежде всего воином. Десятки раз за время итальянской кампании он смотрел в глаза смерти. Запечатленный кистью Антуана Гро, всемирно известный эпизод битвы при Арколе, когда Наполеон со знаменем в руках бросился впереди своих солдат на Аркольский мост под австрийские пули, не был единственным. В боях итальянской кампании под Наполеоном были убиты 19 лошадей. Доблестный Ж. Данн дважды спас ему жизнь. Погибли его друзья — Ж.Б. Мюирон, Т. Шове, А.Ф. Лагарп. Особенно трагичной была смерть Амедея Франсуа Лагарпа — командира одной из первых шести дивизий итальянской армии. Этот швейцарец из кантона Bo, фрондер, ставший для Наполеона опорой, «офицер выдающейся храбрости, гренадер ростом и духом»[15], за два дня до битвы при Лоди на рекогносцировке был нечаянно убит собственными солдатами.
Возвратившись из Италии живым и здоровым, в ореоле неслыханной для французов со времен великого А. Тюренна славы, генерал Бонапарт не собирался почивать на лаврах возле своей Жозефины. Он сразу начал готовиться к выполнению нового наполеоновского плана, идею которого высказал в письме членам Директории еще из Италии 16 августа 1797 г.: «Недалеко то время, когда мы поймем, что для того, чтобы сокрушить Англию, надо овладеть Египтом».
Сама по себе эта идея не была новой. С тех пор как гений философии и математики В. Лейбниц подал ее Людовику XIV, она не давала покоя государственным умам Франции. Но Бонапарт развил ее, планируя из Египта «по следам Александра Македонского» наступать на колониальную сокровищницу Англии Индию, а главное, приступил к реализации такого плана.
Египет в то время номинально считался владением Турции, но фактически им владела местная военно-феодальная знать. Беи-мамлюки платили дань турецкому султану как своему сюзерену, а у себя в Египте держались султанами, нещадно, со средневековым изуверством эксплуатируя трудовой люд. Наполеон все это учел. Он надеялся разжечь в Египте и далее на Востоке, вплоть до Индии, пламя освободительной борьбы арабов, персов, индийцев, опереться на эти народы и с их помощью революционизировать Восток по примеру Франции. Едва ли хоть один из членов Директории верил в осуществимость наполеоновского плана, но все они единодушно поддержали его, торопясь спровадить на край света слишком популярного и честолюбивого полководца.
Сам Наполеон понимал, что осуществление его грандиозного плана потребует неимоверных трудов. Поэтому он готовил поход со всей тщательностью, на которую был способен: лично проверял каждый фунт груза для каждого корабля, подобрал самых надежных помощников и даже солдат отбирал чуть не поодиночке из тех, с которыми воевал в Италии. По мнению А.С. Трачевского и А.З. Манфреда, Бонапарт увез с собой в Египет весь цвет французской армии. Это — преувеличение. Наполеон не взял А. Массена, Ж.Б. Журдана, Ж.В. Моро, Ж. Бернадота, Б. Жубера, М. Нея, Н. Сульта, Ф.Ж. Лефевра, Ж.Э. Макдональда — гораздо более крупных военачальников, чем приглашенные в Египет А. Жюно, О. Мармон, А. Андреосси, С. Каффарелли. Но Жюно и другие были для Наполеона более надежными. Вместе с тем он взял с собой и выдающихся генералов, которые не уступали никому из оставшихся. Это были в первую очередь высокоодаренный, неустрашимый и благородный воин Л. Дезэ и устрашающе взрывной, с интеллектом философа и темпераментом матадора богатырь Ж.Б. Клебер, а также будущие, пока еще молодые, знаменитости — Ж. Данн, Л.Н. Даву, А. Бертье, И. Мюрат, Ж.Б. Бессьер. Наполеон выбирал их по способностям, вне зависимости от того, что Данн, Дезэ и Бессьер были его друзьями, Мюрат и Бертье — верными слугами, а Клебер и Даву недолюбливали его.
Наконец, Наполеон позаботился о научном изучении редкостей Востока, взяв с собой отряд в сто с лишним ученых разного профиля. Среди них были такие светила мировой науки, как Г. Монж, К. Бертолле, Ж. Сент-Илер, Д. Ларрей…
19 мая 1798 г. 38-тысячная армия Наполеона на 350 судах и барках отплыла из Тулона в Египет. В тот же день из Парижа выехал человек, который ровно через год остановит Наполеона на пути в Индию. Это был Сидней Смит, освобожденный роялистами из парижской тюрьмы Тампль. Теперь он мчался к морю, чтобы пробраться на английский корабль.
От Тулона до Александрии экспедиция генерала Бонапарта добиралась 45 дней, трижды избежав за это время смертельную опасность (вот сюжет для захватывающего романа!). Источником опасности являлся английский флот, господствовавший на Средиземном море. Миновать встречи с ним за полтора месяца пути из Франции в Египет было почти невозможно. Наполеон максимально использовал это «почти». Он заблаговременно и правдоподобно распустил слух, что намерен пройти через Гибралтар в Ирландию. Англичане приняли все меры к тому, чтобы перехватить и уничтожить его экспедицию. У Гибралтара дежурила эскадра, которой командовал адмирал Горацио Нельсон — самый выдающийся в истории Англии (по мнению англичан, и в мировой истории) флотоводец. Имя его уже тогда гремело по всей Европе. «Он был король моря, мститель англичан, спаситель королей», — писал о нем французский историк А. Сорель. Эскадра Нельсона была неизмеримо мощнее и маневреннее флотилии Бонапарта, состоявшей к тому же преимущественно из транспортных судов. Нельсон имел все основания считать, что в морском бою он уничтожит французов. Нужно было только встретиться с ними.
Пока Нельсон сторожил французов у Гибралтара, они подошли к Мальте и заняли ее. Прослышав об этом, Нельсон сообразил, что Бонапарт от Мальты пойдет к Египту, и помчался в Египет, но с такой скоростью, что подоспел к Александрии на 48 часов раньше французов (проскочив мимо них ночью север-нее Крита). В Александрии, естественно, ни о каком Бонапарте никто ничего и не слыхивал. Тогда Нельсон устремился в Константинополь, рассудив, что Бонапарту плыть больше некуда, если его нет в Египте. Тем временем флотилия Бонапарта вошла в александрийскую бухту. Так расчет, риск и фортуна помогли Наполеону миновать гибельную для него встречу с Нельсоном.
Высадившись близ Александрии 2 июля 1798 г., армия Бонапарта пошла на Каир, отражая наскоки летучих отрядов мамлюков. Наполеон особо берег научную экспедицию и обоз, укрывая их от опасности внутри боевого порядка. Перед первым же боем с мамлюками прозвучала его команда: «Ослов и ученых — в середину!»
Тем временем вождь мамлюков Мурад-бей собрал многотысячное воинство и встретил французов под древними пирамидами. Здесь 21 июля произошла историческая битва, перед началом которой Наполеон объявил по линии своих войск: «Солдаты! Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид!» Мамлюки были разгромлены, Каир пал, Египет покорился.
Но в тот момент, когда французы уже могли думать, что столь блистательно начатый поход сулит им сплошной триумф, все резко осложнилось. 1 августа Нельсон разыскал флотилию Бонапарта в Абукирском заливе и уничтожил ее. Теперь Наполеон и его армия были блокированы в Египте и надолго отрезаны от Франции. Мало того, расчет Наполеона революционизировать народные массы Египта и опереться на них не оправдался. Его призывы к свободе и равенству не доходили до сознания «низов», отсталых, запуганных и задавленных беями. «Низы» только покорялись — любой силе. «Бонапарт оказался в Египте — и это стало трагедией всего похода — в социальном вакууме», — справедливо заключил А.З. Манфред. Не верилось после этого, что другие народы Востока от Египта до Индии воспримут идеи Французской революции с большим воодушевлением.
Наполеон, однако, не падал духом. Он образовал цивилизованную систему управления Египтом, хотя и с жестким сбором податей и налогов, но зато с местным представительством при французских властях и с уважением к исламу. Его ученые, открывшие уникальный Розеттский камень с древнеегипетскими текстами и составившие описание Египта в 24 томах, положили начало изучению этой прародины человечества.
Поделиться книгой: