Помоги проекту - поделись книгой:
Церемонии начинались обычно около девяти часов вечера. После того как все занимали свои места, дон Робер вставал, благодарил Иисуса Христа, Деву Марию, Святого Духа и аяхуаску, а затем начинал церемонию с установления общей арканы (защиты) на малоку (кругообразное крытое помещение для церемоний) и индивидуальной защиты каждому человеку, обкуривая всех мапачо (священный табак), при этом издавая негромкие звуки. Затем он садился в кресло-качалку и тихо начинал посвистывать в двухлитровую пластиковую бутылку из-под инка-колы, где «лоза мертвых» терпеливо ожидала мелодичных позывов, которыми дон Робер управлял безудержным духом лианы, как звуками флейты индийские факиры усмиряют кобр.
Нас было двадцать два человека – шестнадцать приезжих, четыре индейца из племени бора и два шамана. Церемонии начинались при свечах, которые наш аяхуаскеро дон Робер тушил после того, как все выпивали аяхуаску. На вкус она была несносной, и мне казалось, что я выпивал машинное масло, стремившееся обратно, еще не коснувшись стенок желудка. Эффект наступал достаточно быстро и сопровождался дикой тошнотой и безудержной рвотой. Неспособность контролировать аяхуаску пугала, а попытки ей сопротивляться делали опыт невыносимым.
В какие-то моменты казалось, что я больше ничего из себя извергнуть не способен, но мне никак не становилось легче. После звучали магические песни дона Робера (icaros), которые оказывали заметное влияние на аяхуаску. Создавалось впечатление, что отвар он обуздывал, как коня, и вовсю скакал по просторам ночных джунглей. Икарос передаются шаманам двумя путями: одни от предков, другие от духа растения. Одни заключают в себе словесный мотив, другие – силу вибраций.
Видения кружились, как карусель: сцены из детства и юности сменяли друг друга под вопли, рвоту и плач участников.
В нашей малоке появлялись какие-то существа, которые, как пчелы, подлетали к ушам, изучали меня и улетали обратно. Некоторые из них были видны в темноте, других можно было слышать, третьих – только ощущать. Происходившее было совершенным безумием, конца которому не было. Мысль о «завтра» пугала, так как в таком состоянии «завтра» не было: прошлое, настоящее и будущее было одним моментом, растянутым в вечности. Местами я паниковал и мысленно звал дона Робера на помощь. К моему удивлению, мои мысли он каким-то образом слышал и, подойдя, рассеивал вокруг меня дымок мапачо, который всегда действовал облегчающе.
За ночь рвота повторялась несколько раз. Интересно, что во время этого неприятного процесса местами я мог видеть, из чего состояла рвотная масса. Сектантский психоз, окружавший меня много лет, выходил из меня кусками какой-то смазки, похожей на мазут, структуру которой я пытался понять. Ошеломленный, я думал о том, как теперь мне передать мои понимания тем, кто на тот момент еще находился под гнетом секты.
Иногда звучало страшное жужжание. Отвратительные звуки окружали меня, и спрятаться от них было негде. Сила их постепенно возрастала до такой степени, что я допускал мысль о том, что если они не прекратятся очень скоро, то, возможно, после этого я оглохну. Мне казалось, что дон Робер интуитивно чувствовал меня и, не вставая со своего места, каким-то образом уменьшал звук, как будто нажимал кнопку некоего пульта управления. Иногда на фоне жужжания звучали ангельские голоса, которые, как мне казалось, подпевали дону Роберу. Такого красивого звучания я никогда не слышал и думал, что если ангелы действительно существуют, то, по крайней мере, их можно услышать. Мне казалось, голоса звучат их именно так.
Когда во время первой церемонии я почувствовал, что аяхуаска набирает силу воздействия, я решил задать ей один из сокровенных вопросов, мучивших меня с раннего детства: «Кто я?». Ответа долго ждать не пришлось. Я начал ощущать, как мир вокруг стал рушиться. Я продолжал всматриваться в темноту, лежа уже на полу. Мой вопрос ускорялся и вибрировал в моей голове. В какой-то момент скорость движения стала невыносимой, и я понял, что больше не способен удерживать концепцию «я». Она рассыпалась. «Вот так мы умираем», – прозвучало в моей голове, и меня сильно вырвало.
Другой мир
Однажды, вернувшись в свою бамбуковую комнату после одной из церемоний, я попытался заснуть, но меня еще заметно мутило, а сон никак не приходил. Место, где мы жили, было расположено в одном из устьев реки Амазонки.
Вдруг я услышал где-то снаружи детские голоса. Мне показалось, что совсем недалеко играют маленькие дети. Я посмотрел на часы – было уже три утра. Детей в нашем центре я до этого не видел. Мне захотелось выйти и посмотреть на них, но, приподнявшись, я почувствовал, как меня останавливает невидимая сила, исходившая из комнаты дона Робера, который спал прямо за стенкой, похрапывая. Голоса детей поутихли, я лег в кровать и подумал, что, наверное, схожу с ума.
Утром в разговоре с Ховардом, организатором моей поездки, жившим на тот момент в джунглях более десяти лет, я описал вчерашнее происшествие и спросил его, что это могло значить. Он ответил, что это, возможно, речные сирены. Я сказал, что раньше считал сирен вымыслом древних греков, но он заметил, что джунгли полны загадок.
На следующий день у нас был запланирован отдых, и мы отправились навестить соседнее племя бора.
Провели там весь день, наблюдая жизнь коренных амазонских индейцев.
Особенно меня поразили дети членов племени, которые бегали и играли, радовались всему. Несмотря на то что уровень бедности индейцев был просто неописуем, судя по стандартам западного человека, лица детей и взрослых выражали радость. Они полностью принимали то, что посылала им жизнь, у них отсутствовало беспокойство о завтрашнем дне, от которого так страдает современный человек. Наблюдая за их бытом, я вспомнил, как когда-то одна девушка сказала мне, что если не купит что-то новенькое хотя бы раз в неделю, то наверняка впадет в депрессию. Здесь это казалось таким смешным! Возвращаясь на лодках в наш центр, я спросил Ховарда о том, есть ли действительно в джунглях людоеды, такие, какими их показывают в фильмах. Улыбнувшись, он ответил, что я провел с ними целый день.
Вспоминая о проведенном с индейцами дне, я думал о том, каким экзотическим, позитивным и действительно легким он был. В первобытном индейском племени мы ели, пили, танцевали, учились стрелять из духового ружья, раздавали детишкам зажигалки в обмен на их искренние улыбки. Мои размышления прервал Ховард, сказав, что этот день мог быть последним днем в моей жизни, если бы я пришел к ним с плохими намерениями. Тогда я подумал о справедливости как об объективном чувстве, воспринимаемом одинаково во всем мире. Ведь и я поступил бы именно так, если кто-то пришел в мой дом с угрозой причинить вред моей семье. Может быть, и не съел обидчика, но живым не оставил бы точно.
Разговорившись, я сказал Ховарду, что после вчерашней ночи большого желания пить аяхуаску не испытываю. Он заявил, что я свободен в своем выборе, но добавил, что чувство незавершенности, с которым я уеду домой, будет мучительным. Интуитивно я понимал, о чем он говорит, и решил завтра пить отвар вновь.
Действие также началось около девяти часов вечера. Мы сели в кресла-качалки. Справа от себя я положил диктофон, чтобы записывать происходящее, слева поставил бутылку воды, а передо мной уже находилось пластиковое корыто для рвоты, куда в буквальном смысле сливалась наша новая дружба.
Брухерия
Почти в самом начале церемонии, когда чаша ходила по кругу и меня уже миновала, я услышал мучительные стоны, приближавшиеся к нашей малоке. Почуяв внутри тревогу, я подумал, что не хотел бы вот так приступать к новому испытанию, которое вообще не хотел посещать. Пытаясь представить себе, кто это может быть, у дверей я увидел двух индейцев, несших на руках индианку. В тот момент казалось, что она была белее меня. Дон Робер подошел к ним, о чем-то поговорил, потом выразительно посмотрел на Ховарда, тот в ответ утвердительно кивнул. Решение было принято: женщину положили на матрас в центре малоки. Этот матрас шутливо называли «хирургическим столом».
Дон Робер обкурил ее мапачо в области живота и пропел одну из своих песен, после чего вернулся в свое кресло и продолжил разливать аяхуаску тем, кто еще не выпил. Сам же допил последним и потушил две горевшие свечи. Стало темно. Женщина продолжала стонать на полу.
Ощущения мои были жуткими. Началось все с душевных переживаний. В этот раз акцент заострялся на моих отношениях с людьми, родителями, сестрой, женой. В какой-то момент я увидел, как супруга ждет меня, чтобы развестись. Не то чтобы это было для меня новостью – неизбежность предстоящего я понимал и до поездки в Перу, но здесь я буквально чувствовал ее намерение и то решение, с которым она меня ждет. Увидел родителей, смотревших телевизор в своей спальне в далеком Израиле, беспокоясь о том, каково мне в джунглях. На тот момент мы не виделись пять лет: я все никак не мог вырваться из Америки. Когда появилась возможность, я уехал в Перу. Передо мной предстал образ сестры. С ней, кроме родственной связи, нас мало что связывало. У нее не было желания узнавать мои интересы. Удушливую эмоциональную боль усиливали стоны лежавшей на полу индианки. Когда я попытался открыть глаза, чтобы взглянуть на нее в темноте, то увидел два силуэта над доном Робером. Он в это время пел песни, сидя с ней рядом, периодически высасывая что-то из нее полуприкрытой ладонью. Силуэты пугающими не были. Я подумал, что это, наверное, духи – помощники дона Робера, и снова закрыл глаза. Шло время. Стоны женщины медленно утихали.
Спустя мгновенье я проникся пением сверчков, которое, как мне казалось, заливисто звучало на все джунгли. Я всегда любил прислушиваться к ним по ночам, и сейчас они действовали на меня успокаивающе, как колыбельная песня. Прислушиваясь, я почувствовал, что вот-вот начну понимать, о чем они поют, но мой восторг от такой возможности мешал сфокусировать на этом внимание.
Затем я подумал, что сверчки эти вовсе не сверчки, а передатчики информации. Мне захотелось узнать, кому и куда она поступает, и мой внутренний взор устремился вверх, туда, откуда спускался луч света, наполненный определенными данными, источник которых я разглядеть тогда не смог. Я почувствовал, что эта информация как-то касается и в данный момент проходит сквозь меня. Я ощутил себя компьютером, в который только что загрузили мощный антивирус и нажали кнопку «пуск», и меня начало рвать. Я размышлял над тем, сколько можно было бы узнать о себе и о мире, расшифровав свой код ДНК. Так продолжалось почти до конца этого действа. Когда дон Робер зажег две свечи, встал, поблагодарил всех и сказал, что церемония завершена, я все еще не мог открыть глаза, думая, что он закончил слишком рано. Когда все покинули зал, я остался сидеть в кресле-качалке. Кое-как я смог попросить Ховарда остаться со мной, пока мне хоть сколько-нибудь не станет легче. Так мы просидели почти до рассвета. Уже светало, а мы все еще разговаривали с ним на веранде. Тогда я спросил его: «Зачем нужны такие мучения?» Он ответил: «Ведь ты же хочешь быть живым среди мертвых?» Его проницательность в этот момент меня удивила.
На следующий день всем было интересно узнать, кем была та женщина и что вообще произошло. Ховард сказал, что вчера мы увидели жену вождя соседнего племени, желудок которой поразила магическая стрела. В тот момент для меня и, думаю, не только для меня это объяснение прозвучало нелепо. Нам рассказали, что колдовство в джунглях воспринимается, как обыденность, только кажущаяся западному человеку сказкой. Дон Робер индианке помог, теперь она поправлялась. Он также заметил, что высасывание колдовства из пациента – дело рискованное, так как оно, выйдя из пораженного, может убить лечащего шамана, если тот окажется слабее причинившего вред.
Следующий день прошел спокойно, и после утреннего разговора, когда каждый делился пережитым опытом прошлой ночи, мы отправились в местный зоопарк, где познакомились с представителями местной фауны.
Вечером перед сном я сказал Ховарду, что эта церемония была для меня более тяжелой, чем прошлая, что завтра я хотел бы выпить аяхуаски поменьше, и попросил передать мое пожелание дону Роберу.
Исцеление прошлого
Чашу мне в руки дон Робер наливал с доброй улыбкой, и в ней оказалось действительно меньше аяхуаски. Эта церемония прошла заметно лучше. Я был под действием отвара, но на сей раз не под таким интенсивным. Тогда я поблагодарил аяхуаску за небольшой перерыв и осознал, что пить должен полными чашами. На этой же церемонии, решив сходить в туалет, по дороге назад я захотел побыть один. Стоя на веранде и любуясь ночным звездным небом, вдруг услышал, что темный лес, как мне показалось, шепнул, что перед каждой следующей церемонией я должен искупаться в реке. До этого я только сидел на берегу, думая о том, как не хотелось бы мне быть съеденным заживо.
На следующий день в разговоре с Ховардом я сказал, что много слышал о необходимости прохождения через психическую смерть, или смерть «эго», и поинтересовался, действительно ли такой опыт является необходимостью или можно обойтись без него. Он ответил, что необязательно, но стоит пройти через это, добавив, что опыт смерти является важным этапом на шаманском пути. Я сомневался, смогу ли. Ховард улыбнулся и сказал, что когда я буду готов, то меня об этом уже не спросят.
Перед следующей церемонией я нехотя искупался в реке. Переплыть на другой берег не решился, так как устье реки было широким, а течение сильным. Доплыв до середины, я остановился, представляя себе битву с шестиметровой анакондой, живущей рядом с нашим центром, с крокодилом или же с кровожадными пираньями, решившими мной пообедать. Осознавая свою беспомощность, неуклюже болтаясь в коричневой воде, я оставался на месте, размышляя, как срабатывает инстинкт самосохранения, который обычно сопровождается страхом. Испытав ужас, я ждал успокоения. К берегу мне хотелось плыть с другим чувством. Уже темнело, когда я вышел из реки. Той же ночью на церемонии я ощущал себя по-другому: стал частью джунглей. Аяхуаска вела себя по-разному: то возбуждала меня, как женщина, то душила, как удав. Интуитивно я стал потирать рукой амулет, висевший у меня на груди, который я приобрел у индейцев бора. Это была лапа пумы, касание которой сопровождалось ощущением тяжелого запаха дикого зверя, вызывавшим тошноту. Переставая трогать лапу, я чувствовал, как запах улетучивается, как и невидимое присутствие пумы, чье дыхание мог чувствовать спиной.
Пятая и последняя церемония была такой же тяжелой, но и красивой одновременно. Невыносимое жужжание сменялось пением ангельских голосов, которые каким-то образом преобразовывались в геометрические фигуры, а из них также невообразимо вытекало понимание каких-то важных вещей. Одна из таких фигур преобразилась в понимание того, что моя совесть является единственным моим судьей и я свободен от суждения чужого мнения о себе. В этом ощущалась свобода. Я благодарил дух аяхуаски за такое доверие.
После последней церемонии мы поплыли на лодках с доном Робером глубже в джунгли, чтобы собирать там особые листья для чакапы, специального церемониального веника, которым аяхуаскеро обычно постукивал по коленям во время церемоний. Точно таким же дон Робер постукивал по моей макушке во время церемоний. Однако его легкий веничек казался дубинкой, от ударов которой, как мне казалось, расколется моя голова. Забота о сохранности своего черепа сменилась уникальным осознанием и ощущением себя. Тогда себя я ощутил именно в голове, прямо под ударами веника. Чувство было такое, как будто истинный «я» спал под слоем черепной кости, а дон Робер пытался меня разбудить, вызывая мою сущность мелодичным насвистыванием и постукиванием чакапы. До этого у меня был большой опыт острого самоосознания, но складывалось впечатление, что само ядро моей души чувствовалось впервые.
Мы приплыли, выбрались на берег и отправились вслед за доном Робером. Пройдя немного, оказались около хижины. Нас встретил местный индеец со своим псом. Это был друг дона Робера, дон Игнасио, тоже, как оказалось, аяхуаскеро. Они поговорили и, как мне показалось, потерли воздух, после чего мы втроем продолжили путь. В какой-то момент случилось так, что ни впереди, ни сзади я никого не увидел. Я подумал, что сбился с пути и затерялся в диких джунглях, стал суетиться, бегать взад-вперед и звать дона Робера. Он показался среди деревьев и, улыбаясь, помахал мне рукой. Мы собрали нужные листья и возвратились назад к нашим лодкам. Неожиданно начался проливной дождь. Дожди в джунглях теплые, но льют, как говорится, как из ведра. Дон Игнасио, шедший впереди, легко срубил своим мачете огромный лист какого-то росшего по пути кустарника и укрылся таким образом от дождя. Я продолжал идти сзади, любуясь его «зонтом».
О самом доне Робере сказать что-то сложно, ведь общались мы только улыбками: испанских слов на тот момент я не знал.
Наутро после каждой церемонии дон Робер поджидал нас во дворике с готовой цветочной ванной, с помощью которой закрывал открытые аяхуаской чакры, поливая из корытца голову и грудь, обкуривал мапачо. Вода была ледяная, и я всегда кричал, его это смешило. Меня поражали те скромность и смирение, с какими он добросовестно выполнял свою работу. Его опыт работы с аяхуаской уже тогда насчитывал более пятидесяти лет. Первый раз он выпил ее, когда ему было восемь, с отцом и дедом, которые были шаманами.
Церемонии заканчивались около трех часов утра, и уже в шесть часов он был на месте, терпеливо ожидая медленного пробуждения людей. Я вставал в девять часов, а то и в десять, и всегда находил его сидящим у корытца. Ховард говорил, что однажды во время церемонии дона Робера ужалила ядовитая змея, однако он продолжил церемонию и только после ее окончания занялся самоврачеванием. Осознать масштаб личной силы дона Робера людям, которых никогда не кусали ядовитые твари, будет трудно.
Анды и зов священного кактуса Сан-Педро
Остальные три недели путешествия в Андах и семь церемоний с Сан-Педро были просто восторгом. Сан-Педро – это общее название нескольких видов кактусов, содержащих алкалоид мескалин, принадлежащий к роду Трикосериус Перувиана (Trichocereusperuvianа), колумновым кактусам, достигающим до шести метров в высоту и цветущим красивыми ароматными белыми цветами, которые распускаются всего на один день и закрываются в течение следующих двух дней. Затем постепенно засыхают, образуя коробочку со стремящимися дать новую жизнь семенами. После этого наступает черед засохнуть и ей, выпустив на волю семена и вручая их дальнейшую судьбу на волю ветра. Таким образом, зарождается жизнь нового кактуса. Растут эти кактусы высоко в перуанских Андах и издавна используются шаманами в ритуальных церемониях.
Сан-Педро прекрасно приспособлен к экстремальным погодным условиям: к палящему дневному солнцу и холодным ночам, летним дождям и длительному девятимесячному сухому сезону. Срезанные или естественно поврежденные части кактуса, падая на землю, дают новые ростки, независимо от размера или же направления, что свидетельствует о его высокой выживаемости в любых условиях. Это свойство можно рассматривать как один из многих уроков, который напоминает нам о том, что за падением следуют взлеты, а за разлукой – новые встречи. Неподвижность кактуса учит миролюбивому существованию, но острые шипы свидетельствуют о его вечной готовности к самозащите. Его красивые и ароматные цветы являются символом благородной сущности, раскрывающейся тем, кто приходит к нему с чистым сердцем.
Горная обитель Сан-Педро, окруженная проплывающими облаками, выражается тягой к небу в человеке, находящемся под его воздействием.
Говоря с высоты своего десятилетнего опыта, сегодня я мог бы сказать гораздо больше, чем тогда, в первые наши встречи в Перу. Более подробно об этом я расскажу в следующей книге. В ней я попытаюсь шире осветить древнейшую шаманскую традицию Анд, в центр которой испокон веков ставили поистине священный кактус Сан-Педро, способный лечить и учить.
В этой книге, учитывая ее биографическую специфику, я поделюсь своими впечатлениями, которые тогда испытал.
Первая церемония с Сан-Педро была еще на реке Амазонке в преддверии трехнедельного путешествия по Андам, и удивила она меня тем, что Сан-Педро вызвал уже известные мне ощущения. Вскоре после того, как мы все выпили отвар, я подошел к Ховарду и с тревогой сообщил ему, что испытываемое состояние мне знакомо.
Ховард посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «Ты искал этого всю жизнь, и теперь, когда ты это нашел, ты готов отвернуться?» Его слова пронзили меня. В них была правда. Ведь я действительно искал именно это и теперь, найдя, испугался. Чего именно, понять я не мог, но чувство страха все же присутствовало. Мы сели в моторные лодки и поплыли по устьям Амазонки, наблюдая за оживлением джунглей.
Через некоторое время мы причалили к берегу и направились вглубь леса. Перед нами оказался длинный деревянный мост через болотистое место. Проходя по нему, Ховард мне что-то рассказывал, как мне казалось, важное, но меня отвлекали другие мысли, например, о том, как красиво вокруг и как все можно чувствовать сразу. Детали флоры джунглей потрясали. Я мог разглядывать все по отдельности или видеть как общее целое, наслаждаясь фоном. Остановившись, я поделился с ним своим впечатлением и сказал, что никогда себя не ощущал таким большим. В тот момент я стал наблюдаемым мной миром, джунглями, небом, ощущал себя всем, оставаясь при этом собой. Мост плавно покачивался и скрипел, в его скрипе каким-то невероятным образом я мог слышать мысли проходивших по нему людей, понимать их жизни. Потом мы вышли на большую поляну, на которой нас встретили местные жители. Мне захотелось побыть одному. Я отошел туда, где голоса людей растворились, и прилег на землю. В этот момент я осознал, что лежу совершенно без страха быть кем-то укушенным, ведь в джунглях даже муравьи ядовитые. Я чувствовал себя в безопасности. Пошел теплый дождь. Я лежал, наслаждался пением птиц, в котором слышалась радость. Этот птичий восторг перенес меня в раннее детство, когда еще ребенком под дождем бегал по лужам и так же радовался жизни. Меня охватило радостное, но в то же время печальное чувство.
По дороге обратно меня словно пронзило понимание, что то, чего я боялся, – это пробуждение, в поисках которого я, собственно, и приехал в Перу.
По пути в центр
Было уже темно, когда водитель выключил двигатель, и мы тихо подплывали к берегу. Вдруг рядом со мной раздался пронзительный свист сидевшего рядом. В этом звуке я услышал дружеские «позывные», подаваемые «своим» на берегу.
Молча мы зашли в малоку, посреди которой стоял большой алтарь с черепами людей и животных, перьями, кристаллами и другими предметами. Освещенный мерцанием свеч, посреди алтаря стоял кактус Сан-Педро.
Каждый сел в кресло-качалку и погрузился в молчание, внимая шуму проливного дождя джунглей. Раскурив мапачо, Ховард стал звать желающих к алтарю для табачного ритуала. В Андах он называется Сингадо. Это специально приготовленная настойка табака, которую заливали человеку в нос на пике церемонии Сан-Педро. Данный ритуал все еще практикуется в некоторых регионах Анд. Когда мой новый знакомый Мартин подошел к алтарю и принял табачный настой, он упал на пол, испытывая катарсис. Пролежав так несколько минут, Мартин стал звать меня: «Сергей… Сергей… Сергей!» «Я здесь, Мартин», – ответил я ему только в третий раз. «Следуй своему сердцу, Сергей», – не своим голосом произнес Мартин.
В этот момент прогремел гром и в малоку ворвался поток сильного ветра, который затушил практически все свечи на алтаре, оставив гореть только одну. Теперь только кактус был освещен в мерцающей темноте. Глядя на него, я чувствовал, что эти слова сказал мне не Мартин: через него мне передали это наставление.
Никто не смел нарушить тишину. Во все происходящее было трудно поверить, а атмосферу, царившую в тот момент, невозможно передать.
Послание не было новым. Именно так я, в принципе, жил всегда, но никогда раньше не слышал такого громкого подтверждения себя, как в эту ночь.
Когда на следующий день я заговорил с человеком, издавшим пронзительный свист тогда в лодке, и поделился с ним вчерашним ощущением, он рассказал мне о том, как однажды во Вьетнаме, когда они подплывали к берегу, по ним открыли «дружеский» огонь. Тогда он потерял нескольких друзей, чудом оставшись в живых с двумя пулями в теле. Тридцать лет после войны он провел в глубочайшей депрессии, практически не выходя из дома, каждый день принимая тяжелейшие антидепрессанты. Их он выбросил в мусорный ящик после нескольких недель работы с аяхуаской и Сан-Педро в джунглях. К нему вернулась улыбка, которую, по его словам, он давно забыл. И хоть смех его был жутким, его выздоровлению я был искренне рад.
Покинув джунгли, мы направились к древним культурам Перу, раскиданным вдоль побережья и в Андах. Последующие церемонии проходили в «местах силы». Одни были созданы людьми, другие – природой. Мы пили в Долине Смерти культуры Ламбайеке в Тукуме, недалеко от Чиклайо, затем – на пирамидах культуры Моче, предшествовавшей Ламбайеке, затем в древнем городе Чан-Чан, столице культуры Чиму.
После этого поднимались высоко в Анды к еще более ранней культуре Чавин, о которой я расскажу позже. Таким образом, мы двигались к самым истокам.
Посещая Огненную гору в Долине Смерти в Тукуме, вокруг которой был разбросан город пирамид, до сих пор таившийся под метровым слоем песка, я был потрясен способностью видеть сквозь камни. Мы стояли и смотрели на небольшую гору, ее древние индейцы культуры Ламбайеке называли священной. Наблюдая за ней, я вдруг увидел языки пламени, которые медленно и волнообразно двигались внутри горы. В этот момент я подумал, что эта гора была спящим вулканом, который начинал просыпаться. Я поделился с Ховардом своим видением, он подтвердил его, сказав, что мне удалось увидеть огонь, замороженный временем. В этот же вечер мы развели неподалеку большой костер, как в пионерских лагерях в раннем детстве. Сидя рядом, я не заметил, как все отодвинулись дальше от костра по мере его разгорания. Я закрыл глаза руками, они мне казались слабым местом. Продолжал сидеть так, пока Ховард не прислал за мной человека, чтобы меня отвели от костра. Просидев еще немного, я встал и отошел. Подошедший ко мне был удивлен, как я мог там оставаться при такой температуре. Он сказал, что его железный медальон на шее нагрелся так, что он вынужден был его снять. Той ночью я думал о том, что объяснить хождение по огню, практикующееся в Индии, с точки зрения фундаментальной физики без вмешательства сверхъестественного было невозможно. Комментарий удивленного человека я оставил без ответа.
Такое же видение посетило меня на пирамидах культуры Моче в Трухие несколькими днями позже. Сидя на вершине одной из них, я увидел сквозь стену туннель, ведший вглубь, и сказал об этом другим. Все посмотрели туда, куда я указал.
Культура Моче – самая кровожадная культура в Южной Америке всех времен. То, чем занимались ее представители, изображено на стенах пирамид, от которых до сих пор веет странным ощущением. Наша задача заключалась в том, чтобы испытать Силу, ей не поддавшись. По очереди мы подходили к стене, на которой был изображен получеловек-полукраб с человеческой головой в руке. Стена, от которой Ховард отвел меня, излучала поток энергии. Возле нее мне было уютно.
Поделиться книгой: