У каждого свой путь в Харад

– Какой он мертвенно-бледный, ужас просто!

– Сплюнь! Тоже мне, нашла слово – мертвенно… Это поэтому ты ни разу к Годэ не подошла за все время? – скривился Гыд, который на протяжении всего времени вел под уздцы обеих лошадей. Он изо всех сил старался, чтобы их шаг доставлял минимум дискомфорта раненому. – Верный боевой товарищ… Не переживай, эта бледность не заразна.

Дарина фыркнула.

– Мне, по-твоему, следовало омыть слезами его раны, и у него бы все прошло? Зачем мне подходить к нему? Шелеста было довольно. А я не монах, не знахарка… – Она перевела взгляд на Саммара. – А ты стучи громче, тебя и мыши не испугаются.

– А нам как раз не надо, чтобы нас боялись. – Ольм прошел вперед. – Пусти-ка… – толкнул плечом, открывая дверь: – Добра в дом ваш! Добра и света!

Полог, отгораживающий сени от остальной части дома, был откинут. Холст домотканой материи скручен и протянут за провисшую под потолком веревку.

– Надо же, – сказала выглянувшая из-за мужского плеча Дарина, – блинчики жарят. Поутру, как мамка моя…

На углях печи стояла огромная сковорода, на которой, распластавшись в шипящем масле, поспевал блин.

Хозяйка перевернула его, подцепив за край плоской деревянной лопаткой, и только потом перевела взгляд на вошедших. Бегло осмотрев перешагнувших ее порог мужчин, она вопросительно подняла одну бровь.

Вторая женщина сидела за дощатым, врытым в землю столом. Совсем молоденькая, растрепанная со сна, с перепачканными в сметане пальцами. За щеками блин, на губах масло, а в глазах – испуг. Она инстинктивно прикрыла руками свой большой круглый живот и тихо произнесла:

– Ой, мама…

Ольм поднял перед собой две открытые ладони:

– Мы пришли с миром.

Старшая женщина хмыкнула, бросила блин на тарелку, отставила сковородку и вытерла руки о передник.

Она была достаточно высока и широка в плечах, чтобы ее фигуру можно было назвать статной. Просторная рубаха уходила в прихваченную на талии фартуком юбку до пят. Темно-русые волосы заплетены в косу, бегущую змейкой промеж лопаток до самого пояса. Голова была покрыта светлой безузорной косынкой, которую удерживал резной серебряный обруч шириной в палец. По вискам с двух сторон спускались, продетые одно в другое, три плоских кольца. Верхнее, самое большое, закрывало собой всю поверхность виска, второе, меньше его почти вполовину, третье, самое маленькое, постоянно прикасалось в своем движении к скулам берегини.

Свет, попадая на кольца, преломлялся, кружа по внутренней стороне теплыми бликами.

– Добра и света… Давненько я такого обращения не слышала. И вам рассвета доброго, – сказала она. Саммар заметил, как поблескивают в свете масляных ламп ее резные височные кольца. – Ну рассказывайте, с чем пришли в такую рань.

Саммар кашлянул, прочищая горло:

– Раненый у нас. Во дворе у хаты. На носилках.

– Раненый? Поножовщина спьяну? Или нарвался на вилы, сигая с чужого сеновала? – Женщина омыла руки в тазу и плеснула на ладони мутную жидкость из бутылки. – Хотя, в сущности, какая разница…

«Горилка, – подумал Саммар, потянув носом воздух. – Перцовая».

– Оденсе, – вдруг позвала девушка. Берегиня обернулась и проследила за ее взглядом. Та не отрывала глаз от обвешанных оружием мужчин.

– Не бойся нуждающихся в помощи твоей. – Она стряхнула с кончиков пальцев капли. Те вспыхнули, упав на угли. – Возьми лампу. – Саммар послушно выполнил просьбу. – Мне нельзя пачкать рук. Криуса, девочка, побудь в спаленке. Не надо тебе видеть того, что далее произойдет. Пойдемте. Почему не занесли сразу? Хотя, к лучшему…

Ольм предупредительно распахнул и придержал перед берегиней дверь. За ее спиной он сделал быстрый знак Гыду, стоящему у носилок. Тот осторожно сдвинул край служившего покрывалом плаща, как бы невзначай почти полностью скрыв лицо раненого.

Оденсе не понадобилось тщательно осматривать раны, чтобы понять, насколько они серьезны. Она просто отодвинула рваную ткань. Обнажилась окровавленная, иссеченная плоть.

– Мать Берегиня, – прошептала Оденсе. Ее веки вздрогнули. – Это же след от Полночной Звезды. – Кончики ее пальцев пробежали по телу, ощупывая края обширной раны. – Откуда вы его везете?

– С переправы. – Ольм отвечал, стараясь не встречаться с берегиней взглядом.

– Быть этого не может. Его ранили не больше пяти – шести часов назад.

– Так и есть.

Берегиня нехорошо сощурилась.

– И как так? – спросила она, уже прозревая ответ. – До переправы две недели пути.

– У нас был проводник, – чуть помедлив с ответом, все же признался Ольм.

– Про-вод-ник? Это то, что я думаю?

Ольм с нажимом добавил:

– У нас не было выбора.

– М-да? Выбора, говорите, не было? – После этих слов Оденсе громко сказала «уфф», с сомнением покачала головой и похлопала все еще круглыми от удивления глазами. – Что ж, иногда так бывает. Совсем нет выбора. Хотя не все в это верят. – Она снова покачала головой. – И все равно, протянуть даже пять часов с такой раной – есть везение невероятное! След от Полночной Звезды – след смерти. – Она рассуждала вслух, задавала вопросы и сама на них же отвечала. Будто говорила сама с собой. – Звезда прошла достаточно высоко над ним, иначе было бы задето сердце. Вернее, его, скорее всего, вообще не было бы. Его мышцы будто камень… Нет сомнений, вы использовали что-то. Нечто аналогичное по своей сути Полночной Звезде. Не так ли? Я права?

Ольм отвел глаза, но ответил:

– Да.

На несколько минут над присутствующими повисло молчание. Оденсе переводила взгляд с одного лица на другое. Неожиданно она улыбнулась, правда, в глазах при этом не отразилось тепла, только тень набежавшей печали.

– Ну же, не томите меня. Это снова то, о чем я думаю?

– Это магия монашеского ордена. – Лицо Ольма приобрело такое выражение, как будто у него внезапно заболел зуб.

– Просто потрясающе. – Она нервно скрестила на груди руки и почти тут же снова развела их, поднеся с двух сторон к вискам. Сжала их, будто пытаясь замедлить бьющийся в них пульс. – Просто потрясающе. И кто из вас на это решился? – Женщина переводила взгляд с одного лица на другое. – Ах вот как… Это кто-то, кого здесь нет… И где он? – спросила она и почти тут же протестующе выставила перед собой раскрытую ладонь. – Нет! Ничего не отвечайте, я не желаю больше ничего знать. И этого довольно. Магия монашеского ордена – это магия смерти. И она бродит где-то поблизости от моего дома… Вы знаете, что сделали своему другу только хуже?

– Хуже, чем это? – вмешавшись, подал голос Саммар и указал на изувеченную грудную клетку Годэлиска.

Оденсе неопределенно повела плечами и скомандовала:

– Ладно. Так, переносим его. Быстро. Его еще держит… ваше «средство». Мне надо не прозевать тот момент, когда его отпустит…

Тело осторожно внесли в дом, переложили на освобожденную поверхность стола. Ольм осторожно стянул с ног Годэлиска сапоги, а Гыд тем временем успел заменить край отброшенного плаща, скрывающего лицо, найденным в хате полотенцем. Он делал вид, что сосредоточился на тщательнейшем вытирании лба Годэ. Оденсе тем временем быстро выкладывала на застеленный белоснежным рушником табурет все, что, возможно, могло ей понадобиться.

На секунду ее рука остановилась. Встретившись взглядом с Саммаром, Оденсе произнесла, как бы продолжая прерванный ранее разговор:

– Заблуждение думать, что нет ничего хуже смерти. Не все измеряется ее порогом.

– Это для кого как, – буркнул Саммар и тут же получил локтем в бок от проходящего мимо Ольма.

В дальнейшем берегиня была немногословна. Она повелевала, остальные подчинялись.

Держали, поднимали, грели, мыли…

– Что ж, бог нам в помощь. Бог, дарующий свет, любовь и жизнь. – Она сделала ударение на последнем слове. – Молитесь, чтобы у него хватило сил. Полночная Звезда должна была выжечь их почти все безумной болью. Нет сил человеческих, чтобы вынести ее… Но жизнь все еще теплится, и вам удалось добраться сюда – значит, на это есть воля Создателя.

Эта фраза заставила Саммара с Ольмом переглянуться, а Гыда понадежнее укутать лицо раненого. Не обратив на это внимания, Оденсе продолжала:

– А ведь вы своими стараниями изменить естественный ход судьбы исчерпали остаток его жажды к жизни, должно быть, до самого дна. Чем держится до сих пор ваш друг – за пределами моего понимания.

Чем больше слабела сила, отданная Шелестом, тем явственнее становились доносящиеся из-под полотенца стоны и тем быстрее летали над телом Годэлиска руки Оденсе. Ольм наблюдал за ней. По тому, что она не нервничала, он понимал, что, скорее всего, все идет довольно-таки неплохо. И несмотря на все высказанные берегиней ранее сетования по поводу несостоятельности монашеской магии, их старания не пропали даром. Они сумели сохранить своему другу жизнь. Однако Ольм не мог не заметить, что лицо берегини с каждой минутой принимает все более озадаченное выражение, и единственное, чего он желал, чтобы догадка озарила ее как можно позднее.

Потом стоны перешли в долгий нарастающий крик. Дарину затрясло, ее изо всех сил сдерживаемая нервная пляска рук вырвалась на свободу. Девушка взметнула ими, обхватила себя за плечи, и, всхлипнув, выскочила за дверь. Оставив за собой лишь колебание занавесей на окошках.

В следующий момент чуткие пальцы берегини замерли. И вновь удивленно распахнулись глаза.

– Так вот оно что! – Она удовлетворенно хмыкнула. Потом выпрямила спину и расправила затекшие от напряжения плечи. – Это все объясняет… Ну что ж, и это к лучшему, к лучшему… – Оденсе повернулась к Ольму и посмотрела прямо ему в глаза. – Вы на самом деле считали, что, копаясь так глубоко у него внутри, я не замечу разницы? Что прикрыв его лицо тряпицей… Уберите ее уже, кстати, сколько можно? Дайте ему хотя бы попытаться нормально вдохнуть… Вы будете в состоянии скрыть истину? Так что это – наивное отчаяние или способ всемогущего ордена дополнительно щелкнуть меня по носу?

Ольм молчал, лихорадочно подыскивая слова, которые бы, окончательно не испортив ситуации, могли заставить берегиню продолжить операцию.

– Политика, проводимая властями Озерного края в отношении…

– Политика? При чем тут политика! Если бы я знала, кто он, я бы все сделала иначе!

– Иначе – это оставить за порогом?

– Слушайте! – Сдерживая все более нарастающее раздражение от возникшей не к месту перепалки, Саммар, чтобы не зарычать, повысив голос, перешел почти на свистящий шепот. – Хватит!

Гыд отирал уже действительно выступающий на лбу раненого пот.

– Правда хватит. Ему очень больно, – вдруг прозвучали в тишине избы его слова. – Он не кричит. Он как будто замер в одном самом больном моменте. Вам оттуда не видны его зрачки. А я их вижу. И они именно такие. Я видел такое уже один раз прежде. В бою, когда насквозь пронзил одного рыманца, а потом провернул у него в животе меч.

На лице Оденсе судорожно дернулся нерв, на секунду она прикрыла глаза. Медленно выдохнула и вернулась к тому, чем занималась до того, как ее поразило обнаруженное несоответствие.

– Иначе это… Вы никогда не задумывались, почему людей и, скажем, кошек лечат по-разному?

– Но он не кошка! – возмутился Ольм.

– Не кошка, я вижу… И не человек.

Больше она не произнесла ни одного слова, полностью сосредоточившись лишь на собственных отточенных, почти во всем идеальных движениях.

Потом все закончилось.

Берегиня сидела у сдвинутых лавок, на которые перенесли измученное тело. Она возложила руки на обработанные раны. Глаза ее были закрыты. Губы не двигались, лишь по прерывистому дыханию можно было определить, что она снова и снова читает ритмичную молитву Возрождения.

Мужчины сидели в ряд на скамье напротив.

Гыд, привалившись спиной к стене, перестал сопротивляться навалившейся усталости и задремал.

Саммар скорее машинально, чем осознанно, растирал, засунув руку под ворот рубахи, старый боевой шрам на плече. Время от времени он прикрывал глаза, от души завидуя способности своего младшего товарища вот так, на раз, отключаться от реальности и проваливаться в сон. К нему забвение так просто не приходило никогда.

Ольм просто без отрыва смотрел на некую незримую для других точку перед собой.

А в слюдяное окно уже вовсю широкой рекой лилось солнце.

Берегиня убрала руки, открыла глаза.

– Он дышит по-другому. Спокойно. – Оденсе устало посмотрела на Ольма.

Тот, оторвавшись от своих мыслей, произнес то, что собиралась сказать женщина:

– Теперь все будет хорошо.

Женщина вздохнула, не ответив. Она поднялась, снова вымыла руки и принялась драить стол, ножи, иглы. Скоро все вокруг заблагоухало деревенским самогоном.

Желудок Саммара жалобно заурчал.

«Есть хочу. Когда мы последний раз ели нормально? – Припомнились короткие привалы, черствые лепешки и вяленая плотва. Почти три последние недели в седле, потом был Потлов… Но Потлов не в счет – за двухдневную передышку разговоров было намного больше, чем еды… Это значит, еще в прибрежной деревушке у озера Гри?»

Оденсе потянула на себя скрипнувшую ставнями раму. Свежий воздух, ворвавшись, всколыхнул застоявшийся запах хаты – смесь выжарившегося масла, крови, пота и чужой боли. Кадык Ольма дернулся, а берегиня достала с печи полную тарелку блинов и чугунок расплывшейся от тепла сметаны.

– Трапеза наша небогата, но и она поддержит силы…

Ольм зажал ладонью рот и выбежал во двор.

Оденсе усмехнулась.

– Мужчины! – Она поставила перед Саммаром плошку. – Или ты тоже собираешься выскочить за ним следом?

Саммар отрицательно покачал головой:

– Я есть хочу.

– Дело, – одобрительно кивнула берегиня. На столе появились хлеб, сыр и пресловутая мутная бутыль. – По чарочке не грех пропустить.

Саммар с сомнением покосился на спящего Гыда, тот ведь наверняка голоден не меньше, но решил его пока что не будить. Они выпили. Саммара обожгло. В желудок срочно были закинуты теплые пористые блины, потом хлеб, сыр и все вперемешку.

О, как все было вкусно!

Берегиня наблюдала, как он ест, подперев красивой полной рукой щеку.

– Я могу собрать вам с собой немного провианта. Наверное, вы не захотите спускаться в деревню, чтобы сделать запасы. Хлеб, круг сыра, яиц пару десятков. Мяса нет у меня ни в каком виде, не держу я его.

– Это будет не очень обременительно для вас?

Оденсе повела плечами:

– Деревенские постоянно расплачиваются едой. А едоков у меня мало. Так что…