Год Быка

– «Штаны только надену!» – закончил он язвительно.

– «Он сейчас переоденется, и придёт!» – оправдывалась начальница перед приезжей гостьей на недостаточно быстрое послушание задерживающегося подчинённого.

А тот надел рабочие перчатки и вышел в предбанник. Но оказалось, что коробки уже там разгружены водителем приезжей.

Фу, дура! Вечно визжит, не разобравшись! А тут из-за неё раздеваешься, одеваешься! Сумасшедшая, прям! – про себя возмущался Платон.

Вскоре опять пришёл покупатель. И опять Надежда возопила:

– «Плато-о-он!».

Но тому надоела роль мальчика на побегушках у дурной бабы и он не среагировал.

– «Платон! Иди сюда!» – повторился вопль.

– «А мне и здесь хорошо!» – весело пробурчал себе под нос Платон, но всё же пошёл на зов укротительницы.

Войдя к Надежде, он поздоровался с, поначалу неузнанным им, мужчиной зрелого возраста:

– «Добрый день!».

– «Здравствуй!» – подхватил тот Надеждин тон.

Платон запомнил.

Когда он вернулся в офис с полной коробкой различных биодобавок, гость добавил заказ:

– «Ещё и семени два пакета».

– «Его у нас нет!» – в ответ невоспитанному пошалил Платон.

– «Тогда семян!» – наконец с полуслова понял тот.

Но обучение хама на этом не закончилось. Платон окончательно добил того, вспомнив его и беря реванш у него:

– «А Вы случайно не Мальков?».

– «Да, Мальков!».

– «Оно и видно!».

– «???».

– «То-то, я смотрю, рожа знакомая!» – тихо кончил он под, прыснувший чаем, смешок Алексея.

Возможно от таких периодических заморочек, а может ещё от чего-либо, но у Платона снова стало пошаливать артериальное давление.

Дома у него опять не получилось самому себе померить тонометром давление, на что Ксения раздражённо заметила:

– «Так он специально для дураков сделан!».

Через некоторое время Платон взял реванш у жены. Дождавшись, когда она сама себе померяет давление и пульс, он безобидно и, на первый взгляд даже участливо, спросил:

– «Ну, как? Показал он что-нибудь?».

– «Конечно…» – Ксения хотела было продолжить свой комментарий, но муж в этот раз успел перебить её:

– «Ну, точно! Он для дураков!».

Но, если по серьёзному, настоящие дураки были у Платона на работе.

Утром он подошёл отксерить этикетки на коробки, включил ксерокс и вдруг услышал грубое от Надежды, разговаривающей с кем-то по телефону:

– «Платон, подожди шуметь тут!».

Платон тут же возмутился про себя: Да пошла ты на хрен! Буду я ещё тут тебе по работе что-нибудь ксерить!

Он выключил аппарат и ушёл к себе, бурча под нос так, чтоб слышал только, сидевший вблизи Алексей:

– «Спятила совсем!».

На следующий день Надежда устроила небольшое застолье по поводу окончания её сыном очередной сессии.

С утра она восторженно рассказывала об очередном триумфе своего Алексея, на что Гудин, поначалу делая вид, что слушает, потом твёрдо отмахнулся:

– «Да ясное дело!».

Платон давно не видел питающуюся начальницу. Она села напротив него в противоположном торце стола и ела, если так можно сказать, громко чавкая, лячкая, хрумкая и сверкая своим большими передними зубами.

Ну, точно крыса! – в этот момент подумал он.

Но надо было соблюдать приличия. И он отвлёкся на трапезу.

Надежда поставила на стол, оставшийся от их совместного застолья, коньяк, а также лимон, маринованные огурцы, как всегда купив вырезку свинины, нарезку очень жирной копчёной колбасы и, слава богу, сыра.

Практически только его Платон и ел.

После окончания застолья, выразившегося в принятия нескольких рюмочек коньяка с соответствующей закуской, Надежда, видимо вспомнив, что и Платон имел на него права, наедине оправдалась перед ним:

– «Я поставила коньяк, чтобы головой не морочиться!».

А потом, вместе с ним убирая со стола, спросила его:

– «Ну, как коньячок?».

– «Ничего! Оказывает лечебное действие!» – выдал Платон дежурное откровение, имея ввиду понижение своего давления.

– «Конечно! Все знают, что это лечебное!» – обрадовалась та такому выходу.

– «Недаром Гаврилыч постоянно пьёт его!» – попытался Платон задеть Надьку за живое.

– «Да! Даже слишком!» – сокрушённо согласилась она.

– «У него так сосуды в голове расширились, что в них мысли свободно гуляют!».

Поймав мысль, но не свою, а Платона, начальница тут же пожаловалась ему на Алексея Ляпунова, опять в чём-то сильно подведшего её:

– «Да он это сделал специально, административно!».

– «Так он не продумывает всё до конца! Впрочем, до середины тоже!» – решил Платон помочь Надежде в её изысканиях причин неудач.

На следующий день с утра, как с похмелья, Надежда вытащила из холодильника бутылку начатой медовухи и спросила Платона:

– «Тут случайно из горла никто не пил?».

– «Ну, ты что? Все тут люди культурные. В стаканы наливали!».

– «А кто пил-то?».

– «Да я и Нина Михайловна!».

– «А-а!».

И тут же она начала хлобыстать из горла, громко булькая и шумно выражая удовольствие:

– «Кха-а-а!».

Вот, тебе, на! Культура так и булькает! – про себя ухмыльнулся Платон.

Позже он решил немного поучить начальницу, напугав её.

Когда Надежда следующий раз будет пить, он будто бы случайно вспомнит, что из горла также пила и уборщица Нина Михайловна – старуха лет под семьдесят с кривыми, гнилыми зубами:

– «Хе-хе-хе!» – вслух рассмеялся озорник.

После обеда Платон на своём рабочем месте уже пил чай с печеньем.

Надежда крутилась поблизости, подтирая пол и что-то ища в холодильнике, подбирая для чего-то тарелки.

Минут через пять, когда Платон уже закончил чаепитие, помыл чашку, и сходил в туалет, на обратном пути он был перехвачен Надеждой, вышедшей из своего кабинета с тарелочкой, в которой виднелся кусочек торта:

– «Это тебе!».

– «Ну, что ж ты?! Раньше не могла? Я уж чай попил!».

На что дурочка ответила:

– «А ты, что так рано чай пил?! Мы вот только что собрались!».

Ближе к вечеру он снова услышал было подзабытое.

– «Плато-о-он! – опять заголосила Надежда – Подь сюда!».

Платон подошёл и увидел посетительницу.

По реакции гостьи он понял, что той стало стыдно за его же начальницу. И он поспешил к ней на помощь:

– «Надьк! Тут не надо громко орать-то! Тут же не Белые столбы!».

Через несколько минут Надежда вошла, демонстрируя свою заботу о нечаянно ею обиженном коллеге:

– «Тортик очень вкусный, Платон! Напрасно ты его не ешь!».

– «Так если я буду есть всё, что вкусное, я в дверь не пролезу!» – не принял тот её заботу, держа на расстоянии.

Зато отвёл душу, вернее удовлетворил зов тела, Гудин.

В этот раз он просто объелся лишними кусками торта, и напрасно.

Ночью Иван тайно и несанкционированно портил воздух от вечером так и не переваренных дневных праздничных разносолов.

Зловоние вынудило Галину Петровну покинуть опочивальню старого пердуна Ивана Гавриловича, напрочь отбившего у неё охоту заниматься с ним и так редким и вялотекущим квази сексом.

Но в следующие дни она пошла ещё дальше, сначала ограничив утреннюю и вечернюю пайку негодного любовника, а затем и вовсе перестав его кормить завтраками и ужинами, сославшись на заметный вред вечернего чревоугодия.

Этому также способствовал и тот факт, что сама Галина Петровна трижды в день бесплатно столовалась в офисе своей знаменитой компании.

Такое лечение Гудин не мог долго выдержать. Его голодный организм жаждал насыщения чем-нибудь. А его желудок уже с самого рабочего утра требовал начинать чаёвничать.

А вообще, голодный Гудин вскоре пошёл по обходному пути вокруг своей сожительницы, сославшись на «голодание» её матери, и предложив вызывать её к себе домой на выходные дни для откорма, естественно не без основания надеясь на своё в этом самое потребное участие.

После следующего обеденного перерыва Платон пожаловался Алексею на непонимание их женщинами его, только что взятого им из собственной жизни, анекдота:

– «А почему он всегда покупает два банана и одну грушу, а не наоборот?! А потому, что «наоборот» у него давно есть! А почему женщины не поняли? А потому, что дома они видят далёкое от груш и банана!».

– «Мандарины с морковкой или даже сельдереем!» – добавил своё участие молодой гений Алексей.

– «Не смешно!» – возразил, наверно их обладатель, Гудин.

– «Не смешно – это когда извилин мало и воображения нет!» – отшил того довольный собой, теперь уже тоже пенсионер по возрасту, Платон.

А уж воображения, поддерживающего его мечты, Платону всегда хватало. Так он решил сам себе компенсировать отсутствие у него поздравительного адреса от сослуживцев, друзей и родственников, и сочинил стихи о своём шестидесятилетнем юбилее:

Ну, вот! Я тоже докатился.Дожил до мудрости седин.В пенсионера обратился,Пройдя порог лихих годин.Прошёл я зимний терминатор.Из сумраков я вышел в свет.Какой я буду литератор?И кто мне даст на то ответ?Легко творю, пером владея.Пишу я прозу и стихи.Куплетом песни овладея,Раздвину критики тиски.И памятник себе построюНе рукотворный – языком!И дачу я благоустрою.Отремонтирую свой дом.Дождусь, надеюсь, многих внуков.А может правнуков Бог даст?!Но не услышу нудных звуков.Ведь друга нет, так не предаст!Душой свободу ощущаю.А сердцем красоту ценю.Кто должен мне – я всех прощаю.За жизнь я жизнь благодарю!И планов у меня громадье!Их должен выполнить, успеть.А дел текущих половодьеХоть вплавь, хоть вброд, преодолеть.Поймать души своей порывы,В стихах и прозе сохранить,И в струнах нервов все надрывы.Тогда смогу я победить!Моей рукой талант мой водит.Скорее даже водит Бог!По голове десницей гладит…Я большего сказать не смог.Но тяжела десница божья.То чувствую я иногда.И думаю, а в жизни кто ж я?Но, люди! Вас люблю всегда!

А потом он сам себе купил юбилейную открытку, распечатал на одной стороне листа это стихотворение, а на другой – две фотографии, сделанные Ксенией: себя, любимого, в обнимку с Гиппеаструмом, и панорамный снимок застолья, на котором были видны все его дети с супругами.

А затем стал постепенно собирать на открытке подписи родственников и сослуживцев – на добрую память о себе для внуков!