Морпех. Зеленая молния

– Опасно, береговую линию пока точно на карту не положили, время учёных, видимо, ещё не пришло.

– Ты, княже, много знаешь. Капитан информацией делится?

– Приглядываюсь. Ненавязчиво, как бы походя из праздного любопытства расспрашиваю. Капитану льстит, что я, высокородный дон, герцог, интересуюсь его работой. Их доны, в большинстве своём, ни читать, ни писать не умеют. Капитан-то сам из простолюдинов, купеческого звания. Я его «доном» величаю, а он на эту приставку к имени прав не имеет, но ему нравится слышать её из уст высокородного. Считает, что я его наравне с собой за его великие знания ставлю. Вот и поёт соловьём, а я запомнить стараюсь. Может пригодиться. И Жилин тайком учится, но он больше по коммерции. И ты учиться должен. Нам, если всё хорошо будет, ещё недели три плюхаться. Срок для учёбы небольшой, но основы ты обязан ухватить. Прилепишься к капитану, он так же и штурман, охай-ахай, восхищайся его умом и знаниями, но работать с приборами и парусами – кровь из носа, но научись! Чтобы, если приспичит, хоть немного знал, что делать надо. Надеюсь, понимаешь, для чего. И ещё. Ты и боярин Жилин по их табели о рангах – тоже дворяне, кабальеро. То есть рыцари.

Да, я понимал, для каких целей и князь, и боярин Жилин, а теперь и я должны как губка впитывать в себя морскую науку. Сколько успеем до окончания рейса.

– Бумага писчая у тебя есть? Карандаш или ручка? – спросил я.

– Бумага есть. Карандаш свинцовый и чернила с перьями гусиными тоже найдутся. А тебе зачем?

– Записывать буду, что узнаю. А потом перепроверять. Вдруг испанцы заподозрят что-то, и врать начнут.

– Похвально. Предусмотрительно. Петру Фомичу о том же скажу. И сам записывать теперь буду. Нам каждая крупица знаний важна. А всё узнанное запомнить невозможно. Молодец!

С добавлением парусов кораблик явно прибавил скорости, чаще стал кивать бушпритом океанским волнам. Солнце клонилось к закату, и окружающий мир начал стремительно изменяться. Волны приобрели серый цвет и постепенно становились всё темнее. От воды поднялась туманная дымка, в которой и скрылось наше светило. Ночь, как и положено в южных широтах, опустилась стремительно, без раздумий в виде вечерней зари. И вот на небе во всём своём великолепии блестит Южный Крест.

Я передёрнул плечами. В одной рубашке на палубу выскочил, ветер вроде бы не холодный, а продрог что-то.

– Пошли в каюту, – сказал князь, и мы, осторожно пробираясь среди устроившихся на палубе на ночлег людей, но всё равно поминутно спотыкаясь (темь, хоть выколи глаза!), побрели на корму.

– Князю легче, он тут, может быть, частенько по ночам шастает, выучил, поди, где какое препятствие, – подумал я, налетев на пушечный лафет и в полголоса чертыхнувшись: «Гадина, подвинуться, что ли, не могла?!»

Пушка меня проигнорировала. А я, всё же преодолев нежданную полосу препятствий, добрался до каюты. Войдя внутрь, увидел, что все квартиранты уже в сборе, под потолком висят два зажжённых фонаря. На моём сундуке стоит кувшин, несколько бокалов с чашами и широкое блюдо, накрытое другим таким же блюдом, придавленным сверху тяжёлой книгой в деревянном переплёте.

– Заждались вас уже, – сказал стоявший у окна дородный мужчина в рубашке красного цвета и босиком. – Хотел холопа послать за вами, да Пантелеймон отговорил: разговор де у вас секретный и ты, княже, отвлекать не велел.

– Да, так оно и есть. Обсудили кое-что с боярином Ильёй. Но то секрет от испанцев, а не от вас, други. Потап!

Из угла выскочил молодой холоп и замер в ожидании княжеского распоряжения.

– Пригласи отца Михаила и Вторушу, полусотенного моего. Ты поужинал? – дождавшись утвердительного кивка, произнёс: – И за дверью покарауль. Хоть все уже спать легли, но вдруг у кого-то зуд в ушах.

– Князь, так они же испанцы, по-нашему не разумеют.

– А вдруг. Мы их языку учимся, а кто-то нашему. Бережёного Бог бережёт.

В каюту вошли поджарый стрелец среднего роста и могучий длинноволосый муж с массивным крестом, выглядывающим из-под длинной бороды. Отец Михаил, протоиерей. Дружно перекрестились на висящий в углу образ Николы Чудотворца.

– Проходи, отче. Не стесняйся, Вторуша. Рассаживайтесь. Повечеряем, чем Бог послал. Да обсудим кое-что.

– Помолимся, братия, – раздался приглушённый бас отца Михаила.

Встали. Прочли молитву. Поклонились образу святого покровителя. Достав маленькие ножи, накололи на них по куску мяса. Расселись по сундукам. Звякнули чашами. Отец Михаил тоже не остался в стороне. Некоторое время в каюте слышались только сопение и чавканье. С едой покончили довольно быстро. Когда опустевшее блюдо и полупустой кувшин были отставлены в сторону, князь, поднявшись с сундука, произнёс:

– Вы все знаете, что произошло с боярином Воиновым. Был он поражён огнём небесным, и думали мы, что уйдёт он от нас в божью обитель. Так и случилось. Целые сутки боярин был как мёртвый: не дышал, ни на что не реагировал. Сердце не билось. В жизни всякое происходит, в том числе и случайная смерть. Так думали многие из нас. Но лишь отец Михаил увидел в ударившей в Илью Георгиевича зелёной молнии Перст Божий, а не Божье наказание. День и ночь, сменяя друг друга, читали над телом товарища нашего молитвы отец Михаил, дьякон Феофан и холоп верный Пантелеймон. И отмолили. Услышал их Господь. На второй день стал дышать боярин, а на третий в себя пришёл.

Присутствующие закрестились, а отец Михаил, встав, произнёс:

– Я так думаю, что наши молитвы, будь боярин неправедной жизни, мало помогли бы. Он добрый христианин и верный товарищ. Но как ни моли Бога о милости, оказать её или нет – Он решает. И, коли дело так повернулось, призывал Он боярина к себе, видимо, с какой-то определённой целью. Потому как опять в него жизнь вдохнул и вернул с целым разумом. А не блаженным, что может только на паперти Его славить.

– Ты прав, отче. Бог наш выбрал Илью своим посланцем. Весть он должен нам передать. Важную. Говори, Илья!

Я сидел и слушал, как князь – умница! – обыгрывал происшедшее и теперь «легализовывал» мои знания. Основные тезисы моего выступления перед неискушённой аудиторией мы с князем наметили ещё днём. География, климат, аборигены. Поведение испанцев в Новом Свете, но не история их завоеваний, а то, чего нам от них можно ожидать. А самым первым должен прозвучать рассказ о том, как я с Богом беседовал.

Глубоко вздохнув, я встал, несколько раз перекрестился, достал из-за пазухи и поцеловал свой нательный крест. Опустил его обратно и стал рассказывать:

– Как молния ударила – я не видел. Но вот рассеялся туман в моих очах, и узрел я, что стою пред вратами дивной красоты. А встречают меня Архангел Михаил с огненным мечом и Архангел Гавриил, знающий все грехи и добродетели человека. Апостол Пётр открыл Врата золотым ключом и впустил меня внутрь. Но не увидел я за Вратами ни садов прекрасных, ни ангелов, не услышал и музыки божественной. Всё за туманом скрывалось. И вдруг пропал туман, и увидел я Его! Отца нашего небесного! Сидит на троне хрустальном и смотрит на меня. Пал я на колени, уткнулся лицом в небесную твердь, а из груди стон скорбный вырвался: за что! За что ты, Господи, меня до срока призвал! Не вижу я пред Тобой вины и кары Твоей не понимаю! Но то мысли мои были, не слова. Говорить я не мог. Вдруг в голове моей прозвучал голос Его:

– Встань, негоже воину на коленях стоять, даже пред Богом. Дело у меня к тебе есть, важное. А иного способа встретиться с тобой, как к себе призвать, у меня нет. Не мне же на землю сходить, поймут не правильно. Испей нектара, твоему телу поддержка нужна.

В руках у меня появилась чаша малая, которую я и опростал единым духом, не почувствовав ни вкуса, ни запаха. Чаша тут же пропала.

– Как ваше время быстро течёт, – опять в голове раздался голос Его. – Уже сутки прошли.

– Так меня сейчас, наверное, уже хоронят! – воскликнул я.

– Не бойся, будет место, куда твоей душе возвратиться, в целости. Я знак дал слуге своему, и молитвы его и ещё многих о твоём исцелении слышу. Любят тебя товарищи твои, дорог ты им и нужен. А будешь ещё нужнее, как принесёшь им слово Моё. Но не оракулом или ещё одним пророком ты будешь. Достаточно их уже, да мало к ним кто прислушивается. Ты будешь сосудом, наполненным многими знаниями, которые Я желаю подарить любимому Мною народу.

Горько мне вдруг стало. И спросил я, не убоясь гнева Господнего:

– Если мы, русичи, твой любимый народ, то ПОЧЕМУ на нас столько бед каждый год, почему враги кругом, а Ты как будто мольбы наши не слышишь…

Рассмеялся Господь и ответил:

– Есть у вас умная поговорка: на Бога надейся, а сам не плошай! Помнишь? Потому-то вы и любимые, что из всех бед достойно выходите, мало что прося и много чего делая по своему разумению, а не по чьей-либо подсказке. Ты воин, ты знаешь, как закаляют стальной меч, чтобы крепок был. Гнулся, но не ломался. Так и народ русский Я закаляю. Закалитесь – никакие беды страшны не будут, под всеми ударами выстоите. Перегорите, согнётесь, значит, Я в вас ошибся. Исчезнете с глаз Моих, прахом осыпетесь, и забвением покроется имя ваше. Придут на смену другие. Я их так же закалять буду. Мне нужен могучий народ, много чего он сделать должен по слову Моему. Всё понятно?

Я кивнул головой, не в силах даже мысленно что-либо сказать после Божественной отповеди.

– Так вот, раб Мой Илья. В далёкие земли отправились вы. Трудно вам будет. Но верю Я в вас, и помочь желаю. Потому и тебя призвал. В твою голову вложены многие знания о землях тех далёких и людях, их населяющих. Донеси их до людей своих, чтобы готовы были к новым испытаниям. Кто предупреждён – тот вооружён! Это подарок от Меня для вас всех. А для тебя особый подарок, на части поделённый. Постепенно получать будешь. Заодно он и епитимьей будет, наложенной на тебя Мною. За дерзость. Не несёт Бог ни перед кем отчёт, а ты с Меня его стребовал. И, как ни странно Мне самому, получил его. Свободен!

И Он ткнул меня пальцем в грудь. А далее – туман, туман, туман…

Я почувствовал, как кто-то суёт мне в руку бокал, и машинально отхлебнул. Терпкий вкус вина вырвал меня из прострации. Рядом стоял князь и очень удивлёнными глазами смотрел мне в лицо.

– С тобой всё в порядке? – спросил он.

– А что? – в свою очередь спросил я его и обвёл взглядом каюту. Мля! Картина Репина «Приплыли».

Князь, отец Михаил, боярин Жилин, Пантелеймон, полусотник Вторуша – все стояли и в упор смотрели на меня. Кто с испугом, кто, как князь, с безмерным удивлением, но крестились все. Неужели моя импровизация настолько удалась? Не замечал за собой, откровенно говоря, актёрских способностей.

– Присядь, боярин. Вот, ещё винца выпей, – отец Михаил наклонил над моим бокалом кувшин. Его руки мелко дрожали.

– Да что произошло-то? – воскликнул я, ставя бокал на сундук.

Отец Михаил посмотрел, как бы ища поддержки, на князя. Тот кивнул и, отойдя от меня, сел на свой сундук. Священник заговорил:

– Я не знаю, как это назвать, и что это было. Чудо? По моим впечатлениям, так чудо. Ты начал рассказывать. А мы слушать. И вдруг заметили, что икона святого Николая Чудотворца сиять начала! И с каждым тобой произнесённым словом сияние это становилось всё ярче и ярче. И ты сам вроде как тоже засветился, но не внешне, а как бы изнутри. И сияние это было цвета ярко-зелёного, как листва весенняя! Кроме, как чудом, это и назвать-то иначе невозможно.

Достал из-за пазухи крест. Камень в нём продолжал, хоть и не ярко, светиться. Все смотрели на него зачаровано.

– Он ткнул меня пальцем в грудь, – произнёс я, – в крест нательный, вот в этот, когда уйти велел.

Отец Михаил дрожащим голосом сказал:

– А ведь крест у тебя другой был, меньше и без камня. Явно знак Божий, что слова твои правдивы, и доверять им можно и надо. Сам Господь Бог подтверждает! Теперь это святыня, береги его, боярин!

Последние слова отец Михаил произнёс в полный голос и широко перекрестился на икону. Его бас перебудил, наверное, если не весь корабль, то его спящую на верхнем деке половину – точно. За дверью послышались голоса, шум начинающейся перебранки. Князь, быстро пробравшись по тесной каюте, вышел на палубу. Несколько властных фраз, и шум затих. Пока он отсутствовал, сияние притухло, а когда я спрятал крест, исчезло совсем. Похоже, на сегодня мои рассказы закончились.

Обратно князь вернулся уже не один, а с помощником капитана, доном Педро, и юнгой. Последний держал в руках бочонок литров на пятнадцать. Дон Педро, широко улыбаясь, произнёс:

– Господа, тысяча извинений. Услышал, что у вас вечеринка, и решил зайти. С вахты сменился, спать не хочу, а выпить не с кем. Нас, офицеров, всего двое на этой посудине, я да капитан. Да боцман и корабельный плотник, но они не офицеры. Хотя боцмана тоже приходится использовать как офицера, а то мы с капитаном помрём на квартердеке, сменяя друг друга. А пить одному скучно!

Юнга поставил принесённый бочонок на мой сундук и, получив в награду подзатыльник, выскочил за дверь.

Ну, что ж, не выгонять же нужного человека! Хоть и припёрся он не вовремя, заставив скомкать наше секретное совещание. Присутствующие в каюте задвигались, заговорили в полголоса. Вторуша с Пантелеймоном незаметно исчезли. Отец Михаил, несколько раз перекрестившись на икону и пробормотав, что уже поздно, а ему рано вставать, тоже покинул каюту. А нам, троим, деваться было некуда, пришлось принять пятнадцатилитровый удар!

Дальнейшее помню смутно. Нервное истощение и алкоголь без закуски сделали своё дело. Я отключился. Утро принесло чудовищную головную боль. Гораздо сильнее, чем даже после удара молнии. Со стоном повернувшись на бок, я увидел сочувствующий взгляд Пантелеймона.

– Худо, Илья Георгич? – спросил он и сам же ответил, – худо. Тебе сейчас рассолу капустного бы, али огуречного, так нет ни того, ни другого. На, вот, водички попей, глядишь и полегчает.

С жадностью я припал к большому деревянному ковшу и высосал его полностью. Чуток действительно стало легче. Я откинулся на подушку и вдруг вспомнил анекдот. Как раз в точку! Рассмеялся, тут же застонав от пронзившей виски боли.

– Ты чего, боярин? – тут же озаботился дядька.

– Да вот, сказку одну вспомнил. Как раз про похмелье, – ответил я.

Понятия «анекдот» на Руси ещё не знали. И я заменил его на более распространённое в этом времени слово.

– Расскажи, Илья Георгич, будь ласков!

– Слушай, – я, кряхтя и охая, с помощью дядьки сел на кровати. – Это письмо одного дона, в царство Московское по делам приехавшего, своему другу в Гишпанию. И пишет он следующее: «Доехал хорошо, приняли прекрасно, пил с русскими вино – едва не помер». Пишет далее: «Сегодня с русскими опохмелялся, уж лучше бы я умер вчера!»

В каюте раздался дружный хохот. Меня, оказывается, слушало всё население убогой каморки. На своих сундуках заворочались и князь, и боярин Жилин. Именно его голос произнёс:

– А ведь правда в этой сказке. Нашего дона после восьмой чаши уносить пришлось! Как бы действительно не помер!

– Не помрёт, он в таких битвах закалён, – произнёс князь.

Помяни чёрта – и он на порог! Распахнулась дверь, и в каюту шагнул дон Педро, держа под мышкой бочонок. Здоровый и улыбающийся.

– Опять? Ещё один? – в тихом ужасе пробормотал я.

– Да нет, это вчерашний, недопитый, – мне на ухо тихо проговорил дядька. – Он вчера уснул с ним в обнимку, так и выносить пришлось. Крепко держал. Не уронил, пока его до каюты тащили. И не отдал, когда в кровать положили, так с ним и спал, видимо.

Следом за доном проскользнул давешний юнга с знакомым блюдом под крышкой и корзинкой с сухарями в руках. Определить, что дон Педро упился вчера в стельку, по его внешности было невозможно. Ни опухшей рожи, ни дрожащих рук.

– Действительно, закалённый боец! – подумал я и, пользуясь тем, что одеваться не надо – отключился, не раздевшись, только сапоги снял, быстро обулся, застегнул пояс с саблей и прошмыгнул мимо дона на палубу.

Ветер ощутимо посвежел. Кораблик шустро бежал по волнам, уже не кланяясь каждой, а как бы перескакивая с одной на другую. Люди, спавшие на открытой палубе, куда-то попрятались. Солнце поднималось в небе, укутавшись в непонятную мне дымку. С мостика раздался рёв капитана, задудел в рожок боцман. Из недр корабля стали выскакивать матросы и шустро карабкаться на мачты. Быстро разбежались по реям и начали подвязывать полотнища парусов. Я поднялся на мостик. Там, одетый в длинный кожаный плащ, опершись на тумбу с компасом, стоял капитан. Он внимательно рассматривал что-то в подзорную трубу.

– Доброе утро, дон Мигель, – поздоровался я.

– Кому как, – ответил капитан, опуская трубу. – Шквал идёт с левого борта. А с правого – неизвестный корабль. И кто до нас доберётся первым, пока не ясно.

– Лево на борт! – неожиданно рявкнул он. Тут же рожок продублировал его команду. По палубе вновь забегали матросы, а рулевые навалились на рычаг, торчавший рядом с мачтой. Я огляделся. Верхние паруса на фок– и грот-мачтах были уже свёрнуты полностью, нижние – наполовину, но скорость наш кораблик не снизил. Так же резво скакал с волны на волну, только теперь, с переменой галса, стал больше раскачиваться. По палубе катался беспризорный бочонок. Капитан перегнулся через ограждавшие мостик перила и проорал несколько слов на незнакомом мне варианте испанского. Из понятных слов я уловил только «сын осла», «весло» и «якорь». Но смысл был понятен более чем! И не только мне. Адресат капитана, а им оказался боцман, проревел в свою очередь свою тираду, из которой я вообще ни слова не понял. Но его поняли матросы. Двое быстро отловили беглянку и утащили её в баковую надстройку. Остальные стали крепить канатами всё, что должно оставаться на палубе, а остальное имущество стаскивать в надстройки.

Капитан, видимо, решил, что встреча со шквалом всё-таки менее опасна, чем с потенциальными пиратами, и ещё довернул. Волны сильнее стали бить в левую скулу корабля. Им помогал налетавший порывами ветер. Каракка всё больше стала крениться на правый борт. На вершинах волн появились гребни, с которых ветер, весело посвистывая в такелаже, срывал белую пену.

– Волнение пять баллов! – крикнул капитан, адресуя эти слова мне. – И будет возрастать! Я сделаю поворот через левентик и пойду в крутой бейдевинд правого галса!

Для меня его слова прозвучали как для эскимоса марсианские стихи. Так же странно и непонятно.

А потом, уже морякам, капитан проревел несколько команд:

– Лево на борт два румба! Бом – и брам-фалы отдавай! Нижние брамсели на гитовы! – и далее в том же ключе, мне совсем непонятном. После их выполнения корабль начал поворот, кренясь на правый борт уже не так сильно. Потом его довольно ощутимо качнуло в продольной оси. Волны продолжили биться каракке в левую скулу, но слабее, чем в начале манёвра. Ветер дул сильно, паруса, кроме штормового, были зарифлены. За целостность мачт можно было не опасаться. Вместе с ветром стали прилетать и водяные брызги. Но это были не брызги солёных волн, а, скорее, дождевые. Машинально слизнув попавшую на губы влагу, я почувствовал её вкус, почти пресный.

– Это дождь?! – перекрикивая шум ветра, спросил я капитана.

– Да, и это очень хорошо! – крикнул он. – Нам повезло! Мы пройдём через шквал, фактически обойдём его. Зацепим только край. Нам нужен дождь, который он принесёт. А все остальные прелести достанутся той лоханке, что маячила с правого борта. Потом вновь ляжем на прежний курс и пойдём своей дорогой.

Я посмотрел направо, но за горами вспененных волн никого не увидел. Через некоторое время нас стало меньше качать с борта на борт, да и ветер поутих. Манёвр, предпринятый капитаном, оказался удачным. Наш кораблик летел по волнам, вырываясь из шквала, а на палубу хлынул проливной дождь.

Я в своей рубашонке промок моментально и, перескакивая через ступеньки, (и откуда такая ловкость взялась – козлом скакать по мокрой, качающейся палубе!) помчался в укрытие. С трудом разглядев через стену дождя дверь, проскользнул внутрь. В свете висящих под низким потолком масляных фонарей я увидел сидевших на тюках, сундуках, а то и просто на палубе, стрельцов. Плотно прижавшись друг к другу и укрывшись какими-то шкурами и кусками парусины, они спинами опирались о сложенные вдоль бортов разноразмерные тюки, скатки и прочее имущество. Кто-то молился, осеняя себя крестным знамением, а кто-то спокойно беседовал с соседом. Но все умолкли, увидев мою мокрую персону.

– Что там, воевода? Шторм надолго? – послышались вопросы.

Я остановился, по привычке расправил складки рубашки под ремнём и сказал:

– Там был шквал. Сейчас идёт дождь, вода вроде пресная. Можно попробовать её собрать, пригодится. Десятникам – найти пустую тару. Подойдёт всё, что может держать воду.

– Пустую чего? – послышался чей-то голос.

«Чёрт, за базаром не уследил», – подумал с досадой. А вслух произнёс:

– Тара, это всё, куда что-то можно сложить или налить – бочки, кули, сундуки, ящики. Запоминайте, часто теперь слышать придётся. В данный момент необходима тара для воды. Ясно? И ещё. Сушиться здесь негде, можно и без одежды под дождём поработать.

– Ясно, воевода, понятно, – стрельцы зашевелились, а я нырнул в тепло каюты.

Увидев меня, Пантелеймон задрал крышку сундука и выхватил оттуда сухую одежду.

– Купался, что ли, боярин? Шторм вроде не сильный, волн больших не заметил. – Где сподобился-то? – услышал я голос князя.

– Дождь идёт и вода, вроде, пресная. Солнышко показалось. Шквал это был, не шторм. Мимо прошёл. Я стрельцов озадачил воду дождевую собирать, пока льётся. Думаю, она нам пригодится. А где дон-то? Я его на палубе не видел!

– Как шквал налетел, сразу подхватился и убежал. Даже бочонок свой забыл, – Жилин поднял ёмкость и потряс. – Так он пустой!

– Потому и оставил, что пустой, – сквозь смех произнёс князь. – На кой он ему такой!