Помоги проекту - поделись книгой:
– Красавчик, – говорит Артём, разглядывая фотографию. – Это, значит, и есть товарищ Сталин. Надо же… Андрюхин, говоришь? Его надо грохнуть.
– Что!!!?
– Что слышал. Грохнуть. Спустить. Замочить. Называй, как хочешь. На барахолке можно легко взять левую пушку. По дешёвке. Ах да, у тебя же должна быть служебная.
– Ты спятил?
– Это ты спятил, Валенок. Твоего дружка надо грохнуть, ты понял?
Я жалею, что сказал ему. Хотя бы потому, что он прав.
– Ты как себе это представляешь? Я пойду и пристрелю его? Человека, которого называл другом? Тем более что всё это может быть совпадением.
– Эх ты, Валенок, – говорит Артём. – Его надо грохнуть по-любому. Даже если совпадение, даже если это не он. Что, не понимаешь? Его жизнь по сравнению с тысячами других.
– Понимаю, – говорю я тихо. – Понимаю. Только я не смогу.
– Ясно, – он усмехается криво. Как тогда, в палате реабилитационного центра. – Я, в общем-то, так и думал.
Он встаёт и двигается на выход. Останавливается в дверях и говорит насмешливо:
– Валенок, – и захлопывает дверь.
Я остаюсь один. Его надо грохнуть, сказал этот мальчишка. Грохнуть. Даже если совпадение. Даже если это не он. Я не смогу. Я – не смогу. Не смогу!
Через три дня Андрюхина хоронили. С почестями, венками от друзей и залпами из табельного оружия. Меня, впрочем, на похоронах не было. Я находился в это время в тюрьме. В следственном изоляторе.
– Свидание полчаса, – говорит сержант и отпирает зарешёченную дверь.
Он сидит, ссутулившись и низко опустив бритую голову. Тощий, едва не дистрофик.
– Здравствуй, Артём, – говорю я.
Смертной казни у нас нет, его ждёт пожизненное. На его месте должен был сидеть я. Мне, впрочем, пожизненного бы не дали. С учётом прежних заслуг огрёб бы пятнашку.
– Зачем ты это сделал, Артём?
Он молчит. Долго, потом поднимает голову.
– Уходи, Валенок, – говорит он. – Ты всё равно не поймёшь. Уходи, не о чем говорить.
Я отворачиваюсь, иду к двери. Он прав, я не понимаю. Он влез в то, что его не касается. В дело, где он ни при чём. Его никто не принуждал. Он…
– Валенок, – говорит он мне в спину.
Я оборачиваюсь. Мы смотрим друг другу в глаза.
– Я тебе сказал однажды, – говорит он. – Я – не кидаю. Теперь уходи.
Сержант отпирает мне дверь. Я бреду по тюремному коридору. Надо напиться. Нажраться в стельку, в драбадан, в хлам. Может быть, тогда не будет так больно.
– Надо работать, Валя, – говорит шеф. – Да, знаю, да, тяжело. Нам всем тяжело, он был отличным парнем. И специалистом отменным. Но его больше нет. А мы – есть, и…
Во внутреннем кармане у меня заявление с просьбой уволить по собственному желанию. Я сглатываю слюну – осталось вытащить его и бросить на стол. Рассказать шефу о том, что произошло, я не в силах.
– Поступила любопытная информация, – шеф протягивает листок бумаги. – Только что доставили, прямо перед твоим приходом. Я распечатал, на, почитай.
Я читаю. Буквы расплываются перед глазами, слова не складываются во фразы, я считываю лишь их обрывки.
«…В связи… заговор герцогини де Шале… вовремя раскрыт… понесла наказание… аккаунт аннулирован… бдительность… т. Сталин».
– Похоже на намеренно организованную утечку, – говорит шеф. – Но, возможно, и подлинная.
До меня ещё не доходит. Не понимаю. Не знаю. Не знаю, как буду жить дальше.
Мария Познякова
Избранница богов
Рассказ
Танка шла домой медленно, торопиться было некуда, все равно уже стемнело, уже полвосьмого, как говорят старики, уже сидит в зале разгневанный отец, смотрит на эту круглую штуку, которую он называет часы, уже ждет, когда откроется дверь, – чтобы обрушиться на Танку с гневной тирадой. Танка понимает отца, у него еще трое девчонок таких, как Танка, один растит нас четверых, без матери, да еще и читает проповеди в церкви. И все-таки… И все-таки не понимает Танка, почему надо приходить засветло, обязательно засветло, ведь тут так хорошо ночью на улицах городка, дома из щитов стоят тесно-тесно друг к другу, и где-то трещат душные июльские костры…
И Марк… они опять ходили допоздна, и Марк рассказывал, что такое звезды: это гвоздики, на которые пришпилено небо, – и еще Марк рассказывал про богов, совсем как отец, и оттого нравился Танке еще больше. И как всегда на перекрестке, где жили две семьи в груде железных контейнеров, он остановился, улыбнулся своей теплой улыбкой, сказал:
– Ну все, дальше ты меня не провожай, а то отец мой увидит…
Танка понимает – у Марка отец магнат, а у Танки священник, Танка ему не чета, и все боится Марк, что скажут люди, как будто не все равно, что они там скажут. Еще отец говорил, что слушать надобно богов, а не людей. Жалко, что люди это не всегда понимают, а то бы и грешили куда меньше…
– Танка! Ты-то что тут ходишь, бежи скорей домой, отец ждет! – старая соседка клушей выкатилась из своего дома, замахала передником, чистым, белым, если бы не ржавые пятна, – он заждался уже…
– Здравствуйте, Марья Семеновна, – отрапортовала Танка и нарочито медленно пошла дальше. Соседке-то что за дело, когда Танка домой приходит, это наши с отцом дела. Дом священника был совсем близко, Танка вошла на крыльцо из обломков какого-то камня, открыла картонную дверь с надписью: «Клинское». Это была летняя дверь, на зиму отец хотел утеплить ее паклей и шкурами, как он говорил – если бог даст…
– Явилась? – отец, сухой, сгорбленный, пошевелился в углу, посмотрел на часы, – все гуляем, гуляем. Семнадцать лет, а все туда же. А тебе в этом году еще поступать…
Танка кивнула. Так всегда говорили старики, что надо поступать, как будто можно было не поступить. Вон он, институт, стоит за два квартала отсюда, большой, холодный, весь из картонок, украшенный фольгой, обертками пестрой бумаги и лентами. В августе туда все придут, будут тянуть билеты с надписью «Сникерс», будут рассказывать правила сложения и вычитания, а Танка еще и столбиком умножать умеет, она-то уж точно поступит… И в доктора наук выбьется, и вот тогда посмотрим, что Марк скажет и что все его люди скажут…
– Ужинала?
– Ужинала… – Танка хотела сказать «у подруги», вспомнила девятую заповедь, ответила: – у Марка. Он в кафе пригласил, там хорошо так было, хлеб сухой, совсем без плесени, мясо. Крысы только бегали, одна такая большая была, ее официанты Муськой звали…
Чтобы больше не злить отца, Танка ушла в свой закуток, отдернула занавески, достала учебник математики, хороший учебник, в нем нехватало всего половины страниц, и кусок обложки был оторван. Этот учебник нравился Танке, еще когда она не умела читать…
Танка повторила про себя правило. Это правило нужно было знать, как молитву, как мантру – среди молодежи ходило поверье, что это правило из древней книги – не просто правило, а заклинание, которое помогает от тяжелых болезней…
– Полно учить-то, – отец легонько хлопнул по учебнику Танки, – не до того сегодня…
– Не до того? – Танка опешила. – А поступать как же?
– А никак. Уж что не сегодня, так это точно.
– А что такое?
– А то… если все правильно, завтра, говорят, боги придут…
Боги. Танка почувствовала, что краснеет. Все, что про богов, было слишком сложно, слишком запутанно, кроме разве что Библии, Новейшего Завета – Ветхий и Новый тоже были непонятны, устарели они давно…
– А правда придут?
– Придут, конечно, должны прийти. Они же как. Раз в двадцать лет должны они побывать в нашем городе, привезти богатые дары… Вот, платье тебе новое, ветошь для дома, хлеба, сухарей, бусы тебе. все-то у них есть, у богов. Только сильно грешили люди в последние годы, так, может, и прогневаются боги, скажут – сильно люди стали самостоятельные, сильно много зла стали делать – и не придут. И останемся мы безо всего, опять в других городах покупать все будем…
– Раз в двадцать лет. А что они эти двадцать лет делают?
– Как что? По другим городам ездят, городов-то вон сколько, – он махнул рукой в сторону бескрайней равнины за окном, – не мы же одни у них, весь мир, все хотят есть, все хотят новый дом, новую тележку, новые бусы…
– А ты видел богов?
– Да ты тише, тише, сестер-то разбудишь, – отец замахал тощими руками, – видел, видел, я их два раза видел, первый раз не помню ничего, я тогда еще маленький был… помню, шум, гам, боги едут, боги, все бегут, смотреть, смотреть, меня дядя на плечи посадил, я тогда все головой по сторонам вертел, как высоко было… высоко сижу, далеко гляжу… А потом стали меня спрашивать вечером, как я видел богов, – а я их и не видел вовсе, все на людей смотрел… Второй-то раз уже ничего, меня с парнями прямо к божьим колесницам послали, как разверзлись колесницы, как божьи дары на землю посыпались, так мы и выгружали все оттуда… Железа помню много-много, и даже кое-где не ржавое. тряпки, помню, мы себе еще тогда такие костюмы сшили, вам, молодым, и не снилось, помню, тогда мы и поженились с твоей матерью… И вот теперь опять боги придут, опять привезут все…
– А платье привезут?
– Привезут, если вести себя хорошо будешь. А то ты же у меня такая вертихвостка, одни гулянки на уме, а про уроки и не думаешь. Да оставь ты этот учебник, ты лучше подумай, в чем пойдешь завтра к ним, к богам-то! Кофту там посмотри, бусы…
Танка наклонилась над платяной коробкой, вынимая потрепанные вещи, пропахшие сыростью, отец открыл Новейший Завет, толстую тетрадь, которую он нашел где-то здесь же, на земле, и написал на ней этот самый Завет. Хорошая здесь земля – она человека и наденет, и накормит, и согреет, и тетрадь даст, и карандаш, и бусины разбросаны по земле, знай только собирай и плети из них пестрые бусы… Благословенная земля, которая сама заботится о человеке…
– …И прогневались боги, и изгнали людей из вечного Города Богов, из Города Изобилия, и ушли люди на землю обетованную, где живут до сих пор… Но была земля холодной и неустроенной, и Дух Божий носился над ней. И взмолились люди к богам, которые оставили их, и возопил род человеческий, и просили люди богов сжалиться над ними и послать им одежду и пищу, хлеб и картон, из которого люди строили дома свои… И сменили боги гнев на милость, и каждый год приходили боги в разные города, и приносили боги милость свою и дары свои. Дары… свои… что там дальше, не разобрать ничего… Танка, дай мне карандаш, подпишу тут…
– Кончился карандаш, – Танка обреченно пошарила под заляпанной скатертью.
– Кончился? Эх, сорока, не могла карандаш найти, пока с Марком своим гуляла? Уж чего-чего, а карандашей-то у нас всегда навалом…
– А завтра боги приедут, карандаш привезут, – не растерялась Танка.
– Ну да, конечно… Вот, посмотрят на Танку, скажут, вот, нехорошая Танка, не учит ничего, карандаш отцу найти не могла… и уедут боги…
Танка хотела испугаться, посмотрела, что отец улыбается, сама засмеялась. Огонь медленно догорал, уже не было видно карандашных строчек, да и силуэт отца едва-едва виднелся в углу комнаты. Легкий ветерок хлопал ржавыми листами, укрывающими крышу, шуршал бумажками и ошметками, в изобилии покрывавшими землю. И вся земля здесь была вот из таких бумажек и ошметок, это была – земля, кормилица…
– А Конец Света будет? – тихонько спросила Танка.
– Может, и будет, – отец задумался, – правильно говорят, есть предел божьему терпению, вот, посмотрят на все грехи наши, да и сметут нас с лица земли. А то что творится-то, дети родителей не почитают, люди неправду говорят, друг другу из-за цветной тряпки завидуют… Хорошо хоть воровать разучились, про убийства я и не говорю уже… А все равно грехов-то достаточно… Вон, говорят, в какой-то город приезжали боги, даров богатых людям оставили, и говорят: уходите, говорят, отсюда, скоро прогневаемся, уничтожим всех вас…
– Страшно, – призналась Танка.
– А что страшно, по совести жить надо, вот и не страшно будет, – отец задул робкое пламя, – спать давай ложись, платье-то назавтра приготовила?
Танка робко переминалась с ноги на ногу перед домом Марка – сегодня она подошла совсем близко к дому, потому что в суете и неразберихе ее все равно не заметят. Все спешили, женщины второпях латали замызганные юбки, цепляли разбитые брошки, серьги – серьги были целыми, только на каждом ухе разная. Мать Марка ушла из дома еще рано утром, теперь можно было стоять перед нагромождением щитов и досок, ждать, ждать.
– А вы, барышня, к Марку, да? – послышался сзади хриплый каркающий голос. Танка обернулась, посмотрела на мужчину в выцветшей куртке, почувствовала, что краснеет. Она так хотела остаться незамеченной. Как будто здесь это было возможно.
– З-здравствуйте… А вы его отец, да?
– К вашим услугам… барышня, – он приподнял несуществующую шляпу, – ну пройдем, что ли, посидишь тут, пока Марк придет, он матери там что-то поднести должен, а потом вернется. Вот, чаю выпей, хороший пакетик, его раза два заваривали, не больше… Карамельки тут…
– Ой, ну что вы, неудобно прямо, – Танка смутилась.
– А что неудобно, я же магнат, я же стекло сдаю, мне этих карамелек купить раз плюнуть, – он засмеялся, показал черные зубы.
– А… вам там за стекло карамельки дают? – набравшись храбрости, спросила Танка.
– Не, девочка, за стекло мне бумажки дают цветные, а за бумажки там уже все… Карамельки, тряпки, покушать что. вон, жене молоко приношу, она же хворая…
– Это в Городе Богов, да? Вы были… в Городе Богов?
– Нет, девочка, это не в городе… В город-то кто нас пустит, там кордоны… А под городом там домик стоит, стекло в нем берут, жертвоприношение такое… Отдашь им стекло, они тебе бумажек надают, а там и на рынок, а на рынке все, все… Что покушать, что надеть, карамелек вон принести, лекарства, ежели болеет кто… Тут, главное, про дом свой не забывать, а то был у нас один, Митька, он как в город попал, как бумажек за стекло получил, так и сорвался…
– В пропасть? – испугалась Танка.
– Ну, считай, что в пропасть. Пить начал, деньги-то есть, что бы не напиться… Дома жена его била, била, что он в Город Богов ушел, ничего не принес… А он все за свое, как в город, так пить… Жена его выгнала, а ему уже на все плевать, кроме водки и не видит ничего. Так и пропал Митька, в Город пошел и пропал. Боги его покарали. Боги, они такие, все видят. Тут же раньше сколько городов было, все повымерли – там, где люди спиртяку из земли гнать начали… Так что дрянное это дело, пить-то…
– А Богов вы видели?
– Видел. Сторонятся они нас, боги, не любят нас боги. Помню, у них там дом на колесах был, сам по себе ездил. В дом заходишь, бумажку цветную даешь и катаешься. Так я зашел, меня прогнали. Как только пронюхали, что я не из Города Богов.
– Дом сам ездил? – глаза Танки широко распахнулись.
– А то, девочка… Как тебя, Настя, что ли?
– Танка.
– Ага, Танка… Священника дочка, значит… Или вот еще, в Городе Богов, дом такой стоит… заходишь туда, там вонища внутри и темно… И по стене картины живые бегают, и разговаривают. Что смеешься, не веришь? Да я и сам не верю, мне люди рассказывали, я туда пошел, меня выгнали…
– Почему… выгнали?
– Так это же храм, девочка! Как тебя… Инна… А в храм простым смертным дорога заказана…
– Туда, говорят, люди после смерти попадают…
– Ну, поживем, увидим, куда они там попадают…
– Разве боги об этом не говорят?
– Да что говорят… не любят нас боги… Боятся нас…
– Боятся?
Поделиться книгой: