Помоги проекту - поделись книгой:
— Погоди, Сергей Николаич, — вдруг спохватился старый мастер. — Больно круто ты повернул… не мешало бы наперед отца с матерью спросить, с женой посоветоваться. Ведь на нас ее с двумя детьми оставляет… и другое прочее.
— Да ведь второго случая не будет, отец. Кто мне даст, бесплатную путевку? И неужели не поможете моим?
— Это само собой, однако…
— И мы в беде не оставим, — поддержал, председатель.
— Ох, обошли вы меня, лешего полосатого. Ладно уж, пишите…
— Исправляйте путевку, — сказал Максим, подавая ручку.
Председатель исправил инициалы, подписался, достал из серого мешочка печать, подул на нее, припечатал.
— Вот, получай, Максим Гаврилыч. Билет получишь в кассе «брони». Я позвоню. Поезд в двадцать один ноль-ноль. Ну, будьте здоровы!
Он поднялся, крепко пожал руку мастеру, потом сыну:
— Тебе, Максим Гаврилыч, хорошего отдыха! — и ушел.
Сейчас же в другую дверь вошел Егор.
— Слышал, Егорша, какое дело? Максим-то на курорт собрался…
— Слышал, отец. Одобряю. Дурак бы и тот от бесплатной путевки не отказался.
— Да ведь война на носу! — насупился отец.
— Войной уж год пугают… — усмехнулся Егор, ероша выгоревшие кудри. — Ежели бы опасность была — Североград бы первый готовился к обороне, до границы — рукой подать. А у нас все тихо, спокойно.
— Ну, глядите, робята, — погрозил пальцем отец, — ежели что — вам первым придется в пекло лезть…
Максим боялся слез, упреков… Но неожиданное известие не испугало Ольгу.
— Раз такой случай — надо воспользоваться. Да и отдохнуть тебе не мешает. Очень много работаешь, — сказала она спокойно и тут же, как это бывало при командировках, начала собирать мужа в дорогу.
Зато мать и бабка расплакались, запричитали. И если б не Зинаида, твердо заявившая, что она будет помогать Ольге ухаживать за малышами, дело бы осложнилось.
За обедом мать и бабка молчали и лица у них были заплаканные. Чувствовалось, что их беспокоили не заботы по уходу за малышами. Дед тоже не проронил ни слова. И даже Федька как-то притих, растерялся…
Только к вечеру, когда настало время братьям собираться в дорогу, в дом как бы пришло успокоение. Все опять сошлись на террасе и даже выпили за отъезжающих.
На автобус братьев провожали всей семьей. Ольга несла на руках двухгодовалого Митю, а Павлик, которому только исполнилось три года, шел, держась за руку отца.
Прощание было коротким и сдержанным, как во многих уральских семьях.
Братья пожали всем руки. Максим поцеловал Ольгу, поднял на руки Павлика и, передав его сестре, вслед за Егором вскочил в автобус.
Автобус, в котором почти никого не было, взревел и тронулся. Бабка перекрестила его. А Федька, вдруг вспомнив, что забыл передать братьям узелок с зажаренной курицей и пирожками, закричал: «Подождите!» — и бросился догонять автобус. Шофер притормозил на повороте и Федька успел передать узелок высунувшемуся в окно Егору…
Домой шли невеселые. Зинаида взяла у Ольги тяжелого Митю, а шустрый Павлик все забегал вперед, и Федька за ним еле успевал. Бабка, натянув на глаза черный платок, брела со снохой. Дед Никон и отец несколько приотстали, чтоб поговорить наедине, но долго ни тот ни другой не начинали, как бы обдумывая случившееся. Наконец дед, откашлявшись, вздохнул:
— Вот и улетели наши орлы. Н-да… А Максима-то, слышь, не следовало пускать.
— Иди-ка, удержи его, — отмахнулся Гаврила Никонович, хотя в душе был согласен с отцом. — Теперь не те времена.
Дед взглянул на сумеречное небо и потянул сына за рукав:
— Глянь, глянь, Гаврила, что деется.
Гаврила Никонович увидел, как из-за тучи метнулся коршун и камнем пал в кусты у дачного забора.
— Должно, курицу заприметил. Ах, разбойник! Вот я его.
Схватив сухой ком, Гаврила Никонович швырнул его в кусты и сам кинулся туда. Дед заторопился следом. Когда, раздвинув кусты, он приблизился к забору, сын стоял у примятой травы, обсыпанный перьями.
— Растерзал, разбойник?
— Должно быть. Вон перья.
— Худая примета! — вздохнул дед. — Ох, худая! — повторил он как бы сам себе и побрел к дому впереди сына…
Рабочая неделя прошла в заботах и хлопотах, и вот опять наступило воскресенье. После рыбалки дед, отец и Федька спали на раскладушках под навесом. Вдруг Федька приподнял голову, стал вслушиваться.
— Ты чего это уши-то навострил, Федюшка? — добродушно спросил давно проснувшийся дед.
— Кажись, музыка играет, дедушка.
— Да откуда она возьмется тут? Может, граммофон али радио?
— Нет, шибко играет. Вроде духовая… Может, красноармейцы шагают за лесом по шоссе?
— Откуда им взяться-то тут?
— А из лагерей…
Дед вспомнил, кто-то говорил ему, что в Чекуле, верстах в пятидесяти от города, облюбовали место для военных лагерей. «Уж не оттуда ли гонят солдат? — подумал он. — Это похоже».
— Ты вот что, Федюшка. Ты сбегай взгляни, — и сейчас же домой. Понял?
— Понял, дедушка, — Федька вскочил и помчался к калитке.
— Тебе чего не спится, отец? — спросил, повернувшись к нему, Гаврила Никонович.
— Федька музыку услыхал. Подумали, что войско из лагерей идет. Может, на отправку. Послал его взглянуть.
Гаврила Никонович приподнялся, послушал.
— Верно, музыка играет. Явственно слышно…
Не выказывая тревоги, он поднялся, оправил рубаху, стал застегивать пуговицы.
— Чего это вам не спится, не лежится? — заглянула под навес Варвара Семеновна.
— А слышишь, музыка играет? Вроде войско идет.
— Бог с тобой, Гаврила Никонович. Не пугай раньше времени.
Стукнула калитка, влетел сияющий Федька.
— Мама! Дедушка! На поляне у леса народу пропасть! Музыка духовая. Говорят, будет народное гулянье.
— Да кто? Откуда наехали? По какому случаю гулянье? — спросил отец.
— Говорят, наши, заводские. Там дяденька командует, что к нам приходил.
— Вот тебе и войска идут! — усмехнулась мать. — Верно говорят, что «у страха глаза велики». Пойдемте лучше поглядим, что там деется.
— Пожалуй, сходим… Надо девок позвать. Федь! А Федь!.. Не откликается… Видать, уже убег. Ну, скажи, мать, чтобы собирались, да и мне дай чистую рубаху.
Принарядившись, вся семья Клейменовых короткой тропинкой через лес вышла к большой поляне, где кипело веселье.
Облюбовав местечко на бугре, откуда была видна заполненная народом поляна, расстелили старые одеяла, расселись.
— Это откуда помост-то там взялся? — указал дед Никон.
— Видать, за ночь сколотили, — удивленно поглядывая, ответил Гаврила Никонович. — Боль-шой! Гляди, сколько народу-то выстроилось. И все в белом.
— Это заводской хор! — пояснил, словно из-под земли выросший, Федька. — Я бегал туда. Сейчас петь будут.
— Ну, ну, послушаем, — добродушно сказал отец. — Ты больше не убегай, Федька, а то ишо задавят. Видишь, сколь понаехало!
— Не, я тут буду.
— Гляди-ка, мать, сколько киосков настроили. Видать, пиво продают. Может, сходить?
— Сходи, пока они выстраиваются. На вот плетенку, в нее бутылок десять войдет.
Пока отец ходил за пивом, на бугре расселось еще десятка два семей и небольших компаний. Он еле отыскал своих, поставил плетенку с бутылками на траву, отер платком лоб, уселся.
Вскоре музыка смолкла и выстроившийся на дощатой эстраде хор могуче затянул: «Широка страна моя родная!..»
Все притихли. Маленький Павлик, прижавшись к матери, от удивления высунул кончик языка.
За этой песней последовала другая, за ней третья, повеселей. Хор пел хорошо, и ему дружно хлопали.
Потом на помост вышел конферансье с пестрым бантом и, пересыпая объявления шутками, умело и весело повел концерт. Выступали чтецы, певцы, фокусники, акробаты.
И когда заводские, подкрепившись пивом, развеселились, забыв о житейских делах, военный оркестр заиграл трепака и на сцену высыпали плясуны, отрывая такие коленца, что многие удивленно крякали, подбадривая плясунов задорными выкриками.
В самый разгар веселья по берегу озера с треском промчался мотоцикл. Развернулся за кустами ивняка и остановился.
На помост выскочил встревоженный человек с взлохмаченными волосами, с выбившейся из брюк рубашкой. Жестом остановил плясунов и музыку. Вначале послышался смешок, но скоро все поняли — что-то случилось. Человек откашлялся и нервно вскинул правую руку:
— Това-ри-щи! — Горло перехватило. Он снова кашлянул в кулак и опять крикнул: — Товарищи, беда! Только сейчас выступал по радио Молотов… Немцы нарушили соглашение… Одним словом — война!..
Глава вторая
В то воскресное утро, когда Клейменовы, всей семьей, пошли смотреть на народное гулянье, их сын Егор добивал ночную смену. Второй механосборочный цех Ленинского завода работал круглосуточно и без выходных — в нем собирали тяжелые танки. После возвращения из Зеленогорска Егора снова поставили бригадиром на один из самых трудных участков — сборку фрикционов.
Закончив смену, он вспомнил, что сегодня воскресенье, и, выйдя на воздух, пронизанный солнцем, расправил плечи, жмурясь, сел в сквере под деревьями. «Эх, хорошо бы сейчас в Малино на дачу. Окунуться в пруду, поспать на травке. Танюша, наверное, ждет…»
Он откинулся на спинку скамейки, вытянул ноги и почувствовал, что все тело ноет от усталости, глаза слипаются. «Ладно, часок-другой посплю — и тогда двину…» Он встал и, размашисто шагая, влился в шумный поток ночной смены.
У него была своя комната с балконом, предоставленная заводом, минутах в двадцати ходьбы. Дома он помылся, переоделся в лыжный костюм, выпил залпом бутылку кефира и развалился на кровати. «Танюша, наверное, заждалась. Надо бы сразу поехать. Там бы поспал», — подумал он и, закрыв глаза, тут же захрапел…
В Зеленогорске, когда отец спросил: «Ты ишо не женился, Егорша?», — он на мгновенье смутился и ответил, шутя: «Вроде еще нет, но подумываю…» Ему не хотелось тогда мимоходом рассказывать родным о необычайном и трудном повороте в своей судьбе. Уж скоро год, как он познакомился с Татьяной, но их отношения все еще были какими-то неопределенными…
Прошлым летом он поехал в Малино, чтобы навестить товарища по финской войне, вернее по госпиталю — Ваську Логинова. Логинов работал сварщиком на знаменитом Малинском заводе, где делали для них корпуса танков. Как раз он в этот день уехал в Североград. Возвращаясь на станцию, Егор решил пройтись дачным поселком. Забрел далеко к пруду и попал под ливень. Бросился к ближайшей даче, встал под козырьком на крылечке у двери на террасу.
Услышав шаги, на террасу вышла молодая женщина с распущенными волосами в вязаной кофточке и длинной юбке.
Егор взглянул в стеклянную дверь и остолбенел — такой красивой показалась ему незнакомка.
А та, приоткрыв дверь, приветливо улыбнулась синими глазами:
— Пройдите, пожалуйста, на террасу, тут вы промокнете.
— Спасибо. Большое спасибо… Только боюсь, как бы не устроить наводнение, с меня течет, — улыбнулся Егор, и его обаятельная, задорная улыбка тронула незнакомку.
— Ничего, ничего, проходите, садитесь, — сказала хозяйка мягким, приятным голосом, пропуская его вперед и незаметно окинув взглядом крепкую фигуру и простоватое, добродушно-приятное лицо с мокрой шевелюрой.
Егор присел на краешек стула.
— Вы, очевидно, из Северограда?
— Да, приезжал к товарищу, да не застал. Он здесь на заводе работает.
— Кто такой? Может, я знаю?
— А Логинов Василий…
Поделиться книгой: